Его кожа казалась отполированной щеткой. Сержант стоял на носу, пристально глядя на приближающийся город. Было необычно видеть его так далеко от Ворбиса. Где бы ни стоял Ворбис, там был сержант, рука на рукояти меча, глаза сверлят окружающих на предмет… зачем? И всегда безмолвный, разве что с ним заговаривали.
Брута попытался быть дружелюбным.
– Выглядит очень… белым, не правда ли? – сказал он. – Город. Очень белый. Сержант Симония?
Сержант медленно повернулся и взглянул на Бруту. Взор Ворбиса вгонял в ужас. Ворбис смотрел сквозь твою голову на грехи внутри, интересуясь человеком лишь как вместилищем прегрешений. А во взгляде Симонии была обычная, чистая ненависть. Брута попятился.
– Ох. Извините, – пробормотал он.
Он угрюмо вернулся на тупой конец и постарался не попадаться на пути солдата. В любом случае, скоро здесь будет много солдат…
Эфебцы ждали их. Их солдаты выстроились на набережной держа оружие так, словно их останавливало лишь отсутствие прямого оскорбления. И их было много. Брута тащился в хвосте. Голос черепахи проник в его сознание.
– Так эфебцы желают мира, да? – сказал Ом. – Не похоже. Не похоже, что мы прибыли дать закон побежденному врагу. Выглядит скорее так, будто нас побили, и мы не хотим этого еще раз. Словно мы просим мира. Вот на что это, по-моему, похоже.
– В Цитадели все говорили, что это была славная победа, – сказал Брута.
Он заметил, что теперь может говорить почти не шевеля губами; кажется, Ом мог разобрать слова как только они достигали голосовых связок. Перед ним Симония тенью следовал за дьяконом, подозрительно оглядывая каждого эфебского стражника.
– Интересное наблюдение, – сказал Ом. – Победители никогда не говорят о славных победах. Потому что именно они видят, на что потом похоже поле боя. Славные победы бывают лишь у проигравших.
Брута не знал, что и ответить.
– Это звучит очень не по-божески, – рискнул он.
– Это черепашьи мысли.
– Что?
– Ты ничего не знаешь? Тело – не только удобное вместилище разума. Форма влияет на то, как ты думаешь. Морфология всюду.
– Что?
Ом вздохнул.
– Если я не сосредотачиваюсь, я думаю, как черепаха.
– В смысле? Ты имеешь ввиду, медленно?
– Нет! Черепахи – циники. Они всегда ожидают худшего.
– Почему?
– Не знаю. Может, потому что это с ними часто случается.
Брута разглядывал Эфеб. Стражники в шлемах, увенчанных плюмажами, похожими на конские хвосты, продолжали злобно вышагивать по обе стороны колонны. Несколько эфебцев лениво наблюдали с обочины. Они выглядели удивительно похожими на людей у себя дома, а совсем не как двуногие демоны.
– Они люди, – сказал он.
– «Отлично» по сравнительной антропологии.
– Брат Намрод говорил, что эфебцы едят человеческую плоть, – сказал Брута. – Он бы не стал врать.
Маленький мальчик глубокомысленно рассматривал Бруту, что-то выкапывая из ноздри. Если это был демон в человечьем обличье, то он был фантастически хорошим актером. Вдоль всей дороги из доков на некотором расстоянии друг от друга стояли белокаменные статуи. Брута никогда прежде не видел статуй. За исключением статуй Семи Основателей, конечно, но это было совсем не то.
– Кто они?
– Ну, тот, бочкоподобный, в тоге, – Тавелпит, Бог Вина. В Цорте его называют Смимто. Широкозадая баба с прической – Астория, Богиня Любви. Полная дура. Тот урод – Оффер, Божественный крокодил. Это не просто местный божок. По происхождению, он из Клатча, но эфебцы, прослышав о нем, решили, что это хорошая идея. Обрати внимание на зубы. Хорошие зубы. Отменные зубы. Потом тот, с прической из змей…
– Ты говоришь о них, словно они существуют.
– Они и существуют.
– Нет бога, кроме тебя. Ты сказал это Оссорий.
– Ну… понимаешь… Я слегка преувеличил. Но они не так хороши. Один из них большую часть времени сидит сиднем играя на флейте или гоняется за молочницами. Я бы не сказал, что это очень божественное занятие. А по-твоему, божественное?
– Ну, я бы так не сказал.
