Они больше ранили его гордость. И то только после того, как истощились запасы овощей.
– Они кидались овощами?
– Только тогда, когда не смогли найти больше яиц.
– А когда мы явились протестовать…
– Уверен, что шестьдесят кораблей готовились к чему-то большему, чем выражение протеста, – сказал Тиран. – И мы предупреждаем вас, дьякон Ворбис. Люди находят в Эфебе то, чего ищут. Будут новые рейды на ваше побережье. Мы будем уничтожать ваши корабли. Или вы подпишете договор.
– А проход в Эфебу? – сказал Ворбис.
Тиран улыбнулся.
– Через пустыню? Мой дорогой, если вы пересечете пустыню, я уверен, вы пройдете куда угодно. – Тиран перевел взгляд с Ворбиса на небо, видимое среди колонн. – А сейчас, кажется, приближается полдень, – сказал он. – Становится жарко. Несомненно, вы желаете обсудить наши… ох… предложения со своими коллегами. Могу ли я рассчитывать, что мы встретимся снова на закате?
Ворбис собирался внести некоторые предложения.
– Думаю, в конце концов сказал он, что наши размышления могут затянуться несколько дольше. Скажем, завтра утром?
Тиран кивнул.
– Как вам будет угодно. В настоящее время, дворец в вашем распоряжении. Если вы пожелаете ознакомиться, здесь есть множество превосходных святилищ и произведений искусства. Когда вам потребуется пища, сообщите об этом ближайшему рабу.
– Раб – эфебское слово. В Господе Оме у нас нет слова раб, – сказал Ворбис.
– Это я понимаю так: – сказал Тиран, – я представляю себе, что у рыбы нет слова «вода». – Он снова улыбнулся мимолетной улыбкой. – А так же есть бани и Библиотека, конечно. Множество интереснейших достопримечательностей. Будьте нашими гостями.
Ворбис склонил голову.
– Я молюсь о том, – сказал он, чтобы однажды вы были моим гостем.
– И что же я увижу? – сказал Тиран.
Брута встал, перевернув скамью и в замешательстве покраснел. Он думал: «Они лгут насчет Брата Мардака. Ворбис сказал, что они избили его до полусмерти и плетьми добавили вторую половину. И Брат Намрод говорил, что видел тело, и что все это – чистая правда. За слова! Люди, которые так поступают, заслуживают… кары. И они держат рабов. Заставляют людей работать против их воли. Обращаются с ними, как с животными. Они даже называют своего правителя Тираном!
И почему все это не так, как кажется?
И почему я не верю во все это?
Почему я знаю, что это – неправда?
И что он подразумевал под рыбой, не имеющей слова для воды?
* * *
Омнианцы были полуотведены, полупрепровождены в свое обиталище. Новая ваза с фруктами ожидала на столе в келье Бруты, а так же немного рыбы и кусок хлеба. Какой-то мужчина подметал пол.
– Слушай, – сказал Брута. – Ты – раб?
– Да, господин.
– Это, должно быть, ужасно.
Человек оперся на свою метлу.
– Вы правы, господин. Это ужасно. Действительно ужасно. Знаете, у меня всего один выходной в неделю?
Брута, никогда прежде не слышавший слова «выходной» и в любом случае не знавший сути дела, неопределенно кивнул.
– Почему же тогда ты не сбежишь? – сказал он.
– Ох, да я уже сбегал, – сказал раб. – Однажды убегал в Цорт. Мне там не понравилось. Вернулся. Теперь каждую зиму на пару недель бегаю в Джелибейби.
– Тебя приводят обратно? – сказал Брута.
– Ха! – сказал раб. – Нет. Этот Аристократес – жалкий скряга. Приходится возвращаться самому. На перекладных кораблях, в таком роде.
– Ты возвращаешься сам?
– Ага. На заграницу хорошо посмотреть, но жить там не тянет. В любом случае, мне осталось всего четыре года, а потом я свободен. Когда освобождаешься, получаешь право голоса. А еще можешь завести рабов. – Его лицо затуманилось в попытках перечесть, загибая пальцы. – Рабам полагается трехразовое питание, по крайней мере один раз с мясом. И один свободный день в неделю. И ежегодно две недели на побег. И я не стою у печи и не таскаю тяжестей. И за находчивость надбавляют.
– Да, но ты не свободен, – сказал Брута, против воли заинтригованный.
– В чем разница?
– Ну… ты не можешь взять выходной, – Брута взъерошил волосы, – и ешь на один раз меньше.
– Да? Уж спасибо, как-нибудь переживу без этой свободы.
– Э… ты не видел где-нибудь здесь черепахи? – сказал Брута.
– Нет. И я подметал под кроватью.
