С.Шмелева о гражданской войне в Крым
у.
<…> Поверь, Оля, давно бы я был «лауреатом». За Бунина 12 лет старались: с
ам Нобель, шведский архимандрит, ряд членов Нобелевского комитета…»
Это письмо отражает истинные отношения внутри эмиграции.
Но что же Горький за границей?
Долгое время он старается быть в стороне от эмигрантских споров. «Сидит
на двух стульях» (Глеб Струве), но стулья эти, по крайней мере, не разъезжаю
тся. Печататься в газете «Накануне» отказывается (в литературном прилож
ении Ц иное дело), но с самим А.Н.Толстым, как писателем и человеком, поддер
живает хорошие отношения. Нина Берберова, которая вместе с Ходасевичем б
лизко общалась с Горьким в это время, так описывает его: «Теперь Горький ж
ил в Герингсдорфе (лето 1922 года. Ц П.Б.), на берегу Балтийского мо
ря, и все еще сердился, особенно же на А.Н.Толстого и газету «Накануне», с ко
торой не хотел иметь ничего общего». Но и с другими изданиями («Руль», «Дни
», «Современные записки» и др.) Горький не сотрудничал. Впрочем, и не высту
пал публично против эмиграции до 1928 года.
Зато Горький своеобразно мстит крестьянству, написав о нем в 1922 году злую
брошюру и выпустив в Берлине («О русском крестьянстве»). Получалось, не бо
льшевики виноваты в трагедии России, а крестьянство с его «зоологически
м» инстинктом собственника. «Жестокость форм революции, Ц объявлял Гор
ький на всю Европу, Ц я объясняю исключительной жестокостью русского н
арода». Кстати, эта брошюра Ц первый шажок Горького к будущему Сталину с
его политикой «сплошной» коллективизации.
Тогда в эмигрантской прессе в связи с книгой Горького появилось слово
народозлобие, вариант будущей «русофобии».
Но досталось от Горького и большевикам. То есть Горький фактически наруш
ил соглашение Ц быть лояльным в отношении советской власти после офици
ального отъезда за границу.
Весной 1922 года в открытом письме к А.И.Рыкову он выступил против московско
го суда над эсерами, который грозил им смертными приговорами. Письмо был
о опубликовано в немецкой газете «Форвертс», затем перепечатано во мног
их эмигрантских изданиях. Ленин назвал горьковское письмо «поганым» и р
асценил его как предательство «друга». В «Известиях» Горького «долбану
л» Демьян Бедный, в «Правде» Ц Карл Радек.
Значит, война?
Нет, он не хотел воевать.
Да покайся Горький перед эмиграцией (пусть даже самой «непримиримой»), к
ак А.Н.Толстой покаялся перед коммунистами, она конечно же приняла бы его
в свой политический круг в качестве персоны № 1. Какой это был б
ы козырь для международного оправдания эмигрантского движения, в котор
ом оно в то время чрезвычайно нуждалось!
Но возможно, как раз поэтому, за исключением «письма об эсерах», Горький о
большевиках молчал и к эмиграции относился прохладно. Дело дошло до того
, что он вежливо отказался присутствовать на собственном чествовании в Б
ерлине в связи с тридцатилетием своей литературной деятельности, котор
ое организовали наиболее дружественно настроенные к нему А.Белый, А.Толс
той, В.Ходасевич, В.Шкловский и другие.
Горький злится. На всех. На народ, на интеллигенцию. На эмигрантов и больше
виков. Внутренне, вероятно, и на себя.
Но именно это позволяет ему в период с 1922 по 1928 год осуществить творческий в
злет, который признали даже самые строгие эмигрантские критики (Ф.Степун
, Д.Мирский, Г.Адамович) и самые язвительные из критиков советской метропо
лии (В.Шкловский, К.Чуковский). Да и как не признать достоинств таких произ
ведений, как «Заметки из дневника», «Мои университеты», рассказы 1922Ц 1924 го
дов!
Он часто любил повторять, что не пишет, а только «учится писать». Даже если
согласиться с этим, надо признать, что в эмиграции Горький «учился писат
ь» особенно хорошо.
До 1924 года Горького не пускали в Италию, куда он рвался всей душой, как «пол
итически неблагонадежного». Но вот наконец Италия, Сорренто. (На Капри вс
е-таки не пустили.) Море, солнце, культурный быт. Кто только не побывал у нег
о на вилле Ц от старых эмигрантов до молодых советских писателей.
