– Это был не я… – Ом остановился. «Будет расплата, – подумал он. – Это обойдется не дешево. Это не может быть дешево. Королева Моря – богиня. Я низверг несколько городов в свое время. Святой огонь и тому подобное. Если цена не высока, как добиться людского почтения?»
– Я договорился, – сказал он.
Приливные волны. Потонувшие суда. Город – другой, исчезающие под водой. Это будет чем-то вроде этого. Если люди не уважают, они перестают бояться, а если они не боятся, как заставить их верить?
Это как-то не справедливо, верно? Один человек убил дельфина. Конечно, Королеве не важно, кого выбросят за борт, как и тому не важно, какого дельфина он убил. И это не справедливо, потому, что это сделал Ворбис. Он заставляет людей совершать поступки, которых они совершать не должны… О чем я думаю? Прежде, до того как стал черепахой, я даже не знал, что значит несправедливость…

* * *
Люки открылись. Люди вышли на палубу и разошлись по бортам. Быть на палубе во время шторма всегда опасно – может смыть за борт, но после нескольких часов в трюме вместе с испуганными лошадьми и страдающими морской болезнью пассажирами, ничто не может быть приятнее. Больше штормов не было. Корабль рассекал волны под благоприятными ветрами, под ясным небом, по морю столь же безжизненному, как раскаленная пустыня. Проходили дни, лишенные всяких событий. Ворбис большую часть времени оставался в каюте. Команда относилась к Бруте с опасливым почтением. Такие новости, как Брута, распространяются быстро.
Здешнее побережье состояло из дюн со случайными бесплодными соляными болотами. Горячее марево висело над землей. Это был берег, где высадиться в случае кораблекрушения куда страшнее, чем утонуть. Здесь не было морских птиц. Пропали даже птицы, следовавшие за кораблем в ожидании объедков.
– Орлов нет, – сказал Ом. Что и следовало сказать.
Вечером четвертого дня однообразная панорама была пробита блесткой света высоко в море дюн. Она вспыхивала с определенными интервалами. Капитан, чье лицо выглядело так, словно сон не каждую ночь составлял ему компанию, позвал Бруту наверх.
– Этот… твой… дьякон велел мне высматривать это, – сказал он. – Пойди-ка приведи его.
Каюта Ворбиса была где-то у самого трюма, где воздух был густ, как жидкий суп. Брута постучал.
– Зайди.
(Слова – лакмусовая бумажка мыслей. Если вы оказываетесь во власти кого-то, кто хладнокровно употребляет слово «пройдите», сматывайтесь как можно быстрее; но если говорят «Зайди», то даже не задерживайтесь, чтобы собрать вещи.) На этом уровне иллюминаторов не было. Ворбис сидел в темноте.
– Да, Брута?
– Капитан послала меня за вами, господин. В пустыне что-то сверкает.
– Хорошо. Слушай меня Брута. У капитана есть зеркало. Одолжи его.
– Э… Что такое зеркало, лорд?
– Нечестивое и запрещенное устройство, – сказал Ворбис, – которое раскаянием можно принудить служить во славу Божию. Он, конечно, будет отрицать. Но человек с такой аккуратной бородой и крошечными усиками тщеславен, а тщеславный человек должен иметь зеркало. Возьми его. Встань на солнце и подвинь зеркало так, чтобы оно отсвечивало на солнце в сторону пустыни. Понял?
– Нет, господин, – сказал Брута.
– В неведении твоем – защита твоя, сын мой. А потом возвращайся и скажи, что увидишь.

* * *
Ом дремал на солнце. Брута отыскал ему маленькое местечко на носу, где он мог бы греться на солнышке с минимальным риском быть замеченным экипажем. А экипаж был уже достаточно напуган, чтобы искать неприятностей. Сны черепашки…
…Миллионы лет. Время мечтания. Бесформенное время. Маленькие боги снуют и зудят в пустошах, в холодных и глухих местах. Они роятся в темноте, без памяти, движимые лишь надеждой и вожделением того единственного, чего жаждут боги – веры. В глухом лесу нет небольших деревьев. Есть лишь высокие, как колонны, чьи кроны распростерлись в небе. Внизу, во мраке, не хватает света ничему, кроме мхов и папоротников. Но когда гигант падает, оставляя небольшое пространство… вот тогда начинается гонка: между деревьями по обе стороны, стремящимися развернуться вширь, и сеянцами внизу, борющимися за право расти вверх.
Иногда удается отхватить себе кусок пространства.
