Вот что поддерживало его живым! Парень был двуногим верблюдом». Брута прохрустел в сторону каменной насыпи, жуки и кости рассыпались под его ногами. Валуны образовывали лабиринт полузасыпанных туннелей и пещер. Судя по запаху, лев обитал здесь уже давно, и нездоровилось ему часто. Он некоторое время разглядывал ближайшую пещеру.
– Что такого удивительного в львином логове? – спросил Ом.
– По-моему то, что в него ведут ступени, – сказал Брута.
* * *
Дидактилос ощущал толпу. Она заполняла амбар.
– Сколько их тут? – спросил он.
– Сотни, – сказал Урн. – Они сидят даже на стропилах! И… учитель?
– Да?
– Здесь даже пара священников! И дюжина солдат!
– Не беспокойся, – сказал Симония, присоединяясь к ним на импровизированной платформе, сделанной из фиговых бочек. – Они последователи Черепахи, как и вы. Мы находим друзей в самых неожиданных местах!
– Но я не… – беспомощно начал Дидактилос.
– Здесь нет ни единого, кто бы не ненавидел Церковь всей душой, – сказал Симония.
– Но это не….
– Они ждут того, кто их возглавит!
– Но я никогда…
– Я знаю, ты не подведешь. Ты – человек рассудка. Урн, влезь сюда. Здесь кузнец, с которым я хотел тебя познакомить…
Дидактилос повернулся лицом к толпе. Он чувствовал горячую, напряженную тишину их взглядов.
* * *
Каждая капля копилась в течении минут. Это гипнотизировало. Брута поймал себя на созерцании каждой развивающейся капли. Было почти невозможно заметить, как она увеличивается, но они увеличивались и капали тысячелетиями.
– Ну как? – сказал Ом.
– Вода просачивается вниз после дождей, – сказал Брута. – Она оседает среди камней. Разве боги не знают таких вещей?
– Нам не требуется. – Ом огляделся. – Давай пойдем отсюда. Я ненавижу это место.
– Это просто заброшенного святилище. Здесь ничего нет.
– Это я и имею ввиду.
Песок и булыжники наполовину засыпали его. Свет просачивался через разбитую крышу высоко вверху на скат, по которому они сползли вниз. Бруте было интересно, сколькие из выветренных скал в пустыне некогда были строениями. Это должно было быть огромным, наверное величественной башней. А потом пришла пустыня.
* * *
Здесь не было нашептывающих голосов. Даже маленькие боги держались подальше от заброшенных святилищ, по той же причине, по которой люди избегают кладбищ. Единственным звуком было случайное бульканье капли. Капли падали в мелкую лужицу перед тем, что выглядело, как алтарь. На всем пути от лужицы до круглой дыры в плитах пола, которая казалась бездонной, вода проточила канавку. Здесь было несколько статуй, все опрокинуты; они были грубых пропорций, какие-либо детали отсутствовали, каждая напоминала детскую игрушку из глины, высеченную в граните. Далекие стены некогда были покрыты каким-то барельефом, но он повсюду искрошился, за исключением нескольких мест, где остались странные рисунки, большей частью состоящие из щупалец.
– Кто были те люди, что здесь жили? – сказал Брута.
– Не знаю.
– Какому богу они поклонялись?
– Не знаю.
– Статуи сделаны из гранита, но гранита по близости нет.
– Значит, они были очень набожны. Они тащили его издалека.
– И алтарный камень покрыт канавками.
– А, исключительно набожны. Это чтобы могла стечь кровь.
– Ты правда думаешь, что они совершали человеческие жертвоприношения?
– Я не знаю! Я хочу выбраться отсюда!
– Почему? Здесь есть вода и прохладно…
– Потому… здесь жил бог. Могучий бог. Его почитали тысячи. Я это чувствую. Понимаешь? Это излучают стены. Великий Бог. Сильна была его власть и величественны его слова. Армии шли во имя его, и грабили, и убивали. Так-то. А теперь никто, ни ты, ни я, ни один даже не знает, что это был за бог, ни его имени, или на что он был похож. Львы пьют в святых местах, и те маленькие юркие твари о восьми ногах, одна около твоей ноги, как их там бишь, та, что с усами, ползают по алтарю. Теперь ты понимаешь?
– Нет, – сказал Брута.
– Ты не боишься смерти? Ты же человек!
Брута обмозговал это. В нескольких футах Ворбис молча смотрел на лоскуток неба.
– Он проснулся. Он просто не разговаривает.
– Какая разница? Я не спрашивал тебя о нем.
