«Пила она сильно и однажды чуть не умерла от этого. Помню, как
ее отливали водой, а она лежала в постели с синим лицом и бессмысленно рас
крытыми, страшными, тусклыми глазами».
Сравните это с началом «Детства», написанного двадцать лет спустя, где т
оже изображена пьяная бабушка: «…вся сияет, а глаза у нее радостно расшир
ены…»
Во-вторых, у этой бабушки нет своего бога.
Да и откуда бы ему взяться у неграмотной старухи, когда-то вышедшей замуж
за грамотного «по-церковному» Василия Каширина? Илья Груздев считает, ч
то замуж она вышла четырнадцати лет от роду, а в одном из писем к Груздеву
Горький сообщает: «Бабушка Акулина никогда не рассказывала о своем отце
; мое впечатление: она была сиротою. Возможно Ц внебрачной, на что указыва
ет «бобыльство» ее матери и раннее нищенство самой бабушки…» Что означа
ет Ц «раннее нищенство»? Значит ли это, что четырнадцатилетняя Акулина
Муратова была, по сути, профессиональной нищенкой? «Хорошо было Христа р
ади жить…» Ц так рассказывает она Алексею о своем прошлом.
Так или иначе, но ее поведение еще до краха каширинского благополучия со
всем не отвечает поведению супруги цехового старшины, гласного Городск
ой думы, метящего на место главы ремесленников. И ее влияние на детей, о ко
тором с горечью кричит дед Василий, тоже. Зато истинно русская «мощная» к
расота дочери Варвары, у которой «прямые серые глаза, такие же большие, ка
к у бабушки», тяжелые светлые волосы и свободолюбивый нрав, говорят о том,
что эти черты достались ей не от «сухого», «с птичьим носом» Василия, книж
ника и начетчика, а от матери-«ведьмы», Акулины Ивановны. Как и, увы, склонн
ость ее сыновей к водочке.
Бабушка странно молится, и это объясняет тот факт, что в доме Сергеевых Ал
ексей вдруг целует иконный образ Богородицы в губы.
«Глядя на темные иконы большими светящимися глазами, она советует богу с
воему:
Ц Наведи-ко ты, Господи, добрый сон на него, чтобы понять ему, как надобно
детей-то делать!»
Поначалу можно подумать, что у бабушки и в самом деле какой-то «свой» бог.
Но дальнейшая ее молитва говорит о том, что это просто невинное обращени
е доброй неграмотной старухи к Богу, где личные семейные просьбы перемеш
аны с обрывками канонической православной молитвы.
«Крестится, кланяется в землю, стукаясь большим лбом о половицу, и, снова в
ыпрямившись, говорит внушительно:
Ц Варваре-то улыбнулся бы радостью какой! Чем она Тебя прогневала, чем г
решней других? Что это: женщина молодая, здоровая, а в печали живет. И вспом
ни, Господи, Григорья, Ц глаза-то у него всё хуже. Ослепнет, Ц по миру пойд
ет, нехорошо! Всю свою силу он на дедушку истратил, а дедушка разве поможет
… О Господи, Господи!»
«Ц Что еще? Ц вслух вспоминает она, приморщив брови. Ц Спаси, помилуй вс
ех православных; меня, дуру, окаянную, прости. Ц Ты знаешь: не со зла грешу…
»
« Ц Всё Ты, родимый, знаешь, всё Тебе, батюшка, ведомо».
В этой бесхитростной молитве неграмотной старухи только строгий начет
чик, вроде дедушки Василия, заподозрит ересь.
Совсем иное Ц молитвы бабушки, обращенные к Богородице.
«Выпрямив сутулую спину, вскинув голову, ласково глядя на круглое лицо К
азанской Божьей Матери, она широко, истово крестилась и шумно, горячо шеп
тала:
Ц Богородица Преславная, подай милости Твоея на грядущий день, матушка!

