Эта первоначальная иллюзия
путем утверждения становится источником заразы. Для впечат-
лительного человека достаточно бывает случайного незначитель-
ного сходства, какой-нибудь подробности, напоминающей другое
24
лицо, чтобы ему показалось, что это именно и есть то самое лицо.
Вызванное представление становится, таким образом, ядром для
дальнейшей кристаллизации, заполняющей всю область разума и
парализующей всякие критические способности. Этим объясня-
ется, например, такой удивительный факт, как ошибка матери, при-
знавшей в чужом своего собственного ребенка, как это было в
том случае, о котором теперь напомнили газеты. В этом случае
можно проследить такой же механизм внушения, какой был уже
описан мною.
<Ребенок узнал в мертвом своего товарища, но это было ошибка,
вызвавшая тотчас же целый ряд подобных же ошибок, причем
произошла следующая удивительная вещь: одна женщина, увидев
труп ребенка, воскликнула:
<Ах, Боже мой, это мой ребенок!> Посмотрев ближе, она заме-
тила шрам на лбу и сказала: <Да, это мой бедный сынок, пропав-
ший в июле. У меня его похитили и убили!>
Женщина эта была привратницей в улице дю-Фур и называ-
лась Шаводрэ. Пригласили ее зятя, который без всякого колеба-
ния объявил: <Вот маленький Филибер>. Несколько обитателей
этой улицы также признали в мертвом ребенке Филибера Ша-
водрэ, и даже его собственный учитель, заметив медаль, признал в
мертвеце своего прежнего ученика.
И что же? Соседи, зять, школьный учитель и мать - все ошиб-
лись! Шесть недель спустя личность ребенка была окончательно
установлена: оказалось, что это был ребенок из Бордо, там уби-
тый и привезенный дилижансом в Париж.
Такие ошибочные распознавания, как это уже замечено, чаще
всего делаются женщинами и детьми, т.е. наиболее впечатлитель-
ными субъектами, и указывают нам в то же время, какое значение
для правосудия могут иметь подобные свидетельства. Что каса-
ется детей например, то их показания никогда бы не следовало
принимать во внимание. Судьи любят повторять, что в детском
возрасте не лгут, но если бы они сколько-нибудь знали психоло-
гию, то им было бы известно, что, наоборот, в этом возрасте все-
гда и лгут. Ложь эта, без сомнения, невинная, но это все-таки
ложь. Лучше было бы жребием решать судьбу какого-нибудь
подсудимого, нежели произносить приговор, как это много раз
бывало, на основании показаний ребенка!
Возвращаясь к наблюдениям, производимым толпой, скажем,
что эти коллективные наблюдения - самые ошибочные из всех и
чаще всего представляют не что иное, как иллюзию одного инди-
вида, распространившуюся путем заразы и вызвавшую внушение.
Можно было бы до бесконечности умножить число таких фак-
тов, указывающих, с каким недоверием надо относиться к показа-
ниям толпы. Тысячи людей, например, присутствовали при знаме-
нитой кавалерийской атаке во время Седанской битвы, между тем,
невозможно, ввиду самых противоречивых показаний очевидцев,
узнать, кто командовал этой атакой. Английский генерал Уолслей
доказывает в своем новом сочинении, что до сих пор относитель-
но важнейших факторов битвы при Ватерлоо существуют самые
ошибочные представления, несмотря на то, что эти факты под-
тверждаются сотнями свидетелей.
Можем ли мы знать относительно какого бы то ни было сражения,
как оно в действительности Происходило? Я сильно в этом сомнева-
юсь. Мы знаем, кто были побежденные и победители, и далее этого наши
знания, вероятно, не идут. То, что Д'Аркур, участник и свидетель, рас-
сказывает о Сольферинской битве, может быть применено ко всяким
сражениям: <Генералы, получающие сведения конечно от сотни свиде-
телей, составляют свои официальные доклады; офицеры, которым по-
ручено передавать приказы, изменяют эти документы и составляют окон-
чательный проект отчета; начальник главного штаба опровергает его И
составляет сызнова. Тогда уже его несут к маршалу, который восклицает:
<Вы решительно ошибаетесь!> и составляет новую редакцию. От пер-
воначального доклада уже не остается ничего>. Д'Аркур рассказыва-
ет этот факт как доказательство невозможности установить истину даже
отиосите.пьно события, наиболее поразительного и наиболее известного.