– Знаешь… иногда… на работах в катакомбах… это такое место, где не можешь помочь… В смысле, все эти черепа и прочее… и Книга говорит…
– И в этом вы все, – сказал Ом с ноткой горького триумфа в голосе. – Вы не знаете. Неопределенность, вот что не дает всем посходить с ума. Чувство, что все еще может наладиться, в конце-то концов. Но с богами не так. Мы знаем. Ты знаешь историю о воробье, летящем через комнату?
– Нет.
– Все ее знают.
– Не я.
– Что жизнь – это воробей, летящий через комнату? Что снаружи нет ничего, кроме темноты? И что он летит через комнату, и это всего лишь мгновение тепла и света?
– Там есть открытые окна? – сказал Брута.
– Ты можешь себе представить, что значит быть этим воробьем, и знать о темноте? Знать, что потом будет нечего вспомнить, нечего, кроме мгновения света?
– Нет.
– Нет. Конечно, ты не можешь. Но вот на что это похоже – это быть богом. А это место… это морг.
Брута оглядел это старое, полутемное святилище.
– А… ты знаешь, на что похоже быть человеком?
Голова Ома на мгновение втянулась под панцирь, ближайший эквивалент пожатия плечами, который он мог проделать.
– По сравнению с богом? Просто. Рождаешься. Подчиняешься нескольким правилам. Делаешь то, что велят. Умираешь. Тебя забывают.
Брута взглянул на него.
– Что-нибудь не так?
Брута встряхнул головой. Потом встал и подошел к Ворбису. Дьякон пил воду из чашки ладоней Бруты. Но что-то в нем оставалось выключенным. Он ходил, он пил, он дышал. Или что-то ходило, пило, дышало. Его тело. Его темные глаза открылись, но казалось, он смотрит на что-то, чего Брута не видел. Не было ощущения, что кто-то смотрит сквозь эти глаза. Брута был уверен, что если бы он ушел, Ворбис сидел бы на расколотых плитах до тех пор, пока мягко-мягко не повалился бы на них. Тело Ворбиса присутствовало, но местоположение его мыслей было бы, пожалуй, невозможно отметить ни на одном нормальном атласе. Только это и было, здесь и сейчас, и вдруг Брута почувствовал себя таким одиноким, что даже Ворбис был хорошей компанией.
– Почему ты с ним возишься? Он убил тысячи людей!
– Да, но, возможно, он думал, что ты этого хочешь.
– Я никогда не говорил, что этого хочу.
– Тебе нет дела, – сказал Брута.
– Но Я…
– Заткнись!
Рот Ома открылся в изумлении.
– Ты мог помочь людям, – сказал Брута. – Но ты только и делал, что топотал по окрестностям, ревел и пытался их запугать. Как… как человек, который бьет осла палкой. Но люди вроде Ворбиса сделали палку такой хорошей, что осел и умирая, верит в нее.
– Это иносказание трудно понять сразу, – кисло сказал Ом.
– Я говорю о реальной жизни!
– Это не моя вина, что люди неправильно…
– Твоя! Должна быть твоей! Раз уж ты загадил людские мысли потому, что хотел, чтобы они в тебя верили, все, что они совершают, все – твоя вина!
Брута поглядел на черепаху, а потом зашагал в сторону груды булыжника, возвышавшейся в одном конце разрушенного святилища. Он принялся в ней рыться.
– Чего ты ищешь?
– Нам надо нести воду, – сказал Брута.
– Там ничего не будет, – сказал Ом. – Люди просто ушли. Земля ушла, и люди тоже. Они все забрали с собой. Зачем утруждаться смотреть?
Брута его игнорировал. Под камнями и песком что-то было.
– Зачем жалеть Ворбиса? – хныкал Ом. – Он все равно умрет в ближайшие сто лет. Мы все умрем.
Брута вытащил кусок разрисованной керамики. Она вышла на свет и оказалась двумя третями широкой вазы, разбитой точно вдоль. Она была почти такой же широкой, как раскинутые руки Бруты, но слишком разбитой, чтобы кто-нибудь на нее позарился. Она была совершенно бесполезна. Но некогда она для чего-то использовалась. По горлышку шли лепные фигуры. Брут вгляделся в них, желая чем-нибудь отвлечься, пока голос Ома гудел в его голове. Фигурки выглядели более-менее человеческими. Они проводили религиозную церемонию. Можно судить по ножам (это не убийство, если совершается во имя бога). В центре чаши была большая фигура, очевидно важная, какое-то божество, в честь которого это совершалось…
– Что? – сказал он.