Кланялась до земли, разгибала спину медленно и снова шептала все горячей
и умиленнее:
Ц Радости источник, красавица пречистая, яблоня во цвету!
Она почти каждое утро находила новые слова хвалы, и это всегда заставлял
о меня вслушиваться в молитву ее с напряженным вниманием.
Ц Сердечушко мое чистое, небесное! Защита моя и покров, солнышко золотое
, Мати Господня, охрани от наваждения злого, не дай обидеть никого, и меня б
ы не обижали зря!»
Дедушка злится, слыша все это:
« Ц Сколько я тебя, дубовая голова, учил, как надобно молиться, а ты все сво
е бормочешь, еретица! Как только терпит тебя Господь! <…> Чуваша проклятая!
Эх вы-и…»
Вот еще одно возможное объяснение странной «религии» бабушки. «Чуваша!»
Языческая кровь бродит в ней и в детях, взрывая когда-то насильно привито
е ее народу христианство. Культ Богородицы, плодоносящей силы, ближе ей, ч
ем суровый Бог, которому молится дед Василий. Да она просто не понимает Бо
га как первооснову мироздания. Кто Его-то родил? Понятное дело, Богородиц
а! Бого-родица.
И хотя Алеша, уже обученный дедом церковной грамоте, объясняет ей, что это
не так, бабушка все равно сомневается. Она язычница чистой воды. Восприня
в от христианства идею милосердия, она так и не стала церковной христиан
кой в строгом смысле. И вот это нравится Алексею! Не столько идея милосерд
ия, сколько подмена Бога Богородицей, Матерью мира, а значит, и его Матерью
! Вот почему он целовал Богородицу в губы.
Но это, в конце концов, означало страшное. Отодвигая от себя бабушку, «тепл
ого» бога, «убивая» этого бога в себе, он «убивал» в себе Мать и такой цено
й становился самостоятельным человеком. О да, конечно, эта дорогая «моги
ла» оставалась в его душе! Она питала его творчество, причем лучшие его ст
ороны. Но «отсохшие», по его выражению, части сердца были уже невосстанов
имы. Отправляясь в Казань, Пешков заключал договор с новым богом, упрямым,
любопытным и жестокосердным. Да, этот новый бог был ближе к «Богу дедушки
», как Его понимал Алексей. Но и ближе к тому, о чем писал Мережковский, глуб
око понявший религиозный дуализм Горького.
«…отца опустили в яму, откуда испуганно выскочило много лягушек. Это мен
я испугало, и я заплакал. Подошла мать, у нее было строгое, сердитое лицо, от
этого я заплакал сильнее. Бабушка дала мне крендель, а мать махнула рукой
и, ничего не сказав, ушла. Всё об отце (курсив мой. Ц П.Б.).
Мало. Я бы, наверное, больше оставил моим детям и уж во всяком случае н
е забыл извиниться перед ними в том, что они обязаны существовать по моей
вине (наполовину, по крайней мере). Это обязанность каждого порядочного о
тца, прямая обязанность…» («Изложение фактов и дум…»)
Став невольным отцеубийцей (когда отец заразился от него холерой), мален
ький Алеша лишился не только отца, но и матери.
«Я лежал в саду в своей яме (снова яма! Ц П.Б.), а она гуляла по дор
ожке невдалеке от меня со своей подругой, женой одного офицера.
Ц Мой грех перед Богом, Ц говорила она, Ц но Алексея я не могу любить. Ра
зве не от него заразился холерой Максим <…> и не он связал меня теперь по ру
кам и по ногам? Не будь его Ц я бы жила! А с такой колодкой на ноге недалеко
упрыгаешь!..»
«Колодка на ноге»… «Женщинам, имеющим намерение наслаждаться жизнью, Ц
жестоко замечает Горький, Ц ничем не связывая себя, следует травить сво
их детей еще во чреве, в первые моменты их существования, а то даже для жен
щин нечестно, сорвав с жизни цветы удовольствия, отплатить ей за это [одни
м или двумя существами, подобными мне]…» («Изложение…»)
Сколько же «могил» было в сердце этого юноши, когда он отправлялся на пар
оходе в Казань, оставляя в Нижнем погибать проклятый каширинский род, та
к и не найдя живого человека, который на полных правах поселился бы в его д
уше, где не нашлось места ни Богу, ни отцу и ни матери? Единственный челове
к, кто мог бы претендовать на это вакантное место, была Акулина Ивановна. З
имой 1887 года она упала и разбилась на церковной паперти и вскоре скончала
сь от «антонова огня». На ее могиле рыдал дедушка. Алексей Пешков узнал об
этом спустя семь недель после похорон.


ДЕНЬ ВТОРОЙ: СИРОТА КАЗАНСК
АЯ

Физически я родился в Нижнем
Новгороде. Но духовно Ц в Казани.
Из беседы М. Горького с Н.Шебуе
вым

Останки мои прошу взрезать и
рассмотреть, какой черт сидел во мне за последнее время.
Из предсмертной записки Алек
сея Пешкова

То «люди», а то «человеки»

