оно и было национальной, поли-
тически действенной идеей той эпохи. Слово <Испания> ()
было в то время лишь ученым, литературным выражением; в
крайнем случае - одной из плодотворных политических идей, за-
роненных Римской Империей на почву Западной Европы. <Ис-
панцы> за время римского владычества привыкли считать себя
административной единицей Рима, диоцезой Империи. Но это гео-
графически-административное понятие было навязано извне, за
.ним не было внутренней силы, устремления в будущее.
Как бы ни пытались приписать этой идее действенную .силу
уже в XI веке, надо признать, что она никогда не достигала той
определенности, какой идея Эллады достигла уже в IV веке до
Р. X. Однако Эллада никогда не была подлинной национальной
идеей. Подлинное историческое соотношение можно выразить
так: <Эллада> была для греков IV века, <Испания> - для <испан-
цев> XI и даже XIV века тем же, чем <Европа> для <европейцев>
XIX века.
Как видим, задачи и попытки национального объединения сле-
дуют во времени, подобно звукам в мелодии. Вчерашнее простое
тяготение может завтра стать вспышкой оформленных нацио-
нальных чаяний. И можно не сомневаться, что эта вспышка неиз-
бежно угаснет.
Сейчас для европейцев приходит время, когда Европа может
стать национальной идеей. Вера в это будущее гораздо менее
утопична, чем предсказания XI века о единстве Испании или
Франции. Чем тверже будет <Национальное Государство Запа-
да> отстаивать свою подлинную сущность, том вернее оно пре-
вратится в огромное государство-континент.
9
Когда государства-нации Запада стали обретать свои тепе-
решние границы, позади них, подобно экрану или фону, начал
обрисовываться силуэт <Европы>. Уже со времен Ренессанса
европейские нации живут и движутся на этом фоне; сами его
создают, и незаметно для себя начинают остывать от былого
воинственного задора. Франция, Англия, Испания, Италия, Герма-
ния сражаются друг с другом, составляют лиги и союзы и разры-
вают их лишь для того, чтобы заключить их снова, в ином соста-
ве. По все это - как война, так и мир - совместная жизнь равных
с равными, какой не могло быть между Римом, с одной стороны, и
кельто-иберами, галлами, бриттами и германцами - с другой. Исто-
рики обычно выдвигают на первый план конфликты, воины, вообще
<политику>; так, якобы, подготовляется почва для будущих всхо-
дов единства. В действительности когда на одном поле разыгры-
вается битва, на сотнях других <враги> мирно торгуют, обменива-
ются идеями, видами искусства, священными предметами. Битва
гремит, так сказать, на авансцене, а позади, за занавесом, идет мир-
ное сотрудничество, которое тесно сплетает судьбы враждующих
народов. С каждым новым поколением духовная близость и сход-
ство увеличиваются. Говоря точнее и осторожнее: души францу-
зов, англичан и испанцев были, есть и будут сколь угодно различ-
ны; но у них одна и та же структура, и сверх того - они все более
сближаются. Религия, наука, право, искусство, принципы - соци-
альные и этические - становятся все более общим достоянием. А
ведь именно этими духовными ценностями люди и живут. Стало
быть, однородность еще больше, чем если бы все души были
одинаковы.
Если бы мы подытожили наш духовный багаж - верования и
нормы, желания и мнения, - то оказалось бы, что большая часть их
обязана своим происхождением не своему отечеству, но общеев-
ропейскому фонду. В каждом из нас европеец значительно пре-
обладает над немцем испанцем, французом. Если бы мы попыта-
лись жить только тем, что в нас есть <своего>, <национального>,
если бы мы, например, захотели лишить среднего француза или
немца всех тех привьиек, мыслей, чувств, слов, которые он заим-
ствовал от других народов, мы были бы поражены, ибо оказалось
бы, что это просто невозможно: четыре пятых нашего внутренне-
го богатства - общеевропейское достояние.
