Это страшно возмутило Горького. «Полагаю, Ц пишет он, Ц что я могу говор
ить о ней совершенно беспристрастно, потому что она мне очень не нравила
сь, а я не пользовался ее симпатиями, чего она, человек прямодушный, не скр
ывала от меня. Ее отношение ко мне нередко принимало характер даже обидн
ый, но Ц не обижало, ибо я хорошо видел, что она рассматривает большинство
людей, окружавших ее великомученика мужа, как мух, комаров, вообще Ц как
паразитов».
Возможно, что ревность ее к чужим людям иногда огорчала Льва Толстого. Зд
есь для остроумных людей является удобный случай вспомнить басню «Пуст
ынник и Медведь». Но будет еще более уместно и умно, если они представят се
бе, как велика и густа была туча мух, окружавших великого писателя, и как н
адоедливы были некоторые из паразитов, кормившихся от духа его. Каждая м
уха стремилась оставить след свой в жизни и в памяти Толстого, и среди них
были столь назойливые, что вызвали бы ненависть даже в любвеобильном Фра
нциске Ассизском. Тем более естественно было враждебное отношение к ним
Софьи Андреевны, человека страстного. Сам же Лев Толстой, как все великие
художники, относился к людям очень снисходительно; у него были свои, ориг
инальные оценки, часто совершенно не совпадавшие с установленной морал
ью. В «Дневнике» 1852 года он записал об одном знакомом своем: «Если б у него н
е было страсти к собакам, он был бы отъявленный мерзавец».
Итак, в глазах Горького Софья Андреевна была «броней» или, лучше сказать,
«москитной сеткой», защищавшей старого Льва от множества «мух и паразит
ов», то есть назойливых людей, буквально атаковавших Толстого и в Ясной П
оляне, и в Хамовниках. И Лев Толстой мог позволить себе относиться к этим л
юдям снисходительно, несколько даже «по-барски», отчасти именно из-за св
оей жены, которая «страстно» отгораживала его от лишних знакомств и посе
тителей. Кому, как не Горькому, когда-то явившемуся к графу с просьбой о зе
мле и деньгах, было понять это, как бы ни был он сам обижен в свое время.
Обиды, тем не менее, запомнились. И не только самая ранняя. Вот Горький пиш
ет: «Вспоминая о счастливых днях и великой чести моего знакомства со Льв
ом Толстым, я нарочито умолчал о Софии
В очерке «О С.А.Толстой» Горький временами н
азывает ее Софьей, а временами Софией. «София» значит «мудрость». Было ли
это сделано преднамеренно? Так или иначе, в очерке есть весьма любопытны
е рассуждения о том, что София Андреевна правильно понимала склонность м
ужа к нигилизму (отрицание искусства, «сапоги выше Шекспира» и проч.) и кра
йне болезненно переживала это.
Андреевне (имеется в виду очерк Горького о Толстом. Ц П.Б.).
Она не нравилась мне. Я подметил в ней ревнивое, всегда туго и, пожалу
й, болезненно натянутое желание подчеркнуть свою неоспоримо огромную р
оль в жизни мужа. Она несколько напоминала мне человека, который, показыв
ая в ярмарочном балагане старого льва, сначала стращает публику силою зв
еря, а потом демонстрирует, что именно он, укротитель, Ц тот самый, единст
венный на земле, человек, которого лев слушается и любит. На мой взгляд, та
кие демонстрации были совершенно излишни для Софьи Толстой, порой Ц ком
ичны и даже несколько унижали ее. Ей не следовало подчеркивать себя еще и
потому, что около Толстого не было в те дни никого, кто был бы способен пом
еряться с его женою умом и энергией. Ныне, видя и зная отношение к ней со ст
ороны различных Чертковых, я нахожу, что и мотивы ревности к чужим людям, и
явное стремление встать впереди мужа, и еще кое-что неприятное в ней Ц в
сё это вызвано и оправдано отношением к жене Толстого и при жизни и после
смерти его».
Вот поистине рыцарское понимание роли в жизни Толстого женщины, которая
не любила самого Горького и была прежде неприятна ему! Для молодого Горь
кого Толстой был бог. Для Софьи Андреевны Ц муж-писатель, на которого смо
трел весь мир. И отец ее детей.
