Г.Короленко «Художни
к Алымов» под именем Романыча (занятно, что Пешкова его друзья называли «
Максимычем», даже когда он был юношей). Романыч в рассказе Короленко изоб
ражен в момент посадки на пароход вместе с девушкой Фленушкой, в которой
легко угадать Марью. Вот как описывает Ромася-Романыча писатель: «Образ
ования нигде не получил, а между тем читал Куно Фишера, Спенсера и Маркса и
обо всем, о чем мы сейчас говорим с вами и еще будем говорить (речь из уст Ал
ымова. Ц П.Б.), во всей этой игре ума может легко принять участи
е на равных правах. Но… пишет плохо, с ошибками, и в конторщики, например, не
годится… настоящий представитель бродячей интеллигенции, вышедшей из
народа… Судьба наполовину переписала его, да так неотделанным и пустила
. Ищи своего места, бедняга…»
После пожара в лавке Ромась остался весь в долгах, что не помешало ему жен
иться на Марье. Несколько лет Ромась мыкался в поисках денег и работы, но е
го революционное прошлое и крайне строптивый, неуживчивый характер не п
озволяли получить ни то, ни другое. В сентябре 1888 года (сразу после женитьбы
) он пишет Короленко: «Видите, в чем дело, на мне лежит много долгу, который н
а меня давит, вы этого состояния не понимаете, потому что ваше положение и
мое две разные вещи. Вы с определенным положением, а я?»
А его жена?
Короленко хлопотал через писателя Евгения Чирикова, чтобы устроить Ром
ася на службу на той же Грязе-Царицынской железной дороге, где Пешков пол
учил место сторожа. Но Ромася носит по стране Ц как перекати-поле. То он п
ишет Короленко из Иркутска, а то из Саратова, где находился один из пункто
в революционной организации «Народное право». В 1894 году он арестован в См
оленске и затем провел восемь лет в тюрьме и якутской ссылке. После возвр
ащения устроился кладовщиком в городке Седлеце на строящейся железной
дороге. О своем бывшем приказчике в лавке Пешкове, уже ставшем всероссий
ской знаменитостью, Ромась писал Короленко без особой симпатии, даже с н
екоторой обидой:
«С Горьким у меня переписка, захотелось мне прочесть его Мещан, я, не нашов
ши (так у автора. Ц П.Б.) здесь в продаже, обратился к нему. Он при
слал мне чувствительное письмо, предложил книг <…> Ничего, Максимыч в пись
мах без приложения гениальности проявляется. Выглядит сдаточным, дослу
жившимся до генерала…»
Ирония тут прозрачна. «Сдаточный» Ц это солдат из рекрутов, сданный пом
ещиком или крестьянским миром вне очереди обычно за какую-то провинност
ь Ц драку, пьянство или воровство. Понятно, что дослужиться до генерала о
н едва ли мог.
Горький «без чинов» сам отправился навестить Ромася в Седлеце. О встрече
с ним Ромась пишет Короленко: «Всё расспрашивал о вас у Максимыча, и ничег
о не вышло. Он на бумаге помачявует (так у автора. Ц П. Б), а на сло
вах тот же грохало, как я его знал на Волге…»
Обиду Ромася можно понять. Горький не сидел подолгу в тюрьмах, не жил беск
онечными зимами с якутами. Стартовые условия у него и Ромася были равные,
даже, пожалуй, у Ромася, известного революционера, они были более прочным
и ввиду общей зараженности интеллигентской публики и студенческой мол
одежи революционной модой. И Ромась, как и Пешков, что-то пописывал. И вот ж
е какая несправедливость!
Со всех мест работы Ромася довольно быстро выживали. Он не умел ладить с л
юдьми, а тем более с начальством. После Седлеца он объявлялся то в Кишинев
е, то в Севастополе, то в Чернигове, то в Мелитополе. К тому времени у него бы
ла другая семья: больная жена и четверо ребятишек и в придачу слепая стар
уха-мать. Вынужденный с его независимой натурой постоянно занимать где-
то деньги, Ромась страдал ужасно.
Настоящим его призванием были тюрьма и ссылка.
Не наше дело кого-то судить, но жизнь всё расставила по своим местам. Пешк
ов не стал «железным» революционером. Марья Деренкова развелась с Ромас
ем перед его ссылкой, пережив какую-то личную драму. При встрече с Горьким
в 1902 году на его вопрос: «Где Маша?» Ц Ромась ответил с подлинно революцио
нным хладнокровием: «Кажется, умерла».
