И опять Ле Бон:
<Вожди стремятся сегодня мало-помалу занять место общественной
власти по мере того, как эта последняя дает втянуть себя в дискуссии и
ослабить. Благодаря своей тирании эти новые повелители добиваются от
толп полной покорности, какой не добивается ни одно правительство>.
Не говоря этого определенно, Ле Бон имеет в виду син-
дикалистских руководителей. В них он видит истинных влас-
телинов трудового мира.
Но этим еще не все сказано. Если расширить поле анализа и
охватить больший период истории, мы почти всюду найдем при-
знаки возрождения деспотизма. В любой идеологии, в любой по-
литической жизни он обнаруживается снова и снова с порази-
тельным постоянством, переносимый из одних цивилизаций в дру-
гие. С того момента, как у народа появляется письменность, с той
поры, как он начинает производить свои первые тексты, эта тема
навязчиво повторяется. Невозможно ограничиться лишь теми
причинами, которые я здесь упомянул, чтобы описать эволюцию и
понять смысл, которым был наполнен этот древний авторитарный
режим вплоть до наших дней. Я хотел бы прояснить эту эволю-
цию, пользуясь контрастным сравнением, правда, условным, как
всякое сравнение, нов данном случае оправданным. Вот оно.
По данным истории, до нашей эры, по-видимому, существовал
восточный деспотизм, образцами которого были императорский
Китай и фараонский Египет. Его основой служил принцип нера-
венства, общий для государств той эпохи, отвечавший необходи-
мости функционирования способа производства, основанного на
создании городов и поддержании добротной ирригационной сис-
темы. Иерарх, король, император или фараон осуществлял свою
абсолютную власть через господство над водными ресурсами
крестьянских общин, речь шла о строительстве плотин или кана-
лов. Человеческие массы были сосредоточены и координирова-
лись сетью его чиновников для реализации грандиозных проек-
тов, представление о которых еще сегодня нам дают пирамиды.
Вершина строго иерархизированного общества, освященная рели-
гией, непреложный властелин государства и вселенной, сконцент-
рированных в его персоне, деспот требовал абсолютного пови-
новения. Именно здесь фокусируются признаки, которые мы вклю-
чаем в представление о деспотизме. Если мы обратимся взглядом
назад, мы заметим, что эти признаки имели значительное распрос-
транение и возникали совершенно независимо друг от друга, а не
в результате перехода с континента на континент. Такое идентич-
ное решение одной и той же проблемы, вновь и вновь обнаружи-
ваемое у совершенно разрозненных народов, являет собой волну-
ющую загадку человеческой истории.
Перенесемся теперь через тысячелетия в современное обще-
ство, не пытаясь обосновать этот скачок. У нас есть причины,
позволяющие говорить о западном деспотизме. Можно с уверен-
ностью утверждать, что это понятие было выдвинуто в эпоху
французской революции. Еще до того, как Ле Бон и Тард прида-
ли ему некий общий смысл, Шатобриан уже уловил его основную
черту:
<Повседневный опыт, - заявлял он, - заставляет признать, что фран-
цузы бесспорно устремляются к власти, они нисколько не дорожат сво-
бодой, их идол -равенство. Между - тем равенство и деспотизм соеди-
нены тайными узами>.
Никоим образом не нужно воспринимать эти слова как про-
стую метафору, как незначащий поэтический штрих. Нет, напро-
тив, здесь раскрывается эта тайная связь, и нам остается выра-
зить ее в прозе. Политические системы, господствующие в форме
партийного руководства, обсуждений, дискуссий разрешают про-
блемы путем периодического голосования. Но теоретически они
нестабильны и ненадежны. <Правительства, так неудачно назван-
ные сбалансированными, представляют собой не что иное, как
кратчайший путь к анархии>, - говорил Наполеон Моле. И имен-
но для того, чтобы избежать беспорядка, нужен деспот. Нам это
знакомо с самой глубокой древности. Психология толп же при-
нимает данное положение без дискуссий. Она делает из него
вывод, что в эпоху более обширных и более неустойчивых че-
ловеческих скоплений, чем в прошлые времена, все чаще будут
вспоминать о деспоте.
