В свою очередь Андре
ев нуждается в Горьком и в качестве душевной опоры, и в качестве объекта д
ля своих провокаций. Провоцировать такого же провокатора, как ты сам, неи
нтересно да и бессмысленно. Психологическая искра высекается, когда объ
ект сопротивляется твоим провокациям.
Например: Горький Ц поклонник книги, страстно влюбленный в литературу.
Следовательно, Андреев должен «ужалить» его в это «место».
«Читать Л.Н. не любил и, сам являясь делателем книги Ц творцом чуда, Ц отн
осился к старым книгам недоверчиво и небрежно.
Ц Для тебя книга Ц фетиш, как для дикаря, Ц говорил он мне. Ц Это потому,
что ты не протирал своих штанов на скамьях гимназии, не соприкасался нау
ке университетской. А для меня «Илиада», Пушкин и все прочее замусолено с
люною учителей, проституировано геморроидальными чиновниками. «Горе о
т ума» Ц скучно так же, как задачник Евтушевского. «Капитанская дочка» н
адоела, как барышня с Тверского бульвара. <…> Однажды я читал газетную стат
ью о Дон Кихоте и вдруг с ужасом вижу, что Дон Кихот Ц знакомый мне старич
ок, управляющий казенной палатой, у него хронический насморк и любовница
, девушка из кондитерской, он называл ее Ц Милли, а в действительности Ц
на бульварах Ц ее звали Сонька Пузырь…»
Провокация тут очевидна. Для Горького русская и мировая литератураЦ эт
о незыблемая система ценностей. Да и Андреев, конечно, не верит в то, что го
ворит. На самом деле он видел в русской литературе ее «вселенский» смысл,
обожал Достоевского и был как писатель зависим от него.
Но его «женская» природа возмущена «мужской» объективной любовью Горь
кого к Литературе, где писатель Андреев вместе с остальными писателями,
как единица, значит очень мало, а пожалуй, и не значит вообще ничего в отде
льности от общемировой системы ценностей. Это все равно что любить Красо
ту, не замечая живущей рядом красивой женщины. Уже в период разрыва отнош
ений с Горьким в статье "Летопись"
«Летопись»Ц журнал, издававшийся Горьким
с 1915 по 1917 год.
Горького и мемуары Шаляпина» Андреев выскажет свою обиду открове
нно:
«Любя литературу как нечто отвлеченно-прекрасное и безгрешное, Горький
не сумел внушить своей аудитории и своим последователям любви к литерат
орам, Ц к живой, грешной, как все живое, и все же прекрасной литературе. Всю
жизнь смотря одним глазом (хотя бы и попеременно, но никогда двумя сразу),
Горький кончил тем, что установил одноглазие как догмат».
Несправедливость обвинительных слов Андреева в отношении Горького оче
видна. Никто из русских писателей никогда не сделал столько именно для ж
ивых, конкретных литераторов, сколько сделал Горький. И ни один писатель
так не умел ценить «чужое», как он. Но по-человечески Андреева можно понят
ь. Ведь совсем недавно Горький не захотел вникнуть в его проблемы, не поже
лал прислушаться к его голосу. И сразу забыты и горьковский искренний во
сторг от «Баргамота и Гараськи», и от первой книги Андреева в «Знании», и м
ногое другое.
Интересно, что мотив «одноглазия» Горького в несколько ином виде затем п
оявится в дневниковой записи Блока от 22 декабря 1920 года: «Гумилев и Горький
. Их сходства: волевое; ненависть к Фету и Полонскому Ц по-разному, разуме
ется. Как они друг друга ни не любят, у них есть общее. Оба не ведают о т
рагедии Ц о двух правдах. Оба (северо) Ц восточные».
Эти строки возникли год спустя после того, как Блок, по просьбе Горького, н
аписал свои воспоминания об Андрееве. В этих воспоминаниях он выделил ва
жную характерную черту не только андреевского творчества, но и личности
Андреева Ц постоянное чувство хаоса в себе. Таким образом, Горький, как о
н предстает в дневниковой записи 1920 года, и Андреев, как видит его Блок в ме
муарном очерке 1919 года, стоят в отношении друг друга на разных полюсах. В то
м же очерке Блок сочувственно цитирует отзыв Андрея Белого о пьесе Андре
ева «Жизнь Человека», которая была антитезой ранней поэмы Горького «Чел
овек». Белый услышал в пьесе «рыдающее отчаянье». «Это Ц правда, Ц писал
Блок, распространяя творческую характеристику Белого на личность Андр
еева, Ц рыдающее отчаянье вырывалось из груди Леонида Андреева, и некот
орые из нас были ему за это бесконечно благодарны».
Кто «некоторые»? По-видимому, писатели из круга символистов, которые цен
или Андреева. И уж точно не «волевой» Горький. Ему «рыдающее отчаянье» Ан
дреева как раз не нравилось, так как он всерьез переживал за разум и психи
ку своего друга.
«Я думаю, что хорошо чувствовал Л.Андреева: точнее говоря Ц видел, как он
ходит по той тропинке, которая повисла над обрывом в трясину безумия, над
пропастью, куда заглядывая, зрение разума угасает.
Велика была сила его фантазии, но Ц несмотря на непрерывно и туго натяну
тое внимание к оскорбительной тайне смерти, он ничего не мог представить
себе по ту сторону ее, ничего величественного или утешительного, Ц он бы
л все-таки слишком реалист для того, чтобы выдумать утешение себе, хотя и
желал его.
Это его хождение по тропе над пустотой и разъединяло нас всего более. Я пе
режил настроение Леонида давно уже, и, по естественной гордости человечь
ей, мне стало органически противно и оскорбительно мыслить о смерти».
Это волевой, «мужской» взгляд.
В свою очередь Андреев хорошо чувствовал женскую логику.
«Однажды я рассказал ему о женщине, которая до такой степени гордилась с
воей «честной» жизнью, так была озабочена убедить всех и каждого в своей
неприступности, что все окружающие ее, издыхая от тоски, или стремглав бе
жали прочь от сего образца добродетели, или же ненавидели ее до судорог.