«Что не от Бога, то от дьявола…»
Эта простая и великая истина в позапрошлом веке была известна любому нег
рамотному русскому мужику. Знали о ней и дедушка Василий Каширин, книжни
к и начетчик, и бабушка Акулина, полуязычница, последовательница культа
Богородицы. Эту истину она и пыталась внушить Алексею, провожая его в Каз
ань: «Ты Ц одно помни: не Бог людей судит, это Ц черту лестно!»
Хотя дедушка Василий не согласился бы с этой мыслью супруги и обозвал бы
ее «ведьмой» и «еретицей».
Только Бог людей и судит, полагал дедушка. Страшно, до полусмерти выпоров
Алешу, дед не считал это своим судом над полусиротой, а только исполнение
м необходимой обязанности, в которой он, увы, несколько переусердствовал
, за что и пришел к внуку виниться: «Я тебя тогда перетово, брат. Разгорячил
ся очень: укусил ты меня, царапал, ну, и я тоже рассердился! Однако не беда, ч
то ты лишнее перетерпел, Ц в зачет пойдет!»
Вот бесхитростная вера дедушки. «Перетерпел» Ц значит, Бог другое прост
ит.
Не злой Он, дедушкин Бог. «Ты думаешь, меня не били? Меня, Олеша, так били, что,
поди-ка, Сам Господь Бог глядел Ц плакал!»
Между религией дедушки и религией бабушки не было существенной разницы.
Но Пешкову-писателю было нужно показать, как он, подобно хитроумному Ули
ссу, миновал Сциллу и Харибду бабушкиного и дедушкиного религиозных вли
яний и потому стал Горьким, самостоятельной духовной фигурой. Он и сам не
понимал, что он за фигура. Но что ему предстоит особый, и не только биограф
ический, но и духовно-философский путь, Пешков стал подозревать рано. Поч
истим потускневший за много лет смысл названия второй части автобиогра
фической трилогии и задумаемся: что значит быть «в людях»? Есть ли альтер
натива? Можно ли быть не «в людях»? И что имел в виду дед, отправляя внука, кр
углого сироту, «в люди»? Несомненно, что понимание этого слова у дедушки В
асилия Каширина и у автора «Детства» и «В людях» было различным.
Дед, отправляя Алексея во внешний мир, как бы отпочковывал его от семьи. См
ысл его жесткой, но и мудрой фразы был такой: ступай «в люди» и стань челов
еком. Вот как я, Василий Каширин, из бурлаков, из этой серой и неразличимой
массы, выбился в заметного человека, цехового старшину, так и ты (черт тебя
разберет, кто ты такой Ц Пешков или Каширин?) потрись «в людях» и стань че
ловеком.
Однако дед Василий не мог предполагать, что Алешино понимание отличия «л
юдей» от «человеков» зайдет столь далеко. Что внук попытается создать св
ою религию, в которой его человек (как духовное существо) не только не буде
т совпадать с людьми (как природной и социальной средой), но окажется в жес
токой войне с ними.
Однажды, уже отходя от доброй религии бабушки и больше прислушиваясь к д
едовым рассуждениям о «людях» и «человеках», Алексей вдруг приходит к мы
сли, которая навсегда определит его духовную судьбу: «Человеку мешают жи
ть, как он хочет, две силы Ц Бог и люди» («В людях»).
В «Детстве» он сводил счеты с обидевшим его Богом, непочтительно возврат
ив Ему законное право несчастного сироты на Небесное Царство.
Бог изгнан из души его. Даже добрый (слишком добрый для этого жестокого ми
ра) бог бабушки. Тем более, что, обладая цепким умом деда (и, возможно, отца), о
н быстро понял, что нет этого «доброго» бога вовсе, а есть бабушка Акулина
, жалостливая старуха, «матерь всем», отзывчивая, большая и щедрая, «как зе
мля». Зато Бог дедушки, Бог настоящий, Творец и Судия сущего, Он есть! И этот
Бог несправедливо наказал Алексея. Он еще не осмыслил всей обиды до конц
а, не претворил ее в свою «правду», духовную философию. Алеша еще не знает,
что в далекой Германии «базельский мудрец» Фридрих Ницше уже обмакнул п
еро в чернила и вывел страшные слова: «Прочь с таким Богом! Лучше без Бога!
Лучше на свой риск и страх устраивать судьбу!»
Но в душе его эта мысль уже горит тем же фосфоресцирующим светом, что и зел
еные глаза бабушки во время молитвы.
Он еще не переосмыслил на свой лад библейскую книгу Иова. Через много лет
он напишет философу В.В.Розанову: «Любимая книга моя Ц книга Иова, всегда
читаю ее с величайшим волнением, а особенно 40-ю главу, где Бог поучает чело
века, как ему быть богоравным и как спокойно встать рядом с Бог
ом».
Но Иовом, которого за что-то жестоко наказал Бог, он почувствовал себя сли
шком рано. Только в отличие от Иова Горький доведет свой бунт до конца. Есл
и Господь бросил людей на произвол дьявола, что ж, отвернемся и мы от Него,
«встав рядом». Да Он Сам, создав для человека несправедливые условия быт
ия, обидев человека по всем статьям и сделав игрушкой дьявола, намекает н
а это. Изгнал из Рая? Построим свой!
Эти гордые мысли еще только смутно носятся в голове Алексея. Там царит ме
шанина, путаница из чужих мыслей и верований. Но одно он начинает понимат
ь с горечью: главный враг человеку не Бог, а люди! «В наше время ужасно мног
о людей, только нет Человека», Ц заявит он в одном из своих ранних писем.