Леса были далеко от пустошей. Безымянный голос, ставший в последствии Омом, дрейфовал по ветру на краю пустыни, пытаясь оказаться услышанным среди бесчисленного множества, стараясь избежать оттеснения в центр. Это кружение могло продолжаться миллионы лет – ему нечем было измерять время. Все, что у него было, это надежда и четкое осознание положения вещей. И голос.
Потом был день. В известном смысле, это был день первый.
Ом уже несколько ча… некоторое время осознавал присутствие пастуха. Стадо подходило все ближе и ближе. Дожди были редки. Корм скуден. Голодные рты гнали голодные ноги глубже в скалы, выискивая прежде презираемые пучки иссушенной солнцем травы.
Это были овцы, возможно самые тупые животные во вселенной, с возможным исключением для уток. Но даже их неперегруженный разум не мог расслышать голоса, ибо овцы не слушают.
Однако, там был ягненок. Он слегка отбился. Ом проследил, чтобы он отбился подальше. За скалу. Вниз по склону. В расселину.
Его блеяние привлекло мать. Расселина была хорошо укрыта, да и овца, в конце концов, была удовлетворена, найдя своего ягненка. Она не видела причины блеять, даже когда пастух ходил вокруг скал, зовя, проклиная и, со временем, умоляя. У пастуха была сотня овец, и возможно, кажется странным, что он был готов целыми днями искать одну; на деле, именно потому, что он принадлежал к типу людей, готовых целыми днями искать одну пропавшую овцу, у него и была сотня овец.
Голос, впоследствии ставший Омом, ждал. Вечером второго дня он спугнул куропатку свившую гнездо у расселины, как раз, когда мимо проходил пастух.
Это не было большим чудом, но пастуху этого хватило. Он сделал из камней пирамидку, и на следующий день привел на это место все стадо. В полуденную жару он прикорнул и Ом обратился к нему во сне.
Через три недели пастух был забит камнями до смерти служителями Ур-Гилаша, который в то время был главным богом в этой местности. Но было слишком поздно. У Ома уже была сотня верующих, и их число все возрастало….
Всего в миле от овечьего пастуха с его стадом был со своим козопас. Чистая микрогеографическая случайность явилась причиной того, что первым, услышавшим голос Ома и сформировавшим его взгляд на людей, был пастырь овец, а не коз. Их взгляды на мир кардинально отличаются, и вся история могла сложиться иначе. Потому, что овцы тупы, и их надо направлять. А козы умны, и их нужно вести.
«Ур-Гилаш, – подумал Ом, – что были за деньки… когда Оссорий и его последователи ворвались в святилище, разбили алтарь и вышвырнули в окно жриц на растерзание псам, что было совершенно правильным поступком, и стоял большой стон и топот, и последователи Ома зажгли свои походные костры в разрушенных залах Гилаша, именно так, как сказал Пророк, и это было важно, несмотря на то, что он сказал это всего пять минут назад, когда они всего-навсего искали растопку. Потому что все согласны, что пророчество – это пророчество, и нигде не сказано, что следует ждать долго-долго, пока оно исполнится».
Славные дни, славные дни. Каждый день новые обращенные. Взлет Ома был неостановим. Он вздрогнул, проснувшись. Старина Ур-Гилаш… Бог погоды, кажется. Да. Нет, может обычный Гигантский Паук? Что-то в этом роде. И что-то с ним сталось?
А что случилось со мной? Как же это произошло? Разгуливаешь по астральным планам, путешествуешь с потоками, наслаждаешься вселенной, думаешь, что, насколько известно, все люди, там, внизу, продолжают верить, решаешь пойти, расшевелить их чуточку, а потом… черепаха. Это как пойти в банк и увидеть, как деньги вылетают в трубу. Все, что известно, это что спускаешься вниз в поисках приличного разума, и вдруг ты – черепаха, и нет никакой возможности выбраться. Три года практически на все смотреть снизу вверх. Старина Ур-Гилаш? Возможно, он где-то околачивается в образе ящерицы с единственным верующим в него отшельником. Но вероятнее, он был вышвырнут в пустыню. Для маленького бога и один шанс – удача. Тут что-то не так. Ом не мог бы спокойно отдать руку на отсечение, и не только потому, что у него не было рук. Боги поднимаются и опускаются, как картошка в супе, но сейчас все было иначе. Сейчас что-то было не так. Ур-Гилаша он победил. Победил честно. По закону джунглей. Но никто не вызывал на бой его. Где Брута?
– Брута!

* * *
Брута считал вспышки света в пустыне.
