Для этого он опять-т
аки «схитрил» и прибег к иносказанию Ц к мифу о Сизифе. Между «Человеком
» Горького и «Мифом о Сизифе» Камю есть буквальные и просто поразительны
е переклички, причем, скорее всего, невольные, ибо нет сведений, что Камю ч
итал горьковского «Человека».
Сизиф, наказанный богами тем, что вечно обречен катить в гору камень, срав
нивается у Камю с Человеком, который тоже наказан Богом за свое своеволи
е, за попытку создания собственной человеческой культуры, не санкционир
ованной Богом. Его «камень» Ц это вечное постижение собственной «existence», «
сущности», в эпоху, когда «Бог умер», и Человеку нет иного оправдания, кром
е как в самом себе. Вспомним горьковское: «Всё Ц в Человеке, всё Ц для Чел
овека!» Если не воспринимать эти слова как бравурный девиз, то обнажится
их страшный смысл: если все оправдание только в Человеке, а он смертен, зна
чит, жизнь бессмысленна? Да, отвечает Камю, жизнь бессмысленна, но в том-то
и заключено высшее достоинство Человека и его вызов богам, что он может ж
ить и творить, сознавая бессмысленность жизни.
То, что Камю понимал как трагическую проблему, которая не может иметь реш
ения, ибо Сизиф вечно обречен катить камень в гору, в поэме Горького предс
тавало апофеозом гордого человека, который не просто один во Вселенной,
«на маленьком куске земли, несущемся с неуловимой быстротою куда-то в гл
убь безмерного пространства», не просто «мужественно движетсяЦ впере
д! иЦ выше!» (вспомним Сизифа), но и обязательно придет «к победам над всем
и тайнами земли и неба».
Однако в конце собственной поэмы Горький противоречит себе, так как объя
вляет, что «Человеку нет конца пути». Но если конца пути нет, то и побед над
всеми тайнами земли и неба не будет, и надо либо признавать быт
ие Божье и непостижимость Его для Человека, как сделал это праведный Иов,
либо уходить, как Камю, в разумный стоицизм: Бога нет, и жизнь бессмысленна
, но, по крайней мере, я, осознающий это, не сходящий от этого с ума и даже спо
собный творить, пока существую.
Если бы Леонид Андреев дожил до открытий французских экзистенциалисто
в Ц Габриеля Марселя, Альбера Камю, Жана Поля Сартра и других, чье творчес
тво Андреев, как и Горький, во многом предвосхитил, возможно, его мятущийс
я ум нашел бы какую-то опору. Но в начале века он мог опираться только на ре
лигиозные искания Льва Толстого, которые, как мы знаем, привели его к атеи
зму и нигилизму, а также на мыслительные и духовные поиски своего друга
Ц Горького.
Вот почему он с жадностью прочитал в первом сборнике «Знания» «Человека
» Горького и немедленно пылко и сочувственно отреагировал.
Это сочувствие тем более трогательно, что, во-первых, на «Человека» обруш
ились практически все, а во-вторых, в поэме была не просто полемика со взг
лядами Андреева на Человека и Смерть, но и прозрачное отрицание Андреева
как возможного соратника Горького.
Поэма «Человек» ошеломила даже благоволящего к Горькому В.Г.Короленко. Ч
уткий художник, защитник униженных и оскорбленных, Короленко почувство
вал в философии Горького страшный разрыв между новым гуманизмом и челов
ечностью. Это было уже и в ранних рассказах Горького, и особенно в пьесе «Н
а дне», но там ответственность за свои речи брали на себя персонажи, а здес
ь?
Короленко впервые (Толстой почувствовал это раньше, познакомившись с «Н
а дне») понял, что Горький не просто писатель-романтик, а новый философски
й и, если угодно, религиозный лидер.
«Подлинный Человек, Ц писал он в «Русском богатстве», Ц не противостои
т человеку и человечеству, а состоит «из порывов мысли, из кипения чувств
а, из миллиардов стремлений, сливающихся в безграничный океан и создающи
х в совокупности представление о величии всё совершенствующ
ейся человеческой природы».
«Человек» г-на Горького, насколько можно разглядеть его черты, Ц есть им
енно человек ницшеанский: он идет «свободный, гордый, далеко вперед
и людей (значит Ц не с ними?) и выше жизни (даже самой жизни
?), один, среди загадок бытия…» И мы чувствуем, что это «величани
е», но не величие. Великий человек Гёте, как Антей, почерпает силу в общени
и с родной стихией человечества; ницшеанский «Человек» г-на Горького пр
езирает ее даже тогда, когда собирается облагодетельствовать. Первый Ц
сама жизнь, второй Ц только фантом».
