Нам нужен кто-то, кто занимается этим все время.
– Конечно, ты можешь поискать старину Дидактилоса, – сказал бармен. – Он дешев, насколько это вообще возможно.
– Не пользуется дорогим мылом? – сказал Брута.
– Думаю, можно сказать без боязни опровержения, – серьезно сказал бармен, – что он вообще никоим образом никогда не пользуется никаким мылом.
– А, хорошо. Спасибо, – сказал Брута.
– Спроси, где этот человек живет, – велел Ом.
– Где я могу найти М-ра Дидактилоса? – сказал Брута.
– Во дворцовом дворе. Рядом с Библиотекой. Не пропустишь. Просто иди по запаху.
– Мы как раз пришли… – сказал Брута, но его внутренний голос посоветовал ему не заканчивать предложения. – Тогда мы, пожалуй, пойдем.
– Не забудь свою черепаху, – сказал бармен. – Некоторые из них весьма вкусны.
– Что б все твое вино превратилось в воду! – взвизгнул Ом.
– Превратится? – сказал Брута, когда они вышли в ночь.
– Нет.
– Повтори мне. Почему именно мы ищем философа? – сказал Брута.
– Я хочу вернуть свою силу, – сказал Ом.
– Но в тебя все верят!
– Если бы они верили в меня, они могли бы обращаться ко мне. Я мог бы говорить с ними. Я не знаю, что стряслось. Никто не почитает других богов в Омнии, верно?
– Никому не позволяется, – сказал Брута. – За этим присматривает Квизиция.
– Да. Трудно быть коленопреклоненным, когда нет коленей.
Брута остановился на пустой улице.
– Я не понял…
– И не должен. Пути богов неисповедимы.
– Квизиция удерживает нас на пути истины! Квизиция трудится для вящей славы Церкви!
– И ты в это веришь, да? – сказала черепаха.
Брута посмотрел и понял, что самоочевидность пропала. Он открыл и закрыл рот, но сказать было нечего.
– Пойдем, – сказал Ом, так мягко, как только удалось. – Пойдем обратно.
* * *
Среди ночи Ом проснулся. С постели Бруты слышались звуки. Брута снова молился. Ом с любопытством прислушался. Он припоминал моления. Когда-то, однажды, их было множество. Так много, что он не мог бы выделить индивидуальной молитвы, даже если бы был расположен это сделать, но не это суть, ибо суть была в огромном космическом гуле тысяч молящихся, верующих разумов. В любом случае, слова не стоили того, чтобы их слушать. Люди! Они живут в мире, где трава продолжает зеленеть и солнце восходит каждый день, и цветы регулярно превращаются в плоды, и что же производит на них впечатление? Плачущие статуи. И вино, сделанное из воды! Обыкновенный эффект квантум-механического туннеля, проявившийся бы в любом случае, если вы готовы ждать зиллионы лет. Так, словно превращение солнечного света в вино посредством лоз, винограда, времени и ферментов не было бы в тысячу раз более впечатляющим, и не происходило бы постоянно… Да, сейчас он не мог совершить даже большую часть основных божеских трюков. Сложно поразить кого-нибудь молниями с эффектом искр с кошачьего меха. Он славно и крепко поражал в свое время. Сейчас его сил хватало лишь на хождение по воде и кормление Себя Единственного. Молитва Бруты флейтой звучала в мире тишины. Ом подождал, пока послушник снова успокоится, а потом высунул ноги и двинулся, раскачиваясь из стороны в сторону, в рассвет.
* * *
Эфебцы шагали по дворцовому двору, окружая омнианцев подобно, но не совершенно, как тюремный эскорт. Брута заметил, что Ворбис кипит от ярости. На краю лысого виска инквизитора билась маленькая жилка. Словно почувствовав на себе взгляд Бруты, Ворбис повернулся.
– Сегодня утром ты странно выглядишь, Брута, – сказал он.
– Простите, господин.
– Ты смотришь по всем углам. Что ты ищешь?
– Ну. Просто интересно, господин. Все ново.
– Вся так называемая мудрость Эфебы не стоит строчки из малейшего параграфа Семикнижия, – сказал Ворбис.
– Не должны ли мы изучать труды неверных, дабы бдительнее стеречь пути ереси?
– Ах. Убедительный аргумент, Брута, и один из тех, что инквизиторы слышали множество раз, только в большинстве случаев не совсем четко.
Ворбис сердито посмотрел в затылок Аристократеса, возглавлявшего шествие.
– Однако лишь маленький шаг отделяет слушание ереси от обсуждения непреложной истины, Брута. Ересь всегда притягательна. В этом ее опасность.