Она прожила долгую жизнь истинной подвижницы в глухом селе Макарово Сте
рлитамакского уезда в Башкирии, работая акушеркой и фельдшерицей. В 1931 го
ду, через год после смерти Деренковой, местный башкирский работник отвеч
ал на запрос Горького о судьбе Марьи: «Макарово Ц небольшое селение вер
стах в 30 от г. Стерлитамака, в довольно глухом углу, населенном бедной, мало
культурной мордвой… В этом селении М.С. проработала и прожила почти всю с
вою одинокую жизнь, обслуживая медицинской помощью и работая большею ча
стью самостоятельно, так как врачей в такие глухие углы залучить было тр
удно. Население довольно большой округи ее хорошо знало. Имя М.С. приходил
ось слышать постоянно. О прошлом М.С. не любила говорить, и мало что приход
илось от нее слышать… Только когда появились «Мои университеты» и к ней
стали обращаться с вопросами, не о ней ли идет речь, она кое-что рассказал
а о своей жизни, но и здесь не была особенно таровата; иногда ей почему-то к
азалось, что Вы можете быть в Башкирии и, может быть, даже в наших краях… Не
смотря на свое слабое здоровье, вечно хлопотала о нуждах обслуживаемого
населения, с каким-то удивительным терпением перенося все тяготы работы
и жизни в глухих углах. Три года назад ее работа и служба были отмечены об
щественностью присуждением ей звания «героя труда». Скончалась М.С. 24 ноя
бря 1930 года в том же Макарове».
Известно, что пожилой Горький был легок на слезу. Как же он, должно быть, об
ливался слезами над этим письмом-отчетом ответственного башкирского р
аботника, понимая, какого ангела он проморгал в казанской духовной пусты
не, отправляясь в село Красновидово за мощным человеком с упрямым лбом, в
куртке из «чёртовой кожи».
Впрочем, Марья едва ли могла влюбиться в Пешкова казанского периода, угл
оватого, закомплексованного «умника». И потом, судьба Горького была не д
ля нее, как и судьба Ромася. Это был глубоко русский тип христианской подв
ижницы, любящей народ и людей не отвлеченно-рассудочной, а сердечной и де
ятельной любовью. Горький хорошо чувствовал этот русский тип, высоко цен
ил его, но он не вполне отвечал его идеалу Человека. «Малые дела» были не п
о его масштабу. Хотя в 1917Ц 1921 годах в голодающем Петрограде Горький отчаст
и сам будет воплощать в себе этот тип.
Плакал или нет Алексей Максимович, над письмом башкирского работника, но
Илье Груздеву он написал следующие слова: «Вот какую жизнь прожил этот ч
еловек! Начать ее среди эпигонов нигилизма, вроде Сомова, Мельникова, Ром
ася, среди мрачных студентов Духовной академии, людей болезненно, садиче
ски распутных, среди буйных мальчишек, каким был я, мой друг Анатолий, маля
р Комлев, ее брат Алексей (Андрей Ц П.Б), выйти замуж за Ромася, к
оторый был старше ее на 21 год
Ошибка Горького, см. выше.
, и затем прожить всю жизнь как «житие» Ц не плохо?»
Для кого этот вопросительный знак? Не для себя ли, уже понимавшего, к каком
у финалу идет его бурная, запутанная жизнь?
Вдруг оказывается, что Ромась не «пламенный революционер», но эпигон ниг
илизма!
«Был случай, Ц писал далее Горький, Ц мы трое Ц Алексей (Андрей Ц
П.Б.), брат ее… Комлев и я поспорили, потом начали драться. Она, увидав э
то из окна, закричала: «Что вы делаете, дураки! Перестаньте, сейчас ватруше
к принесу!» Ватрушки эти обессилили меня и Комлева: мы трое готовы были го
ловы разбить друг другу, а тут Ц ватрушки. «Умойтесь», Ц приказала она. А
когда смыли мы кровь и грязь с наших морд, она дала нам по горячей ватрушке
и упрекнула: «Лучше бы чем драться Ц двор подмели…»»
«Зачем вы озорничаете?»
«Влекло меня к людям со странностями…» Вот «странный» человек Баринов. Л
ентяй, проходимец, как его описывает Горький. Кстати, этимология фамилий
Бариновы, Барские, как и Князевы или Графовы, восходит к понятиям «барски
е», «князевы» или «графовы» крестьяне, а вовсе не к «барскому» происхожд
ению носителя фамилии. Сергачский уезд отличался слабым местным промыс
лом и широким отхожим Ц в летний период. Таким образом, Баринов был первы
м из двигающихся летом со скудного русского севера на богатый российски
й юг (Дон, Украина, Кавказ, Молдавия, Ставрополье) «отхожих» мужичков, с кот
орыми впоследствии, во время странствия по Руси, знакомился и путешество
вал Горький.
