ведь я известный сторонник совершенно арис-
тократического понимания истории.
Говорю <совершенно>, ибо я никогда не утверждал, что чело-
веческое общество должно быть аристократично, я имел в виду
гораздо больше. Я утверждал, и я все больше верю, что челове-
ческое общество по самой сущности своей всегда аристократично
- хочет оно этого или нет; больше того: оно лишь постольку
общество, поскольку аристократично, и перестает быть обществом,
когда перестает быть аристократичным. Конечно, я имею в виду
общество, а не государство. Не может быть и речи о том, чтобы
на бурное кипение масс аристократически ответить манерной ух-
мылкой, как версальский придворный. Версаль - я имею в виду
Версаль ухмылок - не аристократия, он - смерть и тление аристокра-
тии, некогда великолепной. Поэтому подлинно аристократичной у
этих <аристократов> была та достойная грация, с какой они уме-
ли класть головы под нож гильотины; они принимали его, как
гнойный нарыв принимает ланцет хирурга.
Нет, кто живо ощущает высокое призвание аристократии, того
зрелище масс должно возбуждать и воспламенять, как девствен-
ный мрамор возбуждает скульптора. Социальная аристократия
вовсе не похожа на ту жалкую группу, которая присваивает себе
одной право называться <обществом> и жизнь которой сводится
к взаимным приглашениям и визитам. У всего на свете есть свои
* Трагическим в этом процессе было то, что одновременно с пере-
полнением центра шло обезлюдение, запустение окраин, приведшее к
роковому концу Империю.
достоинства и свое назначение, есть и у этого миниатюрного <све-
та>; но <миссия> его - очень скромная, ее нельзя и сравнить с
исполинской миссией подлинной аристократии. Я бы не прочь
обсудить значение <света>, но сейчас моя тема несравненно важ-
нее. <Избранное общество> идет в ногу с эпохой. Одна молодая
дама, элегантная и вполне <современная>, сказала мне: <Я не
выношу балов, где приглашенных меньше восьмисот!> В этой
фразе я почувствовал, что <массовый стиль> торжествует во всех
сферах современной жизни и накладывает свою печать даже на
те укромные уголки, которые предназначены лишь для немногих
<избранных>.
Поэтому я одинаково отвергаю как то восприятие нашей эпо-
хи, которое не замечает положительного смысла, скрытого в се-
годняшнем господстве масс, так и то, которое радостно привет-
ствует это господство без всякого страха и трепета. Каждая
судьба драматична и даже трагична в своих глубинах. Кто ни-
когда не ощущал тайного страха, созерцая опасность своей эпохи,
тот так и не нашел доступа к недрам судьбы, он только прикасал-
ся к ее покровам. В нашу эпоху этот страх внесен бурным, все-
сокрушающим переворотом в душах масс, властным, упрямым и
двусмысленным, как всякая судьба. Куда она влечет нас? К ги-
бели? Или, может быть, к благу? Вопросительный знак осеняет
всю нашу эпоху, гигантский по величине, двусмысленный по фор-
ме-не то гильотина или виселица, не то триумфальная арка...
Явление, которое нам предстоит исследовать, имеет две сторо-
ны, два аспекта:
1 ) массы выполняют сейчас те самые общественные функции,
которые раньше были предоставлены исключительно избранным
меньшинствам;
2) и в то же время массы перестали быть послушными этим
самым меньшинствам: они не повинуются им, не следуют за ними,
не уважают их, а, наоборот, отстраняют и вытесняют их.
Рассмотрим первый аспект. Я хочу сказать, что сейчас массам
доступны удовольствия и предметы, созданные отборными груп-
пами (меньшинствами) и ранее предоставленные только этим груп-
пам. Массы усвоили вкусы и привычки, раньше считавшиеся изыс-
канными, ибо они были достоянием немногих. Вот типичный при-
мер: в 820 г. во всем Париже не было и десяти ванных комнат в
частных домах (см. Мемуары графини де-Буань). Теперь массы
спокойно пользуются тем, что было раньше доступно лишь бога-
202
тым, и не только в области материальной, но, что гораздо важнее,
в области правовой и социальной. В XVIII веке некоторые груп-
пы меньшинств открыли, что каждый человек уже в силу рож-
дения обладает основными политическими правами, так называе-
мыми <правами человека и гражданина>, и что, строго говоря,
кроме этих, общих прав, других нет. Все остальные права, осно-
ванные на особых дарованиях, подверглись осуждению, как при-
вилегии. Сперва это было лишь теорией, мнением немногих; за-
тем <немногие> стали применять идею на практике, внушать ее,
настаивать на ней. Однако весь XIX век массы, все больше воо-
душевляясь этим идеалом, не ощущали его как права, не пользо-
вались им и не старались его утвердить; под демократическим
правлением люди по-прежнему жили как при старом режиме.