– Да, господин.
– Ха! Они не только создают запрещенные статуи, но даже не могут хорошо этого сделать!
Брута не был экспертом, но даже он должен был признать, что это было правдой. Сейчас, когда их новизна померкла, статуи, украшавшие каждую нишу во дворце, действительно выглядели дурно сделанными. Брута был совершенно уверен, что только что он миновал одну с двумя левыми руками. У другой уши были разной величины. Не то, что бы кто-то намеревался создать уродливых богов. Подразумевалось, что это будут весьма привлекательные статуи. Но скульптор не слишком преуспел в этом.
– Кажется, эта женщина держит пингвина, – сказал Ворбис.
– Патина, Богиня Мудрости, – автоматически сказал Брута, лишь потом сообразив, что это он сказал. – Я… э… слышал, как кто-то сказал это.
– Разумеется. Хороший же должен быть у тебя слух, – сказал Ворбис.
Аристократес остановился у внушительных дверей и кивнул делегации.
– Господа, – сказал он. – Вас сейчас примет Тиран.
– Запомнишь все, что скажут, – прошептал Ворбис.
Брута кивнул. Двери распахнулись.
По всему миру существуют правители с титулами вроде «благородный», «Верховный», «Владетельный Лорд Того или Иного». Лишь в одной маленькой стране существует правитель, избранный людьми, и они могут отстранить его, когда только пожелают, – и они называют его Тираном. Эфебцы верили, что каждый человек должен иметь право голоса. (При условии, что он не беден, не чужестранец, или не дисквалифицирован по поводу того, что он сумасшедший, легкомысленный или женщина.) Раз в пять лет кто-нибудь избирался Тираном, если он ухитрялся доказать, что он честен, умен, здравомыслящ и достоин доверия. Немедленно после избрания, конечно, становилось ясно любому, что он – сумасшедший, уголовник, непроходимый тупица со взглядами среднего философа с улицы, разыскивающего полотенце. И через пять лет они выбирали другого, точно такого же, и действительно удивительно, как разумный народ продолжает делать одни и те же ошибки. Кандидаты на Тиранство выбирались, кладя черные и белые шарики в разные урны, что служит поводом хорошо известному высказыванию о политике.
Тиран был маленьким толстым мужчиной с тонкими ногами, производившим на людей впечатление яйца, вылупившегося вверх ногами. Он одиноко сидел на середине мраморного пола на стуле, окруженном свитками и клочками бумаги. Его ноги не доставали до пола, а его лицо было розовым.
Аристократес что-то прошептал ему на ухо. Тиран поднял глаза от своих бумаг.
– А, омнианская делегация, – сказал он и улыбка промелькнула по его лицу, как ящерка по камню. – Садитесь, все вы. – Он снова посмотрел вниз.
– Я – Дьякон Ворбис из Квизиции Цитадели, – холодно сказал Ворбис.
Тиран взглянул вверх и одарил их еще одной ящерной улыбкой.
– Да, я знаю, – сказал он. – Вы зарабатываете себе на жизнь, мучая людей. Сядь, Дьякон Ворбис. И твой пухлый юный друг, который, кажется, что-то высматривает. И остальные. Сейчас появятся девушки с виноградом и прочим. Так случается всегда. В сущности, этого трудно избежать.
Напротив стула Тирана стоял ряд скамей Омнианцы сели. Ворбис продолжал стоять. Тиран кивнул:
– Как вам будет угодно, – сказал он.
– Это недопустимо! – рявкнул Ворбис. – С нами обращались…
– Много лучше, чем вы обращались бы с нами, – мягко сказал Тиран. – Садитесь, или стойте, милорд, ибо вы в – Эфебе, и, можете стоять хоть на голове, если пожелаете, но не ожидайте, что я поверю, что если бы я искал мира в вашей Цитадели, мне было бы позволено делать что-то, кроме как ползти на том, что еще осталось от живота. Сядьте, или продолжайте стоять, милорд, но тихо. Я почти закончил.
– Что закончили? – сказал Ворбис.
– Мирный договор, – сказал Тиран.
– Но это то, что мы приехали обсудить, – сказал Ворбис.
– Нет, – сказал Тиран. Ящерка мелькнула снова, – это то, что вы приехали подписать.
* * *
Ом глубоко вдохнул и подтолкнул себя вперед. Это был довольно крутой ряд ступеней. Он почувствовал каждую, падая вниз, но в конце концов он очутился в самом низу. Он заблудился, но потеряться в Эфебе было предпочтительнее, чем заблудиться в Цитадели. По крайней мере, здесь не было явных подвалов. Библиотека, библиотека, библиотека… Брута говорил, что в Цитадели тоже была библиотека. Он описал ее, так что Ом представлял себе, на что это похоже. В ней должна быть книга.