В рассказе «Весельчак», которым, между прочим, завершается цикл «По Руси
» (хотя это начало, даже не начало, а преддверие горьковских странствий, и,
значит, мы имеем дело или с нарушением хронологии в памяти автора, или с со
знательным приемом), Баринов изображен трусом, лентяем и циником. Однако
уже в поздние годы Горький писал Груздеву: «Любопытнейший мужик был Бари
нов, и сожалею, что я мало отвел ему места в книге "Мои университеты"».
Его всегда тянуло к такого сорта людям. Он симпатизировал артистическим
жуликам. Всячески присматривался к ним, и они, в свою очередь, как бы случа
йно находили его и делались «его спутниками». Бывали, конечно, и случаи тя
желые, вроде описанной в очерке о Ленине истории с жуликом Парвусом, раст
ратившим деньги большевиков, пожертвованные Горьким. (Впрочем, и Парвус
в очерке описан без злобы, даже с каким-то юмором.) В зрелые годы его восхищ
али ловкие итальянские мальчишки-извозчики, норовившие надуть своих кл
иентов. Один из таких случаев описан в воспоминаниях В.Ф.Ходасевича:
«Ему нравились решительно все люди, вносящие в мир элемент бунта или хот
ь озорства. <…> От поджигателей, через великолепных корсиканских бандито
в, которых ему не довелось знавать, его любовь спускалась к фальшивомоне
тчикам, которых так много в Италии. Горький подробно о них рассказывал и н
екогда посетил какого-то ихнего патриарха, жившего в Алексио. За фальшив
омонетчиками шли авантюристы, мошенники и воры всякого рода и калибра. Н
екоторые окружали его всю жизнь. Их проделки, бросавшие тень на него само
го, он сносил с терпеливостью, которая граничила с поощрением. Ни разу на м
оей памяти он не уличил ни одного и не выразил ни малейшего неудовольств
ия. Некий Роде, бывший содержатель знаменитого кафешантана, изобрел себе
целую революционную биографию. Однажды я сам слышал, как он с важностью г
оворил о своей «многолетней революционной работе». Горький души в нем не
чаял и назначил его заведовать Домом ученых, через который шло продовол
ьствие для петербургских ученых, писателей, художников и артистов. Когда
я случайно позволил себе назвать Дом ученых Родевспомогательным завед
ением, Горький дулся на меня несколько дней.
Мелкими жуликами и попрошайками он имел свойство обрастать при каждом с
воем появлении на улице. В их ремесле ему нравилось сплетение правды и лж
и, как в ремесле фокусников. Он поддавался их проделкам с видимым удоволь
ствием и весь сиял, когда гарсон или торговец какой-нибудь дрянью его обс
читывали. В особенности ценил он при этом наглость, Ц должно быть, видел
в ней отсвет бунтарства и озорства. Он и сам, в домашнем быту, не прочь был и
спробовать свои силы на том же поприще. От нечего делать мы вздумали изда
вать «Соррентинскую правду» Ц рукописный журнал, пародию на некоторые
советские и эмигрантские журналы. (Вышло номера три или четыре.) Сотрудни
ками были Горький, Берберова и я. <…> Максим был переписчиком. Максима же мы
избрали и редактором Ц ввиду его крайней литературной некомпетентнос
ти. И вот Ц Горький всеми способами старался его обмануть, подсовывая от
рывки из старых своих вещей, выдавая их за неизданные. В этом и заключалос
ь для него главное удовольствие, тогда как Максим увлекался изобличение
м его проделок.
Ввиду его бессмысленных трат домашние отнимали у него все деньги, оставл
яя на карманные расходы какие-то гроши. Однажды он вбежал ко мне в комнату
сияющий, с пританцовыванием, с потиранием рук, с видом загулявшего масте
рового, и объявил:
Ц Во! Глядите-ка! Я спёр у Марьи Игнатьевны (Будберг. Ц П.Б.) дес
ять лир! Айда в Сорренто!