– А где-нибудь еще сегодня?
– Вам нужна черепаха? Некоторые из них…
– Нет. Нет. Все в порядке…
– Брута!
Это был голос Ворбиса. Брута бросился через двор к комнате Ворбиса.
– А, Брута.
– Да, господин?
Ворбис скрестив ноги сидел на полу и смотрел в стену.
– Ты молод и находишься в незнакомом месте, – сказал Ворбис. – Несомненно, тебе многое хочется увидеть.
– Многое? – сказал Брута.
Ворбис снова пользовался эксквизиторским голосом: невыразительным и монотонным, похожим на тупой стальной штырь.
– Ты можешь идти, куда пожелаешь. Погляди на новые вещи, Брута. Узнай все, что только сможешь. Ты мои глаза и уши. И моя память. Изучи это место.
– Э… Взаправду, лорд?
– Произвел ли на тебя впечатление мой безразличный тон, Брута?
– Нет, лорд.
– Иди. Чувствуй себя свободно. И возвращайся к закату.
– Э… Даже Библиотеку? – сказал Брута.
– Что? Да, Библиотеку. Здешнюю Библиотеку. Конечно. Набитую бесполезным и опасным и вредным знанием. Я представляю себе это, Брута. Ты представляешь?
– Нет, господин.
– Твоя невинность – щит твой, Брута. Нет. Иди, иди в Библиотеку. На тебя она никак не повлияет.
– Лорд Ворбис?
– Да?
– Тиран сказал, что они едва ли причинили какое-нибудь зло Брату Мардаку… Тишина вытянулась во всю свою бесконечную длину.
Ворбис сказал:
– Он солгал.
– Да. – Брута ждал.
Ворбис продолжал смотреть в стену. Бруте было интересно, что же он там видит. Когда стало очевидно, что более ничего не последует, он сказал:
– Спасибо.
Прежде, чем выйти, он чуть-чуть отступил назад; так ему удалось украдкой заглянуть под дьяконову кровать.
* * *
«Наверное, он попал в беду, – думал Брута на бегу через дворец. – Каждый захочет съесть черепаху».
Избегая смотреть на голых нимф, украшающих фризы, он пытался заглянуть всюду. Теоретически, Брута знал, что женщина имеет другую форму, нежели мужчина. Он не покидал деревни до двенадцати лет, а к тому времени некоторые его одногодки были уже женаты. Омнианизм поощрял ранние браки, как превентивную меру против Греха. Однако, любой род занятий, задействующий часть человеческой анатомии между шеей и коленями считался в той или иной степени грешным. Брута хотел стать более примерным учеником, чтобы смочь спросить своего Бога, почему. Потом он заметил, что хочет, чтобы его Бог был более понятливым Богом, чтобы смочь ответить.
– Он не взывал ко мне, – думал он. – Я уверен, я бы слышал. Может, его еще не варят.
Раб, полировавший одну из статуй, указал ему дорогу к Библиотеке. Брута прогремел по проходу между колоннами. Двор перед Библиотекой был битком набит философами, вытягивающими шею, чтобы что-то рассмотреть. Он слышал обычные раздраженные пререкания, показывавшие, что происходит философская дискуссия. В таком роде:
– Мои десять оболов уверяют, что она не сможет этого повторить.
– Говорящие деньги? Это не часто услышишь, Ксено.
– Да. И они собираются сказать до свидания.
– Слушай, не будь дураком. Это черепаха. Это всего лишь брачный танец… Пауза затаив дыхание. Потом нечто вроде коллективного вздоха.
– Вот!
– Это неправильный угол!
– Да уж! Хотелось бы посмотреть, как ты сделал бы лучше в подобных обстоятельствах!
– Что это она делает?
– Думаю, чертит гипотенузу.
– И это называется гипотенуза? Она кривая.
– Она не кривая. Она начерчена прямо, это ты криво на нее смотришь!
– Ставлю тридцать оболов, что она не сможет начертить квадрат!
– Эти сорок говорят, что сможет.
Еще одна пауза, затем восторженные восклицания.
– Да-а-а!
– Это скорее, параллелограмм, по-моему, – произнес недовольный голос.
– Слушай, я способен распознать квадрат, когда я таковой вижу! И это – квадрат!
– Хорошо. Вдвое или ничего, бьюсь об заклад, она не сможет начертить двенадцатиугольник.
– Хах! Только что ты бился об заклад, что она не сможет начертить семиугольник.
– Вдвое или ничего. Двенадцатиугольник. Съел, да?! Чувствуешь себя малость avis domestica. Раскудахтался?!
– Это позор, брать твои деньги…
Потом еще одна пауза.