Например, приезжал бывший символист Вячеслав Иванов. «Горький встретил
своего философского врага с изящной приветливостью, они провели день в п
одробной беседе, Ц вспоминает свидетель. Ц Возвращаясь в «Минерву» (го
стиница в Сорренто. Ц П.Б.), утомленный Иванов должен был созна
ться, что не встречал более сильного и вооруженного противника».
Утомленные солнцем. Культурной беседой. На самом деле, влиятельный когда
-то и культурнейший из символистов, Вяч.Иванов искал расположения сорре
нтинского отшельника по весьма прозаической причине. По той самой причи
не, по которой искали его расположения многие писатели эмиграции. Зато д
ругие, как Марина Цветаева, вдруг немотивированно отказывались от встре
чи с ним. Когда Ходасевич в Праге пытался познакомить страшно нуждавшуюс
я Цветаеву с Горьким, намекая, что это знакомство может быть ей полезным, Ц
ветаева отказалась. Из гордости. Понимая, каким влиянием обладает эта фи
гура. В то же время Цветаева была благодарна Горькому за помощь ее сестре
Анастасии.
Дело в том, что Горький продолжал оставаться «мостом» между эмиграцией и
СССР. И те, кто хотел вернуться домой, понимали, что проще (да и «чище») это с
делать через посредничество Горького.
В частности, Вяч.Иванов просил Горького о содействии в решении финансово
го вопроса: чтобы продлили командировку в Италию от Наркомпроса, организ
ованную Луначарским, и продолжали посылать денежное обеспечение. И Горь
кий немедленно бросился «хлопотать». Он «хлопотал» о многих. Как в Росси
и в 1917Ц 1921 годах, так и в «эмиграции».
Итак, фактически считать его эмигрантом нельзя. Это был затяжной, вынужд
енный отъезд, во время которого Горький не только лечился и писал класси
ческие вещи, но и пытался проводить сложную и хитроумную (как он себе пред
ставлял) политику по сближению эмиграции и метрополии. Но не так, как А.Н.Т
олстой, скомпрометировавший себя изданием газеты «Накануне». И уж конеч
но не так, как муж Марины Цветаевой Сергей Эфрон, завербованный НКВД и впо
следствии погубивший не только самого себя, но и свою семью. Горький был с
лишком умен да и амбициозен для этого. И вообще Горький был Горький. Единс
твенный и неповторимый.
Но это же стало и причиной глубокой внутренней драмы. Художник Павел Кор
ин, посетивший Горького в Сорренто и написавший, возможно, лучший его пор
трет, гениально «схватил» это. Да, на его картине Горький возвышается над
Везувием (так построена перспектива), что можно счесть обычной художниче
ской комплиментарностью. Но как он одинок в своей громадности! Как очеви
дно неуютно ему на этой скале! Старый Сокол, доживший до крушения своих са
мых заветных иллюзий и не способный расправить крылья, но понимающий, чт
о бросаться со скалы вниз головой Ц глупость. Мудрый беспомощный старик
, обремененный «семьей» и осаждаемый просителями. Нет, сил в нем еще доста
точно. Но опоры уже нет. Только вот эта толстая палка, помогавшая ему еще в
его ранних странствиях. Так бы и бил этой палкой по башке всех, кто не пони
мает, что Человек Ц «это звучит гордо!»
Возможно, такой (или похожий) взгляд был у Махатмы Ганди в конце сороковых
годов, перед тем как его застрелил на улице индусский националист. Тогда,
после мировой войны, рушились его главные идеалы, которыми он, говоря сло
вами Толстого, «заразил» индийский народ. Тогда вновь вспыхнул национал
изм, и великий Ганди оказался «недостаточно» индусом. Как он страдал, вид
я, что в пламени возбужденных страстей горит то, что он кропотливо созида
л всю жизнь, Ц его идеология «непротивления»!
Но простой народ назвал его Махатмой, что означает «великая душа». Для пр
остых индусов, не для теоретиков национализма, он был почти богом. И до сих
пор, подходя к месту его сожжения, надо задолго снимать обувь и идти босик
ом, как входишь в индусский храм.
А Горький? В двадцатые годы, когда Ганди утверждал свои идеи среди индусо
в и они триумфально побеждали, Горького с его «социальным идеализмом» «н
ародная власть» выдворила из страны, как при монархии.
О Ганди Горький написал в письме к Федину 28 июля 1924 года: «…В России рождает
ся большой Человек, и отсюда ее муки, ее судороги. Мне кажется, что он везде
зачат, этот большой Человек. Разумеется, люди типа Махатмы Ганди еще не то
, что надо, и я уверен, что Россия ближе других стран к созданию больших люд
ей».