Мы пошли в Сорренто, пили там вермут и прикатили домой на знакомом извозч
ике, который, получив из рук Алексея Максимовича ту самую криминальную д
есятку, вместо того, чтобы дать семь лир сдачи, хлестнул лошадь и ускакал,
щелкая бичом, оглядываясь на нас и хохоча во всю глотку. Горький вытаращи
л глаза от восторга, поставил брови торчком, смеялся, хлопал себя по бокам
и был несказанно счастлив до самого вечера…»
«Загулявший мастеровой» по имени Сашка изображен в рассказе «Легкий че
ловек», который также входит в цикл «По Руси», хотя его содержание относи
тся вовсе не к странствованиям Горького, а к казанскому периоду Алеши Пе
шкова. В Сашке, баламуте, влюбляющемся во всех девушек подряд, включая мон
ашек, несложно узнать Гурия Плетнева, наборщика типографии, который позн
акомил Алексея с жизнью казанских трущоб и был арестован за печатанье не
легальных текстов. К таким людям тянуло Пешкова и потом Горького, хотя он
и понимал, сколь далеки они от Человека.
Напротив, все основательное не нравилось ему. С Бариновым на рыбном пром
ысле они познакомились с семейством раскольников или даже сектантов, «в
роде «пашковцев». «Во главе семьи, Ц писал потом Горький, Ц хромой стар
ик 83 лет, ханжа и деспот; он гордился: «мы, Кадочкины, ловцы здесь от годов ма
тушки царицы Елисаветы». Он уже лет 10 не работал, но ежегодно «спускался»
на Каспий, с ним Ц четверо сыновей, все Ц великаны, силачи и до идиотизма
запуганы отцом; три снохи, дочь Ц вдова с откушенным кончиком языка и мят
ой, почти непонятной речью, двое внучат и внучка лет 20-ти, полуидиотка, сове
ршенно лишенная чувства стыда. Старик «спускался» потому, что «Исус Хрис
тос со апостолами у моря жил», а теперь «вера пошатнулась» и живут у морей
«черномазые персюки, калмыки да проклятые махмутки Ц чечня». Инородцев
он ненавидел, всегда плевал вслед им, и вся его семья не допускала инородц
ев в свою артель. Меня старичок тоже возненавидел зверски. <…> Баринов, лен
тяй, любитель дарового хлеба, Ц тоже «примостился» к нему, но скоро был «
разоблачен» и позорно изгнан прочь».
И вновь мы имеем дело с особым углом зрения Горького. Ведь семья старовер
ов, описанная им, может быть увидена и совсем иными глазами. Мощный старик
, глава семейства, от одного слова или взгляда которого трепещут сыновья,
«великаны», прекрасные работники. Три снохи, которых автор никак не отме
чает, наверное, из-за их скромности и незаметности для посторонних. Двое в
нуков, помогающих отцам, и больная, несчастная внучка, «крест» для большо
й семьи. Но угол зрения Горького в данном случае скорее совпадает с углом
зрения Баринова, который ему хотя и неприятен, но с которым «легко». Как с
Гурием Плетневым. Как с бабушкой Акулиной.
С ними «легко», а вот с дедушкой Василием и этой крепкой староверческой с
емьей неприятно.
Но главное Ц нигде нет Человека.
«В пустыне, увы, не безлюдной».
Эти слова Горький напишет во время революции в «Несвоевременных мыслях
». Но это было его постоянным духовным переживанием.
Положительный человек
Встреча с В. Г. Короленко стала для Алексея едва ли не первым опытом исключ
ительно позитивного общения с человеком, который стоял неизмеримо выше
его и в социальном, и в литературном, и в «умственном» отношении. Короленк
о был первым, от кого Пешков не «отчалил», как от бабушки, Смурого, Ромася и
других. Он с некоторым изумлением для себя вдруг понял, что существуют на
свете люди, которые, не вторгаясь в твою душу, способны спокойно
тебя поправить и поддержать.
Это еще не Человек. Но и не «люди» в отрицательном смысле. Они как «оазисы»
в духовной пустыне. Напиться воды, омыть душевные раны. И уходить дальше,
но набрав с собой воды.
Вторым «оазисом» среди людей стал для Горького его дальний родственник,
нижегородский адвокат А.И.Ланин, которому он с благодарностью посвятит п
ервый выпуск своих «Очерков и рассказов» в 1898 году.
Вернувшись из ссылки в январе 1885 года, Короленко поселился в Нижнем Новго
роде, где прожил до января 1896 года.
Нет, все-таки Ромась, бродяжья душа, стал для Пешкова спасителем, а не иску
сителем! Ромась вытащил его из безнадежной казанской ситуации. Он написа
л о нем Короленко. Поэтому когда Пешков явился к Короленко с визитом, тот у
же знал о нем. Впрочем, и так бы не прогнал.
И все-таки важно Ц всякий провинциальный писатель это хорошо знает и чу
вствует, Ц когда о тебе что-то уже знают.
