Как сказали бы сегодня, это был трудный подросток.

«Сеяли семя в непахану земл
ю»

Эти слова произносит дедушка на похоронах Коли, еще одного сводного брат
а Алеши. Варвара уже сгорела от чахотки. Алексей ее первенец. Его брат Макс
им умер сразу после рождения. Другой его брат, Саша, от второго мужа Варвар
ы, «личного дворянина» Евгения Васильевича Максимова, «умер неожиданно,
не хворая», едва начал говорить. Был и еще какой-то загадочный ребенок, ро
жденный Варварой между браками и отданный на воспитание. Вот и братик Ко
ля «незаметно, как маленькая звезда на утренней заре, погас», по словам Ал
еши.
Определенно над родом Кашириных висело проклятие дедушкиного Бога! Все
дети красавицы Варвары, кроме нелюбимого Алексея, умирали, угасали, исче
зали, будто тени.
Один Алексей жил.
Как будто ей назло.
Иногда появляясь в доме своих родителей, Варвара удивлялась, как Алеша б
ыстро растет. Это говорит о том, что появлялась она не часто.
О каком «семени» шла речь? Почему смерть собственного внука воспринимае
тся дедом Василием Кашириным равнодушно? Словно умер не родной человече
к, а сдохла больная курица?
«Ц Вот Ц родили… жил… ел… ни то ни се…» Ц бормочет дед о внуке.
Не менее странным, если задуматься, является всем знакомый конец «Детств
а»:
«Через несколько дней после похорон матери дед сказал мне:
Ц Ну, Ляксей, ты Ц не медаль, на шее у меня Ц не место тебе, а иди-ка ты в люд
и…»
Попросту говоря, мальчика выставляют за дверь через несколько дней посл
е того, как умерла его мать и он окончательно стал сиротой.
Больше того. Отказ Алексею от дома Кашириных как раз и вызван кончиной ег
о матери.
Почему?
Потому что со смертью Варвары рвется последняя нить, которая связывала д
еда Каширина с Алешей Пешковым родственной ответственностью. Отныне он
в глазах дедушки даже не «пол-Каширина», а чистый Пешков, сын человека без
роду и племени, который к тому же увел его дочь.
Ради дочери (она после смерти отца Алеши, ее первого мужа, должна была как-
то устраивать свою женскую судьбу, в чем мальчик ей мешал) дед Каширин еще
мог потерпеть маленького Пешкова в своем доме. Но по мере разорения Каши
риных Алеша все больше становился обузой. Смерть дочери развязала Васил
ию Васильевичу руки.
Дед Горького по материнской линии Василий Васильевич Каширин прожил до
лгую и насыщенную жизнь. Он родился в 1807 году в Нижегородской губернии в се
мье солдата Василия Даниловича Каширина, был крещен в Покровской церкви
в Нижнем Новгороде, а в 1831 году в том же городе, но уже в Спасо-Преображенско
й церкви, венчался с девицей Акулиной Ивановной, дочерью нижегородского
мещанина Ивана Яковлевича Муратова.
Эти дальние родственные истоки Горького важны для выяснения подлинног
о, а не мифологического его социального происхождения. Социальные исток
и Горького и по сей день вызывают у несведущих читателей разноречивые мн
ения. Остались люди, которые верят в миф о Горьком-босяке, трактуя это то в
его пользу (бродяга, романтик), то в отрицательном смысле (хам, человек без
почвы). Советский миф о «пролетарском писателе Максиме Горьком» породил
представление о его «рабочей» и даже «пролетарской» закваске. В двадцат
ые годы, выступая в собрании эмигрантов, бывший соратник Горького по тов
ариществу «Знание» Иван Бунин попытался развенчать миф о Горьком-босяк
е. И тотчас же создал новый Ц о Горьком-мещанине, вышедшем из богатой бур
жуазной семьи.
Бунин публично «удивлялся», читая свой очерк о Горьком. Вот, мол, открыл сл
оварь Брокгауза и Ефрона, а там… Но, развенчивая действительный миф о Гор
ьком-пролетарии, Бунин почему-то «забывал» о его действительно трудово
м раннем детстве. Как будто не были еще написаны повести «Детство» и «В лю
дях». Как будто, общаясь с Горьким в начале века, он не видел перед собой че
ловека, который прошел не только сквозь медные трубы славы, но и сквозь ог
онь, и воду. Поставив перед собой задачу доказать, что слава Горького несо
размерна с его творческими достижениями, Бунин делал акцент на биографи
ческом «трюке», который якобы проделал Горький. Внук богатого владельца
красильной мастерской заставил публику считать себя изгоем и бродягой.