Мы, населяющие эту часть планеты, должны наконец выпол-
нить то задание, заключенное в слове Европа, к которому нас
обязывает история последних четырех столетий. Этому препят-
ствует только предрассудок старых <наций>, идея нации, связан-
ной своим прошлым. Нам предстоит показать, что европейцы про-
исходят не от жены Лота и не собираются делать историю, глядя
назад, в прошлое. Пример Рима и античного человека должен
послужить нам предостережением: определенному типу людей
очень трудно расстаться с идеей государства, ими усвоенной. К
счастью, идея <государства-нации>, которую европеец сознатель-
но или бессознательно принес в мир, вовсе не совпадает с той
схоластической идеей, которую проповедовали ему филологи.
Итак, резюмирую мой основной тезис. Наш мир переживает
сейчас тяжкий моральный кризис, самый яркий симптом которого
308
- небывалое восстание масс, а причина - моральное разложение
Европы. Причины разложения Европы сложны; одна из важней-
ших - утрата былой власти над самой собой и над всем миром.
Сейчас Европа не чувствует себя вождем, остальной мир не чув-
ствует себя ведомым. Былая власть исчезает.
Нет больше и <полноты времен>, ибо она предполагает ясное,
предопределенное, недвусмысленное будущее, какое видел пород
собою XIX век. Тогда люди были уверены в завтрашнем дне.
Сегодня горизонт непрогляден, за ним скрывается неведомое, ибо
никто не знает, кто будет править завтра, как будет распределена
власть на земле. <Кто>, то есть какой народ или какая группа
народов, тем самым какой этнический тип, тем самым - какая
идеология, какая система ценностей, норм, жизненных импульсов?..
Никто не знает, к какому центру будет тяготеть наша жизнь в
ближайшем будущем; и потому в наши дни она стала до неприли-
чия временной. Все, что происходит сейчас в общественной и
частной жизни, вплоть до самого глубинного, личного (кроме, и то
частично, науки) - несерьезной непостоянно. Сейчас нельзя ве-
рить тому, что говорят, проповедуют, выставляют, расхваливают;
все это так же быстро исчезает, как и появляется; все - начиная
от мании спорта (я имею в виду манию, не самый спорт) до
политического насилия, от <нового искусства> до солнечных ванн
на нелепых модных пляжах. У этих явлений нет корней, это
пустые выдумки в худшем смысле слова, то есть причуды и кап-
ризы. Это не творчество, которое всегда вытекает из глубинной
сущности жизни; это не вызвано внутренним импульсом, под-
линной необходимостью. Одним словом, все это фальшь. Новый
стиль жизни на словах проповедует искренность, на деле лжет.
Правда только в такой жизни, в которой все вызвано подлинной,
неотвратимой необходимостью. Сейчас ни одни из политиков не
ощущает, что его политика необходима. Чем экстравагантнее его
поза, чем легкомысленнее его политика, тем менее она оправдана
исторической необходимостью. Только жизнь, укорененная в глу-
бине, в почве, слагается из неизбежных событий, только она ощу-
щает свои действия, как непреложную необходимость. Все ос-
тальное, все, что мы произвольно можем сделать или не сделать,
или сделать по-иному, лишь фальсификация подлинной жизни.
Наша жизнь - плод междуцарствия, вакуума между двумя
историческими эпохами мирового господства: той, что была, и
той, что придет. Она по самой сути своей временна. Мужчины не
знают, каким идеалам они служат; женщины - каких мужчин они
предпочитают.
Европейцы не умеют жить без великого общего дела. Если
его нет они опускаются, опошляются, душа их расшатана. Сейчас
началось именно это. Государственные образования, которые до
сих пор называются нациями, достигли наивысшего развития сто
лет тому назад. Они дали все, что могли, и теперь им остается
лишь перейти в новую высшую стадию. Они уже только про-
шлое, облепившее Европу; они связывают и обременяют ее. На-
деленные большей свободой, чем когда-либо, мы чувствуем, что
внутри наших наций нечем дышать как в тюрьме. Нации были
раньше широким, открытым простором, стали - душными захолус-
тьями. В будущей европейской <сверхнации>, которая рисуется
нашим глазам, историческое многообразие Запада не может и, не
смеет исчезнуть. Античное государство уничтожало различия
между отдельными пародами, или обезвреживало их, или, в луч-
шем случае, сохраняло их в мумифицированном виде; но нацио-
нальная идея с ее динамикой требует сохранить то многообразие,
которое всегда было характерным для жизни Запада.