Но прежде представим себе состояние Пешкова, когда он покидал Крутую, на
правляясь к Толстому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
к Алымов» под именем Романыча (занятно, что Пешкова его друзья называли «
Максимычем», даже когда он был юношей). Романыч в рассказе Короленко изоб
ражен в момент посадки на пароход вместе с девушкой Фленушкой, в которой
легко угадать Марью. Вот как описывает Ромася-Романыча писатель: «Образ
ования нигде не получил, а между тем читал Куно Фишера, Спенсера и Маркса и
обо всем, о чем мы сейчас говорим с вами и еще будем говорить (речь из уст Ал
ымова. Ц П.Б.), во всей этой игре ума может легко принять участи
е на равных правах. Но… пишет плохо, с ошибками, и в конторщики, например, не
годится… настоящий представитель бродячей интеллигенции, вышедшей из
народа… Судьба наполовину переписала его, да так неотделанным и пустила
. Ищи своего места, бедняга…»
После пожара в лавке Ромась остался весь в долгах, что не помешало ему жен
иться на Марье. Несколько лет Ромась мыкался в поисках денег и работы, но е
го революционное прошлое и крайне строптивый, неуживчивый характер не п
озволяли получить ни то, ни другое. В сентябре 1888 года (сразу после женитьбы
) он пишет Короленко: «Видите, в чем дело, на мне лежит много долгу, который н
а меня давит, вы этого состояния не понимаете, потому что ваше положение и
мое две разные вещи. Вы с определенным положением, а я?»
А его жена?
Короленко хлопотал через писателя Евгения Чирикова, чтобы устроить Ром
ася на службу на той же Грязе-Царицынской железной дороге, где Пешков пол
учил место сторожа. Но Ромася носит по стране Ц как перекати-поле. То он п
ишет Короленко из Иркутска, а то из Саратова, где находился один из пункто
в революционной организации «Народное право». В 1894 году он арестован в См
оленске и затем провел восемь лет в тюрьме и якутской ссылке. После возвр
ащения устроился кладовщиком в городке Седлеце на строящейся железной
дороге. О своем бывшем приказчике в лавке Пешкове, уже ставшем всероссий
ской знаменитостью, Ромась писал Короленко без особой симпатии, даже с н
екоторой обидой:
«С Горьким у меня переписка, захотелось мне прочесть его Мещан, я, не нашов
ши (так у автора. Ц П.Б.) здесь в продаже, обратился к нему. Он при
слал мне чувствительное письмо, предложил книг <…> Ничего, Максимыч в пись
мах без приложения гениальности проявляется. Выглядит сдаточным, дослу
жившимся до генерала…»
Ирония тут прозрачна. «Сдаточный» Ц это солдат из рекрутов, сданный пом
ещиком или крестьянским миром вне очереди обычно за какую-то провинност
ь Ц драку, пьянство или воровство. Понятно, что дослужиться до генерала о
н едва ли мог.
Горький «без чинов» сам отправился навестить Ромася в Седлеце. О встрече
с ним Ромась пишет Короленко: «Всё расспрашивал о вас у Максимыча, и ничег
о не вышло. Он на бумаге помачявует (так у автора. Ц П. Б), а на сло
вах тот же грохало, как я его знал на Волге…»
Обиду Ромася можно понять. Горький не сидел подолгу в тюрьмах, не жил беск
онечными зимами с якутами. Стартовые условия у него и Ромася были равные,
даже, пожалуй, у Ромася, известного революционера, они были более прочным
и ввиду общей зараженности интеллигентской публики и студенческой мол
одежи революционной модой. И Ромась, как и Пешков, что-то пописывал. И вот ж
е какая несправедливость!
Со всех мест работы Ромася довольно быстро выживали. Он не умел ладить с л
юдьми, а тем более с начальством. После Седлеца он объявлялся то в Кишинев
е, то в Севастополе, то в Чернигове, то в Мелитополе. К тому времени у него бы
ла другая семья: больная жена и четверо ребятишек и в придачу слепая стар
уха-мать. Вынужденный с его независимой натурой постоянно занимать где-
то деньги, Ромась страдал ужасно.
Настоящим его призванием были тюрьма и ссылка.
Не наше дело кого-то судить, но жизнь всё расставила по своим местам. Пешк
ов не стал «железным» революционером. Марья Деренкова развелась с Ромас
ем перед его ссылкой, пережив какую-то личную драму. При встрече с Горьким
в 1902 году на его вопрос: «Где Маша?» Ц Ромась ответил с подлинно революцио
нным хладнокровием: «Кажется, умерла».