<Народ>, - как тогда говорилось, - знал, что наделен властью, но
этому не верил. Теперь эта идея превратилась в реальность - не
только в законодательстве, очерчивающем извне общественную
жизнь, но и в сердце каждого человека, любого, пусть даже реак-
ционного, т.е. даже того, кто бранит учреждения, которые закре-
пили за ним его права. Мне кажется, тот, кто не осознал этого
странного нравственного положения, не может понять ничего, что
сейчас происходит в мире. Суверенитет любого индивида, чело-
века как такового, вышел из стадии отвлеченной правовой идеи
или идеала и укоренился в сознании заурядных людей. Заметьте:
когда то, что было идеалом, становится действительностью, оно
неизбежно теряет ореол. Ореол и магический блеск, манящие
человека, исчезают. Равенство прав - благородная идея демокра-
тии - выродилось на практике в удовлетворение аппетитов и
подсознательных вожделений.
У равноправия был один смысл - вырвать человеческие души
из внутреннего рабства, внедрить в них собственное достоинство
и независимость. Разве не к тому стремились, чтобы средний че-
ловек почувствовал себя господином, хозяином своей жизни? И
вот это исполнилось. Почему же сейчас жалуются все те, кто
тридцать лет назад был либералом, демократом, прогрессистом?
Разве, подобно детям, они хотели чего-то, не считаясь с послед-
ствиями? Если вы хотите, чтобы средний, заурядный человек пре-
вратился в господина, нечего удивляться, что он распоясался, что
он требует развлечений, что он решительно заявляет свою волю,
что он отказывается кому-либо помогать или служить, никого не
хочет слушаться, что он полон забот о себе самом, своих развле-
чениях, своей одежде - ведь все это присуще психологии господи-
на. Теперь мы видим все это в заурядном человеке, в массе.
Мы видим, что жизнь заурядного человека построена по той
самой программе, которая раньше была характерна лишь для гос-
подствующих меньшинств. Сегодня заурядный человек занимает
ту арену, на которой во все эпохи разыгрывалась история чело-
вечества; человек этот для истории - то же, что уровень моря для
географии. Если средний уровень нынешней жизни достиг высо-
ты, которая ранее была доступна только аристократии, это значит,
что уровень жизни поднялся. После долгой подземной подготов-
ки он поднялся внезапно, одним скачком, за одно поколение. Че-
ловеческая жизнь в целом поднялась. Сегодняшний солдат, мож-
но сказать, - почти офицер; наша армия сплошь состоит из офице-
ров. Посмотрите, с какой энергией, решительностью, непринужден-
ностью каждый шагает по жизни, хватает все, что успеет, и доби-
вается своего.
И благо, и зло современности и ближайшего будущего - в
этом повышении исторического уровня.
Однако сделаем оговорку, о которой раньше не подумали: то,
что сегодняшний стандарт жизни соответствует былому стандар-
ту привилегированных меньшинств, - новинка для Европы; для
Америки это привычно, это входит в ее сущность. Возьмем для
примера идею равенства перед законом. Психологическое ощу-
щение <господина своей судьбы>, равного всем остальным, кото-
рое в Европе было знакомо только привилегированным группам,
в Америке уже с XVIII века (т.е., практически говоря, всегда)
было совершенно естественным. И еще одно совпадение, еще
более разительное: когда новая психология заурядного человека
зародилась в Европе, когда уровень жизни стал возрастать, весь
стиль европейской жизни, во всех ее проявлениях, начал меняться,
и появилась фраза: <Европа американизируется>. Те, кто гово-
рил это, не придавали своим словам большого значения, они дума-
ли, что идет несущественное изменение обычаев и манер; и, обма-
нутые внешними признаками, приписывали все изменения влия-
нию Америки на Европу. Этим они, по моему мнению, упрощали и
снижали проблему, которая несравненно глубже, сложнее и чре-
вата неожиданностями.