Весь мир чувствует, как необходимы новые основы жизни.
Некоторые - как всегда бывает в подобных кризисах - пытаются
спасти положение, искусственно оживляя те самые, изжитые, прин-
ципы, которые привели к кризису. Именно этим объясняются
вспышки <национализма> в последние годы. Повторяю, всегда
так бывало: последняя вспышка - самая яркая, последний вздох -
самый глубокий. Прежде чем исчезнуть, и военные, и экономичес-
кие границы становятся особенно чувствительными.
Но все эти <национализмы> лишь тупики. Все попытки про-
бить с их помощью путь в будущее тщетны, ибо тупик никуда не
ведет. Национализм всегда противоположен тем силам, которые
творят государство: он стремится ограничить, исключить, тогда
как они включают, приемлют. В эпохи укрепления, консолидации
государства национализм несомненно имеет положительную цен-
ность и стоит на высоком уровне. Но сейчас в Европе укреплять
больше нечего, все и так слишком укреплено, и национализм лишь
мания, предлог, чтобы увильнуть от своего долга - от нового
творчества, нового, великого дела. Примитивность методов, кото-
рыми национализм оперирует, и тип людей, которых он вдохнов-
ляет, слишком ясно показывают, что он прямо противоположен
подлинному историческому творчеству.
Только решение создать из народов Европы новую великую
сверхнацию могло бы возродить Европу. Она снова обрела бы
веру в себя, ее пульс оживился бы, она взяла бы себя в руки,
собралась бы.
Но положение гораздо опаснее, чем думают. Годы уходят, и
европеец может привыкнуть к тому сниженному тонусу жизни,
какой сейчас установился, он разучится править, прежде всего -
управлять самим собой. Если это случится, его достоинства и
способности скоро исчезнут. Как и всегда бывает при образова-
нии нации, единству Европы противятся консервативные классы.
Это может кончиться их гибелью; ибо к главной опасности - что
Европа окончательно потеряет свою духовную силу и свою ис-
торическую энергию - присоединяется другая, более конкретная
и грозная. Когда коммунизм победил в России, многие думали,
что красный поток зальет Европу. Я так не думал. Наоборот, я
писал в те годы, что для европейца, который все свои усилия и
всю свою веру поставил на карту индивидуальности, русский ком-
мунизм неприемлем. Прошло время, и те, кто тогда опасался, успо-
коились - успокоились, когда следовало бы обеспокоиться. Имен-
но теперь коммунизм мог бы победно распространиться по Европе.
Я по-прежнему считаю, что коммунизм по-русски не интересу-
ет, не привлекает европейцев, не сулит им завидного будущего - и
вовсе не в силу тех причин, которые обычно приводят его апос-
толы, упорные, твердолобые, глухие и далекие от истины, как все
апостолы на свете. Европейский буржуа и без коммунизма знает,
что дни человека, который живет без труда и забот благодаря
своей ренте и завещает ее сыновьям, сочтены. Ни это, ни тем
более страх предохраняют Европу от <русской веры>. Произ-
вольные предположения, на которых двадцать лет тому назад
Сорель обосновал свою <Тактику насилия>, нам кажутся сейчас
смешными. Буржуа вовсе не трус, как думал Сорель; наоборот,
сейчас он гораздо больше склонен к насилию, чем рабочий. Все
знают, что большевизм победил в России потому, что там не было
буржуа*. Фашизм, движение мелкобуржуазное, оказался гораздо
более воинственным, чем все рабочие движения. Вовсе не это
препятствует европейцу броситься в объятия коммунизма, но го-
раздо более простая основательная причина: он не думает, чтобы
в коммунистическом обществе жилось счастливой.
И тем не менее, повторяю, мне кажется вполне возможным,
что в ближайшие годы Европа будет очарована большевизмом.
Не из-за него - несмотря на него.
Представим себе, что <пятилетки>, которые с геркулесовыми
* Этого одного достаточно, чтобы убедиться раз и навсегда, что мар-
ксизм и большевизм - разные исторические явления, у которых нет
почти ничего общего.