Подобного рода факты достаточно указывают, какое значение
имеют показания толпы. Согласно логике, единогласное показа-
ние многочисленных свидетелей следовало бы, по-видимому, при-
числить к разряду самых прочных доказательств какого-нибудь
факта. Но то, что нам известно из психологии толпы, показывает,
что именно в этом отношении трактаты логики следовало бы
совершенно переделать. Самые сомнительные события - это именно
те, которые наблюдались наибольшим числом людей. Говорить,
что какой-нибудь факт единовременно подтверждается тысячами
свидетелей, - это значит сказать, в большинстве случаев, что дей-
ствительный факт совершенно не похож на существующие о нем
рассказы.
Из всего вышесказанного явственно следует, что к историчес-
ким сочинениям надо относиться как к произведениям чистой
фантазии, фантастическим рассказам о фактах, наблюдавшихся
26
плохо и сопровождаемых объяснениями, сделанными позднее.
Месить известку - дело гораздо более полезное, чем писать такие
книги. Если бы прошедшее не завещало нам своих литературных
и художественных произведений и памятников, то мы бы не знали
истины о прошлом. Разве мы знаем хоть одно слово правды о
жизни великих людей, игравших выдающуюся роль в истории
человечества, например, о Геркулесе, Будде и Магомете? По всей
вероятности, нет! В сущности, впрочем, действительная жизнь их
для нас имеет мало значения; нам интересно знать этих великих
людей только такими, какими их создала народная легенда. Имен-
но такие легендарные, а вовсе не действительные герои и оказы-
вали влияние на душу толпы.
К несчастью, легенды, даже когда они записаны, все-таки не
имеют сами по себе никакой устойчивости. Воображение толпы
постоянно меняет их сообразно времени и особенно сообразно
расам. Как далек, например, кровожадный библейский Иегова от
Бога любви, которому поклонялась св. Тереза; и Будда, обожае-
мый в Китае, не имеет ничего общего с Буддой, которому покло-
няются в Индии!
Не нужно даже, чтобы прошли столетия после смерти героев,
для того, чтобы воображение толпы совершенно видоизменило их
легенду. Превращение легенды совершается иногда в несколько
лет. Мы видели, как менялась несколько раз, менее чем в пятьде-
сят лет, легенда об одном из величайших героев истории. При
Бурбонах Наполеон изображался каким-то идиллическим филан-
тропом и либералом, другом униженных, воспоминание о котором,
по словам поэтов, должно жить долго под кровлей хижин. Трид-
цать лет спустя добродушный герой превратился в кровожадно-
го деспота, который, завладев властью и свободой, погубил три
миллиона человек, единственно только для удовлетворения свое-
го тщеславия. Теперь мы присутствуем при новом превращении
этой легенды. Когда пройдет еще несколько десятков столетий,
то ученые будущего, ввиду таких противоречивых повествова-
ний о герое, быть может, подвергнут сомнению и самое его суще-
ствование, подобно тому, как они сомневаются иногда в существова-
нии Будды, и, пожалуй, будут видеть в этих сказаниях о герое
какой-нибудь солнечный миф или же дальнейшее развитие леген-
ды о Геркулесе. Но эти ученые, вероятно, легко примирятся с
такими сомнениями, так как лучше нас посвященные в психоло-
гию толпы, они будут, конечно, знать, что история может увеко-
вечивать только мифы.
3. Преувеличение и односторонность
чувств толпы
Каковы бы ни были чувства толпы, хорошие или дурные, ха-
рактерными их чертами являются односторонность и преувели-
чение. В этом отношении, как и во многих других, индивид в
толпе приближается к примитивным существам. Не замечая от-
тенков, он воспринимает все впечатления гуртом и не знает ника-
ких переходов. В толпе преувеличение чувства обусловливается
еще и тем, что это самое чувство, распространяясь очень быстро
посредством внушения и заразы, вызывает всеобщее одобрение,
которое и содействует в значительной степени увеличению его
силы.