– Я сказал, через сто лет мы все будем мертвы.
Брута смотрел на фигуры вокруг чаши. Никто не знал, кто был их богом, и сами они исчезли. Львы спят в святынях и…
– «Chilopoda aridius, обычная пустынная многоножка», – подсказала резидентная библиотека его памяти… мчалась под алтарем.
– Да, – сказал Брута. – Будем.
Он поднял чашу над головой и повернулся. Ом нырнул под панцирь.
– Но здесь… – Брута сжал зубы, зашатавшись под весом. – И сейчас…
Он швырнул чашу. Она приземлилась около алтаря. Фрагменты древней керамики взвились и снова зазвенели вниз. Эхо гулко заухало по святилищу.
– Мы живы!
Он поднял Ома, совершенно втянувшегося под свой панцирь.
– И мы сделаем это домом. Для нас всех, – сказал он. – Я это знаю.
– Так написано, да? – приглушенным голосом сказал Ом.
– Так сказано. И если ты против – черепаший панцирь, по моему, отличное вместилище воды.
– Ты этого не сделаешь.
– Кто знает? Я могу. Ты же сказал, что через сто лет мы все будем мертвы.
– Да! Да! – в отчаянии сказал Ом. – Но здесь и сейчас…
– Так-то.
* * *
Дидактилос улыбнулся. Не то, чтобы это легко далось ему. Не то, чтобы он был мрачным человеком, но он не видел улыбок остальных. Чтобы улыбнуться, нужно было приложить усилия нескольких десятков мускулов, и не было никакого воздаяния за эту трату усилий. Он часто говорил перед толпами в Эфебе, но они неизменно состояли из других философов, восклицания которых, вроде «Дубина проклятая!», «Да ты это все выдумываешь по ходу дела!» и прочие вклады в дебаты создавали чувство свободы и уверенности в себе. Потому, что никто в действительности не обращал внимания. Они просто прорабатывали то, что хотели сказать сами. Но эта толпа напоминала ему Бруту. Их слушание было похоже на огромную яму, ожидающую, что его слова ее наполнят. Проблема состояла в том, что он произносил философию, а они слушали тарабарщину.
– Вы не можете верить в Великую Черепаху А'Туин, – сказал он. – Великая А'Туин существует. Не имеет смысла верить в то, что существует.
– Кто-то поднял руку, – сказал Урн.
– Да?
– Сир, ведь именно то, что существует, достойно того, чтобы в это верили? – сказал вопрошающий, носивший униформу сержанта Святой Стражи.
– Если оно существует, не обязательно в него верить, – сказал Дидактилос. – Оно просто есть.
Он пожал плечами.
– Что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я просто записал то, что знают люди. Встают и рушатся горы, а под ними Черепаха плывет вперед. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи растут и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а черепаха по-прежнему движется. Черепаха Движется.
Из темноты раздался голос:
– И это действительно правда?
Дидактилос пожал плечами.
– Черепаха существует. Мир – это плоский диск. Солнце обходит вокруг него один раз каждый день, таща за собой свет. И это будет продолжать происходить, будете вы верить в это, или нет. Так уж оно есть. Я не разбираюсь в истине. Истина куда более сложная вещь, чем это. Сказать по правде, думаю, что Черепахе до фени, правда это или нет.
Симония потянул Урна в сторону, пока философ продолжал говорить.
– Они не за тем пришли! Ты можешь что-нибудь предпринять?
– Не понял? – сказал Урн.
– Они не хотят философии. Им нужен предлог двинуться против Церкви! Сейчас! Ворбис мертв, Ценобриарх слабоумен, иерархи заняты всаживанием ножей друг другу в спину. Цитадель похожа на большую гнилую сливу.
– Тут есть еще пара заковырок, – сказал Урн. – Ты говорил, что у тебя только десятая часть армии.
– Но они свободные люди, – сказал Симония. – Свободные в своих мыслях. Они будут биться за нечто большее, чем пятьдесят центов в день.
Урн взглянул вниз, на свои руки. Он часто поступал так, когда бывал в чем-то не уверен, словно это были единственные вещи в мире, в которых он был уверен абсолютно.
– Счет сократится до трех к одному прежде, чем остальные поймут, что происходит, – жестоко сказал Симония. – Ты говорил с кузнецом?
– Да.
– Ты сможешь это сделать?
– Я… пожалуй. Это не совсем то, что я…
– Они пытали его отца. Только за то, что на его кузнице висела подкова, когда каждому известно, что у кузнецов должны быть свои маленькие обряды. И они забрали его сына в армию. Но у него много помощников. Они будут работать ночами. Все что от тебя требуется, это сказать им, что тебе нужно.