Андреев слушал, смеялся и вдруг сказал:
Ц Я Ц женщина честная, мне не к чему ногти чистить Ц так?
Этими словами он почти совершенно точно определил характер и даже привы
чки человека, о котором я говорил, Ц женщина была небрежна к себе. Я сказа
л ему это, он очень обрадовался и детски искренно стал хвастаться:
Ц Я, брат, иногда сам удивляюсь, до чего ловко и метко умею двумя, тремя сло
вами поймать самое существо факта или характера».

Революция и эмиграция

В начале 1905 года Андреев предоставил свою московскую квартиру для заседа
ния большевистской фракции ЦК РСДРП. В донесении в департамент полиции с
ообщалось, что 9 февраля состоялось собрание «главных деятелей Российск
ой социал-демократической рабочей партии для выработки программы по во
просу о революционизировании народных масс». Вместе с участниками засе
дания хозяин квартиры был арестован и отправлен в Таганскую тюрьму. Посл
е освобождения под залог за ним было установлено наблюдение полиции, кот
орое велось до его отъезда в Берлин.
Настроение Андреева после освобождения было более чем оптимистическим
. «Воспоминание о тюрьме, Ц писал он Горькому, Ц будет для меня одним из с
амых милых и светлых Ц в ней я чувствовал себя человеком». Пребывание в т
юрьме он назвал «увеселительной поездкой».
Полностью свое жизненное кредо Андреев излагает в письме к Вересаеву: «К
то я? До каких неведомых и страшных границ дойдет мое отрицание? Вечное «н
ет» Ц сменится ли оно хоть каким-нибудь «да»? И правда ли, что «бунтом жит
ь нельзя»?
Не знаю. Не знаю. Но бывает скверно. Смысл, смысл жизни Ц где он? Бога я не пр
иму, пока не одурею, да и скучно Ц вертеться, чтобы снова вернуться на то ж
е место. Человек? Конечно, и красиво, и гордо, и внушительно Ц но конец где?
Стремление ради стремления Ц так ведь это верхом можно поездить для вер
ховой езды, а искать, страдать для искания и страдания, без надежды на отве
т, на завершение, нелепо. А ответа нет, всякий ответ Ц ложь. Остается бунто
вать Ц пока бунтуется, да пить чай с абрикосовым вареньем».
«Быть может, все дело не в мысли, а в чувстве? Ц спрашивает он Вересаева.
Ц Последнее время я как-то особенно горячо люблю Россию Ц именно Росси
ю. Всю землю не люблю, а Россию люблю, и странно Ц точно ответ какой-то есть
в этой любви. А начнешь думать Ц снова пустота».
В апреле 1906 года Андреев переехал жить в Финляндию. Ее северная природа, ее
скалистые берега были сродни мрачной натуре Андреева. 8Ц 9 июня он присут
ствовал на съезде представителей финской революционной Красной гварди
и и выступил там против роспуска Государственной думы в России, призвав
к вооруженному восстанию. Однако жестокое подавление Свеаборгского во
сстания 17Ц 20 июля произвело перелом в сознании Андреева.
«Вскоре он уехал в Финляндию, Ц вспоминает Горький, Ц и хорошо сделал
Ц бессмысленная жестокость декабрьских событий раздавила бы его. В Фин
ляндии он вел себя политически активно, выступал на митинге, печатал в га
зетах Гельсингфорса резкие отзывы о политике монархистов, но настроени
е у него было подавленное, взгляд на будущее безнадежен. В Петербурге я по
лучил письмо от него; он писал между прочим: "У каждой лошади есть свои вро
жденные особенности, у наций Ц тоже. Есть лошади, которые со всех дорог св
орачивают в кабак, Ц наша родина свернула к точке, наиболее любезной ей,
и снова долго будет жить распивочно и на вынос"».
Революционная эйфория Андреева прошла быстро потому, что революцию он в
оспринимал слишком абстрактно. Вот он пишет Н.Д.Телешову в 1905 году из Берли
на, когда в Москве на баррикадах льется кровь: «Милый мой Митрич! <…> Что, бра
т, Москва-то? Для меня Ц это сон, и для тебя Ц тоже должно быть вроде сна. Жи
водерка Ули
ца Владимиро-Долгоруковская близ Тишинского рынка.
Ц и баррикады! Целыми часами переворачиваю в голове эти дикие ком