* * *
Обсуждение условий мира шло не слишком успешно.
– Вы атаковали нас, – сказал Ворбис.
– Я бы назвал это упреждающей защитой, – сказал Тиран. – Мы видели, что случилось с Истанцией, Битриком и Ашистаном.
– Они узрели божественную истину!
– Да конечно, – сказал Тиран. – Ничего другого им не оставалось.
– И теперь они счастливые члены Империи.
– Да, – сказал Тиран. – Мы верим, что это так. Но нам нравится вспоминать их такими, какими они были. Перед тем, как вы послали им свои письма, заковавшие разум людей в кандалы.
– Это направило их стопы на верный путь, – сказал Ворбис.
– Письма-цепочки, – сказал Тиран. – Вы сковали из этих цепочек кандалы для Эфеба. Забудьте ваших Богов. Покоритесь, научитесь бояться. Не прерывайте цепочки – последний народ, который это сделал проснулся поутру и увидел 50 тысяч солдат на своем газоне.
Ворбис откинулся назад.
– Чего вы боитесь? – сказал он. – В своей пустыне, со своими… богами? Уж не знаете ли вы в глубине ваших душ, что боги ваши столь же изменчивы, как песок?
– О, да, – сказал Тиран, – мы знаем. Это всегда было очком в их пользу. Мы знаем толк в песке. А ваш Бог – скала. А мы разбираемся и в скалах.
* * *
Ом ковылял по мощеной булыжником аллее, стараясь держаться по возможности в тени. Оказалось, что внутренних дворов здесь множество. Он остановился на углу, где аллея выходила еще к одному. Тут были голоса. В основном, это был один голос, раздраженный и пронзительный. Это и был философ Дидактилос.
Несмотря на то, что он являлся одним из самых популярных и цитируемых философов всех времен, Дидактилос из Эфебы никогда не пользовался уважением своих коллег. Им казалось, что по натуре он – не философ. Он мылся не достаточно часто, или, иначе говоря, вообще не мылся. И рассуждал он не о тех вещах. И интересовался «не теми» вещами. Опасными. Другие философы задавались вопросами вроде: «Прекрасна ли Истина и Истинно ли Прекрасное», или «Создал ли вселенную Наблюдатель?» А Дидактилос загадал знаменитую философскую загадку: «Да, Но В Чем В Действительности Вся Суть, Когда До Уж Нее Докапываешься, В Смысле, В Натуре»!
Его философия была смесью трех знаменитых школ – Циников, Стоиков и Эпикурейцев, и он обобщил все три в своей знаменитой фразе: «Ни одной скотине ты не можешь доверять сильнее, чем можешь ей врезать, и ничего тут не им поделаешь, так что пойдем выпьем. Мне двойной, если ты платишь. Спасибо. И пакетик орешков. Ее левая грудь почти открыта, да? Тогда еще два пакета!» Многие цитировали из его знаменитых «Медитаций»: «Это старый добрый мир, прекрасно. Но вам смешно, верно? Nil illegitimo carborundum, вот что я скажу. Эксперты не знают всего. И где бы мы все были, если бы мы все были одинаковы?»
Ом подполз поближе на голос, заполз за угол стены и заглянул в маленький дворик. У противоположной стены стояла очень большая бочка. Разнообразный мусор вокруг – разбитая винная амфора, разгрызенные кости, пара навесов, сделанных из грубых досок – наводили на мысль, что это чей-то дом. И это впечатление усиливалось надписью, сделанной мелом на доске и приклеенной к стене над бочкой. Она гласила:
Дидактилос и Племянник
Практические философы
Мы беремся за любые проекты
«Мы думаем за Вас!»
Специальные расценки после 6 ч. вечера
Свежие аксиомы каждый день.
Возле бочки низенький человечек в тоге, которая некогда была белой, подобно тому, как некогда все континенты были единым целым, пинал другого, который лежащего на земле.
– Ты, ленивая скотина!
Тот, что помоложе, сел.
– Чесслово, Дядя.
– Стоило мне на полчаса отвернуться, как ты заснул на работе!
– На какой работе? У нас нет никакой работы с тех пор как на прошлой неделе, фермер Пилокси…
– Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь? Пока ты храпишь, мимо могла пройти дюжина людей, нуждающихся в личной философии!
– …и тот заплатил оливами!
– Возможно, я получу за эти оливы хорошие деньги!
– Но они гнилые, Дядя.
– Нонсенс! Ты сказал, что они были зеленые!