Отправляясь в Казань, Алексей Пешков оставлял «мертвых хоронить своих м
ертвецов». Это решение нелегко далось ему. И пусть не смущает ироническо
е начало «Моих университетов», написанное М. Горьким, а не Алешей.
Как больно стало этому физически сильному, но угловатому, некрасивому и
душевно травмированному юноше, на которого «продвинутая» казанская ин
теллигенция, включая студенчество (в том числе и студентов духовной акад
емии), взирала пусть с любопытством, как на самородка, однако с тем любопыт
ством, которое обижает хуже любого невнимания, когда из Нижнего Новгород
а пришло неграмотное, без запятых, письмо от Саши, брата двоюродного, где б
ыло сказано о смерти бабушки! «Схоронили ее на Петропавловском где все н
аши провожали мы и нищие они ее любили и плакали. Дедушка тоже плакал нас п
рогнал а сам остался на могиле мы смотрели из кустов как он плакал тоже ск
оро помрет».
Алеша не заплакал. Но «точно ледяным ветром охватило» его.
И вот что показательно. К тому времени Алеша уже работал в булочной народ
ника Андрея Деренкова, все доходы от которой шли на кружки самообразован
ия (конечно, нелегальные) и прочую финансовую поддержку народнического д
вижения в Казани. Деренков хотя и был старше Алексея на десять лет, подруж
ился с подручным своего пекаря и частенько оставлял его ночевать у себя.
«… Мы чистили комнату и потом, лежа на полу, на войлоках, долго дружеским ш
епотом беседовали во тьме, едва освещенной огоньком лампады (отец Деренк
ова был очень набожным. Ц П. Б.»). Алексею нравилась (он был почт
и влюблен) сестра Андрея, Марья Деренкова. В Казани прямой и общительный А
лексей Пешков быстро познакомился не только со студентами, но и с ворами,
босяками, пекарями, крючниками, фабричными.
Однако о смерти бабушки, самого драгоценного ему «человека», некому было
сказать. Некому было выплакаться на груди.
Почему было не рассказать Деренкову, мягкому, доброму, идеалисту?
«С тихой радостью верующего он говорил мне:
Ц Накопятся сотни, тысячи таких хороших людей, займут в России все видны
е места и сразу переменят всю жизнь…»
Но вот того, что рядом с ним, «на войлоках», беззвучно кричала и корчилась
больная одинокая душа, Деренков, выходит, не замечал? Или Алексей не позво
лял это видеть?
Почему не поговорить с Марьей? Наконец, не отправиться на берег Волги или
Казанки к ворам и босякам, не выпить там водки на помин души, не высказать
им свое горе?
«Не было около меня ни лошади, ни собаки, и что я не догадался поделиться г
орем с крысами?» Ц пишет Горький.
Тоже психологическая загадка. Но, кажется, можно попытаться ее решить.
Отъезд в Казань был своего рода сжиганием мостов между Алешей Пешковым и
Кашириными. Как ни обижали его в этой сложной семье (больше всех собствен
ная мать), но все-таки личность его во многом сформировалась благодаря де
ду и бабушке Кашириным. Письмо Саши потревожило эти сердечные «могилы».
Но рассказать об этом кому-либо он не мог. Простой народишко на Волге поня
л бы его. О, конечно! Особенно босяки. Им бабушка Акулина как тип русской же
нщины была до слез родной и понятной. Наверное, поняли бы его и студенты, и
Деренков, и Марья. Поняли бы и пожалели. Как обидела мальчика судьба! Бедны
й ты наш!
Но в том-то и дело, что он не желал не только их жалости, но и понимания
. Жалости не хотел, потому что, по выражению уже скончавшейся бабушк
и, строг и заносчив стал.
А понимания?
Во-первых, он и сам себя не понимал. А во-вторых, как раз понимания со сторо
ны «людей» инстинктивно, а может быть, уже и сознательно не желал. Понять
Ц значило сделать своим. Но своим его не удалось сделать даже бабушке Ак
улине. Даже ей он не позволил оформить свою душу, а тем более разум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40