Односторонность и преувеличение чувств толпы ведут к тому,
что она не ведает ни сомнений, ни колебаний. Как женщина, толпа
всегда впадает в крайности. Высказанное подозрение тотчас пре-
вращается в неоспоримую очевидность. Чувство антипатии и нео-
добрения, едва зарождающееся в отдельном индивиде, в толпе
тотчас же превращается у него в самую свирепую ненависть.
Сила чувств толпы еще более увеличивается отсутствием от-
ветственности, особенно в толпе разнокалиберной. Уверенность в
безнаказанности, тем более сильная, чем многочисленнее толпа, и
сознание значительного, хотя и временного, могущества, доставля-
емого численностью, дает возможность скопищам людей прояв-
лять такие чувства и совершать такие действия, которые невоз-
можны для отдельного человека. В толпе дурак, невежда и зави-
стник освобождаются от сознания своего ничтожества и бесси-
лия, заменяющегося у них сознанием грубой силы, преходящей, но
безмерной. К несчастью, преувеличение чаще обнаруживается в
дурных чувствах толпы, атавистическом остатке инстинктов пер-
вобытного человека, которые подавляются у изолированного и
ответственного индивида боязнью наказания. Это и является
причиной легкости, с . которой толпа совершает самые худшие
насилия.
Из этого не следует, однако, что толпа неспособна к героизму,
самоотвержению и очень высоким добродетелям. Она даже бо-
лее способна к ним, нежели изолированный индивид. Мы скоро
вернемся к этому предмету, изучая нравственность толпы.
Обладая преувеличенными чувствами, толпа способна подчи-
няться влиянию только таких же преувеличенных чувств. Ора-
тор, желающий увлечь ее, должен злоупотреблять сильными вы-
ражениями. Преувеличивать, утверждать, повторять и никогда не
пробовать доказывать что-нибудь рассуждениями - вот способы
аргументации, хорошо известные всем ораторам публичных со-
браний. Толпа желает видеть и в своих героях такое же преуве-
личение чувств; их кажущиеся качества и добродетели всегда
должны быть увеличены в размерах. Справедливо замечено, что
в театре толпа требует от героя пьесы таких качеств, мужества,
нравственности и добродетели, какие никогда не практикуются в
жизни. Совершенно верно указывалось при этом, что в театре
существуют специальные оптические условия, но, тем не менее,
правила театральной оптики чаще всего не имеют ничего общего
со здравым смыслом и логикой. Искусство говорить толпе, без
сомнения, принадлежит к искусствам низшего разряда, но, тем не
менее, требует специальных способностей. Часто совсем невоз-
можно объяснить себе при чтении успех некоторых театральных
пьес.
Директора театров, когда им приносят такую пьесу, зачастую
сами бывают неуверенны в ее успехе, так как для того, чтобы
судить о ней, они должны были бы превратиться в толпу. И здесь,
если бы нам можно было войти в подробности, мы указали бы
выдающееся влияние расы. Театральная пьеса, вызывающая вос-
торги толпы в одной стране, часто не имеет никакого успеха в
другой, или же только условный успех, потому что она не дей-
ствует на те пружины, которые двигают ее новой публикой.
Мне нечего прибавлять, что преувеличение выражается толь-
ко в чувствах, а не в умственных способностях толпы. Я уже
указывал раньше, что одного факта участия в толпе достаточно
для немедленного и значительного понижения интеллектуально-
го уровня. Ученый юрист Тард также констатировал это в своих
исследованиях преступлений толпы. Только в области чувств
толпа может подняться очень высоко или спуститься очень низко.
4. Нетерпимость, авторитетность
и консерватизм толпы
Толпе знакомы только простые и крайние чувства; всякое
мнение, идею или верование, внушенные ей, толпа принимает или
отвергает целиком и относится к ним или как к абсолютным
истинам, или же как к столь же абсолютным заблуждениям. Так
всегда бывает с верованиями, которые установились путем вну-
шения, а нс путем рассуждения. Каждому известно, насколько
29
сильна религиозная нетерпимость и какую деспотическую власть
имеют религиозные верования над душами.