– Хорошо, что у меня было зеркало, правда? – с надеждой сказал капитан. – Я надеюсь, его преосвященство не будет возражать против зеркала, ведь оно оказалось полезным?
– Не думаю, чтобы он так рассуждал, – сказал Брута по-прежнему считая.
– Да. Я тоже так не думаю, – мрачно сказал капитан.
– Семь и четыре потом.
– Для меня это означает Квизицию, – сказал капитан.
Брута хотел было сказать: «Так возрадуйся, ибо душа твоя будет очищена». Но не сказал. И сам не знал почему.
– Мне очень жаль, – сказал он.
Налет изумления наслоился на капитанское горе.
– Ваши обычно говорят что-нибудь о том, как полезна Квизиция для души, – сказал он.
– Я в этом не сомневаюсь, – сказал Брута.
Капитан напряженно всматривался в его лицо.
– Он плоский, знаешь? – сказал он тихо. – Я плавал в Крайнем Океане. Он плоский. Я видел Край, и она движется. Не Край. Имею ввиду… то, что внизу. Они могут отрубить мне голову, но она все равно будет двигаться.
– Но для тебя она остановится, – сказал Брута. – А потому я был бы осторожнее выбирая, с кем говорю, капитан.
Капитан наклонился ближе.
– Черепаха движется! – прошептал он и метнулся назад.
– Брута!
Вина дернула Бруту, как крючок – пойманную рыбу. Он обернулся и облегченно расслабился. Это был не Ворбис, это был всего лишь Бог. Он плюхнулся возле мачты. Ом недовольно уставился на него.
– Да? – сказал Брута.
– Ты никогда не приходишь, чтобы меня проведать, – сказала черепаха.
– Я понимаю, ты занят, – саркастически добавила она, – но было бы мило с твоей стороны произнести хотя бы короткую молитву.
– Первое, что я сделал утром, это позаботился о тебе, – сказал Брута.
– Я голоден.
– Прошлой ночью тебе досталась целая дынная кожура.
– А кому дыня, а?
– Нет, не ему, – сказал Брута. – Он ест черствый хлеб и воду.
– А почему он не ест свежего хлеба?
– Ждет, пока зачерствеет.
– Ага, так я и думал, – сказала черепаха.
– Ом?
– Что?
– Капитан только что сказал нечто странное. Он сказал, что мир плоский и у него есть край.
– Да? Ну и что?
– Но, в смысле, мы знаем, что мир – это шар, ибо…
Черепаха сморгнула.
– Нет, – сказала она. – А кто сказал, что он – шар?
– Ты, – сказал Брута. Потом добавил: – По крайней мере, согласно Первой Книге Семикнижия.
«Я никогда не думал так прежде, – подумал он. – Я никогда не говорил „По крайней мере“. Почему капитан сказал мне это? Разве это нормальный разговор?»
– Я же сказал, я не создавал мир, – сказал Ом. – Зачем мне было его создавать? Он уже был. И даже если бы это сделал я, я бы не стал создавать шар. Люди попадали бы. И все моря стекли бы вниз.
– Не стекли бы, если бы ты велел им остаться.
– Ха! Вы только послушайте!
– Кроме того, сфера – это идеальная форма, – сказал Брута. – Ведь в Книге…
– Ничего примечательного в этой твоей сфере нет, – сказала черепаха. – Рассуждая так, идеальная форма – это черепаха.
– Идеальная для чего?
– Ну, для черепахи, во-первых, – сказал Ом. – Если бы она была шарообразной, она бы все время подскакивала и ударялась о землю.
– Но ведь это ересь, говорить, что мир плосок, – сказал Брута.
– Возможно, но это – правда.
– И он действительно на спине огромной морской черепахи?
– Верно.
– В таком случае, – победоносно заявил Брута, – на чем же стоит эта черепаха?
Черепаха озадаченно посмотрела на него.
– Ни на чем она не стоит, – сказала она. – Господи, неужели не ясно – что, морская черепаха. Она плывет. Для этого морские черепахи и существуют.
– Я… э… Я, пожалуй, лучше пойду и доложу Ворбису, – сказал Брута. – Он очень тихо ходит, если его заставляют ждать. Чего ты от меня хотел? Я постараюсь и принесу тебе побольше еды после ужина.
– Как ты себя чувствуешь? – сказала черепаха.
– Спасибо, хорошо.
– Хорошо ешь и все такое прочее?
– Да, спасибо.
– Приятно слышать. Теперь поторопись. В смысле, я всего-навсего твой Бог. – Ом повысил голос, так как Брута побежал прочь. – И ты должен навещать меня почаще!
