Еще через несколько лет он свободно штудировал философов-идеалистов Ни
цше, Гартмана, Шопенгауэра и менее известных Каро, Сёлли. Причем, изучая, н
апример, Шопенгауэра, не ограничивался фетовским переводом работы «Мир
как воля и представление», но прочитывал и такой труд великого немецкого
пессимиста, который, как правило, мало кто может освоить: «О четверояком к
орне достаточного основания».
Этой книжной мудростью Пешков пропитался не меньше, чем пылью нижегород
ских улиц и волжскими далями, песнями дяди Якова и матерщиной дяди Михаи
ла, сказками бабушки и рассказами дедушки. И все это вместе, от первого быч
ьего мосла, подобранного на помойке, до первой прочитанной философской к
ниги, можно считать «университетами» Горького.

«Сын народа»

Пешков прибыл в Казань, как установил И.А.Груздев, летом или осенью 1884 года.
Судьба определенно преследовала его. Именно в этом году был принят новый
университетский устав, который, во-первых, существенно ограничивал вну
треннюю самостоятельность университетов, ликвидировав их и без того от
носительную автономию и подчиняя учебный процесс министерству в лице п
опечителей, а во-вторых, резко сокращал число принимаемых в университет
ы лиц из беднейших слоев населения (реалистов, семинаристов), а также евре
ев. Это вызвало студенческие волнения, которые закончились убийством ст
удентом министра народного просвещения.
Для Пешкова это означало: никаких шансов стать студентом. А как хотелось!
Так хотелось, что если б ему предложили: «Иди, учись, но за это по воскресен
ьям на Николаевской площади мы будем бить тебя палками», Ц Алексей Пешк
ов, «наверное, принял бы это условие».
Вот почему к студенческим волнениям и к добровольному отчислению студе
нтов он отнесся с недоумением. Как это так Ц тебе позволяют уч
иться, а ты отказываешься!
Вообще от повести «Мои университеты» остается впечатление, что к студен
там у Пешкова было сложное отношение. С грустью и недоумением взирал он н
а то, как безотчетно транжирятся деньги доброго Андрея Деренкова, как из
кассы берут все кому не лень. В итоге Деренков разорился, впал в долги, был
вынужден бежать из Казани в Сибирь. Мытарства этого «рыцаря революции» п
осле Октябрьского переворота описаны Горьким в письме к секретарю обко
ма Р.П.Эйхе 1936 года: «…В селе Лебедянке Анжеро-Судженского района, в доме кр
естьянина Лазарева, живет старик 78 лет Ц Андрей Степанович Деренков. Это
тот самый Андрей Деренков, который в 80-х годах в Казани организовал нелег
альную библиотеку, питавшую молодежь. Революционная роль этой библиоте
ки была весьма значительна. Кроме того, Деренков организовал булочную, и
она давала немалый доход, который употреблялся на обслуживание местных
студенческих кружков, помощь политссыльным и т. д. В этой булочной я работ
ал и дела ее хорошо знаю. В начале 90-х годов Деренков принужден был скрытьс
я из Казани в Сибирь. За время от 90-х годов до 28-го я с ним не переписывался, а
в 28 году он мне написал, что «раскулачен» Ц кажется, он крестьянствовал и
ли торговал, имея большую семью. Теперь он пишет мне: «Живу плохо, угнетает
меня титул «лишенец». У меня на руках больная дочь. Хотелось бы конец жизн
и прожить свободным гражданином. Нельзя ли снять с меня титул «лишенец»?
» Ц спрашивает он. С этим же вопросом я обращаюсь к Вам: если можно Ц возн
аградите человека за то хорошее, что он делал, за плохое его уже наказали…
»
Просьбе Горького вняли. Деренкову назначили пенсию, с которой он прожил
без малого до ста лет. Он скончался в 1953 году.
К тому же деньги для студентов Деренков зарабатывал каторжным трудом Ал
ексея, работавшего у него подручным пекаря и таскавшего пятипудовые меш
ки с мукой, чтобы замесить из нее тесто. Работал Алексей ночью, потому что
к утру студенты университета, а также духовной академии ждали свежих гор
ячих булочек и кренделей к чаю и кофе, которые доставлял им в обжигавшей р
уки корзине неутомимый Алексей.
Заодно в корзинку его подкладывали нелегальные книги, прокламации, а то
и любовные записочки. За передачу записочек предлагали деньги. Алексей и
х принципиально не брал.
Из письма к И.А.Груздеву о работе в булочной:
«Мое дело Ц превратить 4-5 мешков муки в тесто и оформить его для печения. 20
пудов муки, смешанных с водою, дают около 30 пуд<ов> теста. Тесто нужно хорошо
месить, а это делалось руками. Караваи печеного весового хлеба я нес в лав
ку Деренкова рано утром, часов в 6-7. Затем накладывал большую корзину булк
ами, розанами, сайками-подковками Ц 2Ц 2 1/5 пуда и нес ее за город на Арское п
оле в Родионовский институт, в духовную академию. <…> Одним словом, ежели н
е прибегать к поэзии, так дело очень просто: у меня не хватало времени в ба
ню сходить, я почти не мог читать, так где уж там пропагандой заниматься!»

