Но было бы неверно говорить, что Блок этого не понимал. Понимал. В наброске
письма-отклика на стихотворение Владимира Маяковского 1918 года «Радоват
ься рано», где тот призывал к разрушению дворцов и прочего «старья», Блок
верно заметил, что «разрушение так же старо, как строительство, и так же тр
адиционно, как оно». «Разрушая постылое, мы так же скучаем и зеваем, как то
гда, когда смотрели на его постройку. Зуб истории гораздо ядовитее, чем Вы
думаете, проклятия времени не избыть».
Все же Блока мучила скорее невозможность разрушения старого (это «прокл
ятие времени»), чем попытки его разрушения. Здесь он был в гораздо большей
степени «революционер», чем Горький, который бросился как раз спасать «с
тарье» от разрушения и разграбления.
Блок призывал «всем сердцем» слушать «музыку революции», но это было, ка
к правильно заметил Горький, похоже на заклинание сил тьмы. В конце концо
в сам Блок признал, что «музыки революции» он не слышит. Да и трудно было р
асслышать «музыку» за криками казнимых людей, за стонами умирающих от го
лода детей, а с другой стороны Ц за фырканьем зиновьевского автомобиля.

«Я спрашивал у него, Ц вспоминал Горький, Ц почему он не пишет стихов. Он
постоянно отвечал одно и то же:
Ц Все звуки прекратились. Разве вы не слышите, что никаких звуков нет?»
Нет, Горький слышал звуки. Но это была не музыка, а постоянные, порой назой
ливые просьбы о дополнительных пайках, жалобы на бывших партийных товар
ищей Горького и мольбы о спасении жизни друзей и родственников, попадавш
их в застенки ЧК не только за реальную вину перед новой властью, но и прост
о в качестве заложников (потом этот безотказный способ воздействия на пр
отивника позаимствуют у Ленина и Троцкого террористические «красные б
ригады», а затем и весь мировой терроризм).
«Новых звуков давно не слышно, Ц твердил Блок, говоря о своей «музыке».
Ц Все они притушены для меня, как, вероятно, для всех нас… Было бы кощунст
венно и лживо припоминать рассудком звуки в беззвучном пространстве».

Кощунственно в отношении чего или кого? Блок говорил опять-таки о «музык
е», которой ему, как поэту, стало недоставать в революции. По словам Горько
го, Блок был человеком «бесстрашной искренности», который умел чувствов
ать «глубоко и разрушительно». В момент разрушения России «еретик» Горь
кий, может быть, даже из чувства внутреннего противостояния фатальной ис
торической реальности, хотел быть созидателем и собирателем «камней». К
ак остроумно заметил Виктор Шкловский (уже в 1926 году, но имелось в виду явно
революционное время), «у него развит больше всего пафос сохранения куль
туры, Ц всей. Лозунг у него Ц по траве не ходить. Горький как ангар, предна
значенный для мирового полета и обращенный в склад Центросоюза».
Наоборот, Блок весь желал отдаться полету, мировой стихии (не как горьков
ский Буревестник, внешне, а внутренне, через «музыку»). Но он не слышал вет
ра, не видел стихии, а слышал стоны и жалобы и видел «железную» поступь нов
ой власти.
Горький, хотя был не в силах помочь всем и спасти культуру, был в лучшем по
ложении, чем Блок. Он оказался на своем месте. А вот Блок был просто «не нуж
ен» новой действительности. Современность «выдавливала» его из себя, ка
к организм «выдавливает» чужеродный объект. Отсюда (помимо элементарно
го голода) и блоковская депрессия.
Вот сценка Ц разговор Горького с Блоком в Летнем саду:
«С ним ласково поздоровалась миловидная дама, он отнесся к ней сухо, почт
и пренебрежительно, она отошла, смущенно улыбаясь. Глядя вслед ей, на мале
нькие, неуверенно шагавшие ноги, Блок спросил:
Ц Что вы думаете о бессмертии, о возможности бессмертия?
Спросил настойчиво, глаза его смотрели упрямо. Я сказал, что, может быть, п
рав Ламенне
Ламенне Фелисите Робер Ц французский публицист и философ первой полов
ины девятнадцатого века, один из родоначальников «христианского социа
лизма». В ранних работах выступил против Февральской революции. Интерес
Горького к «христианскому социалисту» в 1917Ц 1921 годах, когда он вновь оказа
лся в полемике с Лениным, едва ли случаен.