– И молись громче. Меня питают твои усилия! – кричал он.

* * *
Ворбис все еще сидел в своей каюте, когда Брута пропыхтел по коридору и постучал в дверь. Ответа не было. Через некоторое время Брута толчком открыл ее. Не известно, читал ли Ворбис. Очевидно, он писал, судя по его знаменитым Письмам. Но никто никогда не видел его за этим занятием. Когда бывал один, он проводил множество времени глядя в стену или распростершись в молитве. Ворбис умел молясь преклониться так, что позы безумно могущественных императоров начинали выглядеть раболепными.
– Гм… – сказал Брута и попытался потянуть дверь, чтобы ее закрыть.
Ворбис раздраженно махнул рукой. Потом встал. Он не стал стряхивать пыль со своей рясы.
– Знаешь ли, Брута, – сказал он, – я не думал, что в Цитадели есть хоть один, кто решится прервать мою молитву? Все побоялись бы Квизиции. Каждый боится Квизиции. Кроме тебя, кажется. Ты боишься Квизиции?
Брута взглянул в черные на черном глаза. Ворбис взглянул на круглое розовое лицо. Существует определенная личина, которую люди надевают, разговаривая с эксквизитором. Она плоска и невыразительна, слегка блестит и даже начинающий эксквизитор способен прочитать на ней, как по писанному, плохо скрытое чувство вины. Брута просто выглядел не смеющим вздохнуть, но так он выглядел всегда. Это было удивительно.
– Нет, господин, – сказал он.
– Почему нет?
– Квизиция защищает нас, господин. Это написано в книге Оссорий, глава 7, стих…
Ворбис склонил голову набок.
– Конечно. Но ты никогда не думал, что Квизиция может ошибаться?
– Нет, господин, – сказал Брута.
– Но почему нет?
– Я не знаю, почему, господин Ворбис. Просто никогда не думал.
Ворбис уселся за маленький письменный столик, не более одной доски, очищенной от коры.
– И ты прав, Брута, – сказал он. – Потому что Квизиция не может ошибаться. Все может быть лишь так, как того пожелает Бог. Невозможно думать, что мир может существовать как-то иначе, верно?
В голове Бруты на мгновение промелькнул образ одноглазой черепахи. Брута никогда не был хорошим лжецом. Правда и сама по себе всегда казалась такой непостижимой, что дальнейшее усложнение вещей было выше его понимания.
– Так нас учит Семикнижие, – сказал он.
– Где есть наказание, всегда есть вина, – сказал Ворбис. – Иногда вина следует за наказанием, что единственно служит доказательством прозорливости Великого Бога.
– Моя бабушка всегда так говорила, – автоматически сказал Брута.
– Действительно? Я хотел бы узнать побольше об этой выдающейся женщине.
– Каждое утро она задавала мне взбучку, потому, что за день я обязательно совершу что-то, чтобы заслужить ее, – сказал Брута.
– На редкость цельное понимание человеческой натуры, – сказал Ворбис, подперев щеку рукой. – Это звучит так, словно, если бы не неполноценность ее пола, из нее вышел бы отличный инквизитор.
Брута кивнул. «О, да. Да, разумеется».
– А сейчас, – сказал Ворбис не меняя тона, – расскажи мне, что ты видел в пустыне.
– А. Было шесть вспышек. Потом пауза примерно в пять ударов сердца. Потом восемь вспышек. И еще одна пауза. И две вспышки.
Ворбис задумчиво кивнул.
– Три четверти, – сказал он. – Благодарение Великому Богу. Он моя опора и проводник на трудных путях. Ты можешь идти.
Брута не ожидал, что ему объяснят, что значат вспышки и не собирался расспрашивать. Вопросы задает Квизиция. Этим она и славится.

* * *
На следующий день корабль обогнул мыс и перед ним раскинулось побережье Эфеба с белым пятном города на горизонте, которое под влиянием времени и расстояния превратилось в россыпь слепяще-белых домов на протяжении всего подъема в гору. Город вызвал большой интерес сержанта Симония. До того Брута не перемолвился с ним ни словом. Запанибратство между солдатами и духовенством не поощрялось; среди солдат наблюдалась явная склонность к нечестивости…
Брута, снова предоставленный самому себе, с тех пор как экипаж занялся подготовкой к входу в порт, внимательно рассматривал солдата. С точки зрения младшего духовенства, большинство солдат было неряшливо и, обычно, неотесанно. Симония таким не был. Уж не говоря обо всем остальном, он сверкал. Его нагрудник слепил глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31