– Да, но должны-то быть черными.
В тени, голова черепахи поворачивалась туда-сюда, как у зрителя теннисного матча.
Молодой встал.
– Госпожа Билаксис приходила сегодня утром, – сказал он. – Она сказала, что поговорка, которую ты сделал ей на прошлой неделе, перестала работать.
Дидактилос почесал затылок.
– Которая? – сказал он.
– Вы дали ей: «темнее всего перед рассветом».
– Все верно. Чертовски хороший образчик.
– Она сказала, что не чувствует никакого улучшения. В любом случае, она сказала, что всю ночь не ложилась спать из-за своей больной ноги, и перед рассветом было достаточно светло, так что это не правда. И ее нога по-прежнему не действует. Потому я частично компенсировал ей: «И все же, легче жить смеясь».
Дидактилос немного просветлел.
– Поменял на эту, да?
– Она сказала, что попробует. Она дала мне целую сушеную камбалу за это. Она сказала, я выгляжу так, словно нуждаюсь в хорошем питании.
– Действительно? Ты учишься. По крайней мере, нам обломился ланч. Видишь, Урн? Говорю тебе, дело пойдет, если мы забьем на это.
– Я бы не назвал отдачей сушеную камбалу и коробку осклизлых слив, мастер. За две недели думания.
– У нас есть три обола за притчу для старого Гриллоса, сапожника.
– Уже нет. Он забрал их. Его жене не понравился намек.
– И ты отдал ему его деньги?
– Да.
– Что, все?
– Да.
– Не стоило. Уж не после того, как он заездил ее. Которая это была?
– «Мудрая ворона знает, каким путем пойдет верблюд».
– Она стоила мне многих трудов.
– Он сказал, что не может понять.
– Я не разбираюсь в сапожном ремесле, но я узнаю пару хороших сандалий, когда надеваю.
Ом прикрыл свой единственный глаз. Потом он взглянул на форму мыслей напротив. Тот, что звался Урном, предположительно, был племянником и имел совершенно нормальный тип мышления, разве что там было, кажется, многовато окружностей и углов. Зато мысли Дидактилоса пузырились и вспыхивали, как полная кастрюля электрических угрей на огне. Ом никогда не видел ничего подобного. Чтобы промелькнуть, мыслям Бруты требовалась вечность. Это походило на наблюдение за сталкивающимися горами. Мысли Дидактилоса с воем гонялись друг за другом. Не удивительно, что он был лыс. Волосы должны были выгореть от внутреннего жара. Ом нашел мыслителя. И, к тому же, дешевого, судя по услышанному. Он посмотрел вверх на стену за бочкой. Дальше за ними располагалась впечатляющая шеренга мраморных ступеней, восходящих к нескольким бронзовым дверям, а над дверями металлическими буквами по камню было написано слово LIBRUM. Он смотрел слишком долго. Руки Урна сомкнулись на его панцире, и он услышал голос Дидактилоса, говорящий: «Эй… некоторые из них довольно вкусны…»
* * *
Брута содрогнулся.
– Вы побили камнями нашего посланника, – кричал Ворбис, – безоружного!
– Он сам напросился, – сказал Тиран. – Аристократес был там. Он вам расскажет.
Высокий кивнул и встал.
– По традиции, каждый может выступить на базарной площади, – начал он.
– И быть побитым камнями? – допытывался Ворбис.
Аристократес поднял руку.
– Ах, – сказал он. – Каждый может говорить, что хочет на этой площади. Однако, у нас есть и другая традиция, называемая свободой слушания. К сожалению, когда людям не нравится то, что они слышат, они могут слегка… погорячиться.
– Я тоже там был, – сказал другой советник. Ваш священник поднялся говорить, и в начале все было прекрасно, потому, что люди смеялись. А потом он сказал, что Ом – единственный истинный Бог, и все затихли. Тогда он сбросил статую Тувелпита, Бога Вина. С этого и начались все неприятности.
– Вы собираетесь сказать мне, что он был поражен молнией? – сказал Ворбис.
Ворбис больше не кричал. Его голос стал плоским, лишенным каких бы то ни было эмоций. В голове Бруты зрела мысль: «Вот так и говорят эксквизиторы. Когда инквизиторы заканчивают, эксквизиторы говорят…».
– Нет. Амфорой. Понимаете ли, Тувелпит тоже был в толпе.
– А побить порядочного человека считается очень божеским поступком, да?
– Ваш миссионер сказал, что люди, не верующие в Ома, подвергнутся вечной каре. Должен вам сказать, что толпа сочла это оскорбительным.