Итак, став свершившимся фактом, массовое общество, есте-
ственно, тем или иным образом будет тяготеть к стабильности.
Но оно сможет ее достичь не иначе, как модифицировав один из
основополагающих факторов: равенство или свободу. Восста-
новление неравенства между гражданами - одно из двух решений
уравнения, - по-видимому, невозможно. Ни одна партия, ни один
государственный деятель не станет его защитником. Ни один
ученый, ни один оратор не придумает аргументов, представляю-
щих его как некое наименьшее зло, как необходимое изменение.
Это противоречило бы природе массы, которая как раз и заявля-
ет себя через равенство составляющих ее индивидов.
<Оно имеет такую огромную значимость, что решительно можно было
бы определить массовость как состояние абсолютного равенства. Голо-
ва есть голова, рука есть рука, и речи не может быть о какой-то разнице
между ними. Массой становятся, именно предполагая равенство>.
Поэтому вся деятельность, все политические проекты поддер-
живают в неприкосновенности фактор равенства и стремятся
преобразовать фактор свободы, убеждая или вынуждая людей
отказаться от нее. Все происходит почти так же, как, не имея
возможности уменьшить расстояние между городами, мы стара-
лись бы сократить время, чтобы быстрее попасть в пункт назначе-
ния, пользуясь самолетом вместо поезда.
Нестабильность массового общества следует, как можно пред-
положить, из неустранимого требования равенства и неверного
использования свободы. Есть два возможных пути помочь это-
му. Первый состоит в том, чтобы передать власть в руки одного
лица, второй - в том, чтобы не передать ее в руки какой-то лично-
сти, а доверить ее своего рода анонимной директории, как любой
обычный технический или экономический вопрос. Тем самым до-
стигается точно такой же отказ от свободы из-за нехватки денег,
ограниченности ресурсов или из-за бедности, чего вождь достига-
ет убеждением и принуждением. Третьего пути нет.
В одном случае все заканчивается демократическим деспотом,
так знакомым в Европе с того дня, как его изобрел Наполеон.
Один английский писатель сказал о нем, что он воплотил <абсо-
лютное правление, снабженное народным инстинктом>. Демокра-
тические приемы совмещаются в его личности с цезарианскими
устремлениями. Черты брата, символа народного равенства, при-
крывают в нем черты отца, фигуры безгранично авторитетной.
Так, каждый римский император как известно, был преемником
Цезаря. Ему воздвигали памятник, на капители которого было
выгравировано: Отцу отечества. И тем не менее он продолжал
носить титул народного трибуна, делавший из него глашатая граж-
дан и их защитника от всемогущества государства, которое он
воплощал.
Сталин тоже, почти как настоящий император, сконцентрировал
в своих руках всю политическую и военную власть, соединив ее
с обязанностями народного комиссара, согласно которым он был
простым исполнителем коллективных решений. В этом-то и со-
стояла одна из непомерных привилегий этих людей: обладать
верховной властью и властью приостанавливать ее исполнение,
самим быть единственным средством против репрессий, которые
они же и осуществляли, - таким образом, что их могущество было
ограничено только их собственной волей.
Эти авторитетные, или харизматические, лидеры сохраняют
видимость демократии. Они вновь и вновь подтверждают идею
всеобщего равенства путем регулярных плебисцитов. Созывае-
мые и опрашиваемые, массы могут ответить лидеру <да> или
<нет>. У них нет никакой реальной возможности собраться для
принятия решения. Они не правоспособны ни обсуждать реше-
ния лидера, ни давать ему советы. Единственное, к чему их при-
зывают и что они могут совершить - это санкционировать опре-
деленную политику, в крайнем случае, ее отвергнуть. Плебисцит
является признаком свободы, от которой отрекаются в ту самую
минуту, когда он осуществляется.