Отрицательно принял «Человека» и художник М.В.Нестеров. Он писал своему
другу А.А.Турыгину: «"Человек" предназначается для руководства грядущим
поколениям, как «гимн» мысли. Вещь написана в патетическом стиле, красив
о, довольно холодно, с определенным намерением принести к подножью мысли
чувства всяческие Ц религиозные, чувство любви и проч. И это делает Горь
кий, недавно проповедовавший преобладание чувства над мыслью, всею жизн
ью доказавший, что он раб «чувства»…» И ему же Нестеров писал чуть позже о
Горьком: «Дилетант-философ в восхвалении своем мысли позабыл, что все лу
чшее, созданное им, создано при вдохновенном гармоническом сочетании
мысли и чувства».
Резко отозвался о «Человеке» Лев Толстой. К тому же это был публичный отз
ыв, напечатанный в газете «Русь». «Упадок это, Ц сказал корреспонденту г
азеты Лев Толстой, Ц самый настоящий упадок; начал учительствовать, и эт
о смешно…» В разговоре с тем же корреспондентом Толстой говорил: «Челове
к не может и не смеет переделывать того, что создает жизнь; это бессмыслен
но Ц пытаться исправлять природу, бессмысленно…»
24 июля 1904 года А.Б.Гольденвейзер записал в дневнике: «Говорили о Горьком и о
его слабом «Человеке». Л.Н. рассказал, что нынче, гуляя, встретил на шоссе п
рохожего, оказавшегося довольно развитым рабочим. Л.Н. сказал: "Его миросо
зерцание вполне совпадает с так называемым ницшеанством и культом личн
ости Горького. Это, очевидно, такой дух времени…"»
Но, пожалуй, самый язвительный отклик о поэме принадлежал А.П.Чехову. Он пи
сал А.В.Амфитеатрову: «Сегодня читал «Сборник», изд. «Знания», между прочи
м горьковского «Человека», очень напомнившего мне проповедь молодого п
опа, безбородого, говорящего басом на о …»
Отношение критики к «Человеку» тоже было скорее отрицательным. Известн
ый критик «Нового времени» В.П.Буренин писал о поэме в развязном тоне: «"Че
ловек" Горького Ц не «услужающий» из трактира, а «человек до того особен
ный», что наш сочинитель воспевает его "размеренной прозой". Создавая сво
ю «курьезную пииму», Ц продолжал издеваться Буренин, Ц Горький руково
дствовался «образцами «словесности», переданными ему его первым наста
вником в литературе, кажется, из поваров». Это был прямой намек на повара С
мурого с парохода «Добрый», где посудником служил Алеша Пешков. О конце Г
орького как художника писала Зинаида Гиппиус. Впрочем, защищать его пыта
лись А.В.Амфитеатров и В. В. Стасов.
Но самого высокого отзыва о «Человеке» Горький удостоился от Леонида Ан
дреева. Это было письмо истинного друга, поклонника не только таланта, а в
сей личности Горького.
«Милый Алексей! Ц писал он Горькому из Ялты в апреле 1904 года. Ц <…> Прочел я
«Человека», и вот что в нем поразило меня. Все мы пишем о «труде и честност
и», ругаем сытое мещанство, гнушаемся подлыми мелочами жизни, и все это на
зывается «литературой». Написавши вещь, мы снимаем актерский костюм, в к
отором декламировали, и становимся всем тем, что так горячо ругали. И в тво
ем «Человеке» не художественная его сторона поразила меня Ц у тебя есть
вещи сильнее, Ц а то, что он при всей своей возвышенности передает тольк
о обычное состояние твоей души. Обычное Ц это стра
шно сказать. То, что в других устах было бы громким словом, пожеланием, над
еждою, Ц у тебя лишь точное и прямое выражение обычно существующего. И эт
о делает тебя таким особенным, таким единственным и загадочным, а в частн
ости для меня таким дорогим и незаменимым. Если б ты разлюбил меня, ушел бы
от меня с своей душою, это было бы непоправимым изъяном для моей личной жи
зни Ц но только личной. Не любится, так и не любится Ц что же поделаешь. Но
если бы ты изменился, перешел к нам, невольно или вольно изменил бы себе Ц
это разворотило бы всю мою голову и сердце и извлекло бы оттуда таких гад
ов отчаяния, после которых жить не стоит».
Этим письмом пылкий Андреев подписал их дружбе смертный приговор, ибо са
м дал Горькому право относиться к себе не по-человечески, но как-то иначе.

Так оно и вышло… Примерно с 1906 года отношения Горького и Андреева начинаю
т непоправимо меняться.