Не испытывая никаких сомнений относительно того, что есть
истина и что - заблуждение, толпа выражает такую же авторитет-
ность в своих суждениях, как и нетерпимость. Индивид может
перенести противоречие и оспаривание, толпа же никогда их не
переносит. В публичных собраниях малейшее прекословие со
стороны какого-нибудь оратора немедленно вызывает яростные
крики и бурные ругательства в толпе, за которыми следуют дей-
ствия и изгнание оратора, если он будет настаивать на своем.
Если бы не мешающее присутствие агентов власти, то жизнь спор-
щика весьма часто подвергалась бы опасности.
Нетерпимость и авторитетность суждений общи для всех ка-
тегорий толпы, но выражаются все-таки в различных степенях.
Тут также выступают основные свойства расы, подавляющие все
чувства и мысли людей. В латинской толпе нетерпимость и авто-
ритетность преимущественно развиты в высокой степени, и при-
том настолько, что они совершенно уничтожают то чувство инди-
видуальной независимости, которое так сильно развито у англо-
саксов. Латинская толпа относится чувствительно только к кол-
лективной независимости своей секты; характерной чертой этой
независимости является потребность немедленно и насильствен-
но подчинить своей вере всех диссидентов. В латинской толпе
якобинцы всех времен, начиная с инквизиции, никогда не могли
возвыситься до иного понятия о свободе.
Авторитетность и нетерпимость представляют собой такие оп-
ределенные чувства, которые легко понимаются и усваиваются
толпой и так же легко применяются ею на практике, как только
они будут ей навязаны. Массы уважают только силу, и доброта
их мало трогает, так как они смотрят на нее как на одну из форм
слабости. Симпатии толпы всегда были на стороне тиранов, под-
чиняющих ее себе, а не на стороне добрых властителей, и самые
высокие статуи толпа всегда воздвигает первым, а не последним.
Если толпа охотно топчет ногами повергнутого деспота, то это
происходит лишь оттого, что, потеряв свою силу, деспот этот уже
попадает в категорию слабых, которых презирают, потому что их
не боятся. Тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напо-
минать Цезаря, шлем которого прельщает толпу, власть внушает
ей уважение, а меч заставляет бояться.
Всегда готовая восстать против слабой власти, толпа раболеп-
но преклоняется перед сильной властью. Если сила власти имеет
перемежающийся характер, то толпа, повинующаяся всегда своим
крайним чувствам, переходит попеременно от анархии к рабству
я от рабства к анархии.
Верить в преобладание революционных инстинктов в толпе -
это значит не знать ее психологии. Нас вводит тут в заблужде-
ние только стремительность этих инстинктов. Взрывы возмуще-
ния и стремления к разрешению всегда эфемерны в толпе. Толпа
слишком управляется бессознательным и поэтому слишком под-
чиняется влиянию вековой наследственности, чтобы не быть на
самом деле чрезвычайно консервативной. Предоставленная са-
мой себе, толпа скоро утомляется своими собственными беспо-
рядками и инстинктивно стремится к рабству. Самые гордые и
самые непримиримые из якобинцев именно-то и приветствовали
наиболее энергическим образом Бонапарта, когда он уничтожал
все права и дал тяжело почувствовать Франции свою железную
РУКУ-
Трудно понять историю, и особенно историю народных рево-
люций, если не уяснить себе хорошенько глубоко консерватив-
ных инстинктов толпы. Толпа готова менять названия своих уч-
реждений и иногда устраивает бурные революции для того, что-
бы добиться такой перемены, но основы этих учреждений служат
выражением наследственных потребностей расы, и поэтому толпа
всегда к ним возвращается. Изменчивость толпы выражается
только поверхностным образом; в сущности же в толпе действу-
ют консервативные инстинкты, столь же несокрушимые, как и у
всех первобытных людей. Она питает самое священное уважение
к традициям и бессознательный ужас, очень глубокий, ко всякого
рода новшествам, способным изменить реальные условия ее су-
ществования. Если бы демократия обладала таким же могуще-
ством, как теперь, в ту эпоху, когда было изобретено машинное
производство, пар и железные дороги, то реализация этих изоб-
ретений была бы невозможна, или же она осуществилась бы ценой
повторных революций и побоищ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
путем утверждения становится источником заразы. Для впечат-
лительного человека достаточно бывает случайного незначитель-
ного сходства, какой-нибудь подробности, напоминающей другое
24
лицо, чтобы ему показалось, что это именно и есть то самое лицо.