Она прожила долгую жизнь истинной подвижницы в глухом селе Макарово Сте
рлитамакского уезда в Башкирии, работая акушеркой и фельдшерицей. В 1931 го
ду, через год после смерти Деренковой, местный башкирский работник отвеч
ал на запрос Горького о судьбе Марьи: «Макарово Ц небольшое селение вер
стах в 30 от г. Стерлитамака, в довольно глухом углу, населенном бедной, мало
культурной мордвой… В этом селении М.С. проработала и прожила почти всю с
вою одинокую жизнь, обслуживая медицинской помощью и работая большею ча
стью самостоятельно, так как врачей в такие глухие углы залучить было тр
удно. Население довольно большой округи ее хорошо знало. Имя М.С. приходил
ось слышать постоянно. О прошлом М.С. не любила говорить, и мало что приход
илось от нее слышать… Только когда появились «Мои университеты» и к ней
стали обращаться с вопросами, не о ней ли идет речь, она кое-что рассказал
а о своей жизни, но и здесь не была особенно таровата; иногда ей почему-то к
азалось, что Вы можете быть в Башкирии и, может быть, даже в наших краях… Не
смотря на свое слабое здоровье, вечно хлопотала о нуждах обслуживаемого
населения, с каким-то удивительным терпением перенося все тяготы работы
и жизни в глухих углах. Три года назад ее работа и служба были отмечены об
щественностью присуждением ей звания «героя труда». Скончалась М.С. 24 ноя
бря 1930 года в том же Макарове».
Известно, что пожилой Горький был легок на слезу. Как же он, должно быть, об
ливался слезами над этим письмом-отчетом ответственного башкирского р
аботника, понимая, какого ангела он проморгал в казанской духовной пусты
не, отправляясь в село Красновидово за мощным человеком с упрямым лбом, в
куртке из «чёртовой кожи».
Впрочем, Марья едва ли могла влюбиться в Пешкова казанского периода, угл
оватого, закомплексованного «умника». И потом, судьба Горького была не д
ля нее, как и судьба Ромася. Это был глубоко русский тип христианской подв
ижницы, любящей народ и людей не отвлеченно-рассудочной, а сердечной и де
ятельной любовью. Горький хорошо чувствовал этот русский тип, высоко цен
ил его, но он не вполне отвечал его идеалу Человека. «Малые дела» были не п
о его масштабу. Хотя в 1917Ц 1921 годах в голодающем Петрограде Горький отчаст
и сам будет воплощать в себе этот тип.
Плакал или нет Алексей Максимович, над письмом башкирского работника, но
Илье Груздеву он написал следующие слова: «Вот какую жизнь прожил этот ч
еловек! Начать ее среди эпигонов нигилизма, вроде Сомова, Мельникова, Ром
ася, среди мрачных студентов Духовной академии, людей болезненно, садиче
ски распутных, среди буйных мальчишек, каким был я, мой друг Анатолий, маля
р Комлев, ее брат Алексей (Андрей Ц П.Б), выйти замуж за Ромася, к
оторый был старше ее на 21 год
Ошибка Горького, см. выше.
, и затем прожить всю жизнь как «житие» Ц не плохо?»
Для кого этот вопросительный знак? Не для себя ли, уже понимавшего, к каком
у финалу идет его бурная, запутанная жизнь?
Вдруг оказывается, что Ромась не «пламенный революционер», но эпигон ниг
илизма!
«Был случай, Ц писал далее Горький, Ц мы трое Ц Алексей (Андрей Ц
П.Б.), брат ее… Комлев и я поспорили, потом начали драться. Она, увидав э
то из окна, закричала: «Что вы делаете, дураки! Перестаньте, сейчас ватруше
к принесу!» Ватрушки эти обессилили меня и Комлева: мы трое готовы были го
ловы разбить друг другу, а тут Ц ватрушки. «Умойтесь», Ц приказала она. А
когда смыли мы кровь и грязь с наших морд, она дала нам по горячей ватрушке
и упрекнула: «Лучше бы чем драться Ц двор подмели…»»
«Зачем вы озорничаете?»
«Влекло меня к людям со странностями…» Вот «странный» человек Баринов. Л
ентяй, проходимец, как его описывает Горький. Кстати, этимология фамилий
Бариновы, Барские, как и Князевы или Графовы, восходит к понятиям «барски
е», «князевы» или «графовы» крестьяне, а вовсе не к «барскому» происхожд
ению носителя фамилии. Сергачский уезд отличался слабым местным промыс
лом и широким отхожим Ц в летний период. Таким образом, Баринов был первы
м из двигающихся летом со скудного русского севера на богатый российски
й юг (Дон, Украина, Кавказ, Молдавия, Ставрополье) «отхожих» мужичков, с кот
орыми впоследствии, во время странствия по Руси, знакомился и путешество
вал Горький.