На Капри

28 ноября 1906 года в Берлине после мучительной агонии от родовой горячки ско
нчалась первая жена Андреева Александра Михайловна (урожденная Велиго
рская), дальняя родственница Тараса Шевченко. Это был удивительной души
человек, ставший для Андреева и женой, и талантливым читателем-редактор
ом его рукописей. Умерла, разрешившись вторым сыном (первого звали Вадим),
Даней, Даниилом, будущим религиозным мыслителем, визионером, поэтом, кот
орого называют «русским Данте», «русским Сведенборгом».
Крестным отцом Даниила был Максим Горький. Но затем пути крестного и кре
стника решительно разойдутся: Горький станет великим «пролетарским пи
сателем», «основоположником социалистического реализма», Даниил Леони
дович, отслужив в Красной Армии, окажется во владимирской тюрьме, где буд
ет сидеть до самой смерти Сталина и где придет к нему видение «Розы мира» (
название его знаменитого поэтического трактата).
Не в состоянии управляться с малолетним сыном, Андреев отправил Даню в М
оскву, к бабушке по матери, урожденной Шевченко. И впоследствии, когда Анд
реев с новой женой, Анной Ильиничной, Вадимом и новыми детьми, Верой, Савво
й и Валентином, стали жить в Финляндии, Даниил оставался в Москве, где его
застигла революция.
О том, насколько мучительно переживал Андреев смерть «дамы Шуры» (как шу
тливо называл ее Горький, и ей нравилось это прозвище), можно судить по его
письму от 23 ноября 1906 года, за два дня до кончины его жены:
«Милый Алексей! Положение очень плохое. После операции на 4-й день явилась
было у врачей надежда, но не успели обрадоваться Ц как снова жестокий оз
ноб и температура 41,2. Три дня держалась только ежечасными впрыскиваниями
кофеина, сердце отказывалось работать, а вчера доктора сказали, что наде
жды в сущности никакой и нужно быть готовым. Вообще последние двое суток
с часу на час ждали конца. А сегодня утром Ц неожиданно хороший пульс, и т
ак весь день, и снова надежда, а перед тем чувствовалось так, как будто она
уже умерла. И уже священник у нее был, по ее желанию, приобщили. Но к вечеру с
егодня температура поднялась, и начались сильные боли в боку, от которых
она кричит, и гнилостный запах изо рта. Очевидно, заражение проникло в лег
кие, и там образовался гнойник. Если выздоровеет, то весьма вероятен тубе
ркулез. Но это-то не так страшно, только бы выздоровела.
Сейчас, ночью, несмотря на морфий, спит очень плохо, стонет, задыхается, ра
зговаривает во сне или в бреду. Иногда говорит смешные вещи.
И мальчишка (Даниил. Ц П.Б.) был очень крепкий, а теперь заброше
нный, с голоду превратился в какое-то подобие скелета с очень серьезным в
зглядом.
И временами ошалеваешь ото всего этого. Третьего дня я все смутно искал к
акого-то угла или мешка, куда бы засунуть голову, Ц все в ушах стоят крики
и стоны. Но вообще-то я держусь и постараюсь продержаться. Ведь ты знаешь,
она действительно очень помогала мне в работе.
До свидания. Поцелуй от меня Марию Федоровну.
Твой Леонид
Не удивляйся ее желанию приобщиться, она и всегда была в сущности религи
озной. Только поп-то настоящий уехал в Россию, а явился вместо него какой-
то немецкий поп, не знающий ни слова по-русски. Служит по-славянски, то ест
ь читает, но, видимо, ничего не понимает. И Шуре, напрягаясь, пришлось приис
кивать немецкие слова. 32 дня непрерывных мучений!»
В декабре 1906 года Андреев вместе со старшим сыном Вадимом приехал на Капр
и к Горькому.
Но прежде надо представить себе положение Горького в Италии. Его америка
нская поездка фактически сорвалась и сопровождалась постоянным сканда
лом: его с М.Ф.Андреевой, как невенчанных, отказались пустить в какую-либо
гостиницу, даже самую захудалую.