Вызванное представление становится, таким образом, ядром для
дальнейшей кристаллизации, заполняющей всю область разума и
парализующей всякие критические способности. Этим объясня-
ется, например, такой удивительный факт, как ошибка матери, при-
знавшей в чужом своего собственного ребенка, как это было в
том случае, о котором теперь напомнили газеты. В этом случае
можно проследить такой же механизм внушения, какой был уже
описан мною.
<Ребенок узнал в мертвом своего товарища, но это было ошибка,
вызвавшая тотчас же целый ряд подобных же ошибок, причем
произошла следующая удивительная вещь: одна женщина, увидев
труп ребенка, воскликнула:
<Ах, Боже мой, это мой ребенок!> Посмотрев ближе, она заме-
тила шрам на лбу и сказала: <Да, это мой бедный сынок, пропав-
ший в июле. У меня его похитили и убили!>
Женщина эта была привратницей в улице дю-Фур и называ-
лась Шаводрэ. Пригласили ее зятя, который без всякого колеба-
ния объявил: <Вот маленький Филибер>. Несколько обитателей
этой улицы также признали в мертвом ребенке Филибера Ша-
водрэ, и даже его собственный учитель, заметив медаль, признал в
мертвеце своего прежнего ученика.
И что же? Соседи, зять, школьный учитель и мать - все ошиб-
лись! Шесть недель спустя личность ребенка была окончательно
установлена: оказалось, что это был ребенок из Бордо, там уби-
тый и привезенный дилижансом в Париж.
Такие ошибочные распознавания, как это уже замечено, чаще
всего делаются женщинами и детьми, т.е. наиболее впечатлитель-
ными субъектами, и указывают нам в то же время, какое значение
для правосудия могут иметь подобные свидетельства. Что каса-
ется детей например, то их показания никогда бы не следовало
принимать во внимание. Судьи любят повторять, что в детском
возрасте не лгут, но если бы они сколько-нибудь знали психоло-
гию, то им было бы известно, что, наоборот, в этом возрасте все-
гда и лгут. Ложь эта, без сомнения, невинная, но это все-таки
ложь. Лучше было бы жребием решать судьбу какого-нибудь
подсудимого, нежели произносить приговор, как это много раз
бывало, на основании показаний ребенка!
Возвращаясь к наблюдениям, производимым толпой, скажем,
что эти коллективные наблюдения - самые ошибочные из всех и
чаще всего представляют не что иное, как иллюзию одного инди-
вида, распространившуюся путем заразы и вызвавшую внушение.
Можно было бы до бесконечности умножить число таких фак-
тов, указывающих, с каким недоверием надо относиться к показа-
ниям толпы. Тысячи людей, например, присутствовали при знаме-
нитой кавалерийской атаке во время Седанской битвы, между тем,
невозможно, ввиду самых противоречивых показаний очевидцев,
узнать, кто командовал этой атакой. Английский генерал Уолслей
доказывает в своем новом сочинении, что до сих пор относитель-
но важнейших факторов битвы при Ватерлоо существуют самые
ошибочные представления, несмотря на то, что эти факты под-
тверждаются сотнями свидетелей.
Можем ли мы знать относительно какого бы то ни было сражения,
как оно в действительности Происходило? Я сильно в этом сомнева-
юсь. Мы знаем, кто были побежденные и победители, и далее этого наши
знания, вероятно, не идут. То, что Д'Аркур, участник и свидетель, рас-
сказывает о Сольферинской битве, может быть применено ко всяким
сражениям: <Генералы, получающие сведения конечно от сотни свиде-
телей, составляют свои официальные доклады; офицеры, которым по-
ручено передавать приказы, изменяют эти документы и составляют окон-
чательный проект отчета; начальник главного штаба опровергает его И
составляет сызнова. Тогда уже его несут к маршалу, который восклицает:
<Вы решительно ошибаетесь!> и составляет новую редакцию. От пер-
воначального доклада уже не остается ничего>. Д'Аркур рассказыва-
ет этот факт как доказательство невозможности установить истину даже
отиосите.пьно события, наиболее поразительного и наиболее известного.