В том случае, когда никто персонально не получал полномочной
власти, можно говорить о деспотической демократии некой бю-
рократической и анонимной партии. Действующая по типу адми-
нистративного совета или управленческого аппарата, она смотрит
на государство или общество как на национализированное пред-
приятие. Специфический вопрос о власти кажется второстепен-
ным. Для того, чтобы он не возникал, бывает достаточно, если
большинство утратило к нему интерес, оставалось молчаливым и
пассивным. Именно таков тип правления, в странах с однопартий-
ной системой или с ведущей партией - либеральные демократы в
Японии, христианские демократы в Италии, революционная партия
в Мексике, коалиция голлистов и либералов во Франции и т.д., -
находящейся у власти почти полвека. Став государством в госу-
дарстве, она неизбежным образом навязывает Серое однообразие,
конформизм, полезный для поддержания баланса сил в свою
пользу. Она замыкает свободы в узкие рамки. Монополия поли-
ции и средств коммуникации гарантирует, что эти свободы не
выйдут за определенные пределы.
Для того, чтобы обеспечить себе преемственность, правящая
партия рекрутирует свои кадры и своих руководителей из узкого
круга, который обновляется через кооптацию, контролируя, в слу-
чае коммунистических партий, классовое происхождение новых
рекрутов, и религиозное в случае христианских партий. Никому
другому не доверяется забота о пополнении и содержании пи-
томника будущих государственных деятелей, пестования их бу-
дущей карьеры. Именно эта система продвижения по службе
внутри аппарата и поднимает их к вершинам власти. Назначая их
на должности депутата, мэра и т.п., она дает им право на претен-
зию представлять народ. Нужно, чтобы они рекрутировались имен-
но через кооптацию, потому что наследование, противоречащее
принципу равенства, исключено, хотя и можно было видеть, как
секретарь французской социалистической партии выбирает свое-
го преемника! Что касается подлинных выборов, они бы восста-
новили свободную конкуренцию между кандидатами. Между тем,
каждый из них выбирается высшим органом (руководящим ко-
митетом, политбюро, секретариатом и т.п.) согласно степени свое-
го соответствия человеческому прототипу и своей лояльности по
отношению к партии. Затем их представляют на всенародное
утверждение, которое часто бывает формальным и автоматичес-
ким, как в Мексике или в Польше. Это определенный тип плебис-
цита, закамуфлированного под выборы всеобщим голосованием
анонимного вождя, раздробленного на совокупность индивидов.
В обоих случаях степень свободы личностей, общностей со-
кращается, и их возможности по своей воле контролировать ход
дел в обществе сведены к нулю силовым или лукавым способом.
Все, что характеризует суть демократии - согласие большинства,
авторитет собраний и уважение закона, - сохраняется юридически,
но хиреет фактически. Как и все общие понятия, она нуждается в
адаптации к реалиям каждой страны и каждой эпохи. И мы почти
не рискуем ошибиться, замечая, что массовые общества варьиру-
ют от демократического деспотизма до деспотической демокра-
тии. Они используют то одну, то другую формулу в надежде со
временем найти равновесие, которого они не достигают в про-
странстве. С этой точки зрения, история Франции показательна и
с эпохи революции представляет собой классический образец.
Повторение одинаковых причин вызывает одни и те же след-
ствия, это очевидно по тому, как заразительны эти формы. То, что
некогда было исключением, теперь стало образцом и своего рода
наукой. Как Французская революция, призвавшая массы к ору-
жию, чтобы сразиться и победить, навязала войну своему класси-
ческому веку, так и череда современных революций и антирево-
люций навязала деспотизм своему классическому порядку ве-
щей. Поэтому так и распространилась сеть заведений и админист-
ративных учреждений, в которых человек добивается продвиже-
ния в соответствии со своей компетенцией лишать людей их сво-
боды.
Ill
Понятиям тоталитарной системы, культа личности или автори-
тарного режима я предпочитаю понятие западного деспотизма,
как более откровенное. Но даже из того немногого, что здесь
было отражено, можно заметить ограничения его аналогии с вос-
точным деспотизмом и то, что их различает. С одной стороны,
вместо того, чтобы заниматься средствами производства, этот тип
власти привлекает средства коммуникации и использует их как
нервную систему. Они простирают свои ответвления повсюду,
где люди собираются, встречаются и работают. Они проникают в
закоулки каждого квартала, каждого дома, чтобы запереть людей
в клетку заданных сверху образов и внушить им общую для
всех картину действительности.