Впрочем, поначалу Горький даже был восхищен Америкой, особенно Нью-Йорк
ом, по распространенной ошибке всякого вновь приезжего путая всю Америк
у с Нью-Йорком, и даже не со всем Нью-Йорком, а с Манхеттеном. «Вот, Леонид, гд
е нужно тебе побывать, Ц уверяю тебя. Это такая удивительная фантазия из
камня, стекла, железа, фантазия, которую создали безумные великаны, уроды,
тоскующие о красоте, мятежные души, полные дикой энергии. Все эти Берлины,
Парижи и прочие «большие» города Ц пустяки по сравнению с Нью-Йорком. Со
циализм должен впервые реализоваться здесь…»
Через несколько дней он уже изменил свое отношение к стране и писал Андр
ееву:
«Мой друг, Америка изумительно-нелепая страна, и в этом отношении она инт
ересна до сумасшествия. Я рад, что попал сюда, ибо и в мусорной яме встреча
ются перлы. Например, серебряные ложки, выплеснутые кухаркой вместе с по
моями.
Америка Ц мусорная яма Европы. <…>
Я здесь все видел Ц М.Твена, Гарвардский университет, миллионеров, Гидди
нгса и Марка Хаша
Франклин Гиддингс Ц американский социолог. Эдвин Маркхэм (Горький
ошибочно называет его Марком Хашем) Ц американский поэт.
, социалистов и полевых мышей. А Ниагару Ц не видал. И не увижу. Не хоч
у Ниагары.
Лучше всего здесь собаки, две собаки Ц Нестор и Деори. Затем Ц бабочки. У
дивительные бабочки! Пауки хорошо. И Ц индейцы. Не увидав индейца, нельзя
понять цивилизацию и нельзя почувствовать к ней надлежащего по силе пре
зрения. Негр тоже слабо переносит цивилизацию, но негр любит сладкое. Он м
ожет служить швейцаром. Индеец ничего не может. Он просто приходит в горо
д, молча, некоторое время смотрит на цивилизацию, курит, плюет и молча исче
зает. Так он живет, и когда наступит час его смерти, он тоже плюется, индеец!

Еще хороши в Америке профессора и особенно психологи. Из всех дураков, ко
торые потому именно глупы, что считают себя умными, эти самые совершенны
е. Можно ездить в Америку для того только, чтобы побеседовать с профессор
ом психологии. В грустный час ты сядешь на пароход и, проболтавшись шесть
дней в океане, вылезаешь в Америке. Подходит профессор и, не предлагая пон
ести твой чемодан, Ц что он, вероятно, мог бы сделать артистически, спраш
ивает, заглядывая своим левым глазом в свою же правую ноздрю:
Ц Полагаете ли вы, сэр, что душа бессмертна?
И если ты не умрешь со смеха, спрашивает еще:
Ц Разумна ли она, сэр?
Иногда кожа на спине лопается от смеха.
Интересна здесь проституция и религия. Религия Ц предмет комфорта. К по
пу приходит один из верующих и говорит:
Ц Я слушал вас три года, сэр, и вы меня вполне удовлетворяли. Я люблю, чтобы
мне говорили в церкви о небе, ангелах, будущей жизни на небесах, о мирном и
кротком. Но, сэр, последнее время в ваших речах звучит недовольство жизнь
ю. Это не годится для меня. В церкви я хочу найти отдых… Я Ц бизнесмен Ц че
ловек дела, мне необходим отдых. И поэтому вы сделаете очень хорошо, сэр, е
сли перестанете говорить о… трудном в жизни…или уйдете из церкви…
Поп делает так или эдак, и все идет своим порядком».
Судя по этим письмам, а также по очерку «Город Желтого Дьявола», посвящен
ному Нью-Йорку, Горький был не слишком доволен американской поездкой.
1 апреля 1906 года его и М.Ф.Андрееву буквально выставили на улицу из отеля «Б
ельклер» и не приняли ни в какой другой. Сперва Горький со своей гражданс
кой женой был вынужден поселиться в клубе молодых писателей на 5-й авеню,
а затем их любезно приютили в своем доме Престони и Джон Мартины.
По этому поводу Горький написал возмущенное письмо в «Times»: «Моя жена Ц эт
о моя жена, жена М.Горького. И она, как и я Ц мы оба считаем ниже своего дост
оинства вступать в какие-то объяснения по этому поводу. Каждый, разумеет
ся, имеет право говорить и думать о нас все, что ему угодно, а за нами остает
ся наше человеческое право Ц игнорировать сплетни. Лучшие люди всех стр
ан будут с нами».
Совсем иной прием ждал Горького в Италии. Там его знали задолго до приезд
а. Его произведениями увлекалась молодежь, его творчество изучали в Римс
ком университете. И потому, когда пароход «Принцесса Ирэн» с Горьким и М.Ф.
Андреевой на борту 13 октября подошел к причалу неаполитанского порта, на
борт его ринулись журналисты. Корреспондент местной газеты Томмазо Вен
тура по-русски произнес приветствие от имени неаполитанцев великому пи
сателю Максиму Горькому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40