Вежливость велит мне сказать нашим заокеанским братьям,
что Европа и впрямь американизируется, и это - влияние Амери-
ки на Европу. Но я не могу так сказать. Истина вступает в спор
с вежливостью и побеждает. Европа по <американизировалась>,
не испытывала большого влияния Америки. Быть может, эти про-
цессы начинаются как раз сейчас, но их не было в прошлом, и не
они вызвали нынешнее положение. Существует масса вздорных
идей, смущающих и сбивающих с толку и американцев, и европей-
цев. Триумф масс и последующий блистательный подъем жизнен-
ного уровня произошли в Европе в силу внутренних причин, в
результате двух столетий массового просвещения, прогресса и
экономического подъема. Но вышло так, что результаты евро-
пейского процесса совпадают с наиболее яркими чертами амери-
канской жизни; и это сходство типичных черт заурядного чело-
века в Европе и в Америке привело к тому, что европеец впервые
смог понять американскую жизнь, которая до этого была для
него загадкой и тайной. Таким образом, дело не во влиянии (это
было бы даже несколько странным), а в более неожиданном яв-
лении - нивелировке, выравнивании. Для европейцев всегда было
непонятно и неприятно, что стандарт жизни в Америке выше, чем
в Европе. Это ощущали, но не анализировали, и отсюда родилась
идея, охотно принимаемая на веру и никогда не оспариваемая, что
будущее принадлежит Америке. Вполне понятно, что такая идея,
широко распространенная и глубоко укорененная, не могла ро-
диться из ничего, без причины. Причиной же было то, что в
Америке разница между уровнем жизни масс и уровнем жизни
избранных меньшинств гораздо меньше, чем в Европе. История,
как и сельское хозяйство, черпает свое богатство в долинах, а не
на горных вершинах; ее питает средний слой общества, а не выда-
ющиеся личности.
Мы живем в эпоху всеобщей нивелировки; происходит вы-
равнивание богатств, прав, культуры, классов, полов. Происходит
и выравнивание континентов. Так как средний уровень жизни в
Европе был ниже, от этой нивелировки она может только выиг-
рать. С этой точки зрения, восстание масс означает огромный
рост жизненных возможностей, т.е. обратное тому, что мы слы-
шим так часто о <закате Европы>. Это выражение топорно, да и
вообще неясно, что, собственно, имеется в виду - государства
Европы, культура или то, что глубже и бесконечно важнее ОС-
ТРИЛЬНОГО, - жизненная сила? О государствах и о культуре Европы
мы скажем позже (хотя, быть может, достаточно и этого); что же
до истощения жизненной силы, нужно сразу разъяснить, что тут -
грубая ошибка. Быть может, если я исправлю ее сейчас же, мои
утверждения покажутся более убедительными или менее неправ-
доподобными; так вот: теперь средний итальянец, испанец или
немец менее разнятся в жизненной силе от янки или аргентинца,
чем тридцать лет назад. Этого американцы не должны забывать.
III. Полнота времен
Итак, господство масс имеет и положительную сторону: оно
способствует подъему исторического уровня и показывает на-
глядно, что средний уровень жизни сегодня выше, чем был вчера.
Это напоминает нам, что жизнь может протекать на разных высо-
тах и что выражение <уровень эпохи>, часто употребляемое бес-
сознательно, полно глубокого смысла. Мы должны задержаться
на этом, так как это дает нам возможность установить одну из
самых поразительных черт нашего века.
Принято говорить, например, что то или иное явление не стоит
на высоте своей эпохи. Здесь имеется в виду, конечно, не абст-
рактное время хронологии, у которого нет ступеней, а время, ко-
торое каждое поколение называет <нашим>; оно может сегодня
быть на высшем уровне, чем вчера, или держаться на том же
самом, или снижаться. Идея падения, заключенная в слове <упа-
док>, вытекает именно из этого представления о разных уровнях
времени. Каждый человек ощущает более или менее ясно соот-
ношение между его личной жизнью и уровнем его века. Неко-
торые чувствуют себя в современных условиях fcaK потерпевшие
кораблекрушение, которые не могут удержаться на поверхности
моря. Быстрый темп сегодняшней жизни, сила и энергия, необхо-
димые для нее, пугают и мучают человека старого склада, а страх
и боль выражают собою разницу между биением его пульса и
пульса нашего времени. С другой стороны, тот, кто легко и с
удовольствием воспринимает все формы сегодняшией жизни, ясно
сознает соотношение между уровнем нашего века и предшеству-
ющих эпох. Каково это соотношение?