Восточный деспотизм отвечает экономической необходимости,
ирригации и освоению трудовых мощностей. Западный же дес-
потизм отвечает прежде всего политической необходимости. Он
предполагает захват орудий влияния или внушения, каковыми
являются школа, пресса, радио и т.п. Первому удается господ-
ствовать над массами благодаря контролированию их потребнос-
тей (в воде, в пище, например). Второй достигает этого контролем
над верой большинства людей в личность, в идеал, даже в партию.
Все происходит так, как если бы шло развитие от одного к друго-
му: внешнее подчинение уступает место внутреннему подчине-
нию масс, видимое господство подменяется духовным, незримым
господством, от которого невозможно защититься.
С другой стороны, при древнем деспотизме вождь был хра-
нителем неизменного порядка в обществе и в природе. Он нахо-
дился наверху общественной иерархии в силу узаконенного не-
равенства. Никто не оспаривал его позиции, даже если и бунто-
вали против его личности. Его падение или смерть, аналогичная
смерти бога, рассматривалась как. знак нарушения порядка ве-
щей. Она вызывала ужас, искусно используемый его заранее оп-
ределенными наследниками. В современном деспотизме, напротив,
потребность в вожде определяется исключительными обстоятель-
ствами и крайней напряженностью ситуации. Таковы ситуации
экономических кризисов с их чередой инфляции, безработицы,
нищеты; таковы политические кризисы с их угрозой гражданской
войны и краха всей системы, со сменой революций и контррево-
люций, которые дестабилизируют аппарат управления и мощно
мобилизуют массы.
В эти периоды утверждаются новые силы. Власть переходит
в другие руки. Тюрьмы пустеют, а их прежние узники заточают
туда своих недавних тюремщиков. С триумфом возвращаются
изгнанники, а дорогой изгнания следуют другие. Исключитель-
ная ситуация рождает исключительных людей. Массы предостав-
ляют им верховную власть, как римляне своему диктатору. Они
их выбирают, принимая в расчет годы, проведенные ими в тюрь-
мах, за' границей, открытое сопротивление врагу в сложные мо-
менты, героический разрыв с их средой - таково было 18 июня
1940 года призвание генерала де Голля. Все формы ереси, непо-
виновения и узурпации - а узурпатор был почетным титулом,
присвоенным Наполеону, тому прототипу, которому следовали все
государственные мужи, оставившие свой след в истории этого
века, - эти формы одновременно являются источниками новой
власти и атрибутами изгнанника. Они лежат в основе того, что
называется притягательностью или харизмой, того, что непонятно
каким загадочным образом вдруг превращает никому не извест-
ного человека в личность, вызывающую беспредельное восхище-
ние. Эта притягательность заставляет умолкнуть все сомнения
нравственного порядка, опрокидывает всякое законное противо-
действие лидеру и превращает узурпатора в героя. Это можно
видеть глазами Гегеля, когда он 13 октября 1806 года увидел в
Йене Наполеона и с восхищением написал: <Я видел императора,
эту душу мира, пересекавшего на лошади городские улицы. По-
истине это колоссальной силы ощущение - увидеть такого чело-
века, сидящего на коне, сосредоточенного, который заполняет со-
бой весь мир и господствует над ним>. Знаменитый философ
чувствует то, что должны были чувствовать все, служившие в
наполеоновской армии, кто посвятил свою жизнь этой душе мира.
Он не видел ни их, ни вереницу миллионов смертей на полях
сражений, без которых эта душа не владела бы всем миром.