«Кратко говоря: Лев Толстой был самым сложным человеком среди всех крупн
ейших людей XIX столетия. Роль единственного интимного друга, жены, матери
многочисленных детей и хозяйки дома Льва Толстого, Ц роль неоспоримо о
чень тяжелая и ответственная. Возможно ли отрицать, что София Толстая лу
чше и глубже, чем кто-либо иной, видела и чувствовала, как душно, тесно гени
ю жить в атмосфере обыденного, сталкиваться с пустыми людьми? Но в то же вр
емя она видела и понимала, что великий художник поистине велик, когда тай
но и чудесно творит дело духа своего, а играя в преферанс и проигрывая, он
сердится, как обыкновенный смертный, и даже порою неосновательно сердит
ся, приписывая свои ошибки другому, как это делают простые люди и как, веро
ятно, делала она сама…
Уже один факт неизменности и длительности единения с Толстым дает Софии
Андреевне право на уважение всех истинных и ложных почитателей работы и
памяти гения; уже только поэтому господа исследователи «семейной драмы
» Толстого должны бы сдержать свое злоязычие, узко личные чувства обиды
и мести, их «психологические розыски», несколько напоминающие грязнень
кую работу полицейских сыщиков, их бесцеремонное и даже циническое стре
мление приобщиться хоть кожей пальцев к жизни величайшего писателя».
Последние строки очерка «О С. А. Толстой» не оставляют сомнения, что в 1924 го
ду Горький уже не смотрел на Толстого как на бога. И хотя в приведенных стр
оках речь идет главным образом о жене Толстого, сама психологическая тон
альность финала убеждает в том, что для Горького Лев Толстой Ц гений и ве
личайший русский писатель, но… не бог.
«В конце концов Ц что же случилось?
Только то, что женщина, прожив пятьдесят трудных лет с великим художнико
м, крайне своеобразным и мятежным человеком (курсив мой.
Ц П.Б.), женщина, которая была единственным другом на всем его жизнен
ном пути и деятельной помощницей в работе, Ц страшно устала, что вполне п
онятно.
В то же время она, старуха, видя, что колоссальный человек (курс
ив мой. Ц П.Б.), муж ее, отламывается от мира, почувствовала себя
одинокой, никому не нужной, и это возмутило ее.
В состоянии возмущения тем, что чужие люди отталкивают ее прочь с места, к
оторое она полвека занимала, София Толстая, говорят, повела себя недоста
точно лояльно по отношению к частоколу морали, который возведен для огра
ничения человека (курсив мой. Ц П.Б.) людями (так у Го
рького. Ц П.Б), плохо выдумавшими себя.
Затем возмущение приняло у нее характер почти безумия.
А затем она, покинутая всеми, одиноко умерла, и после смерти о ней вспомнил
и для того, чтобы с наслаждением клеветать на нее.
Вот и всё».
Как удивительно просто и глубоко понял Горький «семейную драму» Толсты
х! Насколько в очерке о самом Льве Толстом он путался в определениях, не по
нимая, с какой стороны, с какого бока подойти к великому Льву и как миноват
ь его когтей, настолько по-человечески просто и благородно написал он о ж
ене Толстого, тем самым наконец доказав, что он выдержал «испытание Льво
м». Не благодаря уму. Благодаря «умному сердцу».
Но ведь именно это (руководствоваться своим «умным сердцем») и завещал е
му Толстой. Старик все же победил его!

Горький, Бунин и Шаляпин

Жизнь Горького в период написания «На дне» ничем не отличалась от жизни
вполне обычного писателя. Впрочем, уже хлебнувшего известности. Но еще н
е ставшего в точном смысле «властителем дум», кумиром.
Он и от провинции-то еще не отпочковался. Но уже не бедствует, есть средст
ва. По свойственной ему щедрости тратит их направо и налево. Чувствует се
бя физически хорошо. «Новый век я встретил превосходно, в большой компан
ии живых духом, здоровых телом, бодро настроенных людей», Ц пишет он К.П.П
ятницкому. Живет в Нижнем Новгороде. В столицах ему не понравилось.
Например, в октябре 1900 года (работа над «На дне» только еще приближается) во
время премьеры пьесы Чехова «Чайка» в Московском Художественном театр
е произошел скандал. Великая пьеса, ставшая впоследствии признанным мир
овым шедевром наравне с «Гамлетом», «оселком» для проверки высшего режи
ссерского мастерства, во время премьеры в Москве успеха не имела. А тут ещ
е в фойе оказался Горький, приглашенный Чеховым. Публика, разумеется, рин
улась глазеть на новую знаменитость. Более двусмысленной, обидной и униз
ительной для Чехова ситуации невозможно было представить. И тогда Горьк
ий взорвался. Пусть глупо, нелепо, но искренне:
Ц Я не Венера Медицейская, не пожар, не балерина, не утопленник… И как проф
ессионалу-писателю мне обидно, что вы, слушая полную огромного значения
пьесу Чехова, в антрактах занимаетесь пустяками.
