– Да! Сэр!
– Мы тронемся без генерала Фрайята, – сказал Ворбис. Губы сержанта оконтурили «Н» слова «но» и заняли исходное положение.
– У Генерала Фрайята другие дела, – сказал Ворбис. – Куда более тяжелые и срочные. О которых лишь он может позаботиться.

* * *
Фрайят открыл глаза в полумраке. Он различал комнату вокруг, но лишь смутно, как набор граней в воздухе. Меч… Он обронил меч, но возможно, ему снова удастся его найти. Он сделал шаг вперед, ощущая легкое сопротивление в районе лодыжек, и поглядел вниз. Там был меч. Но его пальцы прошли сквозь него. Это было словно спьяну, но он знал, что не пьян. Он не был даже трезв. Он чувствовал… странную ясность рассудка. Он обернулся и взглянул на то, что на мгновение сдержало его движение вперед.
– Ох… – сказал он.
– ДОБРОЕ УТРО.
– Ох…
– СНАЧАЛА ВСЕГДА БЫВАЕТ ЛЕГКОЕ ЗАМЕШАТЕЛЬСТВО. НИ НА ЧТО ДРУГОЕ НЕВОЗМОЖНО И РАССЧИТЫВАТЬ.
К своему ужасу Фрайят на расстоянии шага увидел сквозь серую стену высокую черную фигуру.
– Постой!
Череп в черном капюшоне высунулся из стены.
– ДА?
– Ты ведь Смерть, правда?
– РАЗУМЕЕТСЯ.
Фрайят собрал все, что осталось от былого величия.
– Я тебя знаю, – сказал он. – Я много раз смотрел тебе в лицо.
Смерть пристально посмотрел на него.
– НЕТ. НЕ СМОТРЕЛ.
– Уверяю тебя…
– ТЫ СМОТРЕЛ В ЛИЦО ЛЮДЯМ. ЕСЛИ БЫ ТЫ ПОСМОТРЕЛ НА МЕНЯ, УВЕРЯЮ, ТЫ БЫ НЕ ПЕРЕПУТАЛ.
– Но что происходит со мной сейчас?
Смерть передернул плечами.
– ТЫ НЕ ПОНЯЛ? – сказал он и исчез.
– Постой!
Фрайят рванулся к стене и к своему удивлению обнаружил, что она не является преградой. Он очутился в пустом коридоре. Смерть пропал. И тут он понял, что это не такой коридор, каким он его помнил, с тенями и скрипом песка под ногами. В конце того коридора не было сияния, которое притягивало бы его, как магнит – железные опилки. Нельзя избежать неизбежного. Потому что рано или поздно попадаешь туда, где неизбежное стоит и поджидает. Это было тут. Фрайят ступил сквозь сияние в пустыню. Небо было темным, увешенным крупными звездами, однако черный песок, простирающийся насколько хватало глаз, был ярко освещен. Пустыня. После смерти – пустыня. Пустыня. Пока никаких преисподен. Возможно, в этом была надежда. Он вспомнил песенку времен своего детства. Как ни странно, она была не об избиении. Никого не затаптывали. Она была не об Оме, страшном в своей ярости. Она была о путешествии души после смерти…
«Ты должен пересечь пустыню …»
– Где это? – сказал он хрипло.
– НИГДЕ, – сказал Смерть. – ЭТО НЕ МЕСТО.
«Совсем-совсем один…»
– Что в конце пустыни?
– ПРИГОВОР.
«Вместе со своей верой…»
Фрайят поглядел на бескрайнее, однообразное пространство.
– Я должен перейти ее в одиночку? – прошептал он. – Но в песнях говорится, что эта пустыня ужасна…
– ДА? А СЕЙЧАС, С ВАШЕГО РАЗРЕШЕНИЯ…
Смерть исчез. Фрайят глубоко вздохнул, с непривычки. Возможно, ему удастся найти здесь несколько скал. Маленькую скалу, чтобы укрепиться и большую, чтобы можно было укрыться в ожидании Ворбиса. Эта мысль тоже была данью привычке. Месть? Здесь?
Он улыбнулся. Будь благоразумен, человече. Ты был солдатом. Это – пустыня. В свое время ты пересек не одну. И ты выжил, изучая их. Существуют целые племена, умудряющиеся выжить в наихудших из них. Слизывающие росу с теневой стороны дюн, и такой порядок вещей… Они называют это домом! Приведи их на огород и они сочтут тебя сумасшедшим. Промелькнуло воспоминание: пустыня – это то, что ты о ней думаешь. А теперь ты можешь думать без помех… Здесь нет лжи. Исчезают все прикрасы. Это случается во всех пустынях. Только ты и то, во что ты веришь. Во что же я всегда верил?