Бунин лукавил. Была в этом и естественная обида человека, который сам про
исходил хотя и из дворянской, но бедной семьи. Детство свое он провел в дер
евне, в небольшом имении отца на хуторе Бутырки Елецкого уезда Орловской
губернии и елецкую гимназию не закончил в связи с неуплатой за учебу.
Отец Бунина крепко пил, проигрывал и без того небогатое состояние в карт
ы, был необуздан в гневе и порой третировал свою жену.
Горький же (здесь Бунин прав) родился в самом деле в благополучной семье. Н
о беда в том, что семейных благ совсем не досталось на долю мальчика. А сам
ое-то страшное, что едва ли не главной причиной краха этого материальног
о благополучия был он.
Этого ужаса Ц стать причиной несчастья родных тебе людей, долгое время
из-за малого возраста не понимать этого, но чувствовать себя чужим и нелю
бимым, Ц этого ужаса Бунин, слава богу, не пережил. Он рос в теплой и любовн
ой атмосфере. В семье Буниных никогда не наказывали детей. Однажды папаш
а в шутку повел детей в сад и приказал им самим срезать розги для наказани
я… которое на этом и закончилось. Родители и старший брат Юлий всегда гор
дились талантливым Иваном. Отец не то шутя, не то серьезно говорил: «Иван р
ожден поэтом, ни на что другое не способен». А если сказал бы он ему: «Ты Ц н
е медаль, на шее у меня Ц не место тебе». И выгнал бы из дома, как подкидыша?..

Но вернемся к деду Василию Каширину.
На основании документов Илья Груздев сделал вывод, что уже в Балахне Вас
илий Васильевич «приобрел хорошую «оседлость» и был в числе зажиточных
граждан. Будущая бабка Алеши Пешкова Акулина была младше Василия на шест
ь лет.
Переселившись в Нижний Новгород, уже довольно людная семья Кашириных за
жила не бедно.
В данных «Обывательской книги Нижегородского цехового общества с 1855 год
а по 1857 год» о Василии Каширине говорится: «Служил старшиной по красильно
му цеху в 1849 и 1855 годах».
Купчая от 14 января 1852 года на приобретение Кашириным деревянного дома тож
е подтверждает его состоятельность. А в «Списке цеховых служащих по выбо
рам городского общества» сказано: «По выбору городского общества служи
л: в 1855, 1856 и 1857 годах старшиной красильного цеха и в 1861,1862 и 1863 годах гласным в Думе
». Для справки: Дума состояла всего лишь из шести гласных. Одним из них ста
л Каширин.
Как видим, документы отчасти разнятся в деталях.
Вершиной благополучия каширинского рода была постройка в 1865 году большо
го деревянного дома на каменном фундаменте на Ковалихинской улице. Это б
ыло за три года до рождения Алеши.
Василий Васильевич Каширин был не бедным и уважаемым в Нижнем человеком
. Два или три раза переизбирался цеховым старшиной и даже метил в ремесле
нные головы (не избрали, чем смертельно обидели гордого деда Василия). Под
нявшись со дна трудовой (трудовой, а не криминальной) жизни до относитель
но обеспеченного социального положения, он мечтал поднять род Каширины
х еще выше. Сыновья, Яков и Михаил, для этой роли не совсем годились. Братья
слишком часто выпивали, скандалили между собой за наследство и даже драл
ись на глазах у отца, так что он был вынужден разделиться с ними. А вот крас
авица дочь Варвара, да еще и с хорошим приданым, могла претендовать на муж
а-дворянина.
Между тем сам Василий Васильевич когда-то бурлаком исходил всю Волгу. Но
врожденный ум его был замечен хозяином, и из бурлаков его перевели в водо
ливы. Водолив Ц старший рабочий на барке, старшина над бурлаками, наблюд
авший за сохранностью груза и исполнявший обязанности «артельщика», то
есть заведовавший артельным хозяйством, хранением артельных денег, выд
ачей кашевару продуктов. Такому человеку должны были доверять не только
хозяин, но и бурлаки. А почему «водолив»? Потому что обязан был следить за
водотечностью барок и при необходимости еще плотничать.
Умер Василий Васильевич Каширин нищим в 1887 году и был погребен на приходс
ком нижегородском кладбище.
Неудачными оказались судьбы и почти всех его детей и внуков. И жены, о кото
рой будет отдельный разговор.
Дядя Алеши Михаил был, как писал Горький Илье Груздеву, «тощий, сухой плот
и и раздраженного разума человек». Бабушка называла его «злооким». «Эх т
ы, змей злоокий! Кикимора злоокая!»