Впрочем, это по версии виновника скандала. В газете «Северный курьер» на
писали, что он орал на публику так:
«Что вы глазеете!»
«Не смотрите мне в рот!»
«Не мешайте мне пить чай с Чеховым!»
В Москве Горький познакомился с вождем символистов Валерием Брюсовым и
начинающей знаменитостью Федором Шаляпиным. С первым завязываются ров
ные деловые отношения. Горький, хотя и демократ по убеждению и реалист по
вкусам, не прочь поскандалить творчески и согласен печататься вместе с «
декадентами». В январе 1901 года он напишет Брюсову в ответ на его просьбу пр
ислать в символистский альманах «Северные цветы» какой-нибудь рассказ:
«Ваш первый альманах выйдет без меня. Искренно говорю Ц мне это обидно. П
очему? Потому что вы в литературе Ц отверженные и ходить с вами мне не при
личествует». Так и написал Ц «ходить».
Короткая московская встреча с Шаляпиным переросла в многолетнюю дружб
у. Конечно, была в этой дружбе «звездная», как сказали бы нынче, сторона. Ко
гда Горький с Шаляпиным появлялись на публике вместе (в театре, или ресто
ране, или просто на улице), это производило двойной фурор. А если рядом ока
зывался еще и Леонид Андреев, или Куприн, или писатель пусть и с более скро
мной, но прочной славой Ц Иван Бунин, Ц публика просто теряла дар речи.
На это обратил внимание в своих поздних воспоминаниях Бунин. На роскошну
ю жизнь писателей в то время, когда население страны трудилось в поте лиц
а своего, жило в бедности. В «Окаянных днях», самой страшной и пронзительн
ой своей книге, Бунин, не без покаяния, вспоминал:
«Вот зима 16 г. в Васильевском. Поздний вечер, сижу и читаю в кабинете, в стар
ом, спокойном кресле, в тепле и уюте, возле чудесной старинной лампы. Входи
т Марья Петровна, подает измятый конверт из грязно-серой бумаги:
Ц Прибавить просит. Совсем бесстыжий стал народ.
Как всегда, на конверте ухарски написано лиловыми чернилами рукой измал
ковского телеграфиста: «Нарочному уплатить 70 копеек». И как всегда каран
дашом и очень грубо, цифра семь исправлена на восемь: исправляет мальчиш
ка этого самого «нарочного», то есть измалковской бабы Махоточки, котора
я возит нам телеграммы. Встаю и иду через темную гостиную и темную залу в п
рихожую. В прихожей, распространяя крепкий запах овчинного полушубка, см
ешанный с запахом избы и мороза, стоит закутанная заиндевевшей шалью, с к
нутом в руке, небольшая баба.
Ц Махоточка, опять приписала за доставку? И еще прибавить просишь?
Ц Барин, Ц отвечает Махоточка деревянным с морозу голосом, Ц ты глянь,
дорога-то какая. Ухаб на ухабе. Всю душу вышибло. Опять же стынь, мороз, коле
нки с пару зашлись. Ведь двадцать верст туда и назад…
С укоризной качаю головой, потом сую Махоточке рубль. Проходя назад по го
стиной, смотрю в окна: ледяная месячная ночь так и сияет на снежном дворе.
И тотчас же представляется необозримое светлое поле., блестящая ухабист
ая дорога, промерзлые розвальни, стукающие по ней, мелко бегущая бокаста
я лошаденка, вся обросшая изморосью, с крупными, серыми от изморози ресни
цами… О чем думает Махоточка, сжавшись от холоду и огненного ветра, прива
лившись боком в угол передка?
В кабинете разрываю телеграмму: «Вместе со всей Стрельной пьем славу и г
ордость русской литературы!»
Вот из-за чего двадцать верст стукалась Махоточка по ухабам».
От кого могла быть эта телеграмма? Ее могли подписать Горький с Шаляпины
м, Куприн с Леонидом Андреевым, Скиталец с Телешовым. В самом тексте телег
раммы чувствуется пьяный кураж, желание сделать приятное коллеге по пер
у. И, конечно, никто из них не думал о какой-то Махоточке. Впрочем, и Махоточ
ка не осталась в накладе: получила тридцать копеек сверх положенного. Но
именно такие «сюжеты» (Бунин вспомнил его уже в феврале 1918 года, когда бежа
л от большевиков на юг, в Одессу, а затем за границу, в Париж) и предвещали ре
волюцию.
