Тогда ты получаешь свой свиток и бесплатную мочалку от государства.
Солнечный свет разлился по большому каменному столу в центре комнаты. Урн раскатал свиток. Сверкающие цветы засияли в желтом свете.
– Оринжкрат. «О природе деревьев», – сказал Дидактилос. – Шесть сотен растений и их использование…
– Они прекрасны, – прошептал Брута.
– Да, это одно из предназначений деревьев, – сказал Дидактилос. – Одно из тех, что старина Оринжкрат не счел нужным упомянуть. Хорошо сделано. Покажи ему «Бестиарий» Фило, Урн.
Другой свиток раскатан. Тут были дюжины рисунков животных и сотни слов, которые невозможно прочитать.
– Но изображения животных… это дурно… это дурно, рисовать…
– Тут есть изображения почти всего, – сказал Дидактилос.
Этого в Омнии не позволялось.
– А это книга Дидактилоса, – сказал Урн.
Брута глянул вниз на изображение черепахи. Там были… слоны, это слоны – его память подсовывала свежие воспоминания из бестиария, неизгладимо запечатлевшиеся в его мозгу… слоны на ее спине, а на них что-то с горами и водопадом океана по краю…
– Как это может быть? – сказал Брута. – Мир на спине черепахи? Почему все мне это говорят? Это не может быть правдой!
– Скажи это морякам, – сказал Дидактилос. – Каждый, кто когда-нибудь плавал по Крайнему морю, знает это. Зачем отрицать очевидное?
– Но ведь очевидно, что мир это совершенная сфера, вращающаяся вокруг сферы солнца, как сказано в Семикнижии, – сказал Брута. – Это так… логично. Это все так, как и должно быть.
– Должно? – сказал Дидактилос. – Ну, я не знаю, как насчет должно. Это не философское слово.
– И… что это… – пробормотал Брута, указывая на круг под рисунком черепахи.
– Карта мира, – сказал Дидактилос.
– Карта? Что такое карта?
– Это такой рисунок, показывающий где ты находишься, – сказал Дидактилос.
Брута в изумлении воззрился:
– И откуда карта это знает?
– Ха!
– Боги, – снова подсказал Ом. – Мы тут, чтобы расспросить о богах.
– Но все это – правда? – сказал Брута.
Дидактилос усмехнулся.
– Может быть. Может быть. Мы ведь здесь и сейчас. По-моему, в конце концов, все продвигается вперед благодаря догадкам.
– Ты имеешь ввиду, ты не знаешь, правда ли это? – сказал Брута.
– Я думаю, что так может быть, – сказал Дидактилос. – Я могу быть неправ. Не быть уверенным, вот что значит быть философом.
– Поговори о богах, – сказал Ом.
– Боги, – сказал Брута вяло.
Его мозг пылал. Эти люди написали все эти книги о вещах, в которых не были уверены, а Брат Намрод был уверен, и у Дьякона Ворбиса была уверенность, которой можно было разгибать подковы. Уверенность – это скала. Теперь он понял, почему, когда Ворбис говорил об Эфебе, его лицо становилось серым от ненависти, а его голос становился напряженным, как струна. Если нет правды, что же тогда остается? И эти неуклюжие старики тратят время расшвыривая опоры мира и не предлагая взамен ничего, кроме неуверенности. И они этим горды?
Урн стоял на маленькой приставной лесенке, выуживая что-то среди полок со свитками. Дидактилос сел напротив Бруты, его невидящий взгляд, по-видимому, был все еще устремлен на него.
– Тебе это не нравится, верно? – сказал философ.
Брута ни чего не сказал.
– Знаешь, – доверительно сказал Дидактилос, – люди скажут тебе, что у нас, слепцов, очень хорошо развиты другие чувства. Конечно, это неправда. Эти олухи говорят так только потому, что это позволяет им чувствовать себя лучше. Это избавляет их от обязанности чувствовать себя виноватыми перед нами. Однако, когда ты не видишь, тебе приходится больше слушать. Как люди дышат, как шуршат их одежды…
Урн снова появился с новым свитком.
– Вы не должны так поступать, – сказал Брута жалобно. – Все это… – его голос сбился.
– Я знаю про уверенность, – сказал Дидактилос. С его голоса стерся налет раздражения. – Я помню, когда я еще не был слеп, я однажды побывал в Омнии. Это произошло до того, как границы были закрыты, когда вы еще позволяли людям путешествовать. И в вашей Цитадели я видел, как толпа до смерти забивала каменьями человека в яме. Когда-нибудь видел?
– Так надо было, – пробормотал Брута. – Дабы душе были отпущены ее прегрешения и…
– Не знаю, как насчет души. Никогда не философствовал на эту тему, – сказал Дидактилос. – Все, что я могу сказать, что это было ужасное зрелище.
– Состояние тела не…
– Ох, я говорю не о том несчастном в яме, – сказал философ. – Я говорю о тех, кто бросал камни. Они были совершенно уверены. Они были уверены, что это не они в яме. Это можно было прочитать по их лицам. Так счастливы, что это – не они, что швыряли изо всех сил.
Урн недоуменно ошивался вокруг.
– У меня тут «О Религии» Абрахаса.
– Старина «Уголек» Абрахас, снова улыбаясь сказал Дидактилос. – 15 раз пораженный молнией и все еще не завязавший. Ты можешь позаимствовать это на ночь, если хочешь. Запомни, никаких комментариев на полях, разве что что-нибудь интересное.
– Это! – сказал Ом. – Пошли, оставим этого идиота.
Брута развернул свиток. Здесь не было никаких картинок. Неразборчивые письмена заполняли его, строчка за строчкой.
– Он потратил годы на изучение, – сказал Дидактилос. – Уходил в пустыню, разговаривал с маленькими богами. Говорил и с несколькими нашими тоже. Отважный парень. Он говорил, что боги любят иметь атеиста под рукой. Чтоб было во что целиться.
Брута развернул еще немного. Еще пять минут назад он готов был признать, что не умеет читать. Теперь лучшие усилия инквизиторов не смогли бы выбить этого из него. Он старался держать его так, словно всю жизнь этим и занимался.
– Где он теперь? – сказал он.
– Кто-то говорил, что видел пару дымящихся сандалий около его дома год или два назад, – сказал Дидактилос. – Знаешь, удача может и отвернуться.
– Пожалуй, я пойду, – сказал Брута. – Извините, что отнял у вас столько времени.
– