Брута никогда не вызывался сам, но если ему что-то велели, он исполнял это, не из-за каких-то страстей или воодушевлений, но просто потому, что так ему велели. А теперь он разговаривал с черепахой.
– Я думаю, что должен сказать тебе, Брута, – произнес Намрод, – что это не разговор.
– Вы не слышите?
– Не слышу, Брута.
– Она сказала мне… – Брута заколебался. – Она сказала мне, что она – Великий Бог.
Он отскочил. Бабушка уже заехала бы ему чем-нибудь тяжелым.
– А… Ну, видишь ли, Брута, – ответил Брат Намрод, слегка подергиваясь, – такое иногда случается с молодыми людьми, недавно Призванными Церковью. Думаю, ты слышал глас Божий, когда был Призван, не так ли? Умм…?
Брат Намрод зря потратил метафору. Брута помнил голос своей бабушки. Он был не столько Призван, сколько послан. Но все равно он кивнул.
– И при твоем… энтузиазме совершенно нормально, что ты думаешь, что слышишь, как Великий Бог говорит с тобой, – продолжал Намрод.
Черепаха подскочила.
– Порази тебя молния! – провопила она.
– Я думаю, упражнения – как раз то, что тебе нужно, – сказал Намрод. – И обилие холодной воды.
– Корчись на адских шипах!
Намрод нагнулся и, перевернув, поднял черепаху. Ее лапки злобно задергались.
– Интересно, как она сюда попала, а?
– Я не знаю, Брат Намрод, – покорно произнес Брута.
– Да усохнут и отвалятся твои руки! верещал голос в его голове.
– А знаешь, черепахи считаются деликатесом, – сказал Наставник послушников.
Он заметил выражение лица Бруты.
– Посмотри на это так, – сказал он. – Разве Великий Бог Ом, святые рога, стал бы появляться в обличьи столь низменного существа, как это? Бык – разумеется, орел – конечно, и, думаю, при случае, лебедь… Но черепаха?
– Да отрастят твои гениталии крылья и улетят прочь!
– В конце концов, – продолжал Намрод, недосягаемый для тайного хора, звучащего в голове Бруты, – какое чудо может сделать черепаха, а?
– Да будут твои ноги размолоты зубами гигантов!
– Например, превратить салат в золото?– сказал Брат Намрод доброжелательным голосом, не сдобренным ни крупицей юмора, топтать ногами муравьев? Ха-ха-ха.
– Ха-ха, – покорно произнес Брута.
– Я заберу ее на кухню, подальше от твоих глаз, – сказал Наставник послушников. Там из нее приготовят прекрасный суп. И тебя перестанут донимать исходящие он нее голоса. Огонь излечивает все заблуждения, верно?
– Суп?!
– Э… – сказал Брута.
– Твой пищевод да будет обмотан вокруг дерева, пока ты не раскаешься!
Намрод оглядел сад. Он казался заполненным дынями, тыквами и огурцами. Он вздрогнул.
– Много холодной воды, вот что, – сказал он. – Много-много. – Он снова посмотрел на Бруту. – А?
Он направился к кухне.

* * *
Великий Бог Ом лежал вверх тормашками в корзине на одной из кухонь, полузаваленный охапкой трав и несколькими морковинами. Перевернутая черепаха, стараясь занять нормальное положение, сначала будет вытягивать шею, пока она не вылезет полностью, и пытаться использовать ее в качестве рычага. Если это не сработает, она будет бешенно размахивать лапками в надежде, вдруг это случайно перевернет ее обратно. Перевернутая черепаха занимает девятое место среди самых жалких зрелищ мультиверсума. Перевернутая черепаха, осознающая, что ее ожидает, поднимается, как минимум, до четвертого места. Быстрейший способ убить черепаху при помощи котелка – бросить ее в кипящую воду.
Кухни, продуктовые склады и мастерские ремесленников принадлежали гражданскому населению Церкви, наводнявшему Цитадель. (Для того, чтобы поддерживать одного человека, возносящегося к небу, требуется 40 человек, стоящих на земле.) Это было всего лишь одно из таких помещений, прокопченный задымленный подвал, в котором главное место занимал изогнутый очаг. Пламя бурчало в трубе. Собаки, вращавшие вертелы, трусили по кругу. Дровоколы поднимались и опускались на колодах. На краешке огромной плиты, среди разнообразных закоптелых сосудов, собиралась закипать маленькая кастрюлька воды.
– Да сгрызут черви воздаяния твои почерневшие ноздри! – кричал Ом, бешенно размахивая лапками.