– Десять сторон? Десять сторон? Ха!
– Говорил тебе, она не справится! Где это видано, чтобы черепаха разбиралась в геометрии?
– Еще одна бредовая идея, Дидактилос?
– Я с самого начала говорил, что это всего лишь черепаха.
– Некоторые из них весьма вкусны…
Философская масса расступилась, вытолкнув Бруту и не обращая на него ни малейшего внимания. Он мельком увидел круг влажного песка, покрытого геометрическими фигурами. Ом сидел посередине. Напротив пара чрезвычайно грязных философов подсчитывала столбик монет.
– Ну как, Урн? – сказал Дидактилос.
– Пятьдесят два обола прибыли, мастер.
– Видишь? С каждым днем все лучше. Жаль, она не отличает десяти от двенадцати. Отрежь ей одну ногу и потуши.
– Отрезать ногу?
– Ну, такую черепаху не стоит съедать сразу.
Дидактилос повернулся лицом к толстому молодому человеку с вывернутыми наружу ногами и красным лицом, который смотрел на черепаху.
– Да? – сказал он.
– Она отличает десять от двенадцати, – сказал парень.
– Это только что стоило мне восьмидесяти оболов, – сказал Дидактилос.
– Да. Но завтра… – начал парень, его глаза затуманились, словно он дословно повторял нечто, что слышал в своей голове, – …завтра… вы сможете ставить по меньшей мере три к одному.
У Дидактилоса отвалилась челюсть.
– Дай мне эту черепаху, Урн, – сказал он.
Ученик философа наклонился и поднял Ома, очень осторожно.
– Знаешь, я правильно подумал в начале, что есть в этом создании нечто удивительное, – сказал Дидактилос. – Я сказал Урну, что это наш завтрашний обед, а он мне в ответ сказал, нет, она, мол, тащит хвост по песку и занимается геометрией. Геометрия не дана черепахам от природы.
Глаз Ома повернулся к Бруте.
– Мне пришлось, – сказал он. – Это был единственный способ привлечь его внимание. Я привлек его внимание. Когда привлекаешь внимание, привлекаешь и сердце, и разум.
– Это – Бог, – сказал Брута.
– Действительно? Как его имя? – сказал философ.
– Не говори! Не говори ему! Местные боги могут услышать!
– Я не знаю, – сказал Брута.
Дидактилос перевернул Ома.
– Черепаха. Движется, – глубокомысленно сказал Урн.
– Что? – сказал Брута.
– Мастер написал книгу, – сказал Урн.
– Не совсем книгу, – скромно сказал Дидактилос, – скорее свиток. Так, состряпал небольшую вещичку.
– Про то, что мир – плоский и движется через пространство на спине гигантской черепахи? – сказал Брута.
– Ты читал? – взгляд Дидактилоса не двигался. – Ты – раб?
– Нет, – сказал Брута. – Я…
– Не упоминай моего имени! Назовись писцом или еще чем.
– …писец, – неуверенно сказал Брута.
– Да, – сказал Урн. – Оно и видно. Заметная мозоль на большом пальце, которым держишь перо. Чернильные пятна по всему рукаву.
Брута взглянул на большой палец левой руки.
– Нету тут…
– Верно, – сказал смеясь Урн. – Пользуешься левой рукой?
– Э, я пользуюсь обеими, – сказал Брута. – Но не слишком хорошо, все говорят.
– А, – сказал Дидактилос. – Амби-синистер?
– Что?
– Он имеет ввиду, неумеха обоими руками, – сказал Ом.
– О, да. Это про меня. – Брута вежливо кашлянул. – Ищу… Я ищу философа. Ум… Разбирающегося в богах.
Он подождал. Потом он сказал:
– Вы не собираетесь говорить, что они – реликт отжившей системы верований?
Дидактилос, по-прежнему ощупывавший панцирь Ома, потряс головой.
– Нет. Я люблю грозы, когда они далеко.
– Ох, Вы не могли бы перестать его вертеть? Он только что сказал мне, что ему это не нравится.
– А можно узнать сколько ей лет, разрезав ее напополам и пересчитав кольца, – сказал Дидактилос.
– Умм. У него не слишком хорошее чувство юмора.
– Ты – омнианец, судя по произношению.
– Да.
– Приехал, чтобы обсуждать договор?
– Чтобы слушать.
– И что же ты хочешь узнать о богах?
Казалось, Брута прислушивается. В конце концов, он сказал:
– Как они появляются. Как растут. И что происходит с ними потом.
Дидактилос сунул черепаху в руки Бруте.
– Такие вещи стоят денег, – сказал он.
– Скажите мне, когда закончатся пятьдесят два обола, – сказал Брута.