: так как количество материи во вселенной ограниченно, то следует д
опустить, что комбинации ее повторяются в бесконечности времени бескон
ечное количество раз. С этой точки зрения возможно, что через несколько м
иллионов лет, в хмурый вечер петербургской весны, Блок и Горький снова бу
дут говорить о бессмертии, сидя на скамье в Летнем саду. Он спросил:
Ц Это вы Ц серьезно?
Его настойчивость и удивляла, и несколько раздражала меня, хотя я чувств
овал, что он спрашивает не из простого любопытства, а как будто из желания
погасить, подавить некую тревожную, тяжелую мысль.
Ц У меня нет причин считать взгляд Ламенне менее серьезным, чем все иные
взгляды на этот вопрос.
Ц Ну, а вы, вы лично, как думаете?
Он даже топнул ногою. До этого вечера он казался мне сдержанным, неразгов
орчивым.
Ц Лично мне больше нравится представлять человека аппаратом, который п
ретворяет в себе так называемую «мертвую материю» в психическую энерги
ю и когда-то, в неизмеримо отдаленном будущем, превратит весь «мир» в чист
ую психику.
Ц Не понимаю Ц панпсихизм, что ли?
Ц Нет. Ибо ничего, кроме мысли, не будет, все исчезнет, претворенное в чист
ую мысль; будет существовать только она, воплощая в себе все мышление чел
овечества от первых проблесков сознания до момента последнего взрыва м
ысли.
Ц Не понимаю, Ц повторил Блок, качнув головою.
Я предложил ему представить мир как непрерывный процесс диссоциации ма
терии. Материя, распадаясь, постоянно выделяет такие виды энергии, как св
ет, электромагнитные волны, волны Герца и так далее, сюда же, конечно, отно
сятся явления радиоактивности. Мысль Ц результат диссоциации атомов м
озга, мозг создается из элементов «мертвой», неорганической материи. В м
озговом веществе человека эта материя непрерывно превращается в психи
ческую энергию. Я разрешаю себе думать, что когда-то вся «материя», поглощ
енная человеком, претворится мозгом в единую энергию Ц психическую. Она
в себе самой найдет гармонию и замрет в самосозерцании Ц в созерцании с
крытых в ней, безгранично разнообразных творческих возможностей.
Ц Мрачная фантазия, Ц сказал Блок и усмехнулся. Ц Приятно вспомнить, ч
то закон сохранения вещества против нее.
Ц А мне приятно думать, что законы, создаваемые в лабораториях, не всегда
совпадают с неведомыми нам законами вселенной. Убежден, что, если б время
от времени мы могли взвешивать нашу планету, мы увидали бы, что вес ее посл
едовательно уменьшается.
Ц Все это скучно, Ц сказал Блок, качая головою. Ц Дело Ц проще; все дело
в том, что мы стали слишком умны для того, чтобы верить в Бога, и недостаточ
но сильны, чтоб верить только в себя. Как опора жизни и веры существуют тол
ько Бог и я. Человечество? Но разве можно верить в разумность человечеств
а после этой войны и накануне неизбежных, еще более жестоких войн? Нет, ваш
а фантазия… жутко! Но я думаю, что вы несерьезно говорили».
На самом деле «фантазия» Горького предваряла философские открытия два
дцатого века: В.И.Вернадского и Тейяра де Шардена. А вполне религиозная мы
сль Блока следовала в русле «метафизического эгоизма» Константина Лео
нтьева. Но Леонтьев и Шарден Ц фигуры несовместимые. А Блок и Горький как
будто нашли один другого. Как будто весь мир замкнулся на Летнем саду, где
беседуют эти двое, и вслушивается в их разговор. Блоку один шаг до веры в Б
ога, Горькому Ц до окончательного признания богом Человека. Но только н
и один, ни другой не делают этих шагов.
«Неожиданно встал, протянул руку и ушел к трамваю. Походка его на первый в
згляд кажется твердой, но, присмотревшись, видишь, что он нерешительно ка
чается на ногах».

Горького «заказывали»?

Когда-то вопрос о том, почему М.Горький в 1921 году уехал из советской России
за границу, а в 1933 году окончательно вернулся в СССР, казался неуместным. По
нятно Ц почему! Уехал потому, что «друг» Ленин счел нужным лечение Горьк
ого за границей и «дружески» на этом настоял. А вернулся потому, что был «п
ролетарским писателем», «соратником Ленина», «основоположником социал
истического реализма», и где же еще находиться такому писателю, как не в С
ССР?