Дорога, круто поднимаясь, вилась вокруг каменного холма. Большая часть города выглядела выстроенной на выступах или врезанной в саму гору так, что внутренний дворик одного дома являлся крышей другого. Дороги в действительности состояли из серий невысоких ступенек, удобных для людей и осликов, но повозка на ней немедленно переломала бы колеса. Эфеб был городом пешеходов. Большинство смотрело на них молча. Как и статуи богов. Богов в Эфеб было, как в других городах – крыс. Брута взглянул на лицо Ворбиса. Эксквизитор смотрел прямо перед собой. Бруте было интересно, что же этот человек видит. Все было так ново!
И дьявольски, конечно. Хотя боги на статуях не слишком напоминали демонов, но он словно наяву слышал голос Намрода, отмечавшего, что именно этот факт и делает их еще более демоническими. Грех подкрадывается к тебе, как волк в овечьей шкуре. Как заметил Брута, у одной из богинь были очень серьезные проблемы с одеждой; если бы здесь был Брат Намрод, ему пришлось бы спешно удалиться для нескольких очень серьезных простираний.
– Петулия, Богиня Продажной Любви, – сказал Ом. – Почитается ночными пташками и прочей фауной, если ты понял, о чем я.
– У них есть богиня для размалеванных распутниц?
– Почему бы и нет? В моем понимании, они очень религиозны. Они привыкли… они проводят очень много времени глядя на… Слушай, вера есть там, где ты ее находишь. Специализация. Это безопасно, видишь ли. Низкий риск, гарантированный доход. Где-то существует и Бог Салата. В смысле, не то, что бы кто-то другой годился стать Богом Салата. Просто находишь выращивающую салат общину и прицепляешься к ней. Боги Грома приходят и уходят, но именно к тебе обращаются всякий раз, когда нападает салатная мушка. Петулии надо отдать должное. Она нашла нишу на рынке и заполнила ее.
– А существует Бог Салата?
– Почему бы и нет? Если достаточно верующих, можно быть Богом чего угодно…
Ом остановился в ожидании, заметит ли что-нибудь Брута. Но, оказалось, Брута думал совсем о другом.
– Это не правильно. Так нельзя обходиться с людьми.
Он чуть не врезался в спину субдьякона. Делегация остановилась, отчасти от того, что остановился эфебский эскорт, но в основном потому, что вниз по дороге бежал человек. Он был весьма стар и во многом походил на довольно долго сушеную лягушку. Что-то в нем обычно заставляло людей вспомнить слово «проворный», но в данный момент, куда более вероятно, им пришли бы на ум слова «в чем мать родила» и, возможно, еще и «насквозь промокший»; и они соответствовали бы действительности на все сто. Однако, тут была борода. На такой бороде можно было спать.Человек скатился вниз по улице без каких-либо явных признаков рассудка и остановился возле магазина горшечника. Горшечник, казалось, не был слишком обеспокоен тем, что к нему обратился некто маленький, мокрый и голый. Вообще-то, никто на улице не удостоил его второго взгляда.
– Мне, пожалуйста, горшок Номер Девять и шнурок, – сказал старик.
– Да, г-н Легибус. – Горшечкик пошарил под прилавком и достал полотенце.
Голый рассеянно взял его. У Бруты было чувство, что все это уже случалось с ними обоими прежде.
– И еще, рычаг бесконечной длинны и, гм, неподвижное место опоры, – сказал Легибус вытираясь.
– То, что вы видите, это все, что у меня есть, господин. Посуда и основные бытовые принадлежности, но аксиоматических механизмов пока, увы нет…
– Ну а кусок мела у вас будет?
– Остался тут с прошлого раза, – сказал горшечник.
Маленький голый человек взял мел и принялся чертить треугольники на ближайшем участке стены. Потом он взглянул вниз.
– Почему на мне нет одежды? – сказал он.
– Мы снова купались, разве нет? – сказал горшечник.
– Я оставил одежду в ванной?
– По моему, вам вроде как пришла идея, пока вы были в ванной? – подсказал горшечник.
– Верно! Верно! Такая идея о передвижении мира! – сказал Легибус. – Простой принцип рычага. Должен отлично работать. Осталось разобраться в технических деталях.
– Прекрасно. Мы сможем передвинуться куда-нибудь потеплее на зиму, – сказал горшечник.
– Могу я позаимствовать полотенце?
– В любом случае, оно ваше, г-н Легибус.
– Действительно?
– Уверяю, вы его оставили здесь в прошлый раз. Помните? Когда вам в голову пришла идея маяка.
– Отлично. Отлично, – сказал Легибус, обертываясь полотенцем. Он начертил еще несколько линий на стене. – Отлично. Ладно. За стеной я пришлю кого-нибудь попозже.
Он повернулся и, казалось, лишь сейчас впервые заметил омнианцев. Он взглянул них и пожал плечами.
– Хм… – сказал он и зашагал прочь.
Брута подергал за плащ одного из эфебских солдат.
– Извините, а почему мы остановились? – спросил он.
– У философов есть право пути, – сказал солдат.
– А что такое философ? – сказал Брута.
– Тот, кто достаточно умен, чтобы найти себе работенку полегче, – сказал голос в его голове.
– Неверный, идущий к заслуженной гибели, которой ему не миновать, – сказал Ворбис. – Создатель заблуждений. Этот проклятый город притягивает их, как навозная куча мух.
– В действительности, все дело в климате, – сказал голос черепахи. – Подумай. Если ты склонен выскакивать из ванной и мчаться вниз по улице всякий раз, когда тебе кажется, что тебе пришла блестящая идея, ты не захочешь этого делать там, где холодно. Если же ты сделаешь это там, где холодно, ты дашь дуба. Это естественный отбор, вот что это такое. Эфеб славится своими философами. Это лучше театра.
– Что, толпа стариков, бегающих нагишом по улицам? – сказал Брута, пыхтя, так как они снова двинулись вперед.
– Более-менее. Когда большую часть времени проводишь размышляя о вселенной, менее важные ее части выскакивают из головы. Например, подштанники. И 99 из 100 идей, с которыми они носятся, совершенно бесполезны.
– Почему же тогда никто не запрет их в безопасном месте? По-моему, от них нет никакого толку, – сказал Брута.
– Потому что сотая идея – сказал Ом, – обычно бывает потрясающая.
– Что?
– Взгляни на самую высокую башню на скале.
Брута взглянул. На верхушке башни, удерживаемый металлическими обручами, находился большой диск, сверкавший в утреннем свете.
– Что это? – прошептал он.
– Причина, по которой у Омнии нет большей части флота, – сказал Ом. – Вот почему всегда стоит иметь несколько философов в округе. Некоторое время все это сводится к «Прекрасна ли Истина» и «Истинно ли Прекрасное», и «Издает ли падающее в лесу дерево звук, если рядом нет никого, кто мог бы услышать», а потом, когда начинаешь думать, что они собираются подраться, один из них говорит: «Кстати, установка тридцатифутового параболического рефлектора на высоком месте, чтобы посылать солнечные лучи во вражеские корабли, была бы интереснейшей демонстрацией оптических принципов».
Ом добавил:
– Всегда носятся с потрясающе новыми идеями, эти философы. Перед тем был замысловатый механизм, демонстрировавший принцип рычага неожиданным швырянием шаров горящего фосфора на две мили. А еще перед тем, по-моему, была какая-то подводная штуковина, стрелявшая заостренными бревнами в днища кораблей.
Брута снова взглянул на диск. В последнем высказывании он разобрал не более трети.
– Ну и, – сказал он, – издает… что?
– Звук. Когда падает и никто не слышит?
– Какая разница.
Делегация достигла прохода в стене, охватывающей вершину скалы, как повязка – голову. Эфебский капитан остановился и обернулся.
– …Посетителям должны быть завязаны глаза, – сказал он.
– Это возмутительно! – сказал Ворбис. – Мы здесь с дипломатической миссией!
– Это не мое дело, – сказал капитан. – Мое дело сказать: если вы пойдете через эти ворота, то пойдете с завязанными глазами. Вы не обязаны завязывать глаза. Вы можете остаться снаружи. Но если хотите пройти, то должны надеть повязки. Это один из выборов которые в жизни приходится делать.
Один из субъдьяконов зашептал на ухо Ворбису. Он коротко sotto voce переговорил с начальником омнианской охраны.
– Хорошо, – сказал он. «Но мы протестуем».
Повязка была достаточно мягкой и совершенно не прозрачной. Но так как Бруту вели первым… …десять шагов вдоль по коридору, потом пять налево, потом по диагонали вперед и налево три-с-половиной, потом направо сто три, три вниз, повернуться вокруг семнадцать с половиной раз, вперед девять, один влево, вперед 19, 3 секунды пауза, вправо 2, 2 назад, влево 2, 3 с половиной раза обернуться, секунду подождать, три вверх и 20 вправо, 5 с четвертью оборотов и 15 влево, 7 прямо и 18 направо, 7 вверх и по диагонали, пауза 2 секунды, 4 вправо и вниз по склону, спускающемуся на метр каждые 10 шагов 30 шагов, потом 7 с половиной оборотов и 6 вперед… …он удивлялся, для чего, это, собственно, было нужно. Повязки были сняты на открытом дворе из белого камня, превращавшего солнечный свет в сияние. Брута зажмурился. Лучники окаймляли двор. Их стрелы были направлены вниз, но поза подразумевала, что горизонтальное направление они могут принять в любую минуту. Еще один лысый поджидал их. Эфеб, казалось, располагал неограниченными ресурсами тощих лысых мужчин, завернутых в простыни. Этот улыбался одним лишь ртом.
«Никто нас особенно не любит», – подумал Брута.
– Я уверен, вы простите это небольшое неудобство, – сказал тощий человек. Меня зовут Аристократес. Я секретарь Тирана. Пожалуйста, попросите своих людей сдать оружие.
Ворбис выпрямился в полный рост. Он был наголову выше эфебца. Хотя цвет его лица все время был бледным, он побледнел еще больше.
– Мы имеем право сохранить наше оружие! – сказал он. – Мы посланники в чужой стране!
– Но не в варварской, – кротко сказал Аристократис. – Оружие здесь не понадобится.
– Не в варварской? – сказал Ворбис. – Вы сожгли наши корабли!
Аристократес поднял руку.
– Это мы обсудим позже, – сказал он. – А сейчас моей приятной обязанностью является проводить вас в ваши комнаты. Уверен, вы пожелаете немного отдохнуть после путешествия. Вы, разумеется, вольны свободно разгуливать по дворце. И если мы пожелаем, чтобы вы куда-нибудь не заглядывали, стража тактично и незамедлительно сообщит вам об этом.
– И мы можем покинуть дворец? – холодно сказал Ворбис.
Аристократес пожал плечами.
– Мы охраняем ворота только во время войны, – сказал он. – Если вы запомните дорогу, вы можете ею воспользоваться. Однако, должен предупредить вас, что наобум перамбулировать по лабиринту неразумно. К сожалению, наши прадеды были весьма подозрительны и, из-за своей недоверчивости понаставили множество ловушек; отдавая дань традиции, мы держим их хорошо смазанными и заряженными. А теперь, если вы соизволите проследовать за мной…
Омнианцы кучкой следовали по дворцу за Аристократесом. Тут были фонтаны. Тут были сады. Там и сям сидели группы людей, болтавших и больше ровным счетом ничего не делавших. Казалось, эфебцы весьма смутно различали понятия «снаружи» и «внутри» – кроме, разве что, опоясывавшего дворец лабиринта, совершенно недвусмысленного по сути своей.
– Опасности подстерегают нас на каждом углу, – тихо сказал Ворбис. – Любой, нарушивший строй, или вступивший в какого-либо рода сношения, будет объяснять свой проступок инквизиторам. Подробно.
Брута взглянул на женщину, наполнявшую у колодца кувшин. Это выглядело не слишком воинственно. Он снова ощущал это странное чувство раздвоенности. На поверхности находились мысли Бруты, именно те мысли, которые одобрялись Цитаделью: «это гнездилище неверных и неверующих, сама его обыденность является лишь искусной маскировкой ловушек ереси и неправильного мышления. Оно может быть залито солнцем, но на самом деле, это обиталище тьмы». Но глубоко внизу притаились мысли Бруты, наблюдавшего за Брутой изнутри…
Ворбис выглядел здесь неуместным. Злым и неприятным. А города, где горшечников совершенно не волнует, что мокрые голые старики прибегают и рисуют треугольники на стенах их домов, были местом, о котором Брута хотел бы разузнать побольше. Он чувствовал себя большим пустым кувшином. А пустое следует наполнять.
– Ты что-нибудь делаешь со мной? – прошептал он.
Ом взглянул из своей коробки на форму мыслей в Брутиной голове. Потом постарался думать быстро.
– Нет, – сказал он, и это было, по крайней мере, правдой.
Случалось ли такое прежде? Бывало ли такое в первые дни? Должно было. Сейчас все было так расплывчато. Он не мог вспомнить своих тогдашних мыслей, лишь их форму. Все сияло в те дни, все разрасталось день ото дня – он разрастался день ото дня. Мысли и их мыслящий мозг развивались с той же скоростью. Это легко забыть. Словно огню пытаться вспомнить форму своего пламени. Но ощущения помнились. Ом ничего не делал с Брутой. Брута делал это сам. Брута начинал думать богоугодным образом. Брута начинал становиться пророком. И как же хотелось Ому, чтобы было кому рассказать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Брута попытался быть дружелюбным.