Было бы заблуждением предполагать, что человек одной эпо-
хи непременно считает все прошлые эпохи низшими по уровню
только потому, что они прошлые. Достаточно вспомнить <рече-
ние> Хорхе Манрике: <Время былое лучше всегда>. Но и это
неверно. Не всякая эпоха чувствовала себя ниже предыдущих, и
не всякая считала себя выше их. Каждый исторический период
иначе, по-своему ощущает столь странное, неуловимое явление,
как <уровень>. Удивительно, что мыслители и историки никогда
206
не обращали внимания на такой очевидный и существенный
факт.
Мнение Хорхе Манрике, вообще говоря, распространенней.
Большая часть исторических эпох не считала свое время луч-
шим; наоборот, обычно вспоминали <доброе старое время> - <зо-
лотой век> у нас, воспитанных Грецией и Римом, и Альчеринги - у
австралийских дикарей. Люди чувствовали, что пульс их жизни
неполон, и смотрели с почтением на прошлое, на <классические>
эпохи, чья жизнь им казалась полнее, богаче, совершеннее и на-
пряженнее, чем их собственная. Глядя назад и видя там эпохи
более совершенные, они чувствовали не превосходство свое, а
падение, словно упала ртуть в термометре. Начиная со 150 года
по Р.Х., ощущение убывающей жизни, снижение уровня, упадка,
утраты все возрастало в Римской империи. Собственно, еще Гора-
ций сказал: <Отцы наши хуже наших дедов, зачали нас, еще худ-
ших, мы же породили совсем плохих> (<Оды>, кн. Ill, 6). Двести
лет спустя во всей Империи уже не хватало мужчин, рожденных
в Италии, чтобы занять должности центуриона, и приходилось
нанимать сперва далматинцев, позднее - варваров с Дуная и Рей-
на. Тем временем и женщины стали бесплодны, Италия обезлюдела.
Обратимся к другому типу эпох, жизненное ощущение кото-
рых прямо обратно предыдущему. Здесь перед нами крайне ин-
тересное явление, и для нас очень важно определить его поточ-
ней. Когда на пороге XX века политики критиковали перед тол-
пой ошибки и эксцессы правительства, они обычно мотивировали
это том, что некие меры <недопустимы в наш век прогресса>.
Любопытное совпадение: ту же форму мы находим в знаменитом
письме Траяна Плинию, где император рекомендует не пресле-
довать христиан по анонимным доносам:
(<Но подобает нашему времени>). Значит, в истории были эпохи,
которые чувствовали себя достигшими полной, окончательной
высоты; были времена, когда люди верили, что они подходят к
концу долгого странствия, к достижению заветной цели, к испол-
нению древних чаяний. Это - <исполнение времен>, полная зре-
лость исторической жизни. Действительно, в начале XX века ев-
ропеец верил, что человеческая жизнь наконец стала тем, чем она
должна быть; тем, к чему издавна стремились все поколения, тем,
чем она отныне будет навсегда. <Эпохи исполнения> всегда ощу-
щают себя конечным результатом многих подготовительных эта-
пов, предыдущих эпох, не достигших полноты, низших по разви-
таю, над которыми <эпоха исполнения> доминирует. Этой эпохе
с ее высоты кажется, что все подготовительные периоды были
преисполнены мечтаниями, неудовлетворенными желаниями, нео-
существимыми иллюзиями, нетерпеливыми предтечами, конечная
цель и несовершенная действительность болезненно противоре-
чили друг другу. XIX век смотрел так на средневековье. Нако-
нец наступает день, когда давнишняя, многовековая мечта, по-види-
мому, осуществляется; действительность принимает ее и подчиня-
ется ей. Мы достигли высот, маячивших перед нами, цели, к кото-
рой мы стремились, исполнения времен! Горестное <еще нет> сме-
няется торжествующим <наконец-то!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
тократического понимания истории.