«Глаза у него круглые, птичьи, белки Ц в красных жилках, зрачки рыжеватые
, с искрой. Ходил быстренько, мелким шагом, раскачиваясь, болтая руками, су
тулился, прятал голову в плечи, Ц так пьяные идут в драку. Работу не любил
и работал всегда в состоянии крайнего раздражения, со злобой, бегал по дв
ору, засучив рукава, с руками по локти в синей, черной или желтой краске, и м
атерно ругался.
Работа не удавалась ему, и толстущая его жена зорко следила, чтоб не испор
тил материй, которые красил, а он ходил на нее с мешалкой как со штыком. Был
случай, когда она, вырвав мешалку, огрела мужа так, что он завыл: «Господи! И
з-ззувечила!»
У него всегда были любимые словечки, но он часто менял их. Помню, любил он г
оворить: «По-азбучному», наполняя это слово различным содержанием, прои
знося его то с иронией, то пренебрежительно или равнодушно, изредка Ц од
обрительно.
Как-то, при мне, он словесно и очень долго травил сына своего, кротчайшего
Сашу, Ц у Саши был трогательный роман с кухаркой, женщиной старше его лет
на двадцать. Сашок очень долго не поддавался травле, но когда отец пошел н
а него с кулаками, оттолкнул отца: «Отстань, пьяное чудище!» Дядя покачнул
ся, упал и, сидя на полу, одобрительно произнес: «По-азбучному!» Ц и горько
заплакал, но когда Саша, смущенный его рыданиями, наклонился, чтоб поднят
ь его, отец ловко схватил его за волосы, подмял под себя, сел верхом на груд
ь ему и победительно, торжествуя, заорал: «Аг-га, по-азбучному!»
Меня дядя Михаил не терпел, пожалуй, можно сказать, Ц ненавидел. Дважды в
ыразил искреннее сожаление о том, что не разбил мне голову о печку.
Я не имею возможности хвастаться этим, ибо он, кажется, всех ненавидел. Теп
ерь я думаю, что он, кроме алкоголизма, страдал истерией. А основная причин
а всех его уродств, конечно, в том, что он, старший сын ремесленного старши
ны, в юности приученный к сытой жизни и хорошей одёже, затем женатый на дво
рянке, принужден был жить с толстой, удивительно тупой и грубой бабой, доч
ерью темного трактирщика, должен был сам работать в крайней бедности, в п
остоянной войне с братом, отцом, конкурентами по ремеслу. Тяжелая фигура.
Но и жизнь была не легка ему».
Ничего (или почти ничего) из этих живых и конкретных черт дяди Михаила мы н
е найдем в прозе Горького. Очевидно, когда писались повести «Детство» и «
В людях», они были не важны для него.
Сын Михаила Саша стал босяком и пьяницей, трижды судился за кражи, но при э
том, по воспоминаниям Горького в письмах к Груздеву, был романтиком по пр
ироде. Горький писал о нем: «Прекрасная, чистейшая душа русского романти
ка, лирик, музыкант и любитель Ц страстный Ц музыки… Он очень любил меня
, но читал неохотно и спрашивал с недоумением: «Зачем ты всё о страшном пиш
ешь?» Его жизнь бродяги, босяка не казалась ему страшной… Несколько раз я
пробовал устроить Сашу, одевал его, находил работу, но он быстро пропивал
всё и, являясь ко мне полуголый, говорил: «Не могу, Алеша, неловко мне перед
товарищами». Товарищи Ц закоренелые босяки. Устроил я его у графа Милют
ина в Симеизе очень хорошо… Через пять месяцев он пришел ко мне: «Не могу,
Ц говорит, Ц жить без Волги». И это у него не слова были, он мог целые дни с
идеть на берегу, голодный, глядя, как течет вода. <…> Босяки очень любили его
и, конечно, раздевали догола, когда он являлся к ним прилично одетый и с де
ньгами. Умер он в больнице от тифа, когда я жил в Италии».
Из писем к Груздеву выясняется, что не только Михаил, но и младший брат Яко
в был женат на обедневшей дворянке. Это была семейная политика Василия К
аширина, стремившегося таким образом возвысить свой род.
Мать второго двоюродного брата Алеши, тоже Саши, жена дяди Якова, умерла, к
огда их сыну было всего пять или шесть лет. В повести «Детство» есть намек
на то, что Яков ее замучил. Умирая, она внушала сыну: «Помни, что в тебе течет
дворянская кровь!» Судя по «Детству», дядя Яков пытался отмолить свой гр
ех с помощью огромного креста на могилу жены, который при перенесении ег
о на кладбище якобы задавил приемыша Ваню Цыганка.