Сказанное подводит нас к очевидному выводу: вождь масс -
это всегда узурпатор, признанный ими. Это происходит не только
потому, что его действия шли вразрез с нормами законности и
что его власть была порождена чрезвычайным положением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
<Вожди стремятся сегодня мало-помалу занять место общественной
власти по мере того, как эта последняя дает втянуть себя в дискуссии и
ослабить. Благодаря своей тирании эти новые повелители добиваются от
толп полной покорности, какой не добивается ни одно правительство>.
Не говоря этого определенно, Ле Бон имеет в виду син-
дикалистских руководителей. В них он видит истинных влас-
телинов трудового мира.
Но этим еще не все сказано. Если расширить поле анализа и
охватить больший период истории, мы почти всюду найдем при-
знаки возрождения деспотизма. В любой идеологии, в любой по-
литической жизни он обнаруживается снова и снова с порази-
тельным постоянством, переносимый из одних цивилизаций в дру-
гие. С того момента, как у народа появляется письменность, с той
поры, как он начинает производить свои первые тексты, эта тема
навязчиво повторяется. Невозможно ограничиться лишь теми
причинами, которые я здесь упомянул, чтобы описать эволюцию и
понять смысл, которым был наполнен этот древний авторитарный
режим вплоть до наших дней. Я хотел бы прояснить эту эволю-
цию, пользуясь контрастным сравнением, правда, условным, как
всякое сравнение, нов данном случае оправданным. Вот оно.
По данным истории, до нашей эры, по-видимому, существовал
восточный деспотизм, образцами которого были императорский
Китай и фараонский Египет. Его основой служил принцип нера-
венства, общий для государств той эпохи, отвечавший необходи-
мости функционирования способа производства, основанного на
создании городов и поддержании добротной ирригационной сис-
темы. Иерарх, король, император или фараон осуществлял свою
абсолютную власть через господство над водными ресурсами
крестьянских общин, речь шла о строительстве плотин или кана-
лов. Человеческие массы были сосредоточены и координирова-
лись сетью его чиновников для реализации грандиозных проек-
тов, представление о которых еще сегодня нам дают пирамиды.
Вершина строго иерархизированного общества, освященная рели-
гией, непреложный властелин государства и вселенной, сконцент-
рированных в его персоне, деспот требовал абсолютного пови-
новения. Именно здесь фокусируются признаки, которые мы вклю-
чаем в представление о деспотизме. Если мы обратимся взглядом
назад, мы заметим, что эти признаки имели значительное распрос-
транение и возникали совершенно независимо друг от друга, а не
в результате перехода с континента на континент. Такое идентич-
ное решение одной и той же проблемы, вновь и вновь обнаружи-
ваемое у совершенно разрозненных народов, являет собой волну-
ющую загадку человеческой истории.
Перенесемся теперь через тысячелетия в современное обще-
ство, не пытаясь обосновать этот скачок. У нас есть причины,
позволяющие говорить о западном деспотизме. Можно с уверен-
ностью утверждать, что это понятие было выдвинуто в эпоху
французской революции. Еще до того, как Ле Бон и Тард прида-
ли ему некий общий смысл, Шатобриан уже уловил его основную
черту:
<Повседневный опыт, - заявлял он, - заставляет признать, что фран-
цузы бесспорно устремляются к власти, они нисколько не дорожат сво-
бодой, их идол -равенство. Между - тем равенство и деспотизм соеди-
нены тайными узами>.
Никоим образом не нужно воспринимать эти слова как про-
стую метафору, как незначащий поэтический штрих. Нет, напро-
тив, здесь раскрывается эта тайная связь, и нам остается выра-
зить ее в прозе. Политические системы, господствующие в форме
партийного руководства, обсуждений, дискуссий разрешают про-
блемы путем периодического голосования. Но теоретически они
нестабильны и ненадежны. <Правительства, так неудачно назван-
ные сбалансированными, представляют собой не что иное, как
кратчайший путь к анархии>, - говорил Наполеон Моле. И имен-
но для того, чтобы избежать беспорядка, нужен деспот. Нам это
знакомо с самой глубокой древности. Психология толп же при-
нимает данное положение без дискуссий. Она делает из него
вывод, что в эпоху более обширных и более неустойчивых че-
ловеческих скоплений, чем в прошлые времена, все чаще будут
вспоминать о деспоте.