Говорю <совершенно>, ибо я никогда не утверждал, что чело-
веческое общество должно быть аристократично, я имел в виду
гораздо больше. Я утверждал, и я все больше верю, что челове-
ческое общество по самой сущности своей всегда аристократично
- хочет оно этого или нет; больше того: оно лишь постольку
общество, поскольку аристократично, и перестает быть обществом,
когда перестает быть аристократичным. Конечно, я имею в виду
общество, а не государство. Не может быть и речи о том, чтобы
на бурное кипение масс аристократически ответить манерной ух-
мылкой, как версальский придворный. Версаль - я имею в виду
Версаль ухмылок - не аристократия, он - смерть и тление аристокра-
тии, некогда великолепной. Поэтому подлинно аристократичной у
этих <аристократов> была та достойная грация, с какой они уме-
ли класть головы под нож гильотины; они принимали его, как
гнойный нарыв принимает ланцет хирурга.
Нет, кто живо ощущает высокое призвание аристократии, того
зрелище масс должно возбуждать и воспламенять, как девствен-
ный мрамор возбуждает скульптора. Социальная аристократия
вовсе не похожа на ту жалкую группу, которая присваивает себе
одной право называться <обществом> и жизнь которой сводится
к взаимным приглашениям и визитам. У всего на свете есть свои
* Трагическим в этом процессе было то, что одновременно с пере-
полнением центра шло обезлюдение, запустение окраин, приведшее к
роковому концу Империю.
достоинства и свое назначение, есть и у этого миниатюрного <све-
та>; но <миссия> его - очень скромная, ее нельзя и сравнить с
исполинской миссией подлинной аристократии. Я бы не прочь
обсудить значение <света>, но сейчас моя тема несравненно важ-
нее. <Избранное общество> идет в ногу с эпохой. Одна молодая
дама, элегантная и вполне <современная>, сказала мне: <Я не
выношу балов, где приглашенных меньше восьмисот!> В этой
фразе я почувствовал, что <массовый стиль> торжествует во всех
сферах современной жизни и накладывает свою печать даже на
те укромные уголки, которые предназначены лишь для немногих
<избранных>.
Поэтому я одинаково отвергаю как то восприятие нашей эпо-
хи, которое не замечает положительного смысла, скрытого в се-
годняшнем господстве масс, так и то, которое радостно привет-
ствует это господство без всякого страха и трепета. Каждая
судьба драматична и даже трагична в своих глубинах. Кто ни-
когда не ощущал тайного страха, созерцая опасность своей эпохи,
тот так и не нашел доступа к недрам судьбы, он только прикасал-
ся к ее покровам. В нашу эпоху этот страх внесен бурным, все-
сокрушающим переворотом в душах масс, властным, упрямым и
двусмысленным, как всякая судьба. Куда она влечет нас? К ги-
бели? Или, может быть, к благу? Вопросительный знак осеняет
всю нашу эпоху, гигантский по величине, двусмысленный по фор-
ме-не то гильотина или виселица, не то триумфальная арка...
Явление, которое нам предстоит исследовать, имеет две сторо-
ны, два аспекта:
1 ) массы выполняют сейчас те самые общественные функции,
которые раньше были предоставлены исключительно избранным
меньшинствам;
2) и в то же время массы перестали быть послушными этим
самым меньшинствам: они не повинуются им, не следуют за ними,
не уважают их, а, наоборот, отстраняют и вытесняют их.
Рассмотрим первый аспект. Я хочу сказать, что сейчас массам
доступны удовольствия и предметы, созданные отборными груп-
пами (меньшинствами) и ранее предоставленные только этим груп-
пам. Массы усвоили вкусы и привычки, раньше считавшиеся изыс-
канными, ибо они были достоянием немногих. Вот типичный при-
мер: в 820 г. во всем Париже не было и десяти ванных комнат в
частных домах (см. Мемуары графини де-Буань). Теперь массы
спокойно пользуются тем, что было раньше доступно лишь бога-
202
тым, и не только в области материальной, но, что гораздо важнее,
в области правовой и социальной. В XVIII веке некоторые груп-
пы меньшинств открыли, что каждый человек уже в силу рож-
дения обладает основными политическими правами, так называе-
мыми <правами человека и гражданина>, и что, строго говоря,
кроме этих, общих прав, других нет. Все остальные права, осно-
ванные на особых дарованиях, подверглись осуждению, как при-
вилегии. Сперва это было лишь теорией, мнением немногих; за-
тем <немногие> стали применять идею на практике, внушать ее,
настаивать на ней. Однако весь XIX век массы, все больше воо-
душевляясь этим идеалом, не ощущали его как права, не пользо-
вались им и не старались его утвердить; под демократическим
правлением люди по-прежнему жили как при старом режиме.