усилиями проводит советское правительство, оправдают ожида-
ния, и экономическое положение России не только восстановится,
но и улучшится. Каково бы ни было содержание большевизма,
это, во всяком случае, гигантский эксперимент. Люди решительно
взялись за проведение гигантского плана реформ и во имя своей
веры подчинили себя суровой дисциплине. Если судьба, неумоли-
мая и холодная к человеческому воодушевлению, по допустит
полного крушения этого опыта, если она хоть немного даст ему
свободы действия, большевизм неизбежно поднимется над Евро-
пой, как новое сияющее светило. Если Европа тем временем оста-
нется в таком же жалком состоянии, как в последние годы, если
нервы со и мускулы будут расслабленными от недостатка дис- .
циплины, если у него не будет жизненного плана, как сможет она
уберечься от торжествующего коммунизма? Можно ли надеять-
ся, что европеец, не имея собственного плана или знамени, сможет
успешно сопротивляться призыву к новой цели и не загореться
им? Ради того, чтобы послужить идее, вносящей смысл в его
пустую жизнь, он может подавить свои возражения против ком-
мунизма и даст увлечь себя, если не самому учению, то по крайней
мере его воодушевлению, экстазу.
Преобразование Европы и единое государство-континент, по-
моему, единственное, что могло бы уравновесить победоносные
<пятилетки>.
Политики и экономисты уверяют нас, что у этой победы мало
шансов на осуществление. Но было бы слишком унизительно,
если бы антикоммунизм видел свое спасение лишь в материаль-
ных затруднениях противника. Ведь крушение коммунизма тогда
равносильно общему крушению. У коммунизма своеобразный
моральный кодекс; тем не менее это все же кодекс. Не достойнее
ли и полезнее противопоставить морали коммунизма новую за-
падную мораль, призыв к новой жизненной программе?
XV. Мы подходим к самой проблеме
Проблема в том, что Европа осталась без морали. Человек
массы отбросил устаревшие заповеди, но с тем, чтобы заменить их
новыми, лучшими; нет, суть его жизненных правил в том, чтобы
жить, не подчиняясь заповедям. Не верьте молодежи, когда она
говорит о какой-то <новой морали>. Сейчас во всей Европе не
найдется людей <нового этоса>, признающих какие-либо запове-
ди. Те, что говорят о <новой морали>, просто хотят сделать что-
нибудь безнравственное и подыскивают, как бы поудобней прота-
щить контрабанду.
Поэтому наивно упрекать современного человека в отсутствии
морального кодекса: этот упрек оставил бы его равнодушным
или, может быть, даже польстил бы ему. Безнравственность стоит
очень дешево, и каждый щеголяет ею.
Если оставить в стороне, как мы делали до сих пор, тех, кого
можно считать пережитком прошлого, - христиан, идеалистов, ста-
рых либералов, - то среди представителей нашей эпохи не найдет-
ся ни одной группы, которая бы не присваивала себе все права и
не отрицала обязанностей. Безразлично, называют ли себя люди
революционерами или реакционерами; как только доходит до дела,
они решительно отвергают обязанности и чувствуют себя, без
всяких к тому оправданий, обладателями неограниченных прав.
Чем бы они ни были воодушевлены, за какое бы дело ни взялись
- результат один и тот же: под любым предлогом они отказыва-
ются подчиняться. Человек, играющий реакционера, будет утвер-
ждать, что спасение государства и нации освобождает его от
всяких норм и запретов и дает ему право истреблять ближних, в
особенности выдающихся личностей. Точно так же ведет себя и
<революционер>. Когда он распинается за трудящихся, за угне-
тенных, за социальную справедливость, это лишь маска, предлог,
чтобы избавиться от всех обязанностей - вежливости, правдивос-
ти, уважения к старшим и высшим. Люди подчас вступают в
рабочие организации лишь затем, чтобы по праву презирать ду-
ховные ценности. Мы видим, как диктатуры заигрывают с людь-
ми массы и льстят им, попирая все, что выше среднего уровня.