– Выглядит очень… белым, не правда ли? – сказал он. – Город. Очень белый. Сержант Симония?
Сержант медленно повернулся и взглянул на Бруту. Взор Ворбиса вгонял в ужас. Ворбис смотрел сквозь твою голову на грехи внутри, интересуясь человеком лишь как вместилищем прегрешений. А во взгляде Симонии была обычная, чистая ненависть. Брута попятился.
– Ох. Извините, – пробормотал он.
Он угрюмо вернулся на тупой конец и постарался не попадаться на пути солдата. В любом случае, скоро здесь будет много солдат…
Эфебцы ждали их. Их солдаты выстроились на набережной держа оружие так, словно их останавливало лишь отсутствие прямого оскорбления. И их было много. Брута тащился в хвосте. Голос черепахи проник в его сознание.
– Так эфебцы желают мира, да? – сказал Ом. – Не похоже. Не похоже, что мы прибыли дать закон побежденному врагу. Выглядит скорее так, будто нас побили, и мы не хотим этого еще раз. Словно мы просим мира. Вот на что это, по-моему, похоже.
– В Цитадели все говорили, что это была славная победа, – сказал Брута.
Он заметил, что теперь может говорить почти не шевеля губами; кажется, Ом мог разобрать слова как только они достигали голосовых связок. Перед ним Симония тенью следовал за дьяконом, подозрительно оглядывая каждого эфебского стражника.
– Интересное наблюдение, – сказал Ом. – Победители никогда не говорят о славных победах. Потому что именно они видят, на что потом похоже поле боя. Славные победы бывают лишь у проигравших.
Брута не знал, что и ответить.
– Это звучит очень не по-божески, – рискнул он.
– Это черепашьи мысли.
– Что?
– Ты ничего не знаешь? Тело – не только удобное вместилище разума. Форма влияет на то, как ты думаешь. Морфология всюду.
– Что?
Ом вздохнул.
– Если я не сосредотачиваюсь, я думаю, как черепаха.
– В смысле? Ты имеешь ввиду, медленно?
– Нет! Черепахи – циники. Они всегда ожидают худшего.
– Почему?
– Не знаю. Может, потому что это с ними часто случается.
Брута разглядывал Эфеб. Стражники в шлемах, увенчанных плюмажами, похожими на конские хвосты, продолжали злобно вышагивать по обе стороны колонны. Несколько эфебцев лениво наблюдали с обочины. Они выглядели удивительно похожими на людей у себя дома, а совсем не как двуногие демоны.
– Они люди, – сказал он.
– «Отлично» по сравнительной антропологии.
– Брат Намрод говорил, что эфебцы едят человеческую плоть, – сказал Брута. – Он бы не стал врать.
Маленький мальчик глубокомысленно рассматривал Бруту, что-то выкапывая из ноздри. Если это был демон в человечьем обличье, то он был фантастически хорошим актером. Вдоль всей дороги из доков на некотором расстоянии друг от друга стояли белокаменные статуи. Брута никогда прежде не видел статуй. За исключением статуй Семи Основателей, конечно, но это было совсем не то.
– Кто они?
– Ну, тот, бочкоподобный, в тоге, – Тавелпит, Бог Вина. В Цорте его называют Смимто. Широкозадая баба с прической – Астория, Богиня Любви. Полная дура. Тот урод – Оффер, Божественный крокодил. Это не просто местный божок. По происхождению, он из Клатча, но эфебцы, прослышав о нем, решили, что это хорошая идея. Обрати внимание на зубы. Хорошие зубы. Отменные зубы. Потом тот, с прической из змей…
– Ты говоришь о них, словно они существуют.
– Они и существуют.
– Нет бога, кроме тебя. Ты сказал это Оссорий.
– Ну… понимаешь… Я слегка преувеличил. Но они не так хороши. Один из них большую часть времени сидит сиднем играя на флейте или гоняется за молочницами. Я бы не сказал, что это очень божественное занятие. А по-твоему, божественное?
– Ну, я бы так не сказал.