Что в общем, в принципе и в сумме, если человек живет, как должно, не так, как учат священники, но так, как в глубине души он считает правильным и честным, то все, в конце концов, должно обернуться к лучшему. На знамени конечно такое не напишешь. Но пустыня уже выглядела получше. И Фрайят зашагал.

* * *
Мул был маленький, а ноги у Бруты были длинные. Сделав небольшое усилие, он смог бы встать и позволить мулу прорысить низом. Порядок продвижения не был таким, какого можно было бы ожидать. Сержант Симония держался вместе со своими солдатами впереди, по обе стороны тракта. За ними тянулись слуги, клерки и младшие священники. Ворбис ехал позади, справа, подобно пастырю, присматривающему за своим стадом. Брута ехал рядом с ним. Это было честью, которой он предпочел бы избежать. Он принадлежал к числу тех, кто способен вспотеть даже на морозе, и пыль налипала на него подобно песчаной коже. Но Ворбис, кажется, получал удовольствие от его компании. Время от времени он спрашивал его:
– Сколько мы проехали, Брута?
– Четыре мили и семь эстадо, лорд.
– А откуда ты знаешь?
На этот вопрос он ответить не мог. Откуда он знает, что небо голубое? Это просто было в его голове. Невозможно думать о том, как ты думаешь. Это как открывать коробку ломом, который внутри нее.
– И сколько заняло наше путешествие?
– Чуть больше семидесяти девяти минут.
Ворбис рассмеялся. Бруте очень хотелось знать, почему. Ведь загадка не в том, почему он помнит, а в том, почему все остальные склонны забывать.
– У твоих родителей тоже была эта замечательная способность?
Пауза.
– Они могли делать это так же хорошо? – терпеливо повторил Ворбис.
– Я не знаю. Была только моя бабушка. У нее была… хорошая память… на некоторые вещи.
– Разумеется, на прегрешения.
– А так же зрение и слух.
То, что она, по-видимому, могла, как он помнил, видеть и слышать через две стены, казалось невероятным. Брута осторожно повернулся в седле. Где-то в миле позади, на дороге, лежало облако пыли.
– Там едут остальные солдаты, – продолжал он.
Кажется, это шокировало Ворбиса. Это был, пожалуй, первый случай за многие годы, когда кто-то простодушно высказывал ему свое наблюдение.
– Остальные солдаты? – сказал он.
– Сержант Актар и его солдаты, на девяноста восьми верблюдах со множеством бутылей воды, – сказал Брута. – Я видел их перед нашим отъездом.
– Ты их не видел, – сказал Ворбис. – Они не едут с нами. Ты забудешь о них.
– Да, господин, – от него опять потребовали невозможного.
Через несколько минут далекое облако свернуло с дороги и начало медленный подъем по склону, ведущему на пустынное плоскогорье. Брута, исподтишка наблюдавший за ним, поднял глаза к песчаным горам. Над ними кружила какая-то точка. Он засунул руку в рот. Ворбис услышал сдавленный вздох.
– Что встревожило тебя, Брута? – спросил он.
– Я вспомнил о Боге, – сказал Брута без раздумья.
– Мы должны всегда помнить о Боге, – сказал Ворбис, – и верить, что он с нами на нашем пути.
– Он с нами, – сказал Брута и абсолютная уверенность в его голосе заставила Ворбиса улыбнуться. Он весь напрягся, ожидая услышать ворчливый внутренний голос, но его не было. На одно ужасное мгновение Брута засомневался, уж не вывалилась ли черепаха из коробки, но ее вес успокаивающе оттягивал плечо.
– И в нас должна жить уверенность, что Он будет с нами в Эфебе, среди неверных, – сказал Ворбис.
– Я уверен, что будет, – сказал Брута.
– И готовность к приходу пророка, – сказал Ворбис.
Облако достигло вершины дюн и растворилось в молчаливой пустоте пустыни. Брута пытался выбросить это из головы, что походило на попытку вылить ведро под водой. Никто не мог выжить на пустынном плоскогорье. Это были не только дюны и жара. В ее пылающем сердце, куда не осмеливались заходить даже сумасшедшие племена, жили ужасы. Океан без воды, голоса без ртов… Как будто и без того в ближайшем будущем не таилось немало опасностей… Он видел море прежде, хотя в Омнии это и не поощрялось. Скорее всего потому, что пустыню куда сложнее пересечь. Считалось, что она удерживает людей от лишних брожений. Но иногда преграда пустыни становилась проблемой, и тогда приходилось иметь дело с морем.
Дурносон представлял собой всего-навсего каменный мол да несколько развалюх вокруг, у одной из них стоял трирема под святым флагом. Когда Церковь путешествовала, путешественниками, как правило, оказывались очень важные персоны, так что когда Церковь путешествовала, обычно это делалось с шиком. Делегация приостановилась на холме и взглянула вниз.