Бегство от обязанностей частично объясняет смехотворное,
но постыдное явление: наша эпоха защищает молодежь <как та-
ковую>. Быть может, это самое нелепое и уродливое порождение
времени. Взрослые люди называют себя молодыми, так как они
слышали, что у молодежи больше прав, чем обязанностей; что она
может отложить выполнение обязанностей на неопределенное
время, когда <созреет>.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
тически действенной идеей той эпохи. Слово <Испания> (
было в то время лишь ученым, литературным выражением; в
крайнем случае - одной из плодотворных политических идей, за-
роненных Римской Империей на почву Западной Европы. <Ис-
панцы> за время римского владычества привыкли считать себя
административной единицей Рима, диоцезой Империи. Но это гео-
графически-административное понятие было навязано извне, за
.ним не было внутренней силы, устремления в будущее.
Как бы ни пытались приписать этой идее действенную .силу
уже в XI веке, надо признать, что она никогда не достигала той
определенности, какой идея Эллады достигла уже в IV веке до
Р. X. Однако Эллада никогда не была подлинной национальной
идеей. Подлинное историческое соотношение можно выразить
так: <Эллада> была для греков IV века, <Испания> - для <испан-
цев> XI и даже XIV века тем же, чем <Европа> для <европейцев>
XIX века.
Как видим, задачи и попытки национального объединения сле-
дуют во времени, подобно звукам в мелодии. Вчерашнее простое
тяготение может завтра стать вспышкой оформленных нацио-
нальных чаяний. И можно не сомневаться, что эта вспышка неиз-
бежно угаснет.
Сейчас для европейцев приходит время, когда Европа может
стать национальной идеей. Вера в это будущее гораздо менее
утопична, чем предсказания XI века о единстве Испании или
Франции. Чем тверже будет <Национальное Государство Запа-
да> отстаивать свою подлинную сущность, том вернее оно пре-
вратится в огромное государство-континент.
9
Когда государства-нации Запада стали обретать свои тепе-
решние границы, позади них, подобно экрану или фону, начал
обрисовываться силуэт <Европы>. Уже со времен Ренессанса
европейские нации живут и движутся на этом фоне; сами его
создают, и незаметно для себя начинают остывать от былого
воинственного задора. Франция, Англия, Испания, Италия, Герма-
ния сражаются друг с другом, составляют лиги и союзы и разры-
вают их лишь для того, чтобы заключить их снова, в ином соста-
ве. По все это - как война, так и мир - совместная жизнь равных
с равными, какой не могло быть между Римом, с одной стороны, и
кельто-иберами, галлами, бриттами и германцами - с другой. Исто-
рики обычно выдвигают на первый план конфликты, воины, вообще
<политику>; так, якобы, подготовляется почва для будущих всхо-
дов единства. В действительности когда на одном поле разыгры-
вается битва, на сотнях других <враги> мирно торгуют, обменива-
ются идеями, видами искусства, священными предметами. Битва
гремит, так сказать, на авансцене, а позади, за занавесом, идет мир-
ное сотрудничество, которое тесно сплетает судьбы враждующих
народов. С каждым новым поколением духовная близость и сход-
ство увеличиваются. Говоря точнее и осторожнее: души францу-
зов, англичан и испанцев были, есть и будут сколь угодно различ-
ны; но у них одна и та же структура, и сверх того - они все более
сближаются. Религия, наука, право, искусство, принципы - соци-
альные и этические - становятся все более общим достоянием. А
ведь именно этими духовными ценностями люди и живут. Стало
быть, однородность еще больше, чем если бы все души были
одинаковы.
Если бы мы подытожили наш духовный багаж - верования и
нормы, желания и мнения, - то оказалось бы, что большая часть их
обязана своим происхождением не своему отечеству, но общеев-
ропейскому фонду. В каждом из нас европеец значительно пре-
обладает над немцем испанцем, французом. Если бы мы попыта-
лись жить только тем, что в нас есть <своего>, <национального>,
если бы мы, например, захотели лишить среднего француза или
немца всех тех привьиек, мыслей, чувств, слов, которые он заим-
ствовал от других народов, мы были бы поражены, ибо оказалось
бы, что это просто невозможно: четыре пятых нашего внутренне-
го богатства - общеевропейское достояние.