– Я сделал несколько набросков…
– Отлично, – сказал Симония – Послушай, Урн. Церковь существует благодаря людям вроде Ворбиса. Так уж это устроено. Миллионы людей умерли во имя… во имя одной лишь лжи. Мы можем это остановить…
Дидактилос кончил говорить.
– Он промазал, – сказал Симония – Он мог сделать с ними нечто. А он просто вывалил на них гору фактов. Невозможно возбудить людей фактами. Им нужен повод. Им нужен символ.
* * *
Они покинули святилище перед самым закатом. Лев, заползший было под тень нескольких скал, встал, чтобы посмотреть, как они уходят.
– Он будет нас выслеживать, – стонал Ом, – они всегда так поступают. Многие мили.
– Мы выживем.
– Мне бы твою уверенность.
– Ах, но у меня есть Бог, на которого можно положиться.
– Разрушенных святилищ больше не будет.
– Будет что-нибудь другое.
– Не будет даже змей поесть.
– Но я иду с моим Богом.
– Не в качестве закуски, надеюсь. А еще ты идешь не в ту сторону.
– Нет. Я по-прежнему удаляюсь от берега.
– Что я и имел ввиду.
– Как далеко мог уйти лев с такой раной?
– Что тут общего?
– Все.
И через полчаса, черной тенистой линией по серебрянной залитой лунным светом пустыне появился след.
– Этим путем прошли солдаты. Мы просто пойдем по их следу назад. Если мы будем идти туда, откуда они пришли, мы придем туда, куда идем.
– Нам это не под силу!
– Мы будем идти днем.
– О, да. Они тащили столько еды и воды, сколько могли унести, – горько сказал Ом.
– Какое счастье, что на нас не лежит это бремя.
Брута мельком взглянул на Ворбиса. Он теперь шел без помощи, при условии, если его слегка поворачивать, когда надо сменить направление. Но даже Ому пришлось признать, что след представлял собой некоторое удобство. Он был живым, в том же смысле, как является живым эхо. Люди прошли здесь не слишком давно. В мире есть другие люди. Кто-то где-то выжил. Или нет. Через час или около того они прошли мимо холмика около следа. На его вершине лежал шлем, а в песок был воткнут меч. – Множество солдат умерло, чтобы быстро сюда добраться, – сказал Брута. Тот, кто потратил достаточно времени, чтобы похоронить своего мертвеца, кроме того начертал на песке холмика символ. Брута почти ожидал, что это будет черепаха, но ветер пустыни еще не окончательно стер грубое изображение пары рогов.
– Я этого не понимаю, – сказал Ом. – В действительности, они не верят, что я существую, но мимоходом рисуют что-нибудь в этом роде на могиле.
– Это трудно объяснить. Я думаю, это потому, что они верят, что они существуют, – сказал Брута. – Потому, что они – люди, и он – один из них.
Он вытащил меч из песка.
– Что ты собираешься с ним делать?
– Может пригодиться.
– Против кого?
– Может пригодиться.
Часом позже лев, хромавший вслед за Брутой, тоже добрел до могилы. Он прожил в пустыне шестнадцать лет, и прожил он так долго потому, что не умер, а не умер потому, что никогда не транжирил доступный протеин. Он начал рыть. Люди постоянно разбрасываются доступным протеином, с тех самых пор, как стали интересоваться, кто из него состоял. Но, в общем-то, можно оказаться погребенным и в худшем месте, чем утроба льва.
* * *
Среди скальных островков были змеи и ящерицы. Возможно, они были очень питательны и каждая была, в своем роде, вкусовым фейерверком. Воды не было. Но были деревья… более или менее. Они выглядели, как группы камней, только у некоторых в центре выступал шип цветка, блестяще-розовый и красный в лучах рассвета.
– Откуда они достают воду?
– Из окаменелых морей.
– Вода, превратившаяся в камень?
– Нет. Вода, протекавшая тысячи лет назад. В здешнем скальном основании.
– Ты не можешь до нее докопаться?
– Не будь дураком.
Брута перевел взгляд с цветка на ближайший каменный островок.
– Мед, – сказал он.
– Что?
* * *
Пчелиное гнездо находилось высоко на склоне шпиля скалы. Их жужжание было слышно с земли. Дороги вверх не было.
– Отличные попытки, – сказал Ом.
Солнце поднялось. Скалы уже были теплы на ощупь.
– Отдохни немного, – ласково сказал Ом.