Дорога, круто поднимаясь, вилась вокруг каменного холма. Большая часть города выглядела выстроенной на выступах или врезанной в саму гору так, что внутренний дворик одного дома являлся крышей другого. Дороги в действительности состояли из серий невысоких ступенек, удобных для людей и осликов, но повозка на ней немедленно переломала бы колеса. Эфеб был городом пешеходов. Большинство смотрело на них молча. Как и статуи богов. Богов в Эфеб было, как в других городах – крыс. Брута взглянул на лицо Ворбиса. Эксквизитор смотрел прямо перед собой. Бруте было интересно, что же этот человек видит. Все было так ново!
И дьявольски, конечно. Хотя боги на статуях не слишком напоминали демонов, но он словно наяву слышал голос Намрода, отмечавшего, что именно этот факт и делает их еще более демоническими. Грех подкрадывается к тебе, как волк в овечьей шкуре. Как заметил Брута, у одной из богинь были очень серьезные проблемы с одеждой; если бы здесь был Брат Намрод, ему пришлось бы спешно удалиться для нескольких очень серьезных простираний.
– Петулия, Богиня Продажной Любви, – сказал Ом. – Почитается ночными пташками и прочей фауной, если ты понял, о чем я.
– У них есть богиня для размалеванных распутниц?
– Почему бы и нет? В моем понимании, они очень религиозны. Они привыкли… они проводят очень много времени глядя на… Слушай, вера есть там, где ты ее находишь. Специализация. Это безопасно, видишь ли. Низкий риск, гарантированный доход. Где-то существует и Бог Салата. В смысле, не то, что бы кто-то другой годился стать Богом Салата. Просто находишь выращивающую салат общину и прицепляешься к ней. Боги Грома приходят и уходят, но именно к тебе обращаются всякий раз, когда нападает салатная мушка. Петулии надо отдать должное. Она нашла нишу на рынке и заполнила ее.
– А существует Бог Салата?
– Почему бы и нет? Если достаточно верующих, можно быть Богом чего угодно…
Ом остановился в ожидании, заметит ли что-нибудь Брута. Но, оказалось, Брута думал совсем о другом.
– Это не правильно. Так нельзя обходиться с людьми.
Он чуть не врезался в спину субдьякона. Делегация остановилась, отчасти от того, что остановился эфебский эскорт, но в основном потому, что вниз по дороге бежал человек. Он был весьма стар и во многом походил на довольно долго сушеную лягушку. Что-то в нем обычно заставляло людей вспомнить слово «проворный», но в данный момент, куда более вероятно, им пришли бы на ум слова «в чем мать родила» и, возможно, еще и «насквозь промокший»; и они соответствовали бы действительности на все сто. Однако, тут была борода. На такой бороде можно было спать.Человек скатился вниз по улице без каких-либо явных признаков рассудка и остановился возле магазина горшечника. Горшечник, казалось, не был слишком обеспокоен тем, что к нему обратился некто маленький, мокрый и голый. Вообще-то, никто на улице не удостоил его второго взгляда.
– Мне, пожалуйста, горшок Номер Девять и шнурок, – сказал старик.
– Да, г-н Легибус. – Горшечкик пошарил под прилавком и достал полотенце.
Голый рассеянно взял его. У Бруты было чувство, что все это уже случалось с ними обоими прежде.
– И еще, рычаг бесконечной длинны и, гм, неподвижное место опоры, – сказал Легибус вытираясь.
– То, что вы видите, это все, что у меня есть, господин. Посуда и основные бытовые принадлежности, но аксиоматических механизмов пока, увы нет…
– Ну а кусок мела у вас будет?
– Остался тут с прошлого раза, – сказал горшечник.
Маленький голый человек взял мел и принялся чертить треугольники на ближайшем участке стены. Потом он взглянул вниз.
– Почему на мне нет одежды? – сказал он.
– Мы снова купались, разве нет? – сказал горшечник.
– Я оставил одежду в ванной?
– По моему, вам вроде как пришла идея, пока вы были в ванной? – подсказал горшечник.
– Верно! Верно! Такая идея о передвижении мира! – сказал Легибус. – Простой принцип рычага. Должен отлично работать. Осталось разобраться в технических деталях.
– Прекрасно. Мы сможем передвинуться куда-нибудь потеплее на зиму, – сказал горшечник.
– Могу я позаимствовать полотенце?
– В любом случае, оно ваше, г-н Легибус.
– Действительно?
– Уверяю, вы его оставили здесь в прошлый раз. Помните? Когда вам в голову пришла идея маяка.
– Отлично. Отлично, – сказал Легибус, обертываясь полотенцем. Он начертил еще несколько линий на стене. – Отлично. Ладно. За стеной я пришлю кого-нибудь попозже.