Итак, став свершившимся фактом, массовое общество, есте-
ственно, тем или иным образом будет тяготеть к стабильности.
Но оно сможет ее достичь не иначе, как модифицировав один из
основополагающих факторов: равенство или свободу. Восста-
новление неравенства между гражданами - одно из двух решений
уравнения, - по-видимому, невозможно. Ни одна партия, ни один
государственный деятель не станет его защитником. Ни один
ученый, ни один оратор не придумает аргументов, представляю-
щих его как некое наименьшее зло, как необходимое изменение.
Это противоречило бы природе массы, которая как раз и заявля-
ет себя через равенство составляющих ее индивидов.
<Оно имеет такую огромную значимость, что решительно можно было
бы определить массовость как состояние абсолютного равенства. Голо-
ва есть голова, рука есть рука, и речи не может быть о какой-то разнице
между ними. Массой становятся, именно предполагая равенство>.
Поэтому вся деятельность, все политические проекты поддер-
живают в неприкосновенности фактор равенства и стремятся
преобразовать фактор свободы, убеждая или вынуждая людей
отказаться от нее. Все происходит почти так же, как, не имея
возможности уменьшить расстояние между городами, мы стара-
лись бы сократить время, чтобы быстрее попасть в пункт назначе-
ния, пользуясь самолетом вместо поезда.
Нестабильность массового общества следует, как можно пред-
положить, из неустранимого требования равенства и неверного
использования свободы. Есть два возможных пути помочь это-
му. Первый состоит в том, чтобы передать власть в руки одного
лица, второй - в том, чтобы не передать ее в руки какой-то лично-
сти, а доверить ее своего рода анонимной директории, как любой
обычный технический или экономический вопрос. Тем самым до-
стигается точно такой же отказ от свободы из-за нехватки денег,
ограниченности ресурсов или из-за бедности, чего вождь достига-
ет убеждением и принуждением. Третьего пути нет.
В одном случае все заканчивается демократическим деспотом,
так знакомым в Европе с того дня, как его изобрел Наполеон.
Один английский писатель сказал о нем, что он воплотил <абсо-
лютное правление, снабженное народным инстинктом>. Демокра-
тические приемы совмещаются в его личности с цезарианскими
устремлениями. Черты брата, символа народного равенства, при-
крывают в нем черты отца, фигуры безгранично авторитетной.
Так, каждый римский император как известно, был преемником
Цезаря. Ему воздвигали памятник, на капители которого было
выгравировано: Отцу отечества. И тем не менее он продолжал
носить титул народного трибуна, делавший из него глашатая граж-
дан и их защитника от всемогущества государства, которое он
воплощал.
Сталин тоже, почти как настоящий император, сконцентрировал
в своих руках всю политическую и военную власть, соединив ее
с обязанностями народного комиссара, согласно которым он был
простым исполнителем коллективных решений. В этом-то и со-
стояла одна из непомерных привилегий этих людей: обладать
верховной властью и властью приостанавливать ее исполнение,
самим быть единственным средством против репрессий, которые
они же и осуществляли, - таким образом, что их могущество было
ограничено только их собственной волей.
Эти авторитетные, или харизматические, лидеры сохраняют
видимость демократии. Они вновь и вновь подтверждают идею
всеобщего равенства путем регулярных плебисцитов. Созывае-
мые и опрашиваемые, массы могут ответить лидеру <да> или
<нет>. У них нет никакой реальной возможности собраться для
принятия решения. Они не правоспособны ни обсуждать реше-
ния лидера, ни давать ему советы. Единственное, к чему их при-
зывают и что они могут совершить - это санкционировать опре-
деленную политику, в крайнем случае, ее отвергнуть. Плебисцит
является признаком свободы, от которой отрекаются в ту самую
минуту, когда он осуществляется.