– Мягкотелые и испорченные, – сказал Ворбис. – Вот какими мы стали, Брута.
– Да, господин Ворбис.
– И открытые пагубным влияниям. Море, Брута. Оно омывает порочные берега и служит истоком опасным идеям. Люди не должны путешествовать, Брута. Истина – в центре. Когда путешествуешь, туда просачивается заблуждение.
– Да, господин Ворбис.
Ворбис вздохнул.
– Во дни Оссорий мы плавали в одиночку в кораблях из шкур и плыли туда, куда влекли нас Божьи ветры. Так должны странствовать святые.
Легкая тень неподчинения внутри Бруты заявила, что уж она-то лучше позволит себе стать чуточку испорченней ради путешествия с хотя бы парой досок, отделяющих ноги от волн.
– Я слышал, что Оссорий однажды плавал к острову Эребос на мельничном жернове, – осмелился он продолжить беседу.
– Нет ничего невозможного для сильного верой, – сказал Ворбис.
– Попробуй зажечь спичку об холодец, приятель. – Брута замер. Совершенно невероятно, что Ворбис умудрился не услышать этот голос. Глас Черепахи разносился над землей. – Кто этот болван?
– Вперед, – сказал Ворбис. – Я вижу, нашему другу Бруте не терпится ступить на борт.
Конь зарысил вперед.
– Где мы? Кто это? Здесь жарко, как в преисподне, и, поверь, я знаю, о чем говорю.
– Я не могу сейчас разговаривать, – прошипел Брута.
– Эти отбросы воняют, как болото! Да будет салат! Да будет ломтик дыни!
Мало-помалу лошади достигли края пристани и по одной были заведены по сходням. Коробка в это время запрыгала. Брута виновато огляделся, но никто не обращал внимания. Несмотря на размеры, на Бруту легко было не обращать внимания. Все находили лучшее применение своему времени, чем смотреть на кого-то вроде Бруты. Даже Ворбис отключился и разговаривал с капитаном.
Он нашел место возле острого конца корабля, где одна из торчащих палок с парусами создавала некоторое уединение. Затем, с некоторым страхом, он открыл коробку. Черепаха заговорила из глубин панциря.
– Есть орлы вокруг?
Брута пристально оглядел небо.
– Нету.
Голова высунулась наружу.
– Ты… – начала она.
– Я не мог говорить, – сказал Брута. – Рядом все время были люди! А ты не можешь… читать слова в моей голове? Читать мои мысли?
– Мысли смертных не таковы, – оборвал его Ом. – По-твоему, это как наблюдать слова, выстраивающиеся в линеечку по небу? Как же! Это как пытаться осмыслить пучок сорняков. Намерения – да. Эмоции – да. Но не мысли. Большую часть времени ты сам не знаешь, что ты думаешь. А почему я должен?
– Потому, что ты – Бог, – сказал Брута. – Аввей, глава 54, стих 17: «Все мысли смертных ему ведомы, и нет для него тайн».
– Это не тот, с плохими зубами?
Брута повесил голову.
– Слушай, – сказала черепаха. – Я – это Я, и Я не могу ничем помочь, если люди думают иначе.
– Но ты же знал о моих мыслях… в огороде… – пробормотал Брута.
Черепаха колебалась.
– Это – другое, – сказала она. – Это не… мысли. Это вина.
– Я верю, что Великий Бог есть Ом, и Он есть Справедливость, – сказал Брута. – И я буду верить в это, что бы ты не говорил и чем бы ты не был.
– Приятно слышать, – с чувством произнесла черепаха. – Так и думай. Где мы?
– На корабле. В море. Неспокойном.
– Ехать в Эфеб на корабле? А что сталось с пустыней?
– Никто не может пересечь пустыню. Никто не может жить в сердце пустыни.
– Я жил.
– Тут всего пара дней плавания, – желудок Бруты дал крен, несмотря на то, что корабль едва отошел от причала. – Говорят, Бог…
– Я…
– …послал нам попутный ветер.
– Да? Ох, верно. Насчет попутного ветра, это будь уверен. Постоянного, как река, в течении всего пути, не беспокойся.

* * *
– Я имел ввиду пруд! Пруд!

* * *
Брута вцепился в мачту. Через некоторое время подошедший моряк уселся на бухту и стал с интересом его разглядывать.
– Ты можешь отпустить ее, отче, – сказал он. – Она стоит сама.
– Море… Волны… – осторожно пробормотал Брута, но то, что могло бы выйти наружу, уже кончилось.
Моряк задумчиво сплюнул.
– Ага, – сказал он. – Видишь ли, они должны быть такой формы, так предопределено свыше.
– Но корабль трещит!
– Ага. Трещит.