<Народ>, - как тогда говорилось, - знал, что наделен властью, но
этому не верил. Теперь эта идея превратилась в реальность - не
только в законодательстве, очерчивающем извне общественную
жизнь, но и в сердце каждого человека, любого, пусть даже реак-
ционного, т.е. даже того, кто бранит учреждения, которые закре-
пили за ним его права. Мне кажется, тот, кто не осознал этого
странного нравственного положения, не может понять ничего, что
сейчас происходит в мире. Суверенитет любого индивида, чело-
века как такового, вышел из стадии отвлеченной правовой идеи
или идеала и укоренился в сознании заурядных людей. Заметьте:
когда то, что было идеалом, становится действительностью, оно
неизбежно теряет ореол. Ореол и магический блеск, манящие
человека, исчезают. Равенство прав - благородная идея демокра-
тии - выродилось на практике в удовлетворение аппетитов и
подсознательных вожделений.
У равноправия был один смысл - вырвать человеческие души
из внутреннего рабства, внедрить в них собственное достоинство
и независимость. Разве не к тому стремились, чтобы средний че-
ловек почувствовал себя господином, хозяином своей жизни? И
вот это исполнилось. Почему же сейчас жалуются все те, кто
тридцать лет назад был либералом, демократом, прогрессистом?
Разве, подобно детям, они хотели чего-то, не считаясь с послед-
ствиями? Если вы хотите, чтобы средний, заурядный человек пре-
вратился в господина, нечего удивляться, что он распоясался, что
он требует развлечений, что он решительно заявляет свою волю,
что он отказывается кому-либо помогать или служить, никого не
хочет слушаться, что он полон забот о себе самом, своих развле-
чениях, своей одежде - ведь все это присуще психологии господи-
на. Теперь мы видим все это в заурядном человеке, в массе.
Мы видим, что жизнь заурядного человека построена по той
самой программе, которая раньше была характерна лишь для гос-
подствующих меньшинств. Сегодня заурядный человек занимает
ту арену, на которой во все эпохи разыгрывалась история чело-
вечества; человек этот для истории - то же, что уровень моря для
географии. Если средний уровень нынешней жизни достиг высо-
ты, которая ранее была доступна только аристократии, это значит,
что уровень жизни поднялся. После долгой подземной подготов-
ки он поднялся внезапно, одним скачком, за одно поколение. Че-
ловеческая жизнь в целом поднялась. Сегодняшний солдат, мож-
но сказать, - почти офицер; наша армия сплошь состоит из офице-
ров. Посмотрите, с какой энергией, решительностью, непринужден-
ностью каждый шагает по жизни, хватает все, что успеет, и доби-
вается своего.
И благо, и зло современности и ближайшего будущего - в
этом повышении исторического уровня.
Однако сделаем оговорку, о которой раньше не подумали: то,
что сегодняшний стандарт жизни соответствует былому стандар-
ту привилегированных меньшинств, - новинка для Европы; для
Америки это привычно, это входит в ее сущность. Возьмем для
примера идею равенства перед законом. Психологическое ощу-
щение <господина своей судьбы>, равного всем остальным, кото-
рое в Европе было знакомо только привилегированным группам,
в Америке уже с XVIII века (т.е., практически говоря, всегда)
было совершенно естественным. И еще одно совпадение, еще
более разительное: когда новая психология заурядного человека
зародилась в Европе, когда уровень жизни стал возрастать, весь
стиль европейской жизни, во всех ее проявлениях, начал меняться,
и появилась фраза: <Европа американизируется>. Те, кто гово-
рил это, не придавали своим словам большого значения, они дума-
ли, что идет несущественное изменение обычаев и манер; и, обма-
нутые внешними признаками, приписывали все изменения влия-
нию Америки на Европу. Этим они, по моему мнению, упрощали и
снижали проблему, которая несравненно глубже, сложнее и чре-
вата неожиданностями.