– И начала бросать в него камни…
– Не много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
– Конечно, ты можешь поискать старину Дидактилоса, – сказал бармен. – Он дешев, насколько это вообще возможно.
– Не пользуется дорогим мылом? – сказал Брута.
– Думаю, можно сказать без боязни опровержения, – серьезно сказал бармен, – что он вообще никоим образом никогда не пользуется никаким мылом.
– А, хорошо. Спасибо, – сказал Брута.
– Спроси, где этот человек живет, – велел Ом.
– Где я могу найти М-ра Дидактилоса? – сказал Брута.
– Во дворцовом дворе. Рядом с Библиотекой. Не пропустишь. Просто иди по запаху.
– Мы как раз пришли… – сказал Брута, но его внутренний голос посоветовал ему не заканчивать предложения. – Тогда мы, пожалуй, пойдем.
– Не забудь свою черепаху, – сказал бармен. – Некоторые из них весьма вкусны.
– Что б все твое вино превратилось в воду! – взвизгнул Ом.
– Превратится? – сказал Брута, когда они вышли в ночь.
– Нет.
– Повтори мне. Почему именно мы ищем философа? – сказал Брута.
– Я хочу вернуть свою силу, – сказал Ом.
– Но в тебя все верят!
– Если бы они верили в меня, они могли бы обращаться ко мне. Я мог бы говорить с ними. Я не знаю, что стряслось. Никто не почитает других богов в Омнии, верно?
– Никому не позволяется, – сказал Брута. – За этим присматривает Квизиция.
– Да. Трудно быть коленопреклоненным, когда нет коленей.
Брута остановился на пустой улице.
– Я не понял…
– И не должен. Пути богов неисповедимы.
– Квизиция удерживает нас на пути истины! Квизиция трудится для вящей славы Церкви!
– И ты в это веришь, да? – сказала черепаха.
Брута посмотрел и понял, что самоочевидность пропала. Он открыл и закрыл рот, но сказать было нечего.
– Пойдем, – сказал Ом, так мягко, как только удалось. – Пойдем обратно.
* * *
Среди ночи Ом проснулся. С постели Бруты слышались звуки. Брута снова молился. Ом с любопытством прислушался. Он припоминал моления. Когда-то, однажды, их было множество. Так много, что он не мог бы выделить индивидуальной молитвы, даже если бы был расположен это сделать, но не это суть, ибо суть была в огромном космическом гуле тысяч молящихся, верующих разумов. В любом случае, слова не стоили того, чтобы их слушать. Люди! Они живут в мире, где трава продолжает зеленеть и солнце восходит каждый день, и цветы регулярно превращаются в плоды, и что же производит на них впечатление? Плачущие статуи. И вино, сделанное из воды! Обыкновенный эффект квантум-механического туннеля, проявившийся бы в любом случае, если вы готовы ждать зиллионы лет. Так, словно превращение солнечного света в вино посредством лоз, винограда, времени и ферментов не было бы в тысячу раз более впечатляющим, и не происходило бы постоянно… Да, сейчас он не мог совершить даже большую часть основных божеских трюков. Сложно поразить кого-нибудь молниями с эффектом искр с кошачьего меха. Он славно и крепко поражал в свое время. Сейчас его сил хватало лишь на хождение по воде и кормление Себя Единственного. Молитва Бруты флейтой звучала в мире тишины. Ом подождал, пока послушник снова успокоится, а потом высунул ноги и двинулся, раскачиваясь из стороны в сторону, в рассвет.
* * *
Эфебцы шагали по дворцовому двору, окружая омнианцев подобно, но не совершенно, как тюремный эскорт. Брута заметил, что Ворбис кипит от ярости. На краю лысого виска инквизитора билась маленькая жилка. Словно почувствовав на себе взгляд Бруты, Ворбис повернулся.
– Сегодня утром ты странно выглядишь, Брута, – сказал он.
– Простите, господин.
– Ты смотришь по всем углам. Что ты ищешь?
– Ну. Просто интересно, господин. Все ново.
– Вся так называемая мудрость Эфебы не стоит строчки из малейшего параграфа Семикнижия, – сказал Ворбис.
– Не должны ли мы изучать труды неверных, дабы бдительнее стеречь пути ереси?
– Ах. Убедительный аргумент, Брута, и один из тех, что инквизиторы слышали множество раз, только в большинстве случаев не совсем четко.
Ворбис сердито посмотрел в затылок Аристократеса, возглавлявшего шествие.
– Однако лишь маленький шаг отделяет слушание ереси от обсуждения непреложной истины, Брута. Ересь всегда притягательна. В этом ее опасность.
– Да, господин.