В том случае, когда никто персонально не получал полномочной
власти, можно говорить о деспотической демократии некой бю-
рократической и анонимной партии. Действующая по типу адми-
нистративного совета или управленческого аппарата, она смотрит
на государство или общество как на национализированное пред-
приятие. Специфический вопрос о власти кажется второстепен-
ным. Для того, чтобы он не возникал, бывает достаточно, если
большинство утратило к нему интерес, оставалось молчаливым и
пассивным. Именно таков тип правления, в странах с однопартий-
ной системой или с ведущей партией - либеральные демократы в
Японии, христианские демократы в Италии, революционная партия
в Мексике, коалиция голлистов и либералов во Франции и т.д., -
находящейся у власти почти полвека. Став государством в госу-
дарстве, она неизбежным образом навязывает Серое однообразие,
конформизм, полезный для поддержания баланса сил в свою
пользу. Она замыкает свободы в узкие рамки. Монополия поли-
ции и средств коммуникации гарантирует, что эти свободы не
выйдут за определенные пределы.
Для того, чтобы обеспечить себе преемственность, правящая
партия рекрутирует свои кадры и своих руководителей из узкого
круга, который обновляется через кооптацию, контролируя, в слу-
чае коммунистических партий, классовое происхождение новых
рекрутов, и религиозное в случае христианских партий. Никому
другому не доверяется забота о пополнении и содержании пи-
томника будущих государственных деятелей, пестования их бу-
дущей карьеры. Именно эта система продвижения по службе
внутри аппарата и поднимает их к вершинам власти. Назначая их
на должности депутата, мэра и т.п., она дает им право на претен-
зию представлять народ. Нужно, чтобы они рекрутировались имен-
но через кооптацию, потому что наследование, противоречащее
принципу равенства, исключено, хотя и можно было видеть, как
секретарь французской социалистической партии выбирает свое-
го преемника! Что касается подлинных выборов, они бы восста-
новили свободную конкуренцию между кандидатами. Между тем,
каждый из них выбирается высшим органом (руководящим ко-
митетом, политбюро, секретариатом и т.п.) согласно степени свое-
го соответствия человеческому прототипу и своей лояльности по
отношению к партии. Затем их представляют на всенародное
утверждение, которое часто бывает формальным и автоматичес-
ким, как в Мексике или в Польше. Это определенный тип плебис-
цита, закамуфлированного под выборы всеобщим голосованием
анонимного вождя, раздробленного на совокупность индивидов.
В обоих случаях степень свободы личностей, общностей со-
кращается, и их возможности по своей воле контролировать ход
дел в обществе сведены к нулю силовым или лукавым способом.
Все, что характеризует суть демократии - согласие большинства,
авторитет собраний и уважение закона, - сохраняется юридически,
но хиреет фактически. Как и все общие понятия, она нуждается в
адаптации к реалиям каждой страны и каждой эпохи. И мы почти
не рискуем ошибиться, замечая, что массовые общества варьиру-
ют от демократического деспотизма до деспотической демокра-
тии. Они используют то одну, то другую формулу в надежде со
временем найти равновесие, которого они не достигают в про-
странстве. С этой точки зрения, история Франции показательна и
с эпохи революции представляет собой классический образец.
Повторение одинаковых причин вызывает одни и те же след-
ствия, это очевидно по тому, как заразительны эти формы. То, что
некогда было исключением, теперь стало образцом и своего рода
наукой. Как Французская революция, призвавшая массы к ору-
жию, чтобы сразиться и победить, навязала войну своему класси-
ческому веку, так и череда современных революций и антирево-
люций навязала деспотизм своему классическому порядку ве-
щей. Поэтому так и распространилась сеть заведений и админист-
ративных учреждений, в которых человек добивается продвиже-
ния в соответствии со своей компетенцией лишать людей их сво-
боды.
Ill
Понятиям тоталитарной системы, культа личности или автори-
тарного режима я предпочитаю понятие западного деспотизма,
как более откровенное. Но даже из того немногого, что здесь
было отражено, можно заметить ограничения его аналогии с вос-
точным деспотизмом и то, что их различает. С одной стороны,
вместо того, чтобы заниматься средствами производства, этот тип
власти привлекает средства коммуникации и использует их как
нервную систему. Они простирают свои ответвления повсюду,
где люди собираются, встречаются и работают. Они проникают в
закоулки каждого квартала, каждого дома, чтобы запереть людей
в клетку заданных сверху образов и внушить им общую для
всех картину действительности.