Дидактилос рассмеялся.
– Кажется, ты можешь думать самостоятельно, – сказал он. – У тебя хорошая память?
– Нет. Не слишком.
– Верно? Верно. Пошли в Библиотеку. Там, знаешь ли, заземленная медная крыша. Боги терпеть не могут таких вещей. Дидактилос спустился вниз впереди него и поднял заржавленный железный фонарь. Брута взглянул вверх, на большое белое здание.
– Это – Библиотека? – спросил он.
– Да, – сказал Дидактилос. – Вот почему на ней над дверями написано такими большими буквами «LIBRUM». Но писец, вроде тебя, разумеется, это знает.
* * *
Библиотека в Эфебе была, до того, как сгорела, второй по величине на Диске. Не такой большой, как библиотека Невидимого Университета, конечно, но у той библиотеки было несколько плюсов вследствие ее магической природы. Например, ни в одной другой библиотеке нет целой галереи ненаписанных книг – книг, которые были бы написаны, если бы автор не был съеден аллигатором на главе 1, или еще что-нибудь в этом роде. Атласы воображаемых мест. Словари несуществующих слов. Руководство для исследователей невидимых вещей. Странные энциклопедии в Комнате Потерянных Знаний. Библиотека, настолько большая, что искажает реальность и из нее существуют открытые проходы во все остальные библиотеки – и в пространстве, и во времени… Она так не похожа на Библиотеку в Эфебе, с ее четырьмя или пятью сотнями томов. Большую их часть составляли свитки, спасавшие своих читателей от мороки подзывать раба всякий раз, когда хочешь перевернуть страницу. Конечно, каждый из них лежал в своей нише. Книги не должны лежать слишком близко друг к другу, иначе они начинают странным и непредсказуемым образом взаимодействовать. Солнечные лучи пронизывали шторы, осязаемые, как колонны в пыльном воздухе. Хотя это было последнее чему здесь стоило удивляться, Брута не мог не заметить странных конструкций в проходах. Деревянные рейки были прибиты между рядами каменных полок на высоте около двух метров, так что они поддерживали более широкую планку неясного назначения.
– Библиотека, – провозгласил Дидактилос.
Он вытянул руку. Его пальцы нежно пробежали по планке над его головой. До Бруты, наконец, дошло.
– Ты слеп, да? – сказал он.
– Верно.
– Но ты взял с собой фонарь?
– Совершенно верно, – сказал Дидактилос. – Я не заливал в него масла.
– Фонарь, который не светит, для человека, который не видит?
– Да. Работает отлично. И, разумеется, это очень философски.
– И живешь ты в бочке.
– Жить в бочке очень модно, – сказал Дидактилос, быстро идя вперед, его пальцы лишь случайно задевали знаки на планках. – Так поступает большинство философов. Это выражает презрение и пренебрежение к мирским вещам. Представь себе, у Легибуса в бочке даже есть сауна. Удивительно, что только не приходит в голову лежа в ней, говорит он.
Брута огляделся. Свитки высовывались со своих полок, как кукушки из часов.
– Это все так… я никогда прежде не видел философов, до того, как я приехал сюда, – сказал он, – прошлой ночью, они все…
– Ты должен запомнить, что в здешних краях есть три основные философские теории, – сказал Дидактилос. – Расскажи ему, Урн.
– Есть Ксеноисты, – быстро сказал Урн. – Они говорят, что мир, по сути своей сложен и случаен. Есть Ибидисты. Они говорят, что мир по сути своей прост и развивается в соответствии с определенными фундаментальными правилами.
– И есть я, – сказал Дидактилос, вытаскивая свиток с его полки.
– Учитель говорит, что по своей сути, это старый добрый мир, – сказал Урн.
– В котором мало выпивки, – сказал Дидактилос.
– В котором мало выпивки.
– Боги, – сказал Дидактилос, наполовину про себя.
Он вытащил другой свиток.
– Ты хочешь разузнать о богах? Вот «Размышления» Ксено, «Банальности» старины Аристократеса, тупые «Высказывания» Ибида, «Геометрии» Легибуса, «Теологии» Герарха…
Палец Дидактилоса танцевал среди полок. В воздухе повисло еще больше пыли.
– Это все книги? – сказал Брута.
– О, да. Тут все пишут книги. Этих болванов так просто не остановишь.
– И люди могут их читать? – сказал Брута.
Омния была основана на одной книге. А здесь были… сотни…
– Ну, они могут, если хотят, – сказал Урн. – Но никто сюда не ходит слишком часто. Здесь нет книг для чтения. Они скорее для писания.
– В этом вековая мудрость, – сказал Дидактилос. – Видишь ли, надо написать книгу, чтобы доказать, что ты философ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Они кидались овощами?