Подобного рода факты достаточно указывают, какое значение
имеют показания толпы. Согласно логике, единогласное показа-
ние многочисленных свидетелей следовало бы, по-видимому, при-
числить к разряду самых прочных доказательств какого-нибудь
факта. Но то, что нам известно из психологии толпы, показывает,
что именно в этом отношении трактаты логики следовало бы
совершенно переделать. Самые сомнительные события - это именно
те, которые наблюдались наибольшим числом людей. Говорить,
что какой-нибудь факт единовременно подтверждается тысячами
свидетелей, - это значит сказать, в большинстве случаев, что дей-
ствительный факт совершенно не похож на существующие о нем
рассказы.
Из всего вышесказанного явственно следует, что к историчес-
ким сочинениям надо относиться как к произведениям чистой
фантазии, фантастическим рассказам о фактах, наблюдавшихся
26
плохо и сопровождаемых объяснениями, сделанными позднее.
Месить известку - дело гораздо более полезное, чем писать такие
книги. Если бы прошедшее не завещало нам своих литературных
и художественных произведений и памятников, то мы бы не знали
истины о прошлом. Разве мы знаем хоть одно слово правды о
жизни великих людей, игравших выдающуюся роль в истории
человечества, например, о Геркулесе, Будде и Магомете? По всей
вероятности, нет! В сущности, впрочем, действительная жизнь их
для нас имеет мало значения; нам интересно знать этих великих
людей только такими, какими их создала народная легенда. Имен-
но такие легендарные, а вовсе не действительные герои и оказы-
вали влияние на душу толпы.
К несчастью, легенды, даже когда они записаны, все-таки не
имеют сами по себе никакой устойчивости. Воображение толпы
постоянно меняет их сообразно времени и особенно сообразно
расам. Как далек, например, кровожадный библейский Иегова от
Бога любви, которому поклонялась св. Тереза; и Будда, обожае-
мый в Китае, не имеет ничего общего с Буддой, которому покло-
няются в Индии!
Не нужно даже, чтобы прошли столетия после смерти героев,
для того, чтобы воображение толпы совершенно видоизменило их
легенду. Превращение легенды совершается иногда в несколько
лет. Мы видели, как менялась несколько раз, менее чем в пятьде-
сят лет, легенда об одном из величайших героев истории. При
Бурбонах Наполеон изображался каким-то идиллическим филан-
тропом и либералом, другом униженных, воспоминание о котором,
по словам поэтов, должно жить долго под кровлей хижин. Трид-
цать лет спустя добродушный герой превратился в кровожадно-
го деспота, который, завладев властью и свободой, погубил три
миллиона человек, единственно только для удовлетворения свое-
го тщеславия. Теперь мы присутствуем при новом превращении
этой легенды. Когда пройдет еще несколько десятков столетий,
то ученые будущего, ввиду таких противоречивых повествова-
ний о герое, быть может, подвергнут сомнению и самое его суще-
ствование, подобно тому, как они сомневаются иногда в существова-
нии Будды, и, пожалуй, будут видеть в этих сказаниях о герое
какой-нибудь солнечный миф или же дальнейшее развитие леген-
ды о Геркулесе. Но эти ученые, вероятно, легко примирятся с
такими сомнениями, так как лучше нас посвященные в психоло-
гию толпы, они будут, конечно, знать, что история может увеко-
вечивать только мифы.
3. Преувеличение и односторонность
чувств толпы
Каковы бы ни были чувства толпы, хорошие или дурные, ха-
рактерными их чертами являются односторонность и преувели-
чение. В этом отношении, как и во многих других, индивид в
толпе приближается к примитивным существам. Не замечая от-
тенков, он воспринимает все впечатления гуртом и не знает ника-
ких переходов. В толпе преувеличение чувства обусловливается
еще и тем, что это самое чувство, распространяясь очень быстро
посредством внушения и заразы, вызывает всеобщее одобрение,
которое и содействует в значительной степени увеличению его
силы.