Корзина наклонилась. Появилась волосатая рука и вытащила травы.
– Да выклюют совы твою печень!
Рука появилась снова и забрала морковь.
– Да гноятся на тебе тысячи порезов!
Рука влезла внутрь и сцапала Великого Бога Ома.
– Грибы-людоеды да…
– Заткнись! – прошептал Брута, грубо засовывая черепаху под рясу.
Он прокрался к дверям, незамеченный в общем кулинарном хаосе. Один из поваров посмотрел на него и поднял бровь.
– Возвращаю это назад, – пробормотал Брута, вытаскивая черепаху и услужливо ею размахивая. – Приказ Дьякона.
Повар нахмурился, потом пожал плечами. Все как один относились к послушникам как к низшей форме жизни, но приказания иерархии исполнялись без лишних вопросов, разве что спрашивающий хотел столкнуться с куда более серьезными вопросами, например, возможно ли попасть в рай будучи изжаренным заживо. Выскочив во двор, Брута прислонился к стене и выдохнул.
– Да попадут твои глазные яблоки… – начала опять черепаха.
– Еще одно слово и вернешься в корзину!
Черепаха затихла.
– Судя по всему, у меня, скорее всего будут проблемы из-за пропущенной Сравнительной Религии у Брата Велка, – сказал Брута. – Но Великий Бог Ом счел нужным создать этого бедного человека близоруким, так что возможно, он не заметит, что я не там. Однако, если он заметит, я буду вынужден сказать ему, что я делал, ибо лгать Брату – грех, и Великий Бог Ом заключит меня в преисподню на миллион лет.
– Пожалуй, в этом случае я могу быть снисходительным. Не более тысячи лет на внешней стороне.
– Моя бабушка говорила мне, что когда я умру, я все равно отправлюсь в преисподню, – сказал Брута, игнорируя реплику черепахи, – быть живым грешно. Это очевидно, ведь приходится грешить каждый день, покуда жив. Он посмотрел вниз, на черепаху.
– Я знаю, что ты – не Великий Бог Ом, святые рога, потому что, если бы я коснулся Великого Бога Ома, святые рога, у меня отвалились бы руки. Великий Бог Ом никогда не стал бы черепахой, как и сказал Брат Намрод. Но в Книге Пророка Сены сказано, что когда он скитался по пустыне, с ним говорили духи земли и воздуха, так что я надеюсь, что ты один из них.
Некоторое время черепаха одноглазо смотрела на него. Потом сказала:
– Высокий тип? С длинной бородой? С постоянно бегающими глазами?
– Что?
– Кажется, припоминаю, – сказала черепаха. – У него всегда бегали глаза, когда он разговаривал. А болтал он без умолку. Сам с собой. Долго шатался среди скал.
– Он бродил по пустыне 3 месяца.
– Это кое-что объясняет. Там, кроме грибов, не растет ничего съедобного.
– Возможно, ты все-таки демон, – сказал Брута. – Семикнижие запрещает нам разговаривать с демонами. Но в сопротивлении демонам, сказал Пророк Фруни, укрепляется наша вера…
– Чтоб твои зубы в раскаленные до красна нарывы!
– Извини?
– Я клянусь тебе мной, что я и есть Великий Бог Ом, величайший среди богов.
– Я кое-что покажу тебе, демон.
Если бы он хорошенько прислушался, он бы почувствовал, как укрепляется его вера.

* * *
Это была не самая большая статуя Ома, зато ближайшая. Она находилась внизу, на уровне ям, уготованных заключенным и еретикам. Она была сделана из спаянных железных листов. Ямы были пусты, лишь пара послушников толкала в отдалении грубо сколоченную телегу.
– Это большой бык, – сказала черепаха.
– Это истинное подобие Великого Бога Ома в одной из его мирских ипостасей, – гордо сказал Брута. – И ты говоришь, что это – ты?
– Со мной не все в порядке последнее время, – сказала черепаха. Ее костистая шея вытянулась как можно дальше. – В его задней части расположена дверца. Зачем?
– Чтобы туда могло быть помещено грешное, – сказал Брута.
– А зачем еще одна на брюхе?
– Чтобы очистившийся пепел мог быть развеян, – сказал Брута. – И дым исходит из ноздрей его, как знамение для неверных.
Черепаха вытянула шею в сторону череды дверей, запертых тяжелыми засовами. Она взглянула вверх, на почерневшие от пепла стены. Она посмотрела вниз, на ныне пустой огненный ров под железным быком. Она пришла к заключению. Она сморгнула своим единственным глазом.