– Только тогда, когда не смогли найти больше яиц.
– А когда мы явились протестовать…
– Уверен, что шестьдесят кораблей готовились к чему-то большему, чем выражение протеста, – сказал Тиран. – И мы предупреждаем вас, дьякон Ворбис. Люди находят в Эфебе то, чего ищут. Будут новые рейды на ваше побережье. Мы будем уничтожать ваши корабли. Или вы подпишете договор.
– А проход в Эфебу? – сказал Ворбис.
Тиран улыбнулся.
– Через пустыню? Мой дорогой, если вы пересечете пустыню, я уверен, вы пройдете куда угодно. – Тиран перевел взгляд с Ворбиса на небо, видимое среди колонн. – А сейчас, кажется, приближается полдень, – сказал он. – Становится жарко. Несомненно, вы желаете обсудить наши… ох… предложения со своими коллегами. Могу ли я рассчитывать, что мы встретимся снова на закате?
Ворбис собирался внести некоторые предложения.
– Думаю, в конце концов сказал он, что наши размышления могут затянуться несколько дольше. Скажем, завтра утром?
Тиран кивнул.
– Как вам будет угодно. В настоящее время, дворец в вашем распоряжении. Если вы пожелаете ознакомиться, здесь есть множество превосходных святилищ и произведений искусства. Когда вам потребуется пища, сообщите об этом ближайшему рабу.
– Раб – эфебское слово. В Господе Оме у нас нет слова раб, – сказал Ворбис.
– Это я понимаю так: – сказал Тиран, – я представляю себе, что у рыбы нет слова «вода». – Он снова улыбнулся мимолетной улыбкой. – А так же есть бани и Библиотека, конечно. Множество интереснейших достопримечательностей. Будьте нашими гостями.
Ворбис склонил голову.
– Я молюсь о том, – сказал он, чтобы однажды вы были моим гостем.
– И что же я увижу? – сказал Тиран.
Брута встал, перевернув скамью и в замешательстве покраснел. Он думал: «Они лгут насчет Брата Мардака. Ворбис сказал, что они избили его до полусмерти и плетьми добавили вторую половину. И Брат Намрод говорил, что видел тело, и что все это – чистая правда. За слова! Люди, которые так поступают, заслуживают… кары. И они держат рабов. Заставляют людей работать против их воли. Обращаются с ними, как с животными. Они даже называют своего правителя Тираном!
И почему все это не так, как кажется?
И почему я не верю во все это?
Почему я знаю, что это – неправда?
И что он подразумевал под рыбой, не имеющей слова для воды?
* * *
Омнианцы были полуотведены, полупрепровождены в свое обиталище. Новая ваза с фруктами ожидала на столе в келье Бруты, а так же немного рыбы и кусок хлеба. Какой-то мужчина подметал пол.
– Слушай, – сказал Брута. – Ты – раб?
– Да, господин.
– Это, должно быть, ужасно.
Человек оперся на свою метлу.
– Вы правы, господин. Это ужасно. Действительно ужасно. Знаете, у меня всего один выходной в неделю?
Брута, никогда прежде не слышавший слова «выходной» и в любом случае не знавший сути дела, неопределенно кивнул.
– Почему же тогда ты не сбежишь? – сказал он.
– Ох, да я уже сбегал, – сказал раб. – Однажды убегал в Цорт. Мне там не понравилось. Вернулся. Теперь каждую зиму на пару недель бегаю в Джелибейби.
– Тебя приводят обратно? – сказал Брута.
– Ха! – сказал раб. – Нет. Этот Аристократес – жалкий скряга. Приходится возвращаться самому. На перекладных кораблях, в таком роде.
– Ты возвращаешься сам?
– Ага. На заграницу хорошо посмотреть, но жить там не тянет. В любом случае, мне осталось всего четыре года, а потом я свободен. Когда освобождаешься, получаешь право голоса. А еще можешь завести рабов. – Его лицо затуманилось в попытках перечесть, загибая пальцы. – Рабам полагается трехразовое питание, по крайней мере один раз с мясом. И один свободный день в неделю. И ежегодно две недели на побег. И я не стою у печи и не таскаю тяжестей. И за находчивость надбавляют.
– Да, но ты не свободен, – сказал Брута, против воли заинтригованный.
– В чем разница?
– Ну… ты не можешь взять выходной, – Брута взъерошил волосы, – и ешь на один раз меньше.
– Да? Уж спасибо, как-нибудь переживу без этой свободы.
– Э… ты не видел где-нибудь здесь черепахи? – сказал Брута.
– Нет. И я подметал под кроватью.
– А где-нибудь еще сегодня?