бинации и все не могу поверить, что это не литература, а действительность.
И хотя это было, но это Ц не действительность. Это сон жизни. Брат Павел оп
исывает мне сидение свое на Пресне под бомбами и бегство оттуда сквозь л
инию огня Ц какая же это, черт, действительность! <…> Знаешь, Митрич, самая л
учшая все же страна: Россия. Возлюбил я ее тут…»
Это важный момент! Известное русофильство Леонида Андреева, которое во в
ремя русско-германской войны привело его в стан «патриотов» и окончател
ьно поссорило с Горьким, началось с обиды на Германию и немцев за их отнош
ение к русской революции. Андреев возненавидел буржуазную Европу за то,
что она может позволить себе быть сытой и спокойной, когда в России льетс
я кровь. Об этом он очень выразительно писал Н.Д.Телешову: «Немец испорчен
дотла своим порядком. Как в их языке всё по порядку: подлежащие, сказуемые
… так и в голове, так и в жизни. Все они тут ненавидят русскую революцию, зам
алчивают ее Ц и прежде всего потому, что она Ц беспорядок».
Андреев страстно ругал не только немцев вообще, но и немецких социал-дем
ократов в частности: «…Хоть они и с.-д. и в этом звании очень себя уважают, н
о не менее уважают они и шуцмана, который позволяет им быть с.-д.-тами, и всю
ду эту махинацию, при которой все в таком порядке: налево Ц социал-демокр
аты, направо Ц консерваторы. И попробуй его посадить направо Ц он сразу
ошалеет и позабудет, что ему хочется. И дай ему свободы не на 10 пфеннигов, а
на марку, Ц он сперва растеряется, потом отсчитает себе сколько нужно, а
остальное отдаст шуцману».
О своих германофобских настроениях Андреев объявил и в письме Горькому,
и это был один из тех случаев, когда его голос, обращенный к «старшему брат
у», звучал энергично и уверенно.
«Если хочешь особенно полюбить Россию, приезжай на время сюда, в Германи
ю. Конечно, есть и здесь люди свободной мысли и чувства, но их не видно Ц а т
о, что видно, что тысячами голосов кричит в своих газетах, торчит в кофейня
х, хохочет в театрах и сбегается смотреть на проходящих солдат, всё это чи
стенькое, самодовольное, обожествляющее порядок и шуцмана, до тошноты вл
юбленное в своего kaiser'a, Ц все это омерзительно. На всю Германию, с ее сотням
и газет, есть четыре-пять органов, сочувствующих русской революции. Но их
и читают только люди партий. А все остальное, либеральное, консервативно
е Ц ненавидит революцию. Что они пишут! «Новое время» Ц единственный ис
точник их мудрости. Сволочи!»
Вообще в письмах из Берлина Андреев едва ли не впервые резко и откровенн
о выказал Горькому свой собственный «ндрав», не задумываясь о том, как эт
о будет воспринято «старшим братом». И сразу произошел надлом в их отнош
ениях. Если еще в марте 1905 года Андреев писал из Москвы: «Как я люблю тебя, Ма
ксим Горький!» Ц то уже в марте 1906 года Андреев тревожно намекает в письме
на «странный характер» их отношений «за последнее время», на что Горький
отвечает:
«Что Савва (герой одноименной пьесы Андреева. Ц П.Б.) похож на м
еня Ц сие не суть важно, но что наши отношения «по причинам совершенно не
понятным для тебя изменились» Ц это важно. И Ц печально.
Расходиться нам Ц не следует, ибо оба мы друг для друга можем быть весьма
полезны Ц не говоря о приятном. Почему изменились твои отношения ко мне
Ц не ведаю, а за себя могу, по правде, сказать вот что: сумма моих отношений
к тебе есть нечто твердое и определенное, эта сумма не изменяется ни коли
чественно, ни качественно, она лишь перемещается внутри моего «я» Ц пон
ятно?
Живя жизнью более разнообразной, чем ты, я постоянно и без устали занят по
глощением «впечатлений бытия» самых резко разнообразных, порою обилие
этих впечатлений массой своей отодвигает прежде сложившиеся в глубь ду
ши Ц но не изменяет созданного по существу. Это очень просто. Вот и всё, чт
о я могу сказать тебе об "отношениях"».