– Люди? – спросила она наконец. – Вы сжигаете там людей?
– Вот! – исполненным торжества тоном произнес Брута, – итак, ты доказал, что ты – не Великий Бог! Он бы знал, что мы, конечно же, не сжигаем там людей. Сжигать там людей? Это было бы неслыханно!
– А… – сказала черепаха. – Что же тогда?
– Это используется для уничтожения еретических документов и прочей подобной ерунды, – сказал Брута.
– Очень разумно, – сказала черепаха.
– Грешники и преступники очищаются огнем в ямах Квизиции, или иногда напротив Главного Святилища. Великий Бог знал бы это.
– Должно быть, я забыл, – сказала черепаха.
– Великий Бог Ом, святые рога, знал бы, что Он Сам возвестил через Пророка Волспура: – Брута откашлялся и взглянул из-под сморщенных надбровий, что означало сложный мыслительный процесс, – «Позволь святому огню полностью уничтожить неверного». Это шестьдесят пятый стих.
– И это сказал я?
– В год Нежных Овощей Епископ Криблефор силой одного лишь убеждения заставил демона принять истинную веру, – сказал Брута. – Он стал служителем Церкви, а потом и субдьяконом. Или что-то в этом роде, говорят.
– Я не имел ввиду убийства, – начала черепаха.
– Твой лживый язык не сможет соблазнить меня, рептилия, – сказал Брута. – Ибо вера моя крепка!
– А что б тебя молнией поразило!
Маленькое, очень маленькое черное облако появилось над головой Бруты и маленькая, очень маленькая молния слегка коснулась его брови. Разряд был примерно равен искре на кошачьей шерсти в теплую сухую погоду.
– Ой!
– Теперь ты мне веришь? – сказала черепаха.

* * *
На крыше Цитадели дул легкий бриз. Кроме того, с нее открывался отличный вид на глубокую пустыню. Фрайят и Драна подождали минутку, пока успокоится дыхание. Потом Фрайят спросил:
– Мы здесь в безопасности?
Драна взглянул вверх. Одинокий орел кружил над сухими холмами. Он поймал себя на мысли, а хорошо ли орлы слышат. Что-то у орлов было развито неплохо. Слух ли? В безмолвии пустыни он слышит шебуршение за пол мили внизу. Что за дьявольщина – он же не может разговаривать, верно?
– Возможно – ответил он.
– Могу ли я доверять тебе? – сказал Фрайят.
– Могу ли я доверять тебе?
Фрайят барабанил пальцами по парапету.
– Гм… – сказал он.
Это было проблемой. Проблемой всех действительно тайных обществ. Они были секретны. Сколько членов насчитывало Движение Черепахи? Никто в точности не знал. Как зовут человека рядом с тобой? Об этом знают двое других, которые должны были ввести его, но кто они были за этими масками? Знание опасно. Если знаешь, инквизиторы смогут это, жилка за жилкой, из тебя вытянуть. Так что нужно было быть уверенным, что действительно не знаешь. Это делало разговор много проще во время келейных встреч и невозможным вне их. С этой проблемой сталкивались все начинающие заговорщики в течение всей истории: как сохранить скрытность, не доверив возможно неблагонадежному товарищу сведений, которые, будучи донесены, отзовутся прикосновением раскаленного жала вины?
Бисеринки пота, рассыпавшиеся, несмотря на теплый бриз, по челу Драны, свидетельствовали, что и его агония проходила ту же траекторию. Но не доказывали этого. А у Фрайята выживание уже вошло в привычку. Он нервно затрещал костяшками.
– Святая война, – сказал он. Это было достаточно безопасно. В предложении не содержалось никаких словесных намеков на дальнейшие планы Фрайята. Он не сказал: «О боже, только не эта проклятая святая война, или этот человек – сумасшедший? Какой-то идиот-миссионер позволил себя убить, какой-то человек написал какую-то галиматью о форме мира, и из-за этого мы должны воевать?»
Если его хорошенько прижмут, и даже растянут и разобьют, он всегда сможет утверждать, что это означало: «Наконец! Это блестящая возможность доблестно погибнуть во славу Ома, единственного истинного Бога, который Растопчет Неправедных Железными Копытами!». Погоды это не сделает: свидетельские показания ничего не меняют для попавших на нижние уровни, где обвинение приобретает силу доказательства, но это может, наконец, оставить у одного-двух инквизиторов ощущение, что они могли и не быть правы.