– Вам нужна черепаха? Некоторые из них…
– Нет. Нет. Все в порядке…
– Брута!
Это был голос Ворбиса. Брута бросился через двор к комнате Ворбиса.
– А, Брута.
– Да, господин?
Ворбис скрестив ноги сидел на полу и смотрел в стену.
– Ты молод и находишься в незнакомом месте, – сказал Ворбис. – Несомненно, тебе многое хочется увидеть.
– Многое? – сказал Брута.
Ворбис снова пользовался эксквизиторским голосом: невыразительным и монотонным, похожим на тупой стальной штырь.
– Ты можешь идти, куда пожелаешь. Погляди на новые вещи, Брута. Узнай все, что только сможешь. Ты мои глаза и уши. И моя память. Изучи это место.
– Э… Взаправду, лорд?
– Произвел ли на тебя впечатление мой безразличный тон, Брута?
– Нет, лорд.
– Иди. Чувствуй себя свободно. И возвращайся к закату.
– Э… Даже Библиотеку? – сказал Брута.
– Что? Да, Библиотеку. Здешнюю Библиотеку. Конечно. Набитую бесполезным и опасным и вредным знанием. Я представляю себе это, Брута. Ты представляешь?
– Нет, господин.
– Твоя невинность – щит твой, Брута. Нет. Иди, иди в Библиотеку. На тебя она никак не повлияет.
– Лорд Ворбис?
– Да?
– Тиран сказал, что они едва ли причинили какое-нибудь зло Брату Мардаку… Тишина вытянулась во всю свою бесконечную длину.
Ворбис сказал:
– Он солгал.
– Да. – Брута ждал.
Ворбис продолжал смотреть в стену. Бруте было интересно, что же он там видит. Когда стало очевидно, что более ничего не последует, он сказал:
– Спасибо.
Прежде, чем выйти, он чуть-чуть отступил назад; так ему удалось украдкой заглянуть под дьяконову кровать.
* * *
«Наверное, он попал в беду, – думал Брута на бегу через дворец. – Каждый захочет съесть черепаху».
Избегая смотреть на голых нимф, украшающих фризы, он пытался заглянуть всюду. Теоретически, Брута знал, что женщина имеет другую форму, нежели мужчина. Он не покидал деревни до двенадцати лет, а к тому времени некоторые его одногодки были уже женаты. Омнианизм поощрял ранние браки, как превентивную меру против Греха. Однако, любой род занятий, задействующий часть человеческой анатомии между шеей и коленями считался в той или иной степени грешным. Брута хотел стать более примерным учеником, чтобы смочь спросить своего Бога, почему. Потом он заметил, что хочет, чтобы его Бог был более понятливым Богом, чтобы смочь ответить.
– Он не взывал ко мне, – думал он. – Я уверен, я бы слышал. Может, его еще не варят.
Раб, полировавший одну из статуй, указал ему дорогу к Библиотеке. Брута прогремел по проходу между колоннами. Двор перед Библиотекой был битком набит философами, вытягивающими шею, чтобы что-то рассмотреть. Он слышал обычные раздраженные пререкания, показывавшие, что происходит философская дискуссия. В таком роде:
– Мои десять оболов уверяют, что она не сможет этого повторить.
– Говорящие деньги? Это не часто услышишь, Ксено.
– Да. И они собираются сказать до свидания.
– Слушай, не будь дураком. Это черепаха. Это всего лишь брачный танец… Пауза затаив дыхание. Потом нечто вроде коллективного вздоха.
– Вот!
– Это неправильный угол!
– Да уж! Хотелось бы посмотреть, как ты сделал бы лучше в подобных обстоятельствах!
– Что это она делает?
– Думаю, чертит гипотенузу.
– И это называется гипотенуза? Она кривая.
– Она не кривая. Она начерчена прямо, это ты криво на нее смотришь!
– Ставлю тридцать оболов, что она не сможет начертить квадрат!
– Эти сорок говорят, что сможет.
Еще одна пауза, затем восторженные восклицания.
– Да-а-а!
– Это скорее, параллелограмм, по-моему, – произнес недовольный голос.
– Слушай, я способен распознать квадрат, когда я таковой вижу! И это – квадрат!
– Хорошо. Вдвое или ничего, бьюсь об заклад, она не сможет начертить двенадцатиугольник.
– Хах! Только что ты бился об заклад, что она не сможет начертить семиугольник.
– Вдвое или ничего. Двенадцатиугольник. Съел, да?! Чувствуешь себя малость avis domestica. Раскудахтался?!
– Это позор, брать твои деньги…
Потом еще одна пауза.
– Десять сторон? Десять сторон? Ха!