«Работая от шести часов вечера почти до полудня, днем я спал и мог читать т
олько между работой, замесив тесто, ожидая, когда закиснет другое, и посад
ив хлебы в печь» («Мои университеты»). Подвальчик с печью, где работал Пешк
ов, был маленьким. Алексей собственноручно выдолбил нишу, чтобы не упира
лся в стену конец ухвата.
Пекарь оказался циником и сладострастником, падким на девиц. Очередную д
евицу, тринадцатую по счету, крестницу городового Никифорыча, что вызыва
ло его особую гордость, он приводил в подвал и услаждался с ней в сенях пря
мо на мешках с мукой, а когда было холодно, просил Алешу: «Выдь на полчасик
а!»
Алеша Пешков думал, наблюдая эту полуживотную жизнь: «И мне Ц так жить?!»

Поэтому, по крайней мере на словах, к людям иного сорта, в частности к студ
ентам, он относился как бы даже с пиететом.
«Часто мне казалось, что в словах студентов звучат мои немые думы, и я отно
сился к этим людям почти восторженно, как пленник, которому обещают своб
оду».
Но в этот восторг не очень веришь, потому что ниже стоят слова:
«Они же смотрели на меня, точно столяры на кусок дерева, из которого можно
сделать не совсем обыкновенную вещь.
Ц Самородок! Ц рекомендовали они меня друг другу, с такой же гордостью,
с какой уличные мальчишки показывают один другому медный пятак, найденн
ый на мостовой…»
Ему решительно не нравилось, когда его называли «сыном народа». Но почем
у? Потому что народа как явления для него не существовало.
«Когда говорили о народе, я с изумлением и недоверием к себе чувствовал, ч
то на эту тему не могу думать так, как думают эти люди. Для них народ являлс
я воплощением мудрости, духовной красоты и добросердечия, существом поч
ти богоподобным, вместилищем начал прекрасного, справедливого, величес
твенного. Я не знал такого народа. Я видел плотников, грузчиков, каменщико
в, знал Якова, Осипа, Григория, а тут говорили именно о единосущном народе
и ставили себя куда-то ниже его, в зависимость от его воли. Мне же казалось,
что именно эти люди воплощают в себе красоту и силу мысли, в них сосредото
чена и горит добрая, человеколюбивая воля к жизни, к свободе строительст
ва ее по каким-то новым канонам человеколюбия».
Да, он «вышел из народа». Вообще из «людей». Но не для того, чтобы в «люди» ве
рнуться. Так или примерно так Алеша Пешков если не думал, то чувствовал в К
азани.
Перед тем, как попытаться себя убить.

Страсть к самоубийству

На рубеже девятнадцатого Ц двадцатого веков среди молодежи было модно
умирать не по-человечески, не по-божески, но насильственно прерывая жизн
ь в цветущем возрасте. И не просто прерывая, а с каким-нибудь вывертом.
В январе 1885 года в Казани застрелилась дочь богатого чаеторговца, или, как
говорили тогда, «торговца колониальным товаром». В знак протеста против
насильственного замужества она ушла из жизни не просто, но с антицерковн
ым пафосом: застрелилась сразу после венчания. Весть о гибели Д.А.Латышев
ой немедленно облетела всю Казань. О ней писала газета «Волжский вестник
», ее поступок обсуждался не только студентами, но и работниками пекарни
Семенова, где в то время месил место Алексей. Студенты поступком восторг
ались, пекари говорили: «Косы ей драли мало, девице этой…»
Судя по «Моим университетам», Пешков к добровольной смерти замужней дев
ицы отнесся даже не равнодушно, а «никак». На похоронах ее он не был, а там п
рисутствовало 5000 человек, студенты в основном.
Но, между прочим, в том же «Волжском вестнике» под общим заголовком «Стих
и на могиле Д.А.Латышевой» и общей подписью «Студент» среди нескольких а
нонимных стихотворений напечатали и стихотворение Пешкова. Это первая
публикация будущего Горького, то есть, по сути, его дебют. Правда, в полном
собрании произведений М.Горького стихотворение стоит в разделе Dubia, автор
ство его не считается стопроцентно доказанным. Эти стихи в 1946 году по памя
ти читал сотрудникам казанского музея Горького А.С.Деренков, считая авто
ром Пешкова. Вот они:

Как жизнь твоя прошла? О, кто ж
ее не знает?!
Суровый произвол, тяжелый, страшный гнет…
Кто в этом омуте не плачет, не страдает,
Кто душу чистою, невинной сбережет?

С художественной точки зрения это ужасно. Это Некрасов на полпути назад
к Бенедиктову. Но несправедливо требовать от полуграмотного подручног
о пекаря стихотворного перла.
Скорее всего, наработавшись ночью в пекарне, Пешков спал мертвым сном, ко
гда студенты шли за гробом несчастной девицы.
Тем не менее самого Пешкова чуть было не погубила его «умственность». Ве
дь пока Алеша не начитался разных умных книг, которые смешались в его гол
ове, не наслушался разных умных речей, где никто не желал слушать остальн
ых, мысли о самоубийстве не возникали.
Но склонность была всегда.
Выскажем осторожное предположение: молодой Пешков, видимо, страдал суиц
идальным комплексом (страстью к самоубийству). Еще будучи школьником, ко
гда он заболел оспой и его связали, чтобы не расчесывал себя до крови, Алек
сей развязался, выбросился в чердачное окно, разбив стекло головой, и про
лежал довольно долго в снегу, пока его не обнаружили. Допустим, это было сд
елано в бессознательном состоянии. Но затем, когда он пошел с ножом на отч
има, то грозился матери, что убьет его и потом убьет себя. После неудавшейс
я попытки застрелиться, оказавшись в больнице, Пешков еще раз пытался по
кончить с собой (письмо Горького к Груздеву от 1933 года). Было это так. Оперир
овал его, вырезав из спины пулю, ассистент хирурга, доктора медицины, проф
ессора Казанского университета Н.И.Студентского И.П.Плюшков, и операция
прошла удачно. Однако на третий день в больницу на обход приехал сам Н.И.Ст
удентский, известный своей грубостью. Он чем-то обидел больного, и тот схв
атил большую склянку хлоралгидрата и выпил его. Алексею промыли желудок.

В 1892 году он писал И.А.Картиковскому: «Пуля в лоб или сумасшествие окончате
льное. Но, конечно, я избираю первое».
В советское время писать о психопатологии Горького было неприемлемо. Хо
тя многие места в его автобиографической трилогии наводят на мысль, что
он был, как говорят, психически неуравновешенным человеком и сильно стра
дал от этого.
Одним из последних, кто писал о психопатологии Горького, был доктор И.Б.Та
лант. В середине двадцатых годов, перед возвращением Горького в СССР, Тал
ант вступил с ним в переписку и попытался выявить психопатологическую п
одоплеку как горьковских произведений, так и его жизни. По-видимому, Горь
кий был недоволен этим любопытством. В письмах к биографу Груздеву он ук
азывал на Таланта как на «казус», намекая таким образом Груздеву, что том
у влезать в эти вопросы не стоит. v
Горький оказался в сложной ситуации. Отказать Таланту в переписке, а тем
более наложить запрет на его исследования он не мог. Горький считался ры
царем науки, в том числе и медицины. И как же отказать ученому в работе тол
ько потому, что объектом его исследований стал он сам. Однако развитие эт
ой темы в советской печати, даже только научной, решительно противоречил
о культу здоровья в СССР, поклонником чего был Горький и как художник, и ка
к идеолог. Словом, Талант проявил научное рвение не вовремя.
Груздев правильно понял Горького. Горький так настойчиво указывал ему н
а исследования Таланта, что в конце концов биограф решил успокоить его: «
Дорогой Алексей Максимович, сколь Вы ни устрашены доктором Талантом, все
же, думаю, не в такой мере, как я Ц тем, что поставили меня рядом с ним. Я обом
лел, когда прочел Ваше письмо! Но поделом! Довела-таки меня жадность до ко
нфуза! Хотя жаден я не так, как Талант, а по-иному. Талант охотится за хвастл
ивенькими, худосочными выводами, Ц мне нужны честные, как столб, факты».