Он повернулся и, казалось, лишь сейчас впервые заметил омнианцев. Он взглянул них и пожал плечами.
– Хм… – сказал он и зашагал прочь.
Брута подергал за плащ одного из эфебских солдат.
– Извините, а почему мы остановились? – спросил он.
– У философов есть право пути, – сказал солдат.
– А что такое философ? – сказал Брута.
– Тот, кто достаточно умен, чтобы найти себе работенку полегче, – сказал голос в его голове.
– Неверный, идущий к заслуженной гибели, которой ему не миновать, – сказал Ворбис. – Создатель заблуждений. Этот проклятый город притягивает их, как навозная куча мух.
– В действительности, все дело в климате, – сказал голос черепахи. – Подумай. Если ты склонен выскакивать из ванной и мчаться вниз по улице всякий раз, когда тебе кажется, что тебе пришла блестящая идея, ты не захочешь этого делать там, где холодно. Если же ты сделаешь это там, где холодно, ты дашь дуба. Это естественный отбор, вот что это такое. Эфеб славится своими философами. Это лучше театра.
– Что, толпа стариков, бегающих нагишом по улицам? – сказал Брута, пыхтя, так как они снова двинулись вперед.
– Более-менее. Когда большую часть времени проводишь размышляя о вселенной, менее важные ее части выскакивают из головы. Например, подштанники. И 99 из 100 идей, с которыми они носятся, совершенно бесполезны.
– Почему же тогда никто не запрет их в безопасном месте? По-моему, от них нет никакого толку, – сказал Брута.
– Потому что сотая идея – сказал Ом, – обычно бывает потрясающая.
– Что?
– Взгляни на самую высокую башню на скале.
Брута взглянул. На верхушке башни, удерживаемый металлическими обручами, находился большой диск, сверкавший в утреннем свете.
– Что это? – прошептал он.
– Причина, по которой у Омнии нет большей части флота, – сказал Ом. – Вот почему всегда стоит иметь несколько философов в округе. Некоторое время все это сводится к «Прекрасна ли Истина» и «Истинно ли Прекрасное», и «Издает ли падающее в лесу дерево звук, если рядом нет никого, кто мог бы услышать», а потом, когда начинаешь думать, что они собираются подраться, один из них говорит: «Кстати, установка тридцатифутового параболического рефлектора на высоком месте, чтобы посылать солнечные лучи во вражеские корабли, была бы интереснейшей демонстрацией оптических принципов».
Ом добавил:
– Всегда носятся с потрясающе новыми идеями, эти философы. Перед тем был замысловатый механизм, демонстрировавший принцип рычага неожиданным швырянием шаров горящего фосфора на две мили. А еще перед тем, по-моему, была какая-то подводная штуковина, стрелявшая заостренными бревнами в днища кораблей.
Брута снова взглянул на диск. В последнем высказывании он разобрал не более трети.
– Ну и, – сказал он, – издает… что?
– Звук. Когда падает и никто не слышит?
– Какая разница.
Делегация достигла прохода в стене, охватывающей вершину скалы, как повязка – голову. Эфебский капитан остановился и обернулся.
– …Посетителям должны быть завязаны глаза, – сказал он.
– Это возмутительно! – сказал Ворбис. – Мы здесь с дипломатической миссией!
– Это не мое дело, – сказал капитан. – Мое дело сказать: если вы пойдете через эти ворота, то пойдете с завязанными глазами. Вы не обязаны завязывать глаза. Вы можете остаться снаружи. Но если хотите пройти, то должны надеть повязки. Это один из выборов которые в жизни приходится делать.
Один из субъдьяконов зашептал на ухо Ворбису. Он коротко sotto voce переговорил с начальником омнианской охраны.
– Хорошо, – сказал он. «Но мы протестуем».
Повязка была достаточно мягкой и совершенно не прозрачной. Но так как Бруту вели первым… …десять шагов вдоль по коридору, потом пять налево, потом по диагонали вперед и налево три-с-половиной, потом направо сто три, три вниз, повернуться вокруг семнадцать с половиной раз, вперед девять, один влево, вперед 19, 3 секунды пауза, вправо 2, 2 назад, влево 2, 3 с половиной раза обернуться, секунду подождать, три вверх и 20 вправо, 5 с четвертью оборотов и 15 влево, 7 прямо и 18 направо, 7 вверх и по диагонали, пауза 2 секунды, 4 вправо и вниз по склону, спускающемуся на метр каждые 10 шагов 30 шагов, потом 7 с половиной оборотов и 6 вперед… …он удивлялся, для чего, это, собственно, было нужно. Повязки были сняты на открытом дворе из белого камня, превращавшего солнечный свет в сияние. Брута зажмурился. Лучники окаймляли двор. Их стрелы были направлены вниз, но поза подразумевала, что горизонтальное направление они могут принять в любую минуту. Еще один лысый поджидал их. Эфеб, казалось, располагал неограниченными ресурсами тощих лысых мужчин, завернутых в простыни. Этот улыбался одним лишь ртом.