Вежливость велит мне сказать нашим заокеанским братьям,
что Европа и впрямь американизируется, и это - влияние Амери-
ки на Европу. Но я не могу так сказать. Истина вступает в спор
с вежливостью и побеждает. Европа по <американизировалась>,
не испытывала большого влияния Америки. Быть может, эти про-
цессы начинаются как раз сейчас, но их не было в прошлом, и не
они вызвали нынешнее положение. Существует масса вздорных
идей, смущающих и сбивающих с толку и американцев, и европей-
цев. Триумф масс и последующий блистательный подъем жизнен-
ного уровня произошли в Европе в силу внутренних причин, в
результате двух столетий массового просвещения, прогресса и
экономического подъема. Но вышло так, что результаты евро-
пейского процесса совпадают с наиболее яркими чертами амери-
канской жизни; и это сходство типичных черт заурядного чело-
века в Европе и в Америке привело к тому, что европеец впервые
смог понять американскую жизнь, которая до этого была для
него загадкой и тайной. Таким образом, дело не во влиянии (это
было бы даже несколько странным), а в более неожиданном яв-
лении - нивелировке, выравнивании. Для европейцев всегда было
непонятно и неприятно, что стандарт жизни в Америке выше, чем
в Европе. Это ощущали, но не анализировали, и отсюда родилась
идея, охотно принимаемая на веру и никогда не оспариваемая, что
будущее принадлежит Америке. Вполне понятно, что такая идея,
широко распространенная и глубоко укорененная, не могла ро-
диться из ничего, без причины. Причиной же было то, что в
Америке разница между уровнем жизни масс и уровнем жизни
избранных меньшинств гораздо меньше, чем в Европе. История,
как и сельское хозяйство, черпает свое богатство в долинах, а не
на горных вершинах; ее питает средний слой общества, а не выда-
ющиеся личности.
Мы живем в эпоху всеобщей нивелировки; происходит вы-
равнивание богатств, прав, культуры, классов, полов. Происходит
и выравнивание континентов. Так как средний уровень жизни в
Европе был ниже, от этой нивелировки она может только выиг-
рать. С этой точки зрения, восстание масс означает огромный
рост жизненных возможностей, т.е. обратное тому, что мы слы-
шим так часто о <закате Европы>. Это выражение топорно, да и
вообще неясно, что, собственно, имеется в виду - государства
Европы, культура или то, что глубже и бесконечно важнее ОС-
ТРИЛЬНОГО, - жизненная сила? О государствах и о культуре Европы
мы скажем позже (хотя, быть может, достаточно и этого); что же
до истощения жизненной силы, нужно сразу разъяснить, что тут -
грубая ошибка. Быть может, если я исправлю ее сейчас же, мои
утверждения покажутся более убедительными или менее неправ-
доподобными; так вот: теперь средний итальянец, испанец или
немец менее разнятся в жизненной силе от янки или аргентинца,
чем тридцать лет назад. Этого американцы не должны забывать.
III. Полнота времен
Итак, господство масс имеет и положительную сторону: оно
способствует подъему исторического уровня и показывает на-
глядно, что средний уровень жизни сегодня выше, чем был вчера.
Это напоминает нам, что жизнь может протекать на разных высо-
тах и что выражение <уровень эпохи>, часто употребляемое бес-
сознательно, полно глубокого смысла. Мы должны задержаться
на этом, так как это дает нам возможность установить одну из
самых поразительных черт нашего века.
Принято говорить, например, что то или иное явление не стоит
на высоте своей эпохи. Здесь имеется в виду, конечно, не абст-
рактное время хронологии, у которого нет ступеней, а время, ко-
торое каждое поколение называет <нашим>; оно может сегодня
быть на высшем уровне, чем вчера, или держаться на том же
самом, или снижаться. Идея падения, заключенная в слове <упа-
док>, вытекает именно из этого представления о разных уровнях
времени. Каждый человек ощущает более или менее ясно соот-
ношение между его личной жизнью и уровнем его века. Неко-
торые чувствуют себя в современных условиях fcaK потерпевшие
кораблекрушение, которые не могут удержаться на поверхности
моря. Быстрый темп сегодняшней жизни, сила и энергия, необхо-
димые для нее, пугают и мучают человека старого склада, а страх
и боль выражают собою разницу между биением его пульса и
пульса нашего времени. С другой стороны, тот, кто легко и с
удовольствием воспринимает все формы сегодняшией жизни, ясно
сознает соотношение между уровнем нашего века и предшеству-
ющих эпох. Каково это соотношение?