Восточный деспотизм отвечает экономической необходимости,
ирригации и освоению трудовых мощностей. Западный же дес-
потизм отвечает прежде всего политической необходимости. Он
предполагает захват орудий влияния или внушения, каковыми
являются школа, пресса, радио и т.п. Первому удается господ-
ствовать над массами благодаря контролированию их потребнос-
тей (в воде, в пище, например). Второй достигает этого контролем
над верой большинства людей в личность, в идеал, даже в партию.
Все происходит так, как если бы шло развитие от одного к друго-
му: внешнее подчинение уступает место внутреннему подчине-
нию масс, видимое господство подменяется духовным, незримым
господством, от которого невозможно защититься.
С другой стороны, при древнем деспотизме вождь был хра-
нителем неизменного порядка в обществе и в природе. Он нахо-
дился наверху общественной иерархии в силу узаконенного не-
равенства. Никто не оспаривал его позиции, даже если и бунто-
вали против его личности. Его падение или смерть, аналогичная
смерти бога, рассматривалась как. знак нарушения порядка ве-
щей. Она вызывала ужас, искусно используемый его заранее оп-
ределенными наследниками. В современном деспотизме, напротив,
потребность в вожде определяется исключительными обстоятель-
ствами и крайней напряженностью ситуации. Таковы ситуации
экономических кризисов с их чередой инфляции, безработицы,
нищеты; таковы политические кризисы с их угрозой гражданской
войны и краха всей системы, со сменой революций и контррево-
люций, которые дестабилизируют аппарат управления и мощно
мобилизуют массы.
В эти периоды утверждаются новые силы. Власть переходит
в другие руки. Тюрьмы пустеют, а их прежние узники заточают
туда своих недавних тюремщиков. С триумфом возвращаются
изгнанники, а дорогой изгнания следуют другие. Исключитель-
ная ситуация рождает исключительных людей. Массы предостав-
ляют им верховную власть, как римляне своему диктатору. Они
их выбирают, принимая в расчет годы, проведенные ими в тюрь-
мах, за' границей, открытое сопротивление врагу в сложные мо-
менты, героический разрыв с их средой - таково было 18 июня
1940 года призвание генерала де Голля. Все формы ереси, непо-
виновения и узурпации - а узурпатор был почетным титулом,
присвоенным Наполеону, тому прототипу, которому следовали все
государственные мужи, оставившие свой след в истории этого
века, - эти формы одновременно являются источниками новой
власти и атрибутами изгнанника. Они лежат в основе того, что
называется притягательностью или харизмой, того, что непонятно
каким загадочным образом вдруг превращает никому не извест-
ного человека в личность, вызывающую беспредельное восхище-
ние. Эта притягательность заставляет умолкнуть все сомнения
нравственного порядка, опрокидывает всякое законное противо-
действие лидеру и превращает узурпатора в героя. Это можно
видеть глазами Гегеля, когда он 13 октября 1806 года увидел в
Йене Наполеона и с восхищением написал: <Я видел императора,
эту душу мира, пересекавшего на лошади городские улицы. По-
истине это колоссальной силы ощущение - увидеть такого чело-
века, сидящего на коне, сосредоточенного, который заполняет со-
бой весь мир и господствует над ним>. Знаменитый философ
чувствует то, что должны были чувствовать все, служившие в
наполеоновской армии, кто посвятил свою жизнь этой душе мира.
Он не видел ни их, ни вереницу миллионов смертей на полях
сражений, без которых эта душа не владела бы всем миром.
Сказанное подводит нас к очевидному выводу: вождь масс -
это всегда узурпатор, признанный ими. Это происходит не только
потому, что его действия шли вразрез с нормами законности и
что его власть была порождена чрезвычайным положением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82