– Я погляжу.
– Поглядишь на что?
– Я погляжу и отыщу.
Брута отвел Ворбиса в тень большого валуна и мягко подтолкнул вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Что такого удивительного в львином логове? – спросил Ом.
– По-моему то, что в него ведут ступени, – сказал Брута.
* * *
Дидактилос ощущал толпу. Она заполняла амбар.
– Сколько их тут? – спросил он.
– Сотни, – сказал Урн. – Они сидят даже на стропилах! И… учитель?
– Да?
– Здесь даже пара священников! И дюжина солдат!
– Не беспокойся, – сказал Симония, присоединяясь к ним на импровизированной платформе, сделанной из фиговых бочек. – Они последователи Черепахи, как и вы. Мы находим друзей в самых неожиданных местах!
– Но я не… – беспомощно начал Дидактилос.
– Здесь нет ни единого, кто бы не ненавидел Церковь всей душой, – сказал Симония.
– Но это не….
– Они ждут того, кто их возглавит!
– Но я никогда…
– Я знаю, ты не подведешь. Ты – человек рассудка. Урн, влезь сюда. Здесь кузнец, с которым я хотел тебя познакомить…
Дидактилос повернулся лицом к толпе. Он чувствовал горячую, напряженную тишину их взглядов.
* * *
Каждая капля копилась в течении минут. Это гипнотизировало. Брута поймал себя на созерцании каждой развивающейся капли. Было почти невозможно заметить, как она увеличивается, но они увеличивались и капали тысячелетиями.
– Ну как? – сказал Ом.
– Вода просачивается вниз после дождей, – сказал Брута. – Она оседает среди камней. Разве боги не знают таких вещей?
– Нам не требуется. – Ом огляделся. – Давай пойдем отсюда. Я ненавижу это место.
– Это просто заброшенного святилище. Здесь ничего нет.
– Это я и имею ввиду.
Песок и булыжники наполовину засыпали его. Свет просачивался через разбитую крышу высоко вверху на скат, по которому они сползли вниз. Бруте было интересно, сколькие из выветренных скал в пустыне некогда были строениями. Это должно было быть огромным, наверное величественной башней. А потом пришла пустыня.
* * *
Здесь не было нашептывающих голосов. Даже маленькие боги держались подальше от заброшенных святилищ, по той же причине, по которой люди избегают кладбищ. Единственным звуком было случайное бульканье капли. Капли падали в мелкую лужицу перед тем, что выглядело, как алтарь. На всем пути от лужицы до круглой дыры в плитах пола, которая казалась бездонной, вода проточила канавку. Здесь было несколько статуй, все опрокинуты; они были грубых пропорций, какие-либо детали отсутствовали, каждая напоминала детскую игрушку из глины, высеченную в граните. Далекие стены некогда были покрыты каким-то барельефом, но он повсюду искрошился, за исключением нескольких мест, где остались странные рисунки, большей частью состоящие из щупалец.
– Кто были те люди, что здесь жили? – сказал Брута.
– Не знаю.
– Какому богу они поклонялись?
– Не знаю.
– Статуи сделаны из гранита, но гранита по близости нет.
– Значит, они были очень набожны. Они тащили его издалека.
– И алтарный камень покрыт канавками.
– А, исключительно набожны. Это чтобы могла стечь кровь.
– Ты правда думаешь, что они совершали человеческие жертвоприношения?
– Я не знаю! Я хочу выбраться отсюда!
– Почему? Здесь есть вода и прохладно…
– Потому… здесь жил бог. Могучий бог. Его почитали тысячи. Я это чувствую. Понимаешь? Это излучают стены. Великий Бог. Сильна была его власть и величественны его слова. Армии шли во имя его, и грабили, и убивали. Так-то. А теперь никто, ни ты, ни я, ни один даже не знает, что это был за бог, ни его имени, или на что он был похож. Львы пьют в святых местах, и те маленькие юркие твари о восьми ногах, одна около твоей ноги, как их там бишь, та, что с усами, ползают по алтарю. Теперь ты понимаешь?
– Нет, – сказал Брута.
– Ты не боишься смерти? Ты же человек!
Брута обмозговал это. В нескольких футах Ворбис молча смотрел на лоскуток неба.
– Он проснулся. Он просто не разговаривает.
– Какая разница? Я не спрашивал тебя о нем.