Начало вражды

Это было началом серьезного расхождения Горького и Андреева. Бывали меж
ду ними и раньше разрывы и даже крупные ссоры, длиною в полгода, но теперь
было не то. Теперь никакого «разрыва», собственно, и не было. Началось худш
ее Ц неуклонное охлаждение в их отношениях. И виноват в этом охлаждении
в большей степени был Горький. Увлеченный новой для него религией, религ
ией социализма, он фактически потерял единственного друга.
Все начиналось незаметно. Андреев каким-то шестым чувством, а может быть,
просто по сведениям, поступающим ему о жизни Горького, о его новых умонас
троениях, вдруг стал ощущать недостаток той самой энергетической «подп
итки» от Горького, в которой всегда нуждался как натура слабая, неуверен
ная.
«Милый Алексеюшка! Ц пишет он в марте 1903 года. Ц Что ты не отзовешься, черт
? Тошно на душе становится, когда ты молчишь. Вот что мне нужно. Я еду на днях
в Крым и очень хотел бы повидаться до отъезда с тобой».
Горький отозвался бодрой телеграммой: «Обожаю тебя. <…> Жму руку, обнимаю».

По-видимому, Андреев написал Горькому еще письмо или несколько, которые
нам неизвестны, где жаловался ему на что-то. Но вспомним девиз Горького: «
Правда выше жалости». А правда была в том, что Андреев с его метаниями начи
нал раздражать Горького.
«Прочитав твои письма, Ц отвечает он, Ц наполненные перечислением все
х существующих и разрушающих тебя болезней, стал с озлоблением ждать тел
еграммы твоей с извещением о смерти и подписью "Новопреставленный Леони
д"».
Это был хотя и дружеский, но обидный ответ. Вероятно, задело Андреева и то,
что посланный им Горькому в рукописи рассказ «Из глубины веков» Горький
похвалил скупо («недурная вещь»), но печатать его без серьезной правки не
посоветовал, что Андреев и сделал, то есть не печатал рассказ до 1908 года.
Именно в это время в первой книге сборника «Знания» за 1903 год (вышел в 1904 год
у) появляется программная вещь Горького Ц поэма или рассказ, написанный
ритмической прозой, под названием «Человек».
В шестидесятые-семидесятые годы двадцатого века ходил в диссидентских
кругах такой анекдот. Одного инакомыслящего решили принудительно поме
стить в психиатрическую лечебницу. Врач, просматривая арестованные у ег
о подопечного бумаги, натолкнулся на переписанную от руки поэму Горьког
о «Человек». Вероятно, эта вещь служила для инакомыслящего своего рода п
амяткой, как неуклонно идти к своей цели, не поддаваясь никаким искушени
ям. Прочитав листок, где имени Горького не было, врач решил, что эта поэма п
ринадлежит его пациенту, и с чистой совестью поставил такой диагноз: деп
рессивно-маниакальный психоз в острой форме, выраженный в маниях величи
я и преследования.
Как ни трагикомично это звучит, но поэму «Человек» вполне можно прочитат
ь такими глазами. В художественном смысле горьковская задача изначальн
о была обреченной: нельзя изобразить Человека. Человека вообще.

В двадцатые годы двадцатого века французский писатель-экзистенциалис
т Альбер Камю фактически повторил неудавшуюся попытку Горького изобра
зить Человека вообще, то есть человеческую сущность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40