Что же произошло? Произошло, оказывается, то, что мы вдруг стали различно п
онимать и оценивать происходящее в России. Я думаю, что в жизни, как в иску
сстве, двух правд не бывает Ц есть только одна правда. Кто этой правдой об
ладает, я не смею решить. Может быть, я, может быть, Алексей Максимович. Во вс
яком случае, на общей нам правде прежних лет мы уже не сходимся».
Возвращаясь в СССР, Горький входил в новый, на этот раз уже последний зигз
аг своего духовного пути. Это был выбор уже не писателя, который мог созда
вать «Жизнь Клима Самгина» где угодно, как А.В.Амфитеатров продолжал раб
отать над своими «семейными хрониками» в эмиграции, в том числе в Италии,
где до возвращения в СССР жил Горький. Это был выбор пророка и деятеля, кот
орому Сталин обещал огромные возможности. Если не для пророчеств, то для
дела.
Вряд ли Шаляпин, при всем своем удивительно цепком народном уме, это до ко
нца понимал. А если понимал, то едва ли это было приемлемым для него. Правд
а, к «умственной» стороне личности Горького он относился почтительно. «Я
уважаю в людях знание. Горький так много знал! Я видал его в обществе учен
ых, философов, историков, художников, инженеров, зоологов и не знаю еще ког
о. И всякий раз, разговаривая с Горьким о своем специальном предмете, эти к
омпетентные люди находили в нем как бы одноклассника. Горький знал больш
ие и малые вещи с одинаковой полнотой и солидностью. Если бы я, например, в
здумал спросить Горького, как живет снегирь, то Алексей Максимович мог б
ы рассказать мне о снегире такие подробности, что, если бы собрать всех сн
егирей за тысячелетия, они этого о себе знать не могли бы».
За почтением здесь видна и ирония. Но легкая, необидная. Шаляпин действит
ельно не мог, как и всякий честный «самоучка», не преклоняться перед знан
иями Горького, перед его культурным багажом. Но для чего были эти знания и
этот культурный багаж? Какие цели, кроме исключительно художественных, с
тавил перед собой Горький, Ц это едва ли всерьез интересовало Шаляпина.
«Вождь», «революционер». Это все, что он мог сказать о духовной миссии сво
его друга.
Это была дружба двух талантов и русских мужиков, которых связывал один, м
ожет быть, самый главный жизненный исток Ц великая и прекрасная Волга.
И это была красивая дружба!
На духовное развитие Горького она не имела того резкого, внезапного, даж
е катастрофического влияния, какое имело короткое знакомство с Львом То
лстым или «тонкая», заведомо проигранная игра со Сталиным. Но в той, как ск
азал бы Солженицын, «сплотке» двух родственных русских характеров был к
райне важный элемент взаимной духовной поддержки и «подпитки». Вот поче
му Горький так настойчиво звал Шаляпина за собой. Он не хотел оставаться
один. Он желал, чтобы и Шаляпин разделил с ним ответственность за лукавый
во многом шаг. Чтобы «сплотка» сохранилась. Чтобы взаимообмен таинствен
ной русской энергией, питавшей эти таланты отчасти и от Волги, с ее волнам
и, ритмично и неутомимо набегающими на песчаные плесы, не прерывался. Но Ш
аляпин не пожелал следовать в западню.
И все-таки в основном своем выводе Шаляпин был не прав. «Правд» на земле м
ного. И в возвращении Горького была правда. И тоже глубоко русская, как и «
разбойная» правда Шаляпина. Возвращаясь, Горький жертвовал не только св
ободой. Он жертвовал собой. Оставаясь в эмиграции, Бунин и Шаляпин сохран
яли себя. Горький собой жертвовал.
Ах, какая красивая это была дружба!
«При Шаляпине особый размах приобретали так называемые «большие рыбны
е ловли», Ц пишет исследователь двух итальянских периодов жизни Горько
го Л.П.Быковцева, Ц которыми время от времени «угощали» на Капри самых до
рогих гостей. В таких случаях привычный распорядок дня ломался. И с самог
о раннего утра на нескольких лодках большими компаниями отправлялись и
з Марина Пиккола, влево за Фаральони, к Белому гроту. В громадной пещере гр
ота свободно могло разместиться много людей. Там была своего рода «база»
, где складывали провизию и разводили огонь. Оттуда уходили в море ловить
рыбу. К полудню возвращались с уловом, и вскоре в Белом гроте закипала уха
. Иногда в завершение такого дня большой лодочный караван объезжал вокру
г острова, что соответствовало давней местной традиции рыбацкого Капри
и называлось "повенчаться с островом"».