– Знаешь… иногда… на работах в катакомбах… это такое место, где не можешь помочь… В смысле, все эти черепа и прочее… и Книга говорит…
– И в этом вы все, – сказал Ом с ноткой горького триумфа в голосе. – Вы не знаете. Неопределенность, вот что не дает всем посходить с ума. Чувство, что все еще может наладиться, в конце-то концов. Но с богами не так. Мы знаем. Ты знаешь историю о воробье, летящем через комнату?
– Нет.
– Все ее знают.
– Не я.
– Что жизнь – это воробей, летящий через комнату? Что снаружи нет ничего, кроме темноты? И что он летит через комнату, и это всего лишь мгновение тепла и света?
– Там есть открытые окна? – сказал Брута.
– Ты можешь себе представить, что значит быть этим воробьем, и знать о темноте? Знать, что потом будет нечего вспомнить, нечего, кроме мгновения света?
– Нет.
– Нет. Конечно, ты не можешь. Но вот на что это похоже – это быть богом. А это место… это морг.
Брута оглядел это старое, полутемное святилище.
– А… ты знаешь, на что похоже быть человеком?
Голова Ома на мгновение втянулась под панцирь, ближайший эквивалент пожатия плечами, который он мог проделать.
– По сравнению с богом? Просто. Рождаешься. Подчиняешься нескольким правилам. Делаешь то, что велят. Умираешь. Тебя забывают.
Брута взглянул на него.
– Что-нибудь не так?
Брута встряхнул головой. Потом встал и подошел к Ворбису. Дьякон пил воду из чашки ладоней Бруты. Но что-то в нем оставалось выключенным. Он ходил, он пил, он дышал. Или что-то ходило, пило, дышало. Его тело. Его темные глаза открылись, но казалось, он смотрит на что-то, чего Брута не видел. Не было ощущения, что кто-то смотрит сквозь эти глаза. Брута был уверен, что если бы он ушел, Ворбис сидел бы на расколотых плитах до тех пор, пока мягко-мягко не повалился бы на них. Тело Ворбиса присутствовало, но местоположение его мыслей было бы, пожалуй, невозможно отметить ни на одном нормальном атласе. Только это и было, здесь и сейчас, и вдруг Брута почувствовал себя таким одиноким, что даже Ворбис был хорошей компанией.
– Почему ты с ним возишься? Он убил тысячи людей!
– Да, но, возможно, он думал, что ты этого хочешь.
– Я никогда не говорил, что этого хочу.
– Тебе нет дела, – сказал Брута.
– Но Я…
– Заткнись!
Рот Ома открылся в изумлении.
– Ты мог помочь людям, – сказал Брута. – Но ты только и делал, что топотал по окрестностям, ревел и пытался их запугать. Как… как человек, который бьет осла палкой. Но люди вроде Ворбиса сделали палку такой хорошей, что осел и умирая, верит в нее.
– Это иносказание трудно понять сразу, – кисло сказал Ом.
– Я говорю о реальной жизни!
– Это не моя вина, что люди неправильно…
– Твоя! Должна быть твоей! Раз уж ты загадил людские мысли потому, что хотел, чтобы они в тебя верили, все, что они совершают, все – твоя вина!
Брута поглядел на черепаху, а потом зашагал в сторону груды булыжника, возвышавшейся в одном конце разрушенного святилища. Он принялся в ней рыться.
– Чего ты ищешь?
– Нам надо нести воду, – сказал Брута.
– Там ничего не будет, – сказал Ом. – Люди просто ушли. Земля ушла, и люди тоже. Они все забрали с собой. Зачем утруждаться смотреть?
Брута его игнорировал. Под камнями и песком что-то было.
– Зачем жалеть Ворбиса? – хныкал Ом. – Он все равно умрет в ближайшие сто лет. Мы все умрем.
Брута вытащил кусок разрисованной керамики. Она вышла на свет и оказалась двумя третями широкой вазы, разбитой точно вдоль. Она была почти такой же широкой, как раскинутые руки Бруты, но слишком разбитой, чтобы кто-нибудь на нее позарился. Она была совершенно бесполезна. Но некогда она для чего-то использовалась. По горлышку шли лепные фигуры. Брут вгляделся в них, желая чем-нибудь отвлечься, пока голос Ома гудел в его голове. Фигурки выглядели более-менее человеческими. Они проводили религиозную церемонию. Можно судить по ножам (это не убийство, если совершается во имя бога). В центре чаши была большая фигура, очевидно важная, какое-то божество, в честь которого это совершалось…
– Что? – сказал он.
– Я сказал, через сто лет мы все будем мертвы.