– Ха! Они не только создают запрещенные статуи, но даже не могут хорошо этого сделать!
Брута не был экспертом, но даже он должен был признать, что это было правдой. Сейчас, когда их новизна померкла, статуи, украшавшие каждую нишу во дворце, действительно выглядели дурно сделанными. Брута был совершенно уверен, что только что он миновал одну с двумя левыми руками. У другой уши были разной величины. Не то, что бы кто-то намеревался создать уродливых богов. Подразумевалось, что это будут весьма привлекательные статуи. Но скульптор не слишком преуспел в этом.
– Кажется, эта женщина держит пингвина, – сказал Ворбис.
– Патина, Богиня Мудрости, – автоматически сказал Брута, лишь потом сообразив, что это он сказал. – Я… э… слышал, как кто-то сказал это.
– Разумеется. Хороший же должен быть у тебя слух, – сказал Ворбис.
Аристократес остановился у внушительных дверей и кивнул делегации.
– Господа, – сказал он. – Вас сейчас примет Тиран.
– Запомнишь все, что скажут, – прошептал Ворбис.
Брута кивнул. Двери распахнулись.
По всему миру существуют правители с титулами вроде «благородный», «Верховный», «Владетельный Лорд Того или Иного». Лишь в одной маленькой стране существует правитель, избранный людьми, и они могут отстранить его, когда только пожелают, – и они называют его Тираном. Эфебцы верили, что каждый человек должен иметь право голоса. (При условии, что он не беден, не чужестранец, или не дисквалифицирован по поводу того, что он сумасшедший, легкомысленный или женщина.) Раз в пять лет кто-нибудь избирался Тираном, если он ухитрялся доказать, что он честен, умен, здравомыслящ и достоин доверия. Немедленно после избрания, конечно, становилось ясно любому, что он – сумасшедший, уголовник, непроходимый тупица со взглядами среднего философа с улицы, разыскивающего полотенце. И через пять лет они выбирали другого, точно такого же, и действительно удивительно, как разумный народ продолжает делать одни и те же ошибки. Кандидаты на Тиранство выбирались, кладя черные и белые шарики в разные урны, что служит поводом хорошо известному высказыванию о политике.
Тиран был маленьким толстым мужчиной с тонкими ногами, производившим на людей впечатление яйца, вылупившегося вверх ногами. Он одиноко сидел на середине мраморного пола на стуле, окруженном свитками и клочками бумаги. Его ноги не доставали до пола, а его лицо было розовым.
Аристократес что-то прошептал ему на ухо. Тиран поднял глаза от своих бумаг.
– А, омнианская делегация, – сказал он и улыбка промелькнула по его лицу, как ящерка по камню. – Садитесь, все вы. – Он снова посмотрел вниз.
– Я – Дьякон Ворбис из Квизиции Цитадели, – холодно сказал Ворбис.
Тиран взглянул вверх и одарил их еще одной ящерной улыбкой.
– Да, я знаю, – сказал он. – Вы зарабатываете себе на жизнь, мучая людей. Сядь, Дьякон Ворбис. И твой пухлый юный друг, который, кажется, что-то высматривает. И остальные. Сейчас появятся девушки с виноградом и прочим. Так случается всегда. В сущности, этого трудно избежать.
Напротив стула Тирана стоял ряд скамей Омнианцы сели. Ворбис продолжал стоять. Тиран кивнул:
– Как вам будет угодно, – сказал он.
– Это недопустимо! – рявкнул Ворбис. – С нами обращались…
– Много лучше, чем вы обращались бы с нами, – мягко сказал Тиран. – Садитесь, или стойте, милорд, ибо вы в – Эфебе, и, можете стоять хоть на голове, если пожелаете, но не ожидайте, что я поверю, что если бы я искал мира в вашей Цитадели, мне было бы позволено делать что-то, кроме как ползти на том, что еще осталось от живота. Сядьте, или продолжайте стоять, милорд, но тихо. Я почти закончил.
– Что закончили? – сказал Ворбис.
– Мирный договор, – сказал Тиран.
– Но это то, что мы приехали обсудить, – сказал Ворбис.
– Нет, – сказал Тиран. Ящерка мелькнула снова, – это то, что вы приехали подписать.
* * *
Ом глубоко вдохнул и подтолкнул себя вперед. Это был довольно крутой ряд ступеней. Он почувствовал каждую, падая вниз, но в конце концов он очутился в самом низу. Он заблудился, но потеряться в Эфебе было предпочтительнее, чем заблудиться в Цитадели. По крайней мере, здесь не было явных подвалов. Библиотека, библиотека, библиотека… Брута говорил, что в Цитадели тоже была библиотека. Он описал ее, так что Ом представлял себе, на что это похоже. В ней должна быть книга.