Вспоминает один из участников рыбалки Ц М.М.Коцюбинский:
«В 6 часов утра мы уже были в море, на трех лодках… Вода тихая и такая прозра
чная, что на большой глубине уже видишь, как серебряным пятном или серебр
яным ужом плывет еще живая, но на крючке, рыба. Вот вытаскивают вьюна, кото
рый длиннее меня, а толщиной в две человеческих ноги. Вьюн вьется, бьется,
и его оглушают железным крюком и бросают в лодку. Затем опять идет рыба Ц
черт, вся красная, как коралл, с большими крыльями, как Мефистофель в плаще
. Затем опять вьюны, попадаются маленькие и большие акулы. Последних долж
ны убивать в воде, потому что втаскивать их живыми в лодку опасно, могут от
кусить руку или ногу… Каких только рыб не наловили… Наконец вытащили так
ую большую акулу, что даже страшно стало. Это зверь, а не рыба. Едва нас не пе
ревернула, бьет хвостом, раскрывает огромную белую пасть с тремя рядами
больших зубов, в которой поместились бы 2 человеческих головы, и светит и с
ветит зеленым дьявольским глазом, страшным и звериным. Ее нельзя было вы
тащить, ее обмотали веревками, били железом и привязали к лодке. Говорят, в
ней пудов девять-десять. Вообще поймано много рыбы, одних акул штук пятна
дцать-двадцать… Затем мы заплыли в какую-то пещеру, там закусывали, пели
песни и купались, кто мог. Потом еще ловили рыбу удочками и возвратились д
омой только вечером, так что пробыли на море 12 часов».
Об акульей охоте (рыбалкой это уже не назовешь), в которой Горький принима
л самое непосредственное участие, с невольным восхищением вспоминает и
художник И.Бродский:
«В честь нашего приезда Горький устроил грандиозную рыбную ловлю, в кото
рой участвовало двадцать пять человек. Ранним утром, вместе с рыбаками, м
ы отправились в море, наловили много рыбы и начали на берегу варить замеч
ательную каприйскую уху, о которой так восторженно отзывался Алексей Ма
ксимович. Пока рыбаки варили уху, мы купались, а затем, выкупавшись, распол
ожились у костра. Вдруг кто-то заметил, что к берегу быстро приближается ч
то-то большое, вроде подводной лодки. Когда это «что-то» подплыло очень б
лизко, рыбаки догадались, что это акула. Не опасаясь людей, она приблизила
сь к лодке, в которой был богатый улов рыбы. Рыбаки вместе с Горьким бросил
ись к лодке, сделали из каната петлю, накинули ее на голову акулы и приняли
сь избивать хищницу веслами. Это занимательное зрелище продолжалось до
вольно долго, так как акула утащила лодку от берега на целый километр. Мы в
се восторгались, видя, как рыбаки, во главе с Горьким, глушат веслами акулу
. Окончательно добить хищницу им удалось уже далеко в море, и только через
несколько часов бесстрашные охотники вернулись на берег, волоча за собо
й на буксире побежденного врага. Наконец акулу вытащили на берег, и рыбак
и стали ее потрошить: разрезали брюхо, вытащили внутренности, а сердце пр
еподнесли Алексею Максимовичу. Отделенное от тела небольшое сердце аку
лы, величиной с кулак, билось еще два часа, а сама акула также жила еще неск
олько часов и долго била хвостом, так что нельзя было к ней подойти. Мы все
любовались невиданной жизненной силой…»
В шутливом письме к писателю А.С.Черемнову Горький писал: «Мы живем на Кап
ри, не капризничая. Вчера с 6-ти утра до 11 ночи ловили рыбу компанией в 13 рыба
ков и 32 капризника и капризниц. Поймали Ц хорошо. Пили белое, красное, зеле
ное, чай, кофе и всякие иные жидкости».
Но и все эти отчасти веселые, отчасти кровавые забавы не мешали главному
занятию, которому посвящал себя Горький на Капри, Ц литературе. «После у
женья поели ухи и засиделись до двенадцати часов ночи, Ц вспоминает Коц
юбинский. Ц Литература, литература и литература». О том же вс
поминала жена Бунина Вера Николаевна Муромцева: «Горький один из редких
писателей, который любил литературу больше себя. Литературой он жил, хот
я интересовался всеми искусствами и науками…» Она же отметила манеру чт
ения Горьким вслух своих произведений: «Он читал как будто однообразно,
а между тем очень выразительно, выделяя главное, особенно это поражало п
ри его чтении пьес».