В рассказе «Весельчак», которым, между прочим, завершается цикл «По Руси
» (хотя это начало, даже не начало, а преддверие горьковских странствий, и,
значит, мы имеем дело или с нарушением хронологии в памяти автора, или с со
знательным приемом), Баринов изображен трусом, лентяем и циником. Однако
уже в поздние годы Горький писал Груздеву: «Любопытнейший мужик был Бари
нов, и сожалею, что я мало отвел ему места в книге "Мои университеты"».
Его всегда тянуло к такого сорта людям. Он симпатизировал артистическим
жуликам. Всячески присматривался к ним, и они, в свою очередь, как бы случа
йно находили его и делались «его спутниками». Бывали, конечно, и случаи тя
желые, вроде описанной в очерке о Ленине истории с жуликом Парвусом, раст
ратившим деньги большевиков, пожертвованные Горьким. (Впрочем, и Парвус
в очерке описан без злобы, даже с каким-то юмором.) В зрелые годы его восхищ
али ловкие итальянские мальчишки-извозчики, норовившие надуть своих кл
иентов. Один из таких случаев описан в воспоминаниях В.Ф.Ходасевича:
«Ему нравились решительно все люди, вносящие в мир элемент бунта или хот
ь озорства. <…> От поджигателей, через великолепных корсиканских бандито
в, которых ему не довелось знавать, его любовь спускалась к фальшивомоне
тчикам, которых так много в Италии. Горький подробно о них рассказывал и н
екогда посетил какого-то ихнего патриарха, жившего в Алексио. За фальшив
омонетчиками шли авантюристы, мошенники и воры всякого рода и калибра. Н
екоторые окружали его всю жизнь. Их проделки, бросавшие тень на него само
го, он сносил с терпеливостью, которая граничила с поощрением. Ни разу на м
оей памяти он не уличил ни одного и не выразил ни малейшего неудовольств
ия. Некий Роде, бывший содержатель знаменитого кафешантана, изобрел себе
целую революционную биографию. Однажды я сам слышал, как он с важностью г
оворил о своей «многолетней революционной работе». Горький души в нем не
чаял и назначил его заведовать Домом ученых, через который шло продовол
ьствие для петербургских ученых, писателей, художников и артистов. Когда
я случайно позволил себе назвать Дом ученых Родевспомогательным завед
ением, Горький дулся на меня несколько дней.
Мелкими жуликами и попрошайками он имел свойство обрастать при каждом с
воем появлении на улице. В их ремесле ему нравилось сплетение правды и лж
и, как в ремесле фокусников. Он поддавался их проделкам с видимым удоволь
ствием и весь сиял, когда гарсон или торговец какой-нибудь дрянью его обс
читывали. В особенности ценил он при этом наглость, Ц должно быть, видел
в ней отсвет бунтарства и озорства. Он и сам, в домашнем быту, не прочь был и
спробовать свои силы на том же поприще. От нечего делать мы вздумали изда
вать «Соррентинскую правду» Ц рукописный журнал, пародию на некоторые
советские и эмигрантские журналы. (Вышло номера три или четыре.) Сотрудни
ками были Горький, Берберова и я. <…> Максим был переписчиком. Максима же мы
избрали и редактором Ц ввиду его крайней литературной некомпетентнос
ти. И вот Ц Горький всеми способами старался его обмануть, подсовывая от
рывки из старых своих вещей, выдавая их за неизданные. В этом и заключалос
ь для него главное удовольствие, тогда как Максим увлекался изобличение
м его проделок.
Ввиду его бессмысленных трат домашние отнимали у него все деньги, оставл
яя на карманные расходы какие-то гроши. Однажды он вбежал ко мне в комнату
сияющий, с пританцовыванием, с потиранием рук, с видом загулявшего масте
рового, и объявил:
Ц Во! Глядите-ка! Я спёр у Марьи Игнатьевны (Будберг. Ц П.Б.) дес
ять лир! Айда в Сорренто!