* * *
Обсуждение условий мира шло не слишком успешно.
– Вы атаковали нас, – сказал Ворбис.
– Я бы назвал это упреждающей защитой, – сказал Тиран. – Мы видели, что случилось с Истанцией, Битриком и Ашистаном.
– Они узрели божественную истину!
– Да конечно, – сказал Тиран. – Ничего другого им не оставалось.
– И теперь они счастливые члены Империи.
– Да, – сказал Тиран. – Мы верим, что это так. Но нам нравится вспоминать их такими, какими они были. Перед тем, как вы послали им свои письма, заковавшие разум людей в кандалы.
– Это направило их стопы на верный путь, – сказал Ворбис.
– Письма-цепочки, – сказал Тиран. – Вы сковали из этих цепочек кандалы для Эфеба. Забудьте ваших Богов. Покоритесь, научитесь бояться. Не прерывайте цепочки – последний народ, который это сделал проснулся поутру и увидел 50 тысяч солдат на своем газоне.
Ворбис откинулся назад.
– Чего вы боитесь? – сказал он. – В своей пустыне, со своими… богами? Уж не знаете ли вы в глубине ваших душ, что боги ваши столь же изменчивы, как песок?
– О, да, – сказал Тиран, – мы знаем. Это всегда было очком в их пользу. Мы знаем толк в песке. А ваш Бог – скала. А мы разбираемся и в скалах.
* * *
Ом ковылял по мощеной булыжником аллее, стараясь держаться по возможности в тени. Оказалось, что внутренних дворов здесь множество. Он остановился на углу, где аллея выходила еще к одному. Тут были голоса. В основном, это был один голос, раздраженный и пронзительный. Это и был философ Дидактилос.
Несмотря на то, что он являлся одним из самых популярных и цитируемых философов всех времен, Дидактилос из Эфебы никогда не пользовался уважением своих коллег. Им казалось, что по натуре он – не философ. Он мылся не достаточно часто, или, иначе говоря, вообще не мылся. И рассуждал он не о тех вещах. И интересовался «не теми» вещами. Опасными. Другие философы задавались вопросами вроде: «Прекрасна ли Истина и Истинно ли Прекрасное», или «Создал ли вселенную Наблюдатель?» А Дидактилос загадал знаменитую философскую загадку: «Да, Но В Чем В Действительности Вся Суть, Когда До Уж Нее Докапываешься, В Смысле, В Натуре»!
Его философия была смесью трех знаменитых школ – Циников, Стоиков и Эпикурейцев, и он обобщил все три в своей знаменитой фразе: «Ни одной скотине ты не можешь доверять сильнее, чем можешь ей врезать, и ничего тут не им поделаешь, так что пойдем выпьем. Мне двойной, если ты платишь. Спасибо. И пакетик орешков. Ее левая грудь почти открыта, да? Тогда еще два пакета!» Многие цитировали из его знаменитых «Медитаций»: «Это старый добрый мир, прекрасно. Но вам смешно, верно? Nil illegitimo carborundum, вот что я скажу. Эксперты не знают всего. И где бы мы все были, если бы мы все были одинаковы?»
Ом подполз поближе на голос, заполз за угол стены и заглянул в маленький дворик. У противоположной стены стояла очень большая бочка. Разнообразный мусор вокруг – разбитая винная амфора, разгрызенные кости, пара навесов, сделанных из грубых досок – наводили на мысль, что это чей-то дом. И это впечатление усиливалось надписью, сделанной мелом на доске и приклеенной к стене над бочкой. Она гласила:
Дидактилос и Племянник
Практические философы
Мы беремся за любые проекты
«Мы думаем за Вас!»
Специальные расценки после 6 ч. вечера
Свежие аксиомы каждый день.
Возле бочки низенький человечек в тоге, которая некогда была белой, подобно тому, как некогда все континенты были единым целым, пинал другого, который лежащего на земле.
– Ты, ленивая скотина!
Тот, что помоложе, сел.
– Чесслово, Дядя.
– Стоило мне на полчаса отвернуться, как ты заснул на работе!
– На какой работе? У нас нет никакой работы с тех пор как на прошлой неделе, фермер Пилокси…
– Откуда ты знаешь? Откуда ты знаешь? Пока ты храпишь, мимо могла пройти дюжина людей, нуждающихся в личной философии!
– …и тот заплатил оливами!
– Возможно, я получу за эти оливы хорошие деньги!
– Но они гнилые, Дядя.
– Нонсенс! Ты сказал, что они были зеленые!