«Большую искренность» любви Горького к литературе признавал даже позд
ний Бунин. Уже зная о злых высказываниях Бунина в эмиграции на свой счет, ж
ивя в СССР, Горький и в статьях и устно продолжал писать и говорить о недос
ягаемой высоте мастерства Бунина-прозаика, призывал молодых писателей
учиться у него. Между прочим, это помогло А.Т.Твардовскому в шестидесятые
годы «пробить» издание девятитомного собрания сочинений И.А.Бунина. Как
не издать писателя, мастерством которого восхищался великий пролетарс
кий писатель Горький!
Злая ирония судьбы Ц Бунин возвращался на родину, к русскому читателю, б
лагодаря тому, кого он язвительно высмеивал в своих эмигрантских заметк
ах: «О Горьком, как ни удивительно, до сих пор никто не имеет точного предс
тавления. Сказочна вообще судьба этого человека. Вот уже целых 35 лет миров
ой славы, совершенно беспримерной по незаслуженности, основанной на без
мерно счастливом для ее носителя стечении обстоятельств, Ц например, п
олной неосведомленности публики в его биографии. Конечно, талант, но вот
до сих пор не нашлось никого, кто сказал бы наконец здраво и смело о том, чт
о такое и какого рода этот талант, создавший, например, такую вещь, как «Пе
сня о Соколе», Ц песня о том, как «высоко в горы вполз уж и лег там», а затем,
ничуть не будучи от природы смертоносным гадом, все-таки ухитрился ужал
ить за что-то сокола, тоже почему-то оказавшегося в этих горах».
Эти безусловно в чем-то критически верные, но в то же время удивительно нр
авственно несправедливые слова о Горьком Бунин опубликовал
в газете «Иллюстрированная Россия» в 1930 году. До этого заметки о Горьком б
ыли прочитаны им вслух в собрании русской эмиграции.
Они прежде всего доказывают, что Бунин читал Горького куда менее внимате
льно, чем Горький Ц Бунина. Уж не жалил Сокола. Сокол бросился со скалы в п
ропасть. Ругать исключительно аллегорическую вещь за реалистическую н
еточность Ц все равно что критиковать баснописца: зачем у него животные
говорят человеческом языком? Другое дело, что в «Песне о Соколе», одном из
самых ранних произведений Горького (впервые напечатанном в «Самарской
газете» под названием «В Черноморье» и с подзаголовком «Песня» в 1892 году,
за шесть лет до выхода книги «Очерки и рассказы»), было много романтическ
и преувеличенного, даже безвкусного. С высоты требовательного художест
венного вкуса Бунина эта вещь действительно выглядела ужасной. Но разве
Бунин не знал ее прежде? Когда издавался вместе с Горьким, Куприным, Андре
евым? Когда печатался в сборниках «Знания», изрядно потрудившись в прови
нциальной периодике и зная, чего стоит журналистский хлеб, который и зар
абатывал Горький, печатаясь в «Самарской газете» в самых разнообразных
жанрах, от «Песни» до фельетонов?
Бунин был прав объективно. Но по-человечески был несправедлив. А главное,
именно в это время оба они, Бунин и Горький, стали претендентами на Нобеле
вскую премию. И конечно, с точки зрения мировой известности и влияния Ива
н Бунин серьезно уступал Горькому. Почему именно в это время Бунин «вдру
г» вспомнил о несчастном гордом Соколе и трусливом Уже? Почему спустя по
чти сорок лет, не помня даже толком сюжета этой ранней вещи Горького и не у
досужившись ее перечитать, набрасывается на нее с критикой?
В январе 1932 года, когда до присуждения Нобелевской премии Бунину оставало
сь примерно полтора года, он вновь выступает против Горького в самой вли
ятельной парижской эмигрантской газете Ц «Последние новости». На этот
раз объектом его насмешек становится самая знаменитая на Западе вещь Го
рького Ц пьеса «На дне». Бунин язвительно описывает первое представлен
ие «На дне» в Московском Художественном театре, после которого Горький з
акатил грандиозный ужин в ресторане. И вновь Ц Горький нелеп, смешон, неп
риятен.
Оба эти выступления стали, конечно, известны Горькому, который и в СССР, и
в Сорренто следил за эмигрантской печатью. «Жутко и нелепо настроен Иван
Алексеев (Иван Алексеевич Бунин. Ц П.Б.), Ц пишет он в это время
А.Н.Тихонову, Ц злопыхательство его все возрастает, и Ц странное дело!