– Говорил тебе, она не справится! Где это видано, чтобы черепаха разбиралась в геометрии?
– Еще одна бредовая идея, Дидактилос?
– Я с самого начала говорил, что это всего лишь черепаха.
– Некоторые из них весьма вкусны…
Философская масса расступилась, вытолкнув Бруту и не обращая на него ни малейшего внимания. Он мельком увидел круг влажного песка, покрытого геометрическими фигурами. Ом сидел посередине. Напротив пара чрезвычайно грязных философов подсчитывала столбик монет.
– Ну как, Урн? – сказал Дидактилос.
– Пятьдесят два обола прибыли, мастер.
– Видишь? С каждым днем все лучше. Жаль, она не отличает десяти от двенадцати. Отрежь ей одну ногу и потуши.
– Отрезать ногу?
– Ну, такую черепаху не стоит съедать сразу.
Дидактилос повернулся лицом к толстому молодому человеку с вывернутыми наружу ногами и красным лицом, который смотрел на черепаху.
– Да? – сказал он.
– Она отличает десять от двенадцати, – сказал парень.
– Это только что стоило мне восьмидесяти оболов, – сказал Дидактилос.
– Да. Но завтра… – начал парень, его глаза затуманились, словно он дословно повторял нечто, что слышал в своей голове, – …завтра… вы сможете ставить по меньшей мере три к одному.
У Дидактилоса отвалилась челюсть.
– Дай мне эту черепаху, Урн, – сказал он.
Ученик философа наклонился и поднял Ома, очень осторожно.
– Знаешь, я правильно подумал в начале, что есть в этом создании нечто удивительное, – сказал Дидактилос. – Я сказал Урну, что это наш завтрашний обед, а он мне в ответ сказал, нет, она, мол, тащит хвост по песку и занимается геометрией. Геометрия не дана черепахам от природы.
Глаз Ома повернулся к Бруте.
– Мне пришлось, – сказал он. – Это был единственный способ привлечь его внимание. Я привлек его внимание. Когда привлекаешь внимание, привлекаешь и сердце, и разум.
– Это – Бог, – сказал Брута.
– Действительно? Как его имя? – сказал философ.
– Не говори! Не говори ему! Местные боги могут услышать!
– Я не знаю, – сказал Брута.
Дидактилос перевернул Ома.
– Черепаха. Движется, – глубокомысленно сказал Урн.
– Что? – сказал Брута.
– Мастер написал книгу, – сказал Урн.
– Не совсем книгу, – скромно сказал Дидактилос, – скорее свиток. Так, состряпал небольшую вещичку.
– Про то, что мир – плоский и движется через пространство на спине гигантской черепахи? – сказал Брута.
– Ты читал? – взгляд Дидактилоса не двигался. – Ты – раб?
– Нет, – сказал Брута. – Я…
– Не упоминай моего имени! Назовись писцом или еще чем.
– …писец, – неуверенно сказал Брута.
– Да, – сказал Урн. – Оно и видно. Заметная мозоль на большом пальце, которым держишь перо. Чернильные пятна по всему рукаву.
Брута взглянул на большой палец левой руки.
– Нету тут…
– Верно, – сказал смеясь Урн. – Пользуешься левой рукой?
– Э, я пользуюсь обеими, – сказал Брута. – Но не слишком хорошо, все говорят.
– А, – сказал Дидактилос. – Амби-синистер?
– Что?
– Он имеет ввиду, неумеха обоими руками, – сказал Ом.
– О, да. Это про меня. – Брута вежливо кашлянул. – Ищу… Я ищу философа. Ум… Разбирающегося в богах.
Он подождал. Потом он сказал:
– Вы не собираетесь говорить, что они – реликт отжившей системы верований?
Дидактилос, по-прежнему ощупывавший панцирь Ома, потряс головой.
– Нет. Я люблю грозы, когда они далеко.
– Ох, Вы не могли бы перестать его вертеть? Он только что сказал мне, что ему это не нравится.
– А можно узнать сколько ей лет, разрезав ее напополам и пересчитав кольца, – сказал Дидактилос.
– Умм. У него не слишком хорошее чувство юмора.
– Ты – омнианец, судя по произношению.
– Да.
– Приехал, чтобы обсуждать договор?
– Чтобы слушать.
– И что же ты хочешь узнать о богах?
Казалось, Брута прислушивается. В конце концов, он сказал:
– Как они появляются. Как растут. И что происходит с ними потом.
Дидактилос сунул черепаху в руки Бруте.
– Такие вещи стоят денег, – сказал он.
– Скажите мне, когда закончатся пятьдесят два обола, – сказал Брута.
Дидактилос рассмеялся.