Было бы заблуждением предполагать, что человек одной эпо-
хи непременно считает все прошлые эпохи низшими по уровню
только потому, что они прошлые. Достаточно вспомнить <рече-
ние> Хорхе Манрике: <Время былое лучше всегда>. Но и это
неверно. Не всякая эпоха чувствовала себя ниже предыдущих, и
не всякая считала себя выше их. Каждый исторический период
иначе, по-своему ощущает столь странное, неуловимое явление,
как <уровень>. Удивительно, что мыслители и историки никогда
206
не обращали внимания на такой очевидный и существенный
факт.
Мнение Хорхе Манрике, вообще говоря, распространенней.
Большая часть исторических эпох не считала свое время луч-
шим; наоборот, обычно вспоминали <доброе старое время> - <зо-
лотой век> у нас, воспитанных Грецией и Римом, и Альчеринги - у
австралийских дикарей. Люди чувствовали, что пульс их жизни
неполон, и смотрели с почтением на прошлое, на <классические>
эпохи, чья жизнь им казалась полнее, богаче, совершеннее и на-
пряженнее, чем их собственная. Глядя назад и видя там эпохи
более совершенные, они чувствовали не превосходство свое, а
падение, словно упала ртуть в термометре. Начиная со 150 года
по Р.Х., ощущение убывающей жизни, снижение уровня, упадка,
утраты все возрастало в Римской империи. Собственно, еще Гора-
ций сказал: <Отцы наши хуже наших дедов, зачали нас, еще худ-
ших, мы же породили совсем плохих> (<Оды>, кн. Ill, 6). Двести
лет спустя во всей Империи уже не хватало мужчин, рожденных
в Италии, чтобы занять должности центуриона, и приходилось
нанимать сперва далматинцев, позднее - варваров с Дуная и Рей-
на. Тем временем и женщины стали бесплодны, Италия обезлюдела.
Обратимся к другому типу эпох, жизненное ощущение кото-
рых прямо обратно предыдущему. Здесь перед нами крайне ин-
тересное явление, и для нас очень важно определить его поточ-
ней. Когда на пороге XX века политики критиковали перед тол-
пой ошибки и эксцессы правительства, они обычно мотивировали
это том, что некие меры <недопустимы в наш век прогресса>.
Любопытное совпадение: ту же форму мы находим в знаменитом
письме Траяна Плинию, где император рекомендует не пресле-
довать христиан по анонимным доносам:
(<Но подобает нашему времени>). Значит, в истории были эпохи,
которые чувствовали себя достигшими полной, окончательной
высоты; были времена, когда люди верили, что они подходят к
концу долгого странствия, к достижению заветной цели, к испол-
нению древних чаяний. Это - <исполнение времен>, полная зре-
лость исторической жизни. Действительно, в начале XX века ев-
ропеец верил, что человеческая жизнь наконец стала тем, чем она
должна быть; тем, к чему издавна стремились все поколения, тем,
чем она отныне будет навсегда. <Эпохи исполнения> всегда ощу-
щают себя конечным результатом многих подготовительных эта-
пов, предыдущих эпох, не достигших полноты, низших по разви-
таю, над которыми <эпоха исполнения> доминирует. Этой эпохе
с ее высоты кажется, что все подготовительные периоды были
преисполнены мечтаниями, неудовлетворенными желаниями, нео-
существимыми иллюзиями, нетерпеливыми предтечами, конечная
цель и несовершенная действительность болезненно противоре-
чили друг другу. XIX век смотрел так на средневековье. Нако-
нец наступает день, когда давнишняя, многовековая мечта, по-види-
мому, осуществляется; действительность принимает ее и подчиня-
ется ей. Мы достигли высот, маячивших перед нами, цели, к кото-
рой мы стремились, исполнения времен! Горестное <еще нет> сме-
няется торжествующим <наконец-то!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82