– Да, Церковь была куда менее военизирована в прошлом веке, – ответил Драна, оглядывая пустыню. – Многое связано с мирскими проблемами империи. Формулировка. Без малейшей бреши, куда мог бы быть вставлен разъединитель костей.
– Был крестовый поход на Ходгсонитов, – сухо перечислил Фрайят, – и Покорение Мельхиоритов. И Выявление лжепророка Зебы. И Исправление Ашелян. И Очищение…
– Но все это только политика, – сказал Драна.
– Гм… Да, конечно, ты прав.
– И разумеется ни один не может сомневаться в целесообразности войны во имя распространения Культа и Славы Великого Бога.
– Нет. Никто не может сомневаться в этом, – сказал Фрайят, не раз обходивший поля боя на следующий день после славной победы, когда представляется широкая возможность увидеть, что эта победа означает.
Омнианцам было запрещено использовать все виды наркотиков. В подобные времена, когда не осмеливаешься сомкнуть глаз от страха перед своими снами, придерживаться такого запрета весьма сложно.
– Разве не Великой Бог провозгласил через Пророка Аввея, что нет более почетной и великой жертвы, чем пожертвовать жизнью во имя Бога?
– Да, это его слова, – сказал Фрайят. Он не смел напомнить, что Аввей был епископом в Цитадели пятьдесят лет, прежде чем Великий Бог Избрал его. К нему никогда не заявлялись с мечами вопящие недруги. Он никогда не смотрел в глаза тех, кто желал бы увидеть его мертвым. Нет, конечно он смотрел в них все время, ведь в Церкви существует своя собственная политика, но по крайней мере, они не держали в это время оного орудия за нужный конец.
– Погибнуть во славе во имя своей веры – великое дело, – Драна произнес это, словно считывая с пространственной доски объявлений.
– Так нас учат пророки, – жалобно сказал Фрайят. Он знал, что пути Великого Бога неисповедимы. Несомненно, Он избирает своих пророков, но выглядит это так, словно Он сам нуждается в помощи. Возможно, он слишком занят, чтобы выбрать кого-то для Себя. Уж слишком много было встреч, кивков и обмена любезностями даже во время службы в Главном Святилище. Конечно, юного Ворбиса окружало что-то вроде ореола – как легко перескочить с одной мысли на другую. Этот человек был отмечен судьбой.
Крошечная часть Фрайята, та, что большую часть жизни провела в палатках, была много раз ранена и побывала в самом пекле схваток, где с одинаковой легкостью можно оказаться убитым как врагом, так и союзником, прибавила: «Или по крайней мере чем-то». Это была та его часть, что должна будет провести все вечности во всех преисподнях, но в этом у нее уже было много практического опыта.
– Вы знаете, что я много путешествовал в молодости? – сказал он.
– Я слышал ваши рассказы, самые интересные из них относились к вашим путешествиям по языческим краям, – тактично сказал Драна. – Часто упоминались колокольца.
– Я рассказывал вам когда-нибудь о Коричневых Островах?
– Где-то у самого края мира, – сказал Драна. – Помню. Где хлеб растет на деревьях и юные женщины находят маленькие белые шарики в раковинах. Они ныряют за ними без единой нитки на теле…
– Я помню еще кое-что, – сказал Фрайят. Это было одинокое воспоминание из нездешних мест, где нет ничего, лишь кустарник под пурпурным небом. – Море там неспокойное. Волны там поднимаются куда большие, чем на Кольцевом Море, понимаете, и люди уплывают за них на рыбалку. На странных деревянных досках. И когда они хотят вернуться на берег, они ждут волны, а потом… они встают во весь рост на волне, и она везет их весь путь до самой отмели.
– Мне больше нравится история о молодых ныряющих женщинах, – сказал Драна.
– Иногда бывают очень большие волны, – сказал Фрайят, игнорируя эту реплику. – Ничто не могло бы их остановить. Но если удастся оседлать волну, то не утонешь. Вот, что я понял.
Драна заметил блеск его глаз.
– Ах, – сказал он кивая, – какая благодать, что Великий Бог поставил на пути нашем такие поучительные примеры.
– Вся штука в том, чтобы научиться определять силу волны, – сказал Фрайят, – и оседлать ее.
– А что случается с теми, кто не может?
– Они тонут. Часто. Некоторые волны слишком велики.
– Я понял, такова природа волн.
Орел по-прежнему кружил. Если он и понял что-нибудь, то ничем этого не выдавал.
– Полезно иметь это ввиду, – сказал Драна с внезапным весельем. – Если когда-нибудь очутишься в землях язычников.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31