– Да, но должны-то быть черными.
В тени, голова черепахи поворачивалась туда-сюда, как у зрителя теннисного матча.
Молодой встал.
– Госпожа Билаксис приходила сегодня утром, – сказал он. – Она сказала, что поговорка, которую ты сделал ей на прошлой неделе, перестала работать.
Дидактилос почесал затылок.
– Которая? – сказал он.
– Вы дали ей: «темнее всего перед рассветом».
– Все верно. Чертовски хороший образчик.
– Она сказала, что не чувствует никакого улучшения. В любом случае, она сказала, что всю ночь не ложилась спать из-за своей больной ноги, и перед рассветом было достаточно светло, так что это не правда. И ее нога по-прежнему не действует. Потому я частично компенсировал ей: «И все же, легче жить смеясь».
Дидактилос немного просветлел.
– Поменял на эту, да?
– Она сказала, что попробует. Она дала мне целую сушеную камбалу за это. Она сказала, я выгляжу так, словно нуждаюсь в хорошем питании.
– Действительно? Ты учишься. По крайней мере, нам обломился ланч. Видишь, Урн? Говорю тебе, дело пойдет, если мы забьем на это.
– Я бы не назвал отдачей сушеную камбалу и коробку осклизлых слив, мастер. За две недели думания.
– У нас есть три обола за притчу для старого Гриллоса, сапожника.
– Уже нет. Он забрал их. Его жене не понравился намек.
– И ты отдал ему его деньги?
– Да.
– Что, все?
– Да.
– Не стоило. Уж не после того, как он заездил ее. Которая это была?
– «Мудрая ворона знает, каким путем пойдет верблюд».
– Она стоила мне многих трудов.
– Он сказал, что не может понять.
– Я не разбираюсь в сапожном ремесле, но я узнаю пару хороших сандалий, когда надеваю.
Ом прикрыл свой единственный глаз. Потом он взглянул на форму мыслей напротив. Тот, что звался Урном, предположительно, был племянником и имел совершенно нормальный тип мышления, разве что там было, кажется, многовато окружностей и углов. Зато мысли Дидактилоса пузырились и вспыхивали, как полная кастрюля электрических угрей на огне. Ом никогда не видел ничего подобного. Чтобы промелькнуть, мыслям Бруты требовалась вечность. Это походило на наблюдение за сталкивающимися горами. Мысли Дидактилоса с воем гонялись друг за другом. Не удивительно, что он был лыс. Волосы должны были выгореть от внутреннего жара. Ом нашел мыслителя. И, к тому же, дешевого, судя по услышанному. Он посмотрел вверх на стену за бочкой. Дальше за ними располагалась впечатляющая шеренга мраморных ступеней, восходящих к нескольким бронзовым дверям, а над дверями металлическими буквами по камню было написано слово LIBRUM. Он смотрел слишком долго. Руки Урна сомкнулись на его панцире, и он услышал голос Дидактилоса, говорящий: «Эй… некоторые из них довольно вкусны…»
* * *
Брута содрогнулся.
– Вы побили камнями нашего посланника, – кричал Ворбис, – безоружного!
– Он сам напросился, – сказал Тиран. – Аристократес был там. Он вам расскажет.
Высокий кивнул и встал.
– По традиции, каждый может выступить на базарной площади, – начал он.
– И быть побитым камнями? – допытывался Ворбис.
Аристократес поднял руку.
– Ах, – сказал он. – Каждый может говорить, что хочет на этой площади. Однако, у нас есть и другая традиция, называемая свободой слушания. К сожалению, когда людям не нравится то, что они слышат, они могут слегка… погорячиться.
– Я тоже там был, – сказал другой советник. Ваш священник поднялся говорить, и в начале все было прекрасно, потому, что люди смеялись. А потом он сказал, что Ом – единственный истинный Бог, и все затихли. Тогда он сбросил статую Тувелпита, Бога Вина. С этого и начались все неприятности.
– Вы собираетесь сказать мне, что он был поражен молнией? – сказал Ворбис.
Ворбис больше не кричал. Его голос стал плоским, лишенным каких бы то ни было эмоций. В голове Бруты зрела мысль: «Вот так и говорят эксквизиторы. Когда инквизиторы заканчивают, эксквизиторы говорят…».
– Нет. Амфорой. Понимаете ли, Тувелпит тоже был в толпе.
– А побить порядочного человека считается очень божеским поступком, да?
– Ваш миссионер сказал, что люди, не верующие в Ома, подвергнутся вечной каре. Должен вам сказать, что толпа сочла это оскорбительным.
– И начала бросать в него камни…
– Не много.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31