Мы, населяющие эту часть планеты, должны наконец выпол-
нить то задание, заключенное в слове Европа, к которому нас
обязывает история последних четырех столетий. Этому препят-
ствует только предрассудок старых <наций>, идея нации, связан-
ной своим прошлым. Нам предстоит показать, что европейцы про-
исходят не от жены Лота и не собираются делать историю, глядя
назад, в прошлое. Пример Рима и античного человека должен
послужить нам предостережением: определенному типу людей
очень трудно расстаться с идеей государства, ими усвоенной. К
счастью, идея <государства-нации>, которую европеец сознатель-
но или бессознательно принес в мир, вовсе не совпадает с той
схоластической идеей, которую проповедовали ему филологи.
Итак, резюмирую мой основной тезис. Наш мир переживает
сейчас тяжкий моральный кризис, самый яркий симптом которого
308
- небывалое восстание масс, а причина - моральное разложение
Европы. Причины разложения Европы сложны; одна из важней-
ших - утрата былой власти над самой собой и над всем миром.
Сейчас Европа не чувствует себя вождем, остальной мир не чув-
ствует себя ведомым. Былая власть исчезает.
Нет больше и <полноты времен>, ибо она предполагает ясное,
предопределенное, недвусмысленное будущее, какое видел пород
собою XIX век. Тогда люди были уверены в завтрашнем дне.
Сегодня горизонт непрогляден, за ним скрывается неведомое, ибо
никто не знает, кто будет править завтра, как будет распределена
власть на земле. <Кто>, то есть какой народ или какая группа
народов, тем самым какой этнический тип, тем самым - какая
идеология, какая система ценностей, норм, жизненных импульсов?..
Никто не знает, к какому центру будет тяготеть наша жизнь в
ближайшем будущем; и потому в наши дни она стала до неприли-
чия временной. Все, что происходит сейчас в общественной и
частной жизни, вплоть до самого глубинного, личного (кроме, и то
частично, науки) - несерьезной непостоянно. Сейчас нельзя ве-
рить тому, что говорят, проповедуют, выставляют, расхваливают;
все это так же быстро исчезает, как и появляется; все - начиная
от мании спорта (я имею в виду манию, не самый спорт) до
политического насилия, от <нового искусства> до солнечных ванн
на нелепых модных пляжах. У этих явлений нет корней, это
пустые выдумки в худшем смысле слова, то есть причуды и кап-
ризы. Это не творчество, которое всегда вытекает из глубинной
сущности жизни; это не вызвано внутренним импульсом, под-
линной необходимостью. Одним словом, все это фальшь. Новый
стиль жизни на словах проповедует искренность, на деле лжет.
Правда только в такой жизни, в которой все вызвано подлинной,
неотвратимой необходимостью. Сейчас ни одни из политиков не
ощущает, что его политика необходима. Чем экстравагантнее его
поза, чем легкомысленнее его политика, тем менее она оправдана
исторической необходимостью. Только жизнь, укорененная в глу-
бине, в почве, слагается из неизбежных событий, только она ощу-
щает свои действия, как непреложную необходимость. Все ос-
тальное, все, что мы произвольно можем сделать или не сделать,
или сделать по-иному, лишь фальсификация подлинной жизни.
Наша жизнь - плод междуцарствия, вакуума между двумя
историческими эпохами мирового господства: той, что была, и
той, что придет. Она по самой сути своей временна. Мужчины не
знают, каким идеалам они служат; женщины - каких мужчин они
предпочитают.
Европейцы не умеют жить без великого общего дела. Если
его нет они опускаются, опошляются, душа их расшатана. Сейчас
началось именно это. Государственные образования, которые до
сих пор называются нациями, достигли наивысшего развития сто
лет тому назад. Они дали все, что могли, и теперь им остается
лишь перейти в новую высшую стадию. Они уже только про-
шлое, облепившее Европу; они связывают и обременяют ее. На-
деленные большей свободой, чем когда-либо, мы чувствуем, что
внутри наших наций нечем дышать как в тюрьме. Нации были
раньше широким, открытым простором, стали - душными захолус-
тьями. В будущей европейской <сверхнации>, которая рисуется
нашим глазам, историческое многообразие Запада не может и, не
смеет исчезнуть. Античное государство уничтожало различия
между отдельными пародами, или обезвреживало их, или, в луч-
шем случае, сохраняло их в мумифицированном виде; но нацио-
нальная идея с ее динамикой требует сохранить то многообразие,
которое всегда было характерным для жизни Запада.