В сущности, они были антиподами. Ганди был «толстовец», а Горький «толсто
вство» ненавидел. Ганди воспевал этот мир как вечный, данный от богов, а Го
рький был богоборцем, воспевавшим торжество «чистой» человеческой мыс
ли.
Хотя в жизни этих людей было немало общего. Трудное детство. Страсть к обр
азованию, «вдруг» проснувшаяся после небрежного отношения к учебе и отч
аянного подросткового нигилизма (юный Ганди даже мясо ел, что для людей е
го касты и веры было ужасным грехом). Жажда справедливости. Предпочтение
«духа» материи.
И вообще Ц два «больших человека», несомненных национальных лидера. Тол
ько Горький не стал для русского народа «махатмой», как не стал им Толсто
й. Скорее всего русским «махатмой» мог быть в начале двадцатого века свя
той и праведный отец Иоанн Кронштадтский, но революция смела все, что соз
идал этот человек. И наконец, как ни крути, по крайней мере на двадцать с ли
шним лет «махатмой» был признан Сталин.
К нему-то Горький и пришел.
Его возвращение в СССР было предопределено массой причин. Назовем некот
орые.
Зададим неприятный, но неизбежный вопрос: на какие средства Горький жил
за границей? лечился в лучших санаториях, снимал виллу в Италии, содержал
многочисленную «семью» из родных и «приживальщиков»?
Месячный бюджет Горького в Италии составлял примерно 1000 долларов в месяц
. Это много или мало? По нынешним «понятиям» Ц немного. Но не будем забыва
ть о реальной стоимости доллара тогда и сегодня.
При этом значительная часть эмиграции жила даже не в бедности, а в нищете.
Так жили Куприн, Цветаева или менее известная поэтесса Нина Петровская,
проникновенные воспоминания которой о Брюсове все эмигрантские издани
я отказались печатать по сугубо цензурным соображениям: ведь Брюсов ста
л коммунистом.
Горький пишет М.Ф.Андреевой, служившей в советском Торгпредстве в Берлин
е: «Нина Ивановна Петровская <…> ныне умирает с голода, в буквальном, не пре
увеличенном смысле этого понятия. <…> Знает несколько языков. Не можешь ли
ты дать ей какую-либо работу? Женщина, достойная помощи и внимания…»
Согласно заключенному в 1922 году (то есть уже в «эмиграции») Торгпредством
РСФСР в Германии и Горьким договору сроком действия до 1927 года, то есть ров
но на пять лет, писатель не имел права «ни сам, ни через других лиц издават
ь свои сочинения на русском языке, как в России, так и за границей», кроме к
ак в Госиздате и через Торгпредство.
Ежемесячный гонорар, выплачиваемый Горькому из РСФСР за издание его соб
рания сочинений и других книг составлял 100 000 германских марок (свыше 320 долл
аров).
Финансовыми делами Горького в Госиздате вместе с М.Ф.Андреевой занималс
я будущий бессменный секретарь писателя П.П.Крючков, живший тогда за гра
ницей и с большим трудом «выбивавший» из России деньги Горького. М.Ф.Андр
еева в 1926 году писала: «К сожалению, П.П.абсолютно не имеет возможностей <…> д
обиться от Госиздата каких-либо отчетов. <…> Сердишься ты Ц напрасно. <…> Ты
забыл, должно быть, условия и обстановку жизни в России?»
Последняя фраза гораздо интереснее путаных объяснений Андреевой о нер
азберихе, царящей в финансах Госиздата, которые мы опускаем. Еще любопыт
нее другая фраза из ее письма: «Вот будет П.П. в Москве, восстановит и завед
ет связи…»
Связи Горького с Москвой осуществлялись через П.П.Крючкова, М.Ф.Андрееву,
Е.П.Пешкову, полпреда в Италии П.М.Керженцева и других людей. А вот отношен
ия его с эмиграцией становились все хуже и хуже. Даже с Владиславом Ходас
евичем, прожившим в «семье» Горького в Италии немало времени, он круто ра
сходится. Тем более что рухнул их совместный издательский проект.
Издавая журнал «Беседа», Горький мечтал объединить все культурные силы
Европы, русской эмиграции и советской метрополии. Журнал должен был изда
ваться в Германии, но распространяться в основном в России. Таким образо
м осуществлялся бы «мост» между заграницей и Россией. Молодые советские
писатели имели бы возможность печататься за рубежом, а эмигрантов читал
и бы на родине. Такой замечательный проект.