Односторонность и преувеличение чувств толпы ведут к тому,
что она не ведает ни сомнений, ни колебаний. Как женщина, толпа
всегда впадает в крайности. Высказанное подозрение тотчас пре-
вращается в неоспоримую очевидность. Чувство антипатии и нео-
добрения, едва зарождающееся в отдельном индивиде, в толпе
тотчас же превращается у него в самую свирепую ненависть.
Сила чувств толпы еще более увеличивается отсутствием от-
ветственности, особенно в толпе разнокалиберной. Уверенность в
безнаказанности, тем более сильная, чем многочисленнее толпа, и
сознание значительного, хотя и временного, могущества, доставля-
емого численностью, дает возможность скопищам людей прояв-
лять такие чувства и совершать такие действия, которые невоз-
можны для отдельного человека. В толпе дурак, невежда и зави-
стник освобождаются от сознания своего ничтожества и бесси-
лия, заменяющегося у них сознанием грубой силы, преходящей, но
безмерной. К несчастью, преувеличение чаще обнаруживается в
дурных чувствах толпы, атавистическом остатке инстинктов пер-
вобытного человека, которые подавляются у изолированного и
ответственного индивида боязнью наказания. Это и является
причиной легкости, с . которой толпа совершает самые худшие
насилия.
Из этого не следует, однако, что толпа неспособна к героизму,
самоотвержению и очень высоким добродетелям. Она даже бо-
лее способна к ним, нежели изолированный индивид. Мы скоро
вернемся к этому предмету, изучая нравственность толпы.
Обладая преувеличенными чувствами, толпа способна подчи-
няться влиянию только таких же преувеличенных чувств. Ора-
тор, желающий увлечь ее, должен злоупотреблять сильными вы-
ражениями. Преувеличивать, утверждать, повторять и никогда не
пробовать доказывать что-нибудь рассуждениями - вот способы
аргументации, хорошо известные всем ораторам публичных со-
браний. Толпа желает видеть и в своих героях такое же преуве-
личение чувств; их кажущиеся качества и добродетели всегда
должны быть увеличены в размерах. Справедливо замечено, что
в театре толпа требует от героя пьесы таких качеств, мужества,
нравственности и добродетели, какие никогда не практикуются в
жизни. Совершенно верно указывалось при этом, что в театре
существуют специальные оптические условия, но, тем не менее,
правила театральной оптики чаще всего не имеют ничего общего
со здравым смыслом и логикой. Искусство говорить толпе, без
сомнения, принадлежит к искусствам низшего разряда, но, тем не
менее, требует специальных способностей. Часто совсем невоз-
можно объяснить себе при чтении успех некоторых театральных
пьес.
Директора театров, когда им приносят такую пьесу, зачастую
сами бывают неуверенны в ее успехе, так как для того, чтобы
судить о ней, они должны были бы превратиться в толпу. И здесь,
если бы нам можно было войти в подробности, мы указали бы
выдающееся влияние расы. Театральная пьеса, вызывающая вос-
торги толпы в одной стране, часто не имеет никакого успеха в
другой, или же только условный успех, потому что она не дей-
ствует на те пружины, которые двигают ее новой публикой.
Мне нечего прибавлять, что преувеличение выражается толь-
ко в чувствах, а не в умственных способностях толпы. Я уже
указывал раньше, что одного факта участия в толпе достаточно
для немедленного и значительного понижения интеллектуально-
го уровня. Ученый юрист Тард также констатировал это в своих
исследованиях преступлений толпы. Только в области чувств
толпа может подняться очень высоко или спуститься очень низко.
4. Нетерпимость, авторитетность
и консерватизм толпы
Толпе знакомы только простые и крайние чувства; всякое
мнение, идею или верование, внушенные ей, толпа принимает или
отвергает целиком и относится к ним или как к абсолютным
истинам, или же как к столь же абсолютным заблуждениям. Так
всегда бывает с верованиями, которые установились путем вну-
шения, а нс путем рассуждения. Каждому известно, насколько
29
сильна религиозная нетерпимость и какую деспотическую власть
имеют религиозные верования над душами.