Весь мир чувствует, как необходимы новые основы жизни.
Некоторые - как всегда бывает в подобных кризисах - пытаются
спасти положение, искусственно оживляя те самые, изжитые, прин-
ципы, которые привели к кризису. Именно этим объясняются
вспышки <национализма> в последние годы. Повторяю, всегда
так бывало: последняя вспышка - самая яркая, последний вздох -
самый глубокий. Прежде чем исчезнуть, и военные, и экономичес-
кие границы становятся особенно чувствительными.
Но все эти <национализмы> лишь тупики. Все попытки про-
бить с их помощью путь в будущее тщетны, ибо тупик никуда не
ведет. Национализм всегда противоположен тем силам, которые
творят государство: он стремится ограничить, исключить, тогда
как они включают, приемлют. В эпохи укрепления, консолидации
государства национализм несомненно имеет положительную цен-
ность и стоит на высоком уровне. Но сейчас в Европе укреплять
больше нечего, все и так слишком укреплено, и национализм лишь
мания, предлог, чтобы увильнуть от своего долга - от нового
творчества, нового, великого дела. Примитивность методов, кото-
рыми национализм оперирует, и тип людей, которых он вдохнов-
ляет, слишком ясно показывают, что он прямо противоположен
подлинному историческому творчеству.
Только решение создать из народов Европы новую великую
сверхнацию могло бы возродить Европу. Она снова обрела бы
веру в себя, ее пульс оживился бы, она взяла бы себя в руки,
собралась бы.
Но положение гораздо опаснее, чем думают. Годы уходят, и
европеец может привыкнуть к тому сниженному тонусу жизни,
какой сейчас установился, он разучится править, прежде всего -
управлять самим собой. Если это случится, его достоинства и
способности скоро исчезнут. Как и всегда бывает при образова-
нии нации, единству Европы противятся консервативные классы.
Это может кончиться их гибелью; ибо к главной опасности - что
Европа окончательно потеряет свою духовную силу и свою ис-
торическую энергию - присоединяется другая, более конкретная
и грозная. Когда коммунизм победил в России, многие думали,
что красный поток зальет Европу. Я так не думал. Наоборот, я
писал в те годы, что для европейца, который все свои усилия и
всю свою веру поставил на карту индивидуальности, русский ком-
мунизм неприемлем. Прошло время, и те, кто тогда опасался, успо-
коились - успокоились, когда следовало бы обеспокоиться. Имен-
но теперь коммунизм мог бы победно распространиться по Европе.
Я по-прежнему считаю, что коммунизм по-русски не интересу-
ет, не привлекает европейцев, не сулит им завидного будущего - и
вовсе не в силу тех причин, которые обычно приводят его апос-
толы, упорные, твердолобые, глухие и далекие от истины, как все
апостолы на свете. Европейский буржуа и без коммунизма знает,
что дни человека, который живет без труда и забот благодаря
своей ренте и завещает ее сыновьям, сочтены. Ни это, ни тем
более страх предохраняют Европу от <русской веры>. Произ-
вольные предположения, на которых двадцать лет тому назад
Сорель обосновал свою <Тактику насилия>, нам кажутся сейчас
смешными. Буржуа вовсе не трус, как думал Сорель; наоборот,
сейчас он гораздо больше склонен к насилию, чем рабочий. Все
знают, что большевизм победил в России потому, что там не было
буржуа*. Фашизм, движение мелкобуржуазное, оказался гораздо
более воинственным, чем все рабочие движения. Вовсе не это
препятствует европейцу броситься в объятия коммунизма, но го-
раздо более простая основательная причина: он не думает, чтобы
в коммунистическом обществе жилось счастливой.
И тем не менее, повторяю, мне кажется вполне возможным,
что в ближайшие годы Европа будет очарована большевизмом.
Не из-за него - несмотря на него.
Представим себе, что <пятилетки>, которые с геркулесовыми
* Этого одного достаточно, чтобы убедиться раз и навсегда, что мар-
ксизм и большевизм - разные исторические явления, у которых нет
почти ничего общего.