«Никто нас особенно не любит», – подумал Брута.
– Я уверен, вы простите это небольшое неудобство, – сказал тощий человек. Меня зовут Аристократес. Я секретарь Тирана. Пожалуйста, попросите своих людей сдать оружие.
Ворбис выпрямился в полный рост. Он был наголову выше эфебца. Хотя цвет его лица все время был бледным, он побледнел еще больше.
– Мы имеем право сохранить наше оружие! – сказал он. – Мы посланники в чужой стране!
– Но не в варварской, – кротко сказал Аристократис. – Оружие здесь не понадобится.
– Не в варварской? – сказал Ворбис. – Вы сожгли наши корабли!
Аристократес поднял руку.
– Это мы обсудим позже, – сказал он. – А сейчас моей приятной обязанностью является проводить вас в ваши комнаты. Уверен, вы пожелаете немного отдохнуть после путешествия. Вы, разумеется, вольны свободно разгуливать по дворце. И если мы пожелаем, чтобы вы куда-нибудь не заглядывали, стража тактично и незамедлительно сообщит вам об этом.
– И мы можем покинуть дворец? – холодно сказал Ворбис.
Аристократес пожал плечами.
– Мы охраняем ворота только во время войны, – сказал он. – Если вы запомните дорогу, вы можете ею воспользоваться. Однако, должен предупредить вас, что наобум перамбулировать по лабиринту неразумно. К сожалению, наши прадеды были весьма подозрительны и, из-за своей недоверчивости понаставили множество ловушек; отдавая дань традиции, мы держим их хорошо смазанными и заряженными. А теперь, если вы соизволите проследовать за мной…
Омнианцы кучкой следовали по дворцу за Аристократесом. Тут были фонтаны. Тут были сады. Там и сям сидели группы людей, болтавших и больше ровным счетом ничего не делавших. Казалось, эфебцы весьма смутно различали понятия «снаружи» и «внутри» – кроме, разве что, опоясывавшего дворец лабиринта, совершенно недвусмысленного по сути своей.
– Опасности подстерегают нас на каждом углу, – тихо сказал Ворбис. – Любой, нарушивший строй, или вступивший в какого-либо рода сношения, будет объяснять свой проступок инквизиторам. Подробно.
Брута взглянул на женщину, наполнявшую у колодца кувшин. Это выглядело не слишком воинственно. Он снова ощущал это странное чувство раздвоенности. На поверхности находились мысли Бруты, именно те мысли, которые одобрялись Цитаделью: «это гнездилище неверных и неверующих, сама его обыденность является лишь искусной маскировкой ловушек ереси и неправильного мышления. Оно может быть залито солнцем, но на самом деле, это обиталище тьмы». Но глубоко внизу притаились мысли Бруты, наблюдавшего за Брутой изнутри…
Ворбис выглядел здесь неуместным. Злым и неприятным. А города, где горшечников совершенно не волнует, что мокрые голые старики прибегают и рисуют треугольники на стенах их домов, были местом, о котором Брута хотел бы разузнать побольше. Он чувствовал себя большим пустым кувшином. А пустое следует наполнять.
– Ты что-нибудь делаешь со мной? – прошептал он.
Ом взглянул из своей коробки на форму мыслей в Брутиной голове. Потом постарался думать быстро.
– Нет, – сказал он, и это было, по крайней мере, правдой.
Случалось ли такое прежде? Бывало ли такое в первые дни? Должно было. Сейчас все было так расплывчато. Он не мог вспомнить своих тогдашних мыслей, лишь их форму. Все сияло в те дни, все разрасталось день ото дня – он разрастался день ото дня. Мысли и их мыслящий мозг развивались с той же скоростью. Это легко забыть. Словно огню пытаться вспомнить форму своего пламени. Но ощущения помнились. Ом ничего не делал с Брутой. Брута делал это сам. Брута начинал думать богоугодным образом. Брута начинал становиться пророком. И как же хотелось Ому, чтобы было кому рассказать!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31