Вероятно, получив неофициальное согласие из советской России, Горький н
а базе берлинского издательства «Эпоха» в 1923 году выпустил первый номер «
Беседы». Работал он над ним со страстью и вдохновением. Сотрудниками, кро
ме Ходасевича, были А.Белый и В.Шкловский, научный раздел вел Б.Адлер. Спис
ок приглашенных в журнал имен впечатляет: Р.Роллан, Дж.Голсуорси, С.Цвейг;
А.Ремизов, М.Осоргин, П.Муратов, Н.Берберова. Из советских Ц М.Пришвин, Л.Лео
нов, К.Федин, В.Каверин, Б.Пастернак.
Понятно, что в «Беседе» не могли напечататься, с одной стороны, Бунин или М
ережковский, а с другой Ц Бедный или Фадеев. Как и в «каприйский период»,
Горький лавировал, искал компромисса. И в Кремле его на словах поддержал
и. Но в секретных бумагах Главлита журнал «Беседа» оценили как издание и
деологически вредное. Ни Пастернак, ни Зощенко, ни Каверин, ни Ольга Форш,
ни другие советские авторы печататься в нем не имели права. Но самое глав
ное Ц в СССР «Беседу» не пустили.
Всего вышло шесть номеров. Горький был морально раздавлен. Его снова сде
лали невольным провокатором, потому что он наобещал и эмигрантам, и сове
тским писателям (тоже жившим скудно) приличные гонорары.
В который раз его обманули, не позволив «сказку сделать былью». В который
раз его социальный идеализм и страстное желание всех примирить и объеди
нить для разумной коллективной работы разбились о тупое партийное чван
ство и личные политические амбиции.
Но история с «Беседой» преподала ему и еще один, вполне практический уро
к. Он ясно понял, что за границей ему развивать деятельность не дадут. Стул
ья начали разъезжаться, и появилась необходимость выбирать один из них.
Но это и было самое трудное для «еретика» Горького Ц сидеть на одном сту
ле. «Непривычно сие!» Ц как скажет он потом Илье Шкапе.
Для Горького-писателя соррентинский период был счастьем, вторым творче
ским взлетом после Капри. Для Горького-деятеля это был период жестокого
кризиса и новой переоценки ценностей. В конце концов он их переоценил. В п
ользу сталинской «державности».
Насколько непросто складывались издательские и денежные дела Горького
за границей, явствует из его переписки с «Мурой» (М.И.Будберг), которая был
а его доверенным лицом в этих вопросах. Вот она пишет ему в связи с продаже
й прав на экранизацию «На дне»: «Что же касается требования «скорее дене
г» с Вашей стороны, а моей просьбы «подождать», то тут я, может быть, прояви
ла излишнюю мягкость. <…> Убедительно все же прошу Вас не предпринимать ни
каких мер. <…> Деньги у Вас пока есть: 325$ Ц это 10 000 лир, и должно (курс
ив М.И.Брудберг. Ц П.Б.) хватить на месяц». «Должно» Ц настаива
ет Будберг, намекая, что неплохо бы «семье» Горького ужаться в расходах.

К сожалению, писем Горького к баронессе Будберг сохранилось очень мало.
Но и этих писем вполне достаточно, чтобы догадаться, как финансово трудн
о выживал Горький в предвоенной, кризисной Европе. «Коллекцию (нефрита.
Ц П.Б.) безумно трудно продать, Ц пишет она, Ц я справлялась и
в Париже, и в Лондоне, везде советуют продать частями и говорят, что стоимо
сть на 50% упала, т.е. не 700 ф<ранков>, а 350. Что делать?»
«Нефрит продать за 350-500 Ц чего? Ц уже совсем раздраженно спрашивает она в
ответ на какое-то письмо Горького. Ц Драхм? Лей?»
Сиденье «на двух стульях» затянулось. С одной стороны, Горького настойчи
во приглашают в Москву. Туда рвется и сын Максим с молодой женой и двумя де
тьми: там его знают, там ему интересней. Из СССР приезжают молодые писател
и, Л.Леонов, Вс.Иванов и другие. Они жизнерадостные, жадные до творчества, ч
то всегда обожал Горький.
Эмиграция смотрит на Горького или враждебно, или косо. Те, кто «дружит» с н
им, сами давно мечтают вернуться в Россию, но как бы под его гарантию.
«В Европе холодно, в Италии темно…» Ц напишет О.Мандельштам позже
о том, что происходило в Европе, и в частности в Италии, где у власти стоял М
уссолини. Обыск на вилле Горького «ребятами» Муссолини мало чем отличал
ся от обыска «ребятами» Зиновьева в Петрограде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40