– Кажется, ты можешь думать самостоятельно, – сказал он. – У тебя хорошая память?
– Нет. Не слишком.
– Верно? Верно. Пошли в Библиотеку. Там, знаешь ли, заземленная медная крыша. Боги терпеть не могут таких вещей. Дидактилос спустился вниз впереди него и поднял заржавленный железный фонарь. Брута взглянул вверх, на большое белое здание.
– Это – Библиотека? – спросил он.
– Да, – сказал Дидактилос. – Вот почему на ней над дверями написано такими большими буквами «LIBRUM». Но писец, вроде тебя, разумеется, это знает.
* * *
Библиотека в Эфебе была, до того, как сгорела, второй по величине на Диске. Не такой большой, как библиотека Невидимого Университета, конечно, но у той библиотеки было несколько плюсов вследствие ее магической природы. Например, ни в одной другой библиотеке нет целой галереи ненаписанных книг – книг, которые были бы написаны, если бы автор не был съеден аллигатором на главе 1, или еще что-нибудь в этом роде. Атласы воображаемых мест. Словари несуществующих слов. Руководство для исследователей невидимых вещей. Странные энциклопедии в Комнате Потерянных Знаний. Библиотека, настолько большая, что искажает реальность и из нее существуют открытые проходы во все остальные библиотеки – и в пространстве, и во времени… Она так не похожа на Библиотеку в Эфебе, с ее четырьмя или пятью сотнями томов. Большую их часть составляли свитки, спасавшие своих читателей от мороки подзывать раба всякий раз, когда хочешь перевернуть страницу. Конечно, каждый из них лежал в своей нише. Книги не должны лежать слишком близко друг к другу, иначе они начинают странным и непредсказуемым образом взаимодействовать. Солнечные лучи пронизывали шторы, осязаемые, как колонны в пыльном воздухе. Хотя это было последнее чему здесь стоило удивляться, Брута не мог не заметить странных конструкций в проходах. Деревянные рейки были прибиты между рядами каменных полок на высоте около двух метров, так что они поддерживали более широкую планку неясного назначения.
– Библиотека, – провозгласил Дидактилос.
Он вытянул руку. Его пальцы нежно пробежали по планке над его головой. До Бруты, наконец, дошло.
– Ты слеп, да? – сказал он.
– Верно.
– Но ты взял с собой фонарь?
– Совершенно верно, – сказал Дидактилос. – Я не заливал в него масла.
– Фонарь, который не светит, для человека, который не видит?
– Да. Работает отлично. И, разумеется, это очень философски.
– И живешь ты в бочке.
– Жить в бочке очень модно, – сказал Дидактилос, быстро идя вперед, его пальцы лишь случайно задевали знаки на планках. – Так поступает большинство философов. Это выражает презрение и пренебрежение к мирским вещам. Представь себе, у Легибуса в бочке даже есть сауна. Удивительно, что только не приходит в голову лежа в ней, говорит он.
Брута огляделся. Свитки высовывались со своих полок, как кукушки из часов.
– Это все так… я никогда прежде не видел философов, до того, как я приехал сюда, – сказал он, – прошлой ночью, они все…
– Ты должен запомнить, что в здешних краях есть три основные философские теории, – сказал Дидактилос. – Расскажи ему, Урн.
– Есть Ксеноисты, – быстро сказал Урн. – Они говорят, что мир, по сути своей сложен и случаен. Есть Ибидисты. Они говорят, что мир по сути своей прост и развивается в соответствии с определенными фундаментальными правилами.
– И есть я, – сказал Дидактилос, вытаскивая свиток с его полки.
– Учитель говорит, что по своей сути, это старый добрый мир, – сказал Урн.
– В котором мало выпивки, – сказал Дидактилос.
– В котором мало выпивки.
– Боги, – сказал Дидактилос, наполовину про себя.
Он вытащил другой свиток.
– Ты хочешь разузнать о богах? Вот «Размышления» Ксено, «Банальности» старины Аристократеса, тупые «Высказывания» Ибида, «Геометрии» Легибуса, «Теологии» Герарха…
Палец Дидактилоса танцевал среди полок. В воздухе повисло еще больше пыли.
– Это все книги? – сказал Брута.
– О, да. Тут все пишут книги. Этих болванов так просто не остановишь.
– И люди могут их читать? – сказал Брута.
Омния была основана на одной книге. А здесь были… сотни…
– Ну, они могут, если хотят, – сказал Урн. – Но никто сюда не ходит слишком часто. Здесь нет книг для чтения. Они скорее для писания.
– В этом вековая мудрость, – сказал Дидактилос. – Видишь ли, надо написать книгу, чтобы доказать, что ты философ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31