Не испытывая никаких сомнений относительно того, что есть
истина и что - заблуждение, толпа выражает такую же авторитет-
ность в своих суждениях, как и нетерпимость. Индивид может
перенести противоречие и оспаривание, толпа же никогда их не
переносит. В публичных собраниях малейшее прекословие со
стороны какого-нибудь оратора немедленно вызывает яростные
крики и бурные ругательства в толпе, за которыми следуют дей-
ствия и изгнание оратора, если он будет настаивать на своем.
Если бы не мешающее присутствие агентов власти, то жизнь спор-
щика весьма часто подвергалась бы опасности.
Нетерпимость и авторитетность суждений общи для всех ка-
тегорий толпы, но выражаются все-таки в различных степенях.
Тут также выступают основные свойства расы, подавляющие все
чувства и мысли людей. В латинской толпе нетерпимость и авто-
ритетность преимущественно развиты в высокой степени, и при-
том настолько, что они совершенно уничтожают то чувство инди-
видуальной независимости, которое так сильно развито у англо-
саксов. Латинская толпа относится чувствительно только к кол-
лективной независимости своей секты; характерной чертой этой
независимости является потребность немедленно и насильствен-
но подчинить своей вере всех диссидентов. В латинской толпе
якобинцы всех времен, начиная с инквизиции, никогда не могли
возвыситься до иного понятия о свободе.
Авторитетность и нетерпимость представляют собой такие оп-
ределенные чувства, которые легко понимаются и усваиваются
толпой и так же легко применяются ею на практике, как только
они будут ей навязаны. Массы уважают только силу, и доброта
их мало трогает, так как они смотрят на нее как на одну из форм
слабости. Симпатии толпы всегда были на стороне тиранов, под-
чиняющих ее себе, а не на стороне добрых властителей, и самые
высокие статуи толпа всегда воздвигает первым, а не последним.
Если толпа охотно топчет ногами повергнутого деспота, то это
происходит лишь оттого, что, потеряв свою силу, деспот этот уже
попадает в категорию слабых, которых презирают, потому что их
не боятся. Тип героя, дорогого сердцу толпы, всегда будет напо-
минать Цезаря, шлем которого прельщает толпу, власть внушает
ей уважение, а меч заставляет бояться.
Всегда готовая восстать против слабой власти, толпа раболеп-
но преклоняется перед сильной властью. Если сила власти имеет
перемежающийся характер, то толпа, повинующаяся всегда своим
крайним чувствам, переходит попеременно от анархии к рабству
я от рабства к анархии.
Верить в преобладание революционных инстинктов в толпе -
это значит не знать ее психологии. Нас вводит тут в заблужде-
ние только стремительность этих инстинктов. Взрывы возмуще-
ния и стремления к разрешению всегда эфемерны в толпе. Толпа
слишком управляется бессознательным и поэтому слишком под-
чиняется влиянию вековой наследственности, чтобы не быть на
самом деле чрезвычайно консервативной. Предоставленная са-
мой себе, толпа скоро утомляется своими собственными беспо-
рядками и инстинктивно стремится к рабству. Самые гордые и
самые непримиримые из якобинцев именно-то и приветствовали
наиболее энергическим образом Бонапарта, когда он уничтожал
все права и дал тяжело почувствовать Франции свою железную
РУКУ-
Трудно понять историю, и особенно историю народных рево-
люций, если не уяснить себе хорошенько глубоко консерватив-
ных инстинктов толпы. Толпа готова менять названия своих уч-
реждений и иногда устраивает бурные революции для того, что-
бы добиться такой перемены, но основы этих учреждений служат
выражением наследственных потребностей расы, и поэтому толпа
всегда к ним возвращается. Изменчивость толпы выражается
только поверхностным образом; в сущности же в толпе действу-
ют консервативные инстинкты, столь же несокрушимые, как и у
всех первобытных людей. Она питает самое священное уважение
к традициям и бессознательный ужас, очень глубокий, ко всякого
рода новшествам, способным изменить реальные условия ее су-
ществования. Если бы демократия обладала таким же могуще-
ством, как теперь, в ту эпоху, когда было изобретено машинное
производство, пар и железные дороги, то реализация этих изоб-
ретений была бы невозможна, или же она осуществилась бы ценой
повторных революций и побоищ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82