усилиями проводит советское правительство, оправдают ожида-
ния, и экономическое положение России не только восстановится,
но и улучшится. Каково бы ни было содержание большевизма,
это, во всяком случае, гигантский эксперимент. Люди решительно
взялись за проведение гигантского плана реформ и во имя своей
веры подчинили себя суровой дисциплине. Если судьба, неумоли-
мая и холодная к человеческому воодушевлению, по допустит
полного крушения этого опыта, если она хоть немного даст ему
свободы действия, большевизм неизбежно поднимется над Евро-
пой, как новое сияющее светило. Если Европа тем временем оста-
нется в таком же жалком состоянии, как в последние годы, если
нервы со и мускулы будут расслабленными от недостатка дис- .
циплины, если у него не будет жизненного плана, как сможет она
уберечься от торжествующего коммунизма? Можно ли надеять-
ся, что европеец, не имея собственного плана или знамени, сможет
успешно сопротивляться призыву к новой цели и не загореться
им? Ради того, чтобы послужить идее, вносящей смысл в его
пустую жизнь, он может подавить свои возражения против ком-
мунизма и даст увлечь себя, если не самому учению, то по крайней
мере его воодушевлению, экстазу.
Преобразование Европы и единое государство-континент, по-
моему, единственное, что могло бы уравновесить победоносные
<пятилетки>.
Политики и экономисты уверяют нас, что у этой победы мало
шансов на осуществление. Но было бы слишком унизительно,
если бы антикоммунизм видел свое спасение лишь в материаль-
ных затруднениях противника. Ведь крушение коммунизма тогда
равносильно общему крушению. У коммунизма своеобразный
моральный кодекс; тем не менее это все же кодекс. Не достойнее
ли и полезнее противопоставить морали коммунизма новую за-
падную мораль, призыв к новой жизненной программе?
XV. Мы подходим к самой проблеме
Проблема в том, что Европа осталась без морали. Человек
массы отбросил устаревшие заповеди, но с тем, чтобы заменить их
новыми, лучшими; нет, суть его жизненных правил в том, чтобы
жить, не подчиняясь заповедям. Не верьте молодежи, когда она
говорит о какой-то <новой морали>. Сейчас во всей Европе не
найдется людей <нового этоса>, признающих какие-либо запове-
ди. Те, что говорят о <новой морали>, просто хотят сделать что-
нибудь безнравственное и подыскивают, как бы поудобней прота-
щить контрабанду.
Поэтому наивно упрекать современного человека в отсутствии
морального кодекса: этот упрек оставил бы его равнодушным
или, может быть, даже польстил бы ему. Безнравственность стоит
очень дешево, и каждый щеголяет ею.
Если оставить в стороне, как мы делали до сих пор, тех, кого
можно считать пережитком прошлого, - христиан, идеалистов, ста-
рых либералов, - то среди представителей нашей эпохи не найдет-
ся ни одной группы, которая бы не присваивала себе все права и
не отрицала обязанностей. Безразлично, называют ли себя люди
революционерами или реакционерами; как только доходит до дела,
они решительно отвергают обязанности и чувствуют себя, без
всяких к тому оправданий, обладателями неограниченных прав.
Чем бы они ни были воодушевлены, за какое бы дело ни взялись
- результат один и тот же: под любым предлогом они отказыва-
ются подчиняться. Человек, играющий реакционера, будет утвер-
ждать, что спасение государства и нации освобождает его от
всяких норм и запретов и дает ему право истреблять ближних, в
особенности выдающихся личностей. Точно так же ведет себя и
<революционер>. Когда он распинается за трудящихся, за угне-
тенных, за социальную справедливость, это лишь маска, предлог,
чтобы избавиться от всех обязанностей - вежливости, правдивос-
ти, уважения к старшим и высшим. Люди подчас вступают в
рабочие организации лишь затем, чтобы по праву презирать ду-
ховные ценности. Мы видим, как диктатуры заигрывают с людь-
ми массы и льстят им, попирая все, что выше среднего уровня.
Бегство от обязанностей частично объясняет смехотворное,
но постыдное явление: наша эпоха защищает молодежь <как та-
ковую>. Быть может, это самое нелепое и уродливое порождение
времени. Взрослые люди называют себя молодыми, так как они
слышали, что у молодежи больше прав, чем обязанностей; что она
может отложить выполнение обязанностей на неопределенное
время, когда <созреет>.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82