Брута смотрел на фигуры вокруг чаши. Никто не знал, кто был их богом, и сами они исчезли. Львы спят в святынях и…
– «Chilopoda aridius, обычная пустынная многоножка», – подсказала резидентная библиотека его памяти… мчалась под алтарем.
– Да, – сказал Брута. – Будем.
Он поднял чашу над головой и повернулся. Ом нырнул под панцирь.
– Но здесь… – Брута сжал зубы, зашатавшись под весом. – И сейчас…
Он швырнул чашу. Она приземлилась около алтаря. Фрагменты древней керамики взвились и снова зазвенели вниз. Эхо гулко заухало по святилищу.
– Мы живы!
Он поднял Ома, совершенно втянувшегося под свой панцирь.
– И мы сделаем это домом. Для нас всех, – сказал он. – Я это знаю.
– Так написано, да? – приглушенным голосом сказал Ом.
– Так сказано. И если ты против – черепаший панцирь, по моему, отличное вместилище воды.
– Ты этого не сделаешь.
– Кто знает? Я могу. Ты же сказал, что через сто лет мы все будем мертвы.
– Да! Да! – в отчаянии сказал Ом. – Но здесь и сейчас…
– Так-то.
* * *
Дидактилос улыбнулся. Не то, чтобы это легко далось ему. Не то, чтобы он был мрачным человеком, но он не видел улыбок остальных. Чтобы улыбнуться, нужно было приложить усилия нескольких десятков мускулов, и не было никакого воздаяния за эту трату усилий. Он часто говорил перед толпами в Эфебе, но они неизменно состояли из других философов, восклицания которых, вроде «Дубина проклятая!», «Да ты это все выдумываешь по ходу дела!» и прочие вклады в дебаты создавали чувство свободы и уверенности в себе. Потому, что никто в действительности не обращал внимания. Они просто прорабатывали то, что хотели сказать сами. Но эта толпа напоминала ему Бруту. Их слушание было похоже на огромную яму, ожидающую, что его слова ее наполнят. Проблема состояла в том, что он произносил философию, а они слушали тарабарщину.
– Вы не можете верить в Великую Черепаху А'Туин, – сказал он. – Великая А'Туин существует. Не имеет смысла верить в то, что существует.
– Кто-то поднял руку, – сказал Урн.
– Да?
– Сир, ведь именно то, что существует, достойно того, чтобы в это верили? – сказал вопрошающий, носивший униформу сержанта Святой Стражи.
– Если оно существует, не обязательно в него верить, – сказал Дидактилос. – Оно просто есть.
Он пожал плечами.
– Что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я просто записал то, что знают люди. Встают и рушатся горы, а под ними Черепаха плывет вперед. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи растут и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а черепаха по-прежнему движется. Черепаха Движется.
Из темноты раздался голос:
– И это действительно правда?
Дидактилос пожал плечами.
– Черепаха существует. Мир – это плоский диск. Солнце обходит вокруг него один раз каждый день, таща за собой свет. И это будет продолжать происходить, будете вы верить в это, или нет. Так уж оно есть. Я не разбираюсь в истине. Истина куда более сложная вещь, чем это. Сказать по правде, думаю, что Черепахе до фени, правда это или нет.
Симония потянул Урна в сторону, пока философ продолжал говорить.
– Они не за тем пришли! Ты можешь что-нибудь предпринять?
– Не понял? – сказал Урн.
– Они не хотят философии. Им нужен предлог двинуться против Церкви! Сейчас! Ворбис мертв, Ценобриарх слабоумен, иерархи заняты всаживанием ножей друг другу в спину. Цитадель похожа на большую гнилую сливу.
– Тут есть еще пара заковырок, – сказал Урн. – Ты говорил, что у тебя только десятая часть армии.
– Но они свободные люди, – сказал Симония. – Свободные в своих мыслях. Они будут биться за нечто большее, чем пятьдесят центов в день.
Урн взглянул вниз, на свои руки. Он часто поступал так, когда бывал в чем-то не уверен, словно это были единственные вещи в мире, в которых он был уверен абсолютно.
– Счет сократится до трех к одному прежде, чем остальные поймут, что происходит, – жестоко сказал Симония. – Ты говорил с кузнецом?
– Да.
– Ты сможешь это сделать?
– Я… пожалуй. Это не совсем то, что я…
– Они пытали его отца. Только за то, что на его кузнице висела подкова, когда каждому известно, что у кузнецов должны быть свои маленькие обряды. И они забрали его сына в армию. Но у него много помощников. Они будут работать ночами. Все что от тебя требуется, это сказать им, что тебе нужно.