Мы пошли в Сорренто, пили там вермут и прикатили домой на знакомом извозч
ике, который, получив из рук Алексея Максимовича ту самую криминальную д
есятку, вместо того, чтобы дать семь лир сдачи, хлестнул лошадь и ускакал,
щелкая бичом, оглядываясь на нас и хохоча во всю глотку. Горький вытаращи
л глаза от восторга, поставил брови торчком, смеялся, хлопал себя по бокам
и был несказанно счастлив до самого вечера…»
«Загулявший мастеровой» по имени Сашка изображен в рассказе «Легкий че
ловек», который также входит в цикл «По Руси», хотя его содержание относи
тся вовсе не к странствованиям Горького, а к казанскому периоду Алеши Пе
шкова. В Сашке, баламуте, влюбляющемся во всех девушек подряд, включая мон
ашек, несложно узнать Гурия Плетнева, наборщика типографии, который позн
акомил Алексея с жизнью казанских трущоб и был арестован за печатанье не
легальных текстов. К таким людям тянуло Пешкова и потом Горького, хотя он
и понимал, сколь далеки они от Человека.
Напротив, все основательное не нравилось ему. С Бариновым на рыбном пром
ысле они познакомились с семейством раскольников или даже сектантов, «в
роде «пашковцев». «Во главе семьи, Ц писал потом Горький, Ц хромой стар
ик 83 лет, ханжа и деспот; он гордился: «мы, Кадочкины, ловцы здесь от годов ма
тушки царицы Елисаветы». Он уже лет 10 не работал, но ежегодно «спускался»
на Каспий, с ним Ц четверо сыновей, все Ц великаны, силачи и до идиотизма
запуганы отцом; три снохи, дочь Ц вдова с откушенным кончиком языка и мят
ой, почти непонятной речью, двое внучат и внучка лет 20-ти, полуидиотка, сове
ршенно лишенная чувства стыда. Старик «спускался» потому, что «Исус Хрис
тос со апостолами у моря жил», а теперь «вера пошатнулась» и живут у морей
«черномазые персюки, калмыки да проклятые махмутки Ц чечня». Инородцев
он ненавидел, всегда плевал вслед им, и вся его семья не допускала инородц
ев в свою артель. Меня старичок тоже возненавидел зверски. <…> Баринов, лен
тяй, любитель дарового хлеба, Ц тоже «примостился» к нему, но скоро был «
разоблачен» и позорно изгнан прочь».
И вновь мы имеем дело с особым углом зрения Горького. Ведь семья старовер
ов, описанная им, может быть увидена и совсем иными глазами. Мощный старик
, глава семейства, от одного слова или взгляда которого трепещут сыновья,
«великаны», прекрасные работники. Три снохи, которых автор никак не отме
чает, наверное, из-за их скромности и незаметности для посторонних. Двое в
нуков, помогающих отцам, и больная, несчастная внучка, «крест» для большо
й семьи. Но угол зрения Горького в данном случае скорее совпадает с углом
зрения Баринова, который ему хотя и неприятен, но с которым «легко». Как с
Гурием Плетневым. Как с бабушкой Акулиной.
С ними «легко», а вот с дедушкой Василием и этой крепкой староверческой с
емьей неприятно.
Но главное Ц нигде нет Человека.
«В пустыне, увы, не безлюдной».
Эти слова Горький напишет во время революции в «Несвоевременных мыслях
». Но это было его постоянным духовным переживанием.
Положительный человек
Встреча с В. Г. Короленко стала для Алексея едва ли не первым опытом исключ
ительно позитивного общения с человеком, который стоял неизмеримо выше
его и в социальном, и в литературном, и в «умственном» отношении. Короленк
о был первым, от кого Пешков не «отчалил», как от бабушки, Смурого, Ромася и
других. Он с некоторым изумлением для себя вдруг понял, что существуют на
свете люди, которые, не вторгаясь в твою душу, способны спокойно
тебя поправить и поддержать.
Это еще не Человек. Но и не «люди» в отрицательном смысле. Они как «оазисы»
в духовной пустыне. Напиться воды, омыть душевные раны. И уходить дальше,
но набрав с собой воды.
Вторым «оазисом» среди людей стал для Горького его дальний родственник,
нижегородский адвокат А.И.Ланин, которому он с благодарностью посвятит п
ервый выпуск своих «Очерков и рассказов» в 1898 году.
Вернувшись из ссылки в январе 1885 года, Короленко поселился в Нижнем Новго
роде, где прожил до января 1896 года.
Нет, все-таки Ромась, бродяжья душа, стал для Пешкова спасителем, а не иску
сителем! Ромась вытащил его из безнадежной казанской ситуации. Он написа
л о нем Короленко. Поэтому когда Пешков явился к Короленко с визитом, тот у
же знал о нем. Впрочем, и так бы не прогнал.
И все-таки важно Ц всякий провинциальный писатель это хорошо знает и чу
вствует, Ц когда о тебе что-то уже знают.
Но прежде представим себе состояние Пешкова, когда он покидал Крутую, на
правляясь к Толстому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40