В эмиграции Бунин несколько раз публично высказывался о Горьком, и всяки
й раз отрицательно. Только в написанном после смерти Горького, опубликов
анном в газете «Иллюстрированная Россия» (июль 1936 г.) своеобразном «некро
логе» он позволил себе сказать, что смерть Горького вызвала у него «очен
ь сложные чувства». Но вслед за этим признанием Бунин не пощадил мертвог
о и изобразил Горького все-таки в карикатурных тонах. И опять, как и в преж
них выступлениях Бунина, чувствовалось, что его страшно раздражала ранн
яя, по его мнению, незаслуженная слава молодого Горького.
Эту славу он объяснял чем угодно, но только не крупным талантом (впрочем, м
астеровитость его признавал).
«Мало того, что это была пора уже большого подъема русской революционнос
ти: в ту пору шла еще страстная борьба между народниками и недавно появив
шимися марксистами. Горький уничтожал мужика и воспевал «Челкашей», на к
оторых марксисты, в своих революционных надеждах и планах, делали такую
крупную ставку. И вот, каждое новое произведение Горького тотчас делалос
ь всероссийским событием. И он все менялся и менялся Ц и в образе жизни, и
в обращении с людьми. У него был снят теперь целый дом в Нижнем Новгороде,
была большая квартира в Петербурге, он часто появлялся в Москве, в Крыму, р
уководил газетой «Новая жизнь», начинал издательство «Знание»… Он уже п
исал для Художественного театра, артистке Книппер делал на книгах такие
, например, посвящения: «Эту книгу, Ольга Леонардовна, я переплел бы для Ва
с в кожу сердца моего!»
Он уже вывел в люди сперва Андреева, потом Скитальца и очень приблизил их
к себе. Временами приближал и других писателей».
Живописуя Горького подобным образом, Бунин сперва «забыл» сказать, что с
реди этих «других писателей» был и он сам, что он охотно печатался в руков
одимых Горьким периодических изданиях, а еще более охотно Ц в издательс
тве «Знание», где писателям платили огромные гонорары, выдавали неслыха
нные авансы под еще не написанные вещи, что позволяло роскошно жить, езди
ть за границу. Ничего удивительного, что первую свою поэму Ц «Листопад»
Ц Бунин посвятил Горькому, как посвятил Горькому Куприн свою повесть «П
оединок» (оба посвящения затем были сняты). Он «вспомнит» об этом страниц
ей позже, но скороговоркой: «Мы встречались в Петербурге, в Москве, в Нижне
м, в Крыму, Ц были и дела у нас с ним: я сперва сотрудничал в его газете «Нов
ая жизнь», потом стал издавать книги в его издательстве «Знание», участв
овал в сборниках «Знания». Его книги расходились чуть не в сотнях тысяч э
кземпляров, прочие, Ц больше всего из-за марки «Знания», Ц тоже неплохо
».
Прочие Ц это чьи? В том числе и бунинские.
Бунин Ц великий художник. Но его «некролог» о Горьком говорит о том, что о
н не выдержал испытания славой… чужой славой. Иначе не стал бы писать и пе
чатать о недавно скончавшемся (и немало сделавшем ему доброго человеке)
следующее:
«В гостях, в обществе было тяжело видеть его: всюду, где он появлялся, наби
валось столько народу, не спускавшего с него глаз, что протолпиться было
нельзя. Он же держался все угловатее, все неестественнее, ни на кого из пуб
лики не глядел, сидел в кружке двух, трех избранных друзей из знаменитост
ей, свирепо хмурился, по-солдатски (нарочито по-солдатски) кашлял, курил п
апиросу за папиросой, тянул красное вино, Ц выпивал всегда полный стака
н, не отрываясь, до дна, Ц громко изрекал иногда для общего пользования к
акую-нибудь сентенцию или политическое пророчество и опять, делая вид, ч
то не замечает никого кругом, то хмурясь, то барабаня большими пальцами п
о столу, то с притворным безразличием поднимая вверх брови и складки лба,
говорил только с друзьями, но и с ними как-то вскользь, Ц хотя и без умолку
, Ц они же повторяли на своих лицах меняющиеся выражения его лица и, упив
аясь на глазах публики гордостью близости с ним, будто бы небрежно, будто
бы независимо, то и дело вставляли в свое обращение к нему его имя:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40