– Так это не шторм?
Моряк вздохнул и отошел. Через некоторое время Брута рискнул отпустить мачту. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким больным. Дело было не только в морской болезни. Он не знал, где он. В жизни он четко знал лишь две вещи: где он находится, и то, что Ом существует. Тут он разделял склонности черепах. Понаблюдайте за любой движущейся черепахой: периодически она будет останавливаться и стоять, пока рассортирует воспоминания. Не зря же где-то в мультиверсуме, существуют маленькие движущиеся приспособления, контролируемые электрическими думающими машинами, называемые «черепахами». Брута понимал, где он есть, вспоминая, где он был – по подсознательному подсчету шагов и вехам ландшафта. Где-то внутри его головы существовала нить воспоминаний, которая, если бы подключить ее напрямую к тому, что контролирует его ноги, могла бы заставить Бруту протрусить по узеньким тропкам его жизни до самого места рождения. В отсутствии контакта с землей, на изменчивой поверхности моря, нить оборванно болталась. Ом трясся и подскакивал в такт движениям Бруты, когда тот зигзагом пересек качающуюся палубу и достиг борта. С точки зрения кого угодно, кроме послушника, корабль быстро скользил по волнам в превосходный для плавания день. У его пробужения кружились птицы. По одну сторону – то ли по правому, то ли по левому борту, то ли где-то еще в одном из подобных направлений – стая крылатых рыб взрезала поверхность, пытаясь избежать внимания нескольких дельфинов. Брута глядел на серые тени, выписывающие зигзаги под килем в мире, где вообще не надо было считать…
– О, Брута, – сказал Ворбис, – смотрю, кормишь рыб.
– Нет, гоподин, – сказал Брута, – мне плохо, господин. Он повернулся.
Тут был сержант Симония, мускулистый молодой человек с бесстрастным выражением лица профессионального солдата. Он стоял рядом с кем-то, кого Брута с трудом опознал, как главного из просоленных, или как там его титул. Тут же был улыбающийся эксквизитор.
– Он! Он! – надрывался голос черепахи.
– Наш юный друг – не слишком хороший моряк, – сказал Ворбис.
– Он! Он! Я узнал бы его где угодно!
– Я много бы отдал, господин, чтобы не быть моряком вообще, – сказал Брута. Он чувствовал, как трясется коробка от Ома, неистовствующего внутри.
– Убей его! Найди что-нибудь острое! Вытолкни его за борт!
– Пойдем с нами на нос, Брута, – сказал Ворбис. – По словам капитана, тут есть на что посмотреть.
Капитан затравленно ухмыльнулся, словно попав между молотом и наковальней. Ворбис, как обычно, вполне заменял оба. Брута, тащившийся за этой троицей, прошептал.
– Что случилось?
– Он! Лысый! Выбрось его за борт!
Ворбис чуть повернулся, поймал смущенный взгляд Бруты и улыбнулся.
– Я уверен, мы расширим наш кругозор, – сказал он. Потом повернулся обратно к капитану и указал на большую птицу, спланировавшую под поверхность волн.
– Тупой Альбатрос, – быстро сказал капитан. – Мигрирует от Пупа к Краю… – он запнулся. Однако, Ворбис с нарочитой вежливостью созерцал показываемое.
– Он перевернул меня на солнцепеке! Посмотри на его мысли!
– С одного полюса мира на другой каждый год, – сказал капитан. Он слегка потел.
– Действительно? С чего бы это?
– Никто не знает.
– За исключением Бога, конечно, – сказал Ворбис.
Лицо капитана стало болезненно желтым.
– Конечно. Разумеется, – сказал он.
– Брута? – закричала черепаха. – Ты меня слушаешь?
– А это, вверху? – сказал Ворбис.
Моряк проследил в направлении его вытянутой руки.
– А. Летающие рыбы, – сказал он. – В действительности они не летают, – быстро прибавил он. – Они просто разгоняются в воде и некоторое время скользят.
– Одно из чудес божьих, – сказал Ворбис. – Бесконечное разнообразие, а?
– Да, конечно, – сказал капитан. Облегчение, подобно полкам подкрепления, прошествовало по его лицу.
– А эти, внизу? – сказал эксквизитор.
– Те? Дельфины, – сказал капитан. – Вид рыб.
– Они всегда плавают вокруг кораблей, как эти?
– Часто. Разумеется. Особенно, в эфебских водах.
Ворбис наклонился за борт с абсолютно непроницаемым лицом. В разговоре образовалась брешь, которую капитан поспешил заполнить. Что было весьма неразумно.
– Они будут следовать за кораблем несколько дней, – сказал он.
– Удивительно, – следующая пауза, смоляная яма тишины, готовая поглотить мастодонтов необдуманных высказываний.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31