– Я сделал несколько набросков…
– Отлично, – сказал Симония – Послушай, Урн. Церковь существует благодаря людям вроде Ворбиса. Так уж это устроено. Миллионы людей умерли во имя… во имя одной лишь лжи. Мы можем это остановить…
Дидактилос кончил говорить.
– Он промазал, – сказал Симония – Он мог сделать с ними нечто. А он просто вывалил на них гору фактов. Невозможно возбудить людей фактами. Им нужен повод. Им нужен символ.
* * *
Они покинули святилище перед самым закатом. Лев, заползший было под тень нескольких скал, встал, чтобы посмотреть, как они уходят.
– Он будет нас выслеживать, – стонал Ом, – они всегда так поступают. Многие мили.
– Мы выживем.
– Мне бы твою уверенность.
– Ах, но у меня есть Бог, на которого можно положиться.
– Разрушенных святилищ больше не будет.
– Будет что-нибудь другое.
– Не будет даже змей поесть.
– Но я иду с моим Богом.
– Не в качестве закуски, надеюсь. А еще ты идешь не в ту сторону.
– Нет. Я по-прежнему удаляюсь от берега.
– Что я и имел ввиду.
– Как далеко мог уйти лев с такой раной?
– Что тут общего?
– Все.
И через полчаса, черной тенистой линией по серебрянной залитой лунным светом пустыне появился след.
– Этим путем прошли солдаты. Мы просто пойдем по их следу назад. Если мы будем идти туда, откуда они пришли, мы придем туда, куда идем.
– Нам это не под силу!
– Мы будем идти днем.
– О, да. Они тащили столько еды и воды, сколько могли унести, – горько сказал Ом.
– Какое счастье, что на нас не лежит это бремя.
Брута мельком взглянул на Ворбиса. Он теперь шел без помощи, при условии, если его слегка поворачивать, когда надо сменить направление. Но даже Ому пришлось признать, что след представлял собой некоторое удобство. Он был живым, в том же смысле, как является живым эхо. Люди прошли здесь не слишком давно. В мире есть другие люди. Кто-то где-то выжил. Или нет. Через час или около того они прошли мимо холмика около следа. На его вершине лежал шлем, а в песок был воткнут меч. – Множество солдат умерло, чтобы быстро сюда добраться, – сказал Брута. Тот, кто потратил достаточно времени, чтобы похоронить своего мертвеца, кроме того начертал на песке холмика символ. Брута почти ожидал, что это будет черепаха, но ветер пустыни еще не окончательно стер грубое изображение пары рогов.
– Я этого не понимаю, – сказал Ом. – В действительности, они не верят, что я существую, но мимоходом рисуют что-нибудь в этом роде на могиле.
– Это трудно объяснить. Я думаю, это потому, что они верят, что они существуют, – сказал Брута. – Потому, что они – люди, и он – один из них.
Он вытащил меч из песка.
– Что ты собираешься с ним делать?
– Может пригодиться.
– Против кого?
– Может пригодиться.
Часом позже лев, хромавший вслед за Брутой, тоже добрел до могилы. Он прожил в пустыне шестнадцать лет, и прожил он так долго потому, что не умер, а не умер потому, что никогда не транжирил доступный протеин. Он начал рыть. Люди постоянно разбрасываются доступным протеином, с тех самых пор, как стали интересоваться, кто из него состоял. Но, в общем-то, можно оказаться погребенным и в худшем месте, чем утроба льва.
* * *
Среди скальных островков были змеи и ящерицы. Возможно, они были очень питательны и каждая была, в своем роде, вкусовым фейерверком. Воды не было. Но были деревья… более или менее. Они выглядели, как группы камней, только у некоторых в центре выступал шип цветка, блестяще-розовый и красный в лучах рассвета.
– Откуда они достают воду?
– Из окаменелых морей.
– Вода, превратившаяся в камень?
– Нет. Вода, протекавшая тысячи лет назад. В здешнем скальном основании.
– Ты не можешь до нее докопаться?
– Не будь дураком.
Брута перевел взгляд с цветка на ближайший каменный островок.
– Мед, – сказал он.
– Что?
* * *
Пчелиное гнездо находилось высоко на склоне шпиля скалы. Их жужжание было слышно с земли. Дороги вверх не было.
– Отличные попытки, – сказал Ом.
Солнце поднялось. Скалы уже были теплы на ощупь.
– Отдохни немного, – ласково сказал Ом.
– Я погляжу.
– Поглядишь на что?
– Я погляжу и отыщу.
Брута отвел Ворбиса в тень большого валуна и мягко подтолкнул вниз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31