Ц мне кажется, что его мания величия Ц болезнь искусственная, самовнуш
енная, выдумана им для самосохранения».
Если не считать отдельных упоминаний Бунина в связи с горьковской крити
кой «белоэмиграции» в целом, Горький публично не отвечал на грубые наско
ки Бунина, продолжая говорить о его мастерстве и восхищаясь им как живым
классиком. Но в блокноте он сделал запись:
«Читал «Заметки» Бунина и вспомнил тетку Надежду, вторую жену дяди моего
Михаила Каширина. Дядя и его работник били бондаря, который, работая в кра
сильне, пролил синюю «кубовую» краску. Из дома на шум вышла тетка и, схвати
в кол, которым подпирали «сушильные» доски, побежала, крича:
Ц Нуте-ко, постойте-ко, дайте-ко я его…
На Бунина тетка Надежда ничем не похожа была, Ц огромная, грудастая, необ
ъятные бедра и толстейшие ножищи. Рожа большая, круглая, туго обтянута ры
жеватой, сафьяновой кожей, в середине рожи Ц маленькие синеватые глазки
, синеватые того цвета огоньков, который бывает на углях, очень ядовитые г
лазки, а под ними едва заметный, расплывшийся нос и тонкогубый рот длинны
й, полный мелких зубов. Голос у нее был пронзительно высокий, и я еще тепер
ь слышу ее куриное квохтанье:
Ц Ко-ко-ко-ко…»
Горький не опубликовал этого, но внутренне он отомстил Бунину как художн
ик художнику, на что справедливо указала исследователь Горького Н.Н.Прим
очкина. Если бы Бунин прочитал это, он не мог бы не оценить меткости и выра
зительности этого эпизода. Зачем Горький записал это в блокнот? Возможно
, только затем, чтобы сказать самому себе: если надо, если потребуется, я мо
гу «отхлестать» Бунина не менее зло и язвительно, чем он меня. Но, повторяе
м, публично он этого не сделал.
Перипетии присуждения Бунину Нобелевской премии (и соответственно неп
рисуждения Горькому, Шмелеву и Мережковскому Ц конкурентам Бунина) не и
меют прямого отношения к теме духовной судьбы Горького. Все же в жизни Го
рького это событие сыграло значительную роль. Судя по воспоминаниям Нин
ы Берберовой, Горький на премию некоторое время рассчитывал, и его возвр
ащение в СССР отчасти было связано с тем, что расчеты эти не оправдались.

В самой эмиграции присуждение Нобелевской премии Бунину было восприня
то неоднозначно. Так, Марина Цветаева, которая никогда не любила прозу Го
рького, как он не любил ее, по его словам, «истерические» стихи, писала в св
язи с этим: «Премия Нобеля. 26-го буду сидеть на эстраде и чествовать Бунина
. Уклониться Ц изъявить протест. Я не протестую, я только не согласна, ибо
несравненно больше Бунина: и больше, и человечнее, и своеобразнее, и нужне
е Ц Горький. Горький Ц эпоха, а Бунин Ц конец эпохи. Но Ц так как это поли
тика, так как король Швеции не может нацепить ордена коммунисту Горькому
… Впрочем, третий кандидат был Мережковский, и он также несомненно больш
е заслуживает Нобеля, чем Бунин, ибо если Горький Ц эпоха, а Бунин Ц коне
ц эпохи, то Мережковский Ц эпоха конца эпохи, и влияние его в Р
оссии и за границей несоизмеримо с Буниным, у которого никакого,
вчистую, влияния ни там, ни здесь не было. А «Посл<едние> новости», срав
нивавшие его стиль с толстовским (точно дело в «стиле», т.е. пере
Игра сл
ов у Цветаевой: «стиль», «стило», «перо», то есть то, чем пишешь.
, которым пишешь), сравнивая в ущерб Толстому, Ц просто п
озорны. Обо всем этом, конечно, приходится молчать».
Справедливости ради необходимо сказать, что Нобелевская премия была ку
да нужнее Бунину, чем Горькому. (Вопрос о Мережковском Ц сложнее. В какой
степени Мережковского можно считать художником, а в какой Ц философом?
Нобелевская премия вручается все же за литературу.) Горький имел выбор: о
статься за границей, порвав с коммунистами, или уехать в СССР. До самого по
следнего момента, то есть до отъезда в СССР в 1933 году, он колебался в этом вы
боре, да и с 1928 по 1933 год фактически жил «на два дома», зиму и осень проводя в С
орренто.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40