Хотя вопросы, конечно, все равно возникали.
Например, почему нельзя было организовать лечение Горького в советской
России? Кто довел страну до такого состояния, при котором писателю с миро
вой известностью элементарно выжить можно было только за границей? Поче
му из России бежал даже Горький, находившийся, в отличие от других писате
лей, в привилегированном положении? Что за статьи писал и печатал Горьки
й в своей газете «Новая жизнь»? Почему в 1918 году ее закрыли? Почему закрыли
«Новое время» Ц это понятно. Газета консервативная, явно антибольшевис
тская. Но почему закрыли старейший журнал «Русское богатство», выходивш
ий с 1876 года и печатавший цвет русской демократической прозы, Горького в т
ом числе? А «Новая жизнь» Горького была просто газетой социалистической
, под логотипом ее красовался лозунг «Пролетарии всех стран, соединяйтес
ь!». Почему ее закрыли? Впрочем, для того, кто знал о том, что вся н
ебольшевистская периодика была тогда запрещена, тут не было вопросов.
Но вопросы возникали, и ответы давать становилось все труднее по мере пу
бликации обширного публицистического и эпистолярного наследия Горько
го. Трудно было объяснить, почему «соратник» и «основоположник» в 1917Ц 1918 г
одах азартно ругался с Лениным. Почему с конца 1921 года и до 1933-го (двенадцать
лет!) жил за границей, а не в СССР, и почему наконец все-таки вернулся.
Последние опубликованные документы говорят о том, что отъезд Горького з
а границу в 1921 году оказался итогом сплетения двух обстоятельств, а вот во
звращение его в СССР явилось результатом длинной цепи очень сложных явл
ений, рассмотрение которых переворачивает привычный взгляд на жизнь Го
рького как в эмиграции, так и в СССР в двадцатыеЦ тридцатые годы.
Уехал за границу Горький потому, что, во-первых, не смог договориться с Ле
ниным о своем месте в революции (иными словами, «дружище» Ильич, как и в 1908
Ц 1909 годах, элементарно «отсек» Горького от партии; во-вторых, Горький был
действительно очень болен. Гибель А.А.Блока и В.В.Розанова, расстрел Н.С.Гу
милева и откровенное хамство Зиновьева, который устраивал в квартире Го
рького обыски, сделали свое дело. Кстати, формально (с позиции «революцио
нной законности») Зиновьев и Ленин были «в своем праве». Русская интелли
генция в целом большевиков ненавидела, в прочность их власти не верила и
являлась, по сути, «пятой колонной», которую Горький старательно оп
екал и организовывал.
Зрелый Горький был «дипломатом» по натуре, но у всякой дипломатии ограни
ченные возможности. Когда Ленин арестовал почти всех участников Компом
гола (Комитета помощи голодающим), кроме Горького и Фигнер, «дипломат» ст
аи невольным провокатором. Именно так и назвал его бывший соратник по кр
угу реалистов Борис Зайцев. Ведь это Горький с согласия Ленина организов
ал комитет, куда вошли известные ученые, писатели, общественные деятели
С.Прокопович, Е.Кускова, М.Осоргин, Б.Зайцев, С.Ольденбург, куда в качестве п
очетного «комитетчика» приглашали и В.Г.Короленко, но смерть его помешал
а этому. О Горьком как о человеке можно говорить разное. Он мог быть и хитр
ым, и лукавым. Он не любил неприятной для него правды, умел делать «глухое
ухо», нередко позволял ввязывать себя в темные провокации. Но подлецом и
провокатором Горький никогда не был.
И наконец, он действительно был болен. Все, кто вспоминает его в это время (
за исключением разве что Зинаиды Гиппиус, писавшей в дневниках, что Горь
кий на Кронверкском чуть ли не пирожными объедается и скупает за бесцено
к уникальные произведения искусства), отмечали болезненную худобу и сил
ьное нервное истощение. Привычное уже кровохарканье приняло угрожающи
е формы. Не знаю, как переживал ссору с Горьким Ильич, но для Горького разр
ыв революции и культуры несомненно был глубочайшей личной трагедией, та
кой же, как для Блока отсутствие в революции «музыки». Он верил в революци
ю как в способ освобождения культурной энергии народа и верил во власть
как способ организации этой энергии. На деле революция освобождала низм
енные инстинкты толпы. Власть их в лучшем случае контролировала.
В худшем случае поощряла и разжигала сама.