Под «жадностью» Илья Груздев имел в виду свою дотошность, с какой он, как б
иограф, старался проследить реальную связь между Горьким настоящим и вы
мышленным. Осторожно, тактично он выспрашивал его в письмах в Сорренто о
живых людях, которые стали персонажами его творчества, и о нем самом, а кро
ме того проводил параллельно собственные разыскания, порой удивляя сам
ого Горького неожиданными биографическими фактами, о которых тот забыл
или не хотел вспоминать. Талант же исходил из априорного убеждения, что Г
орький в юности болел психическим заболеванием. И даже не одним, но целым
«букетом». С наивностью истового ученого медика он сообщил этот «факт» Г
орькому, написав: «Я считаю эту мою идею гениальной».
Но Горький не хотел так считать. Тем более перед возвращением в СССР, где с
оветский народ и «лично товарищ Сталин» ждали не человека, когда-то стра
давшего психопатологией, а «инженера человеческих душ» (впрочем, это бол
ее позднее сталинское определение).
Кое-что из своих «открытий» о Горьком Талант все-таки опубликовал в необ
ычном периодическом издании «Клинический архив гениальности и одаренн
ости», выходившем в двадцатые годы под редакцией Г.В.Сегалина в Ленингра
де. Одна из его статей называлась: «К суицидомании Горького».
Вывод статьи не блистал оригинальностью: «Горький до того часто говорит
в своих рассказах о самоубийстве и заставляет так часто своих героев пок
ушаться на самоубийство <…>, что можно говорить о «литературной суицидом
ании» Горького».
Бесспорно, в творчестве Горького, особенно раннем, много персонажей-сам
оубийц. Начнем с самоубийства Сокола, приветствуемого автором, в отличие
от «мудрого» Ужа. А разве не убивает себя Данко, пусть и ради людей? Кончае
т с собой силач и красавец Коновалов. Илья Лунев в романе «Трое» разбивае
т себе голову о стену. Вешается на пустыре возле ночлежки Актер. Суицидал
ьный список можно продолжать.
«Влекло меня тогда к людям «со странностями», Ц писал Горький Илье Груз
деву, вспоминая жизнь в Казани. А что может быть «страннее» человека, реши
вшего добровольно умереть?
Но отношение зрелого Горького к самоубийцам резко отрицательное. Приче
м отрицательное до безжалостности. На самоубийство Маяковского он отоз
вался почти презрительно: «Нашел время». Смерть Есенина более тронула ег
о, всколыхнув воспоминания о поэте. Илья Груздев с ужасом, смешанным с вос
торгом, писал Горькому о том, как погиб Есенин:
«Есенин в гробу был изумителен. Детское, страдальческое лицо, искривленн
ые губы и чуть сведенные брови. И, странно, куда делась его внешность рязан
ского мальчика с примесью потасканного альфонса. Вместо этого он напомн
ил мне итальянца времен Возрождения. Какой благородный профиль, какие кр
асивые руки! Это впечатление дня незабываемое на всю жизнь…
А знаете, как он повесился? Обмотал вокруг шеи веревку и другой конец взял
в руку, рукой зацепившись за трубу отопления. Малейшая слабость, и он выпу
стил бы из руки веревку и сорвался. Но он выдержал и удавил себя».
Интересно, что Горький к подобному способу самоубийства отнесся с недов
ерием знатока:
«То, что Вы сообщили о Есенине, и поразило меня и еще более цветисто окраси
ло его в моих глазах. Это Ц редкий случай спокойной ярости, с коей Ц иног
да Ц воля человека к самоуничтожению борется с инстинктом жизни и преод
олевает его.
Едва ли я страдал когда-либо и страдаю ныне «суицидоманией» Ц влечение
м к самоубийству, Ц как это утверждает д-р И.Б.Талант (опять Талант! Ц
П.Б.) у вас, в «Клиническом архиве», но было время, когда я весьма и
нтересовался вопросом о самоубийстве и собирал описания наиболее хара
ктерных случаев такового. В 97 году, в Лионе, некий портной устроил в подвал
е у себя гильотину с зеркалом, чтоб видеть, как нож ее отрежет голову ему. О
н это видел, как заключили доктора. В 94 Кромулин, студент Новороссийского
университета, снял с койки матрас, поставил под койку три зажженных свеч
и и решал сложное математическое вычисление, в то время, как огонь жег ему
спинные позвонки и жарил мозг в них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40