«Якобы» потому, что вся история с убийством Цыганка была придумана Горьк
им. В письме к Груздеву дядя Яков предстает в более симпатичном виде, в отл
ичие от его сына с «голубой кровью» Саши.
«Дядю Якова Сашка держал в черном теле, называл по фамилии, помыкал им, как
лакеем, заставлял чахоточного старика ставить самовар, мыть пол, колоть
дрова, топить печь и т. д. Отец же любил его, «души в нем не чаял», смотрел на ч
еловека с дворянской кровью в жилах лирическими глазами, глаза точили ме
лкую серую слезу; толкал меня дядя Яков локотком и шептал мне:
Ц Саша-то, а Бар-рон…
Барон суховато покашливал, приказывая отцу:
Ц Каширин, ты что же, брат, забыл про самовар?»
Не этот ли Барон, который, по словам Сатина, «хуже всех» в ночлежке, появит
ся в «На дне» в преломленном фантазией писателя виде? Во всяком случае, пр
истрастие дяди Михаила к необычным словам («По-азбучному!») Горький испо
льзовал для образа Сатина («Сикамбр!», «Органон!»), в чем сам признался в пи
сьме к Груздеву. Но опять-таки этих живых черт почти нет в «Детстве» и в по
вести «В людях». Нет там и речи о том, что Саша, будучи помощником регента ц
ерковного хора, пытался носить дворянскую фуражку, но вскоре это запрети
ла полиция. Не сказано там, что Саша прекрасно пел и был вторым тенором в з
наменитом церковном хоре Сергея Рукавишникова. Потом он работал «сидел
ьцем» в винной лавке, просчитался, был судим, пытался организовать «Бюро
похоронных процессий».
Зато в первых двух частях автобиографической трилогии Горького есть мн
ожество подробностей, не имеющих отношения к «прозе жизни». Например, в н
ачале повести «В людях» говорится о влечении сына Якова Саши к магически
м обрядам, что заставляет вспомнить слова деда Каширина, обращенные к мл
адшему сыну: «Фармазон!» В самом ли деле суеверный Яков увлекался франкм
асонскими книгами, как повар Смурый, приучивший Алексея Пешкова к чтению
? Едва ли. Скорее, дед Василий называл Якова «фармазоном» просто потому, чт
о так было принято именовать вольнодумцев вообще.
«Саша прошел за угол, к забору с улицы, остановился под липой и, выкатив гл
аза, поглядел в мутные окна соседнего дома. Присел на корточки, разгреб ру
ками кучу листьев, Ц обнаружился толстый корень и около него два кирпич
а, глубоко вдавленные в землю. Он приподнял их, Ц под ними оказался кусок
кровельного железа, под железом Ц квадратная дощечка, наконец предо мно
ю открылась большая дыра, уходя под корень.
Саша зажег спичку, потом огарок восковой свечи, сунул его в эту дыру и сказ
ал мне:
Ц Гляди! Не бойся только…
Сам он, видимо, боялся: огарок в руке его дрожал, он побледнел, неприятно ра
спустил губы, глаза его стали влажны, он тихонько отводил свободную руку
за спину. Страх его передался мне, я очень осторожно заглянул в углублени
е под корнем, Ц корень служил пещере сводом, Ц в глубине ее Саша зажег тр
и огонька, они наполнили пещеру синим светом. Она была довольно обширна, г
лубиною как внутренность ведра, но шире, бока ее были сплошь выложены кус
ками разноцветных стекол и черепков чайной посуды. Посредине, на возвыше
нии, покрытом куском кумача, стоял маленький гроб, оклеенный свинцовой б
умагой, до половины прикрытый лоскутом чего-то похожего на парчовый пок
ров, из-под покрова высовывались серенькие птичьи лапки и остроносая го
ловка воробья. За гробом возвышался аналой, на нем лежал медный нательны
й крест, а вокруг аналоя горели три восковые огарка, укрепленные в подсве
чниках, обвитых серебряной и золотой бумагой от конфет» («В людях»).
На детском языке такие захоронки называются «секретками». Невинная тра
диция эта сохранилась, по крайней мере, до шестидесятых годов двадцатого
века. Но тогда в «секретки» не прятали мертвых птиц, что считалось подоби
ем церковного отпевания усопшего. Даже если похожая традиция и была у де
тей девятнадцатого века, все равно загадочными представляются слова Са
ши после того, как Алексей в результате ссоры между ними выбросил воробь
я через забор на улицу:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40