И началось это не 25 октября 1917 года. Художник А.Н.Бенуа описывает в дневника
х 1917 года, как он, Горький, Шаляпин и еще несколько крупных и известных пред
ставителей литературы и искусства после отречения царя и установления
власти Временного правительства мчались в Таврический дворец, чтобы ре
шить вопрос об Эрмитаже, Петергофе, Царском Селе. Ведь там бесценные сокр
овища! Ведь изгадят! Ведь разворуют! Растащат по сундукам!
И что? Один революционный чиновник кивал на другого. А в общем всем на всё
было наплевать. Но главное, что отметил про себя проницательный Бенуа:
это Ц не власть! Это Ц что угодно, но не власть. Толь
ко в А.Ф.Керенском Бенуа заметил «жилку власти».
Был ли отъезд Горького за границу осенью 1921 года эмиграцией в точном смыс
ле этого слова?
Нет, конечно. И тем более это не было бегством за границу, подобно бегству
Бунина или Гиппиус и Мережковского. Официально Горький выехал в заграни
чную командировку «для сбора средств в пользу голодающих», а также для л
ечения. То есть для Ленина и его окружения Горький формально продолжал о
ставаться «своим». А на самом деле?
Для большевиков Горький уже не свой. В советской прессе его имя не упомин
ают. А это имя самого известного из живых русских писателей! В то же время
его официальный отъезд на лечение предполагал неучастие во враждебных
советской власти зарубежных изданиях. Причем такое соглашение соблюда
лось не только Горьким, но всеми, кто уезжал «в командировку» или эмигрир
овал с разрешения большевиков. Ни Вячеслав Иванов, ни Константин Бальмон
т (первое время), ни Андрей Белый, ни Виктор Шкловский, ни Алексей Ремизов, н
и Павел Муратов, ни Михаил Осоргин советскую власть публично не ругали. Н
е говоря уж о выезжающих в короткие командировки Есенине, Маяковском и д
ругих.
Например, Андрей Белый вообще не считал себя эмигрантом, но только «врем
енно выехавшим». Так же говорил о себе «красный граф» Алексей Толстой, бы
вший белогвардейский публицист, покаявшийся и с весны 1922 года издававший
«сменовеховскую» газету «Накануне» с прокоммунистической ориентацие
й. Да просто выходившую на деньги Кремля.
Эмиграция была расколота на непримиримых, лояльных, идейно-сочувствующ
их и элементарно работавших на Москву. Кстати, по отношению того или иног
о эмигранта к коммунистам и определялся его статус в эмиграции. Одно дел
о Ц Бунин, другое Ц Белый и третье Ц Алексей Толстой. Были и какие-то сов
сем непонятные, «маргинальные» варианты. Например, Марина Цветаева, кото
рая воспела Белую гвардию («Белая гвардия, Путь твой высок…»), обожала поэ
та Маяковского, при этом была замужем за бывшим белым офицером Сергеем Э
фроном, завербованным НКВД. Внутри лагерей были свои оттенки разногласи
й. Они проявились, например, во время присуждения Бунину Нобелевской пре
мии. На нее, как известно, одновременно претендовали Бунин, Мережковский,
Шмелев и Горький. Получил премию Иван Бунин. Но любопытно отношение и сам
их претендентов, и всей эмиграции к этому событию. Бунин и Мережковский
Ц оба «непримиримые», оба пострадали от большевиков. Но на предложение
Мережковского в случае любого решения Нобелевского комитета поделить
премию пополам Бунин говорит решительное «нет»! В литературе они почти в
раги. Но и мелькнувшая было кандидатура Шмелева, который и «непримиримый
», и эстетически близок Бунину, казалась Бунину несерьезной. Зато Марина
Цветаева была возмущена тем, что премию получил Бунин.
Как оказалось, Иван Шмелев затаил обиду не только на Бунина, но и на всю эм
играцию. В 1941 году в письме к своей последней возлюбленной Ольге Бредиус-С
убботиной Шмелев писал: «Здесь (в парижской эмиграции. Ц П.Б.),
в продолжение 12 лет, меня пробовали топить, избегали называть меня и моё (д
о смешного доходило!) Ц но даже левая печать Ц «Современные записки»
Лучший эмиг
рантский литературно-публицистический журнал, издаваемый в Париже.
Ц уже не могли без меня: меня требовал читатель. О, что со мной выдел
ывали, с моим «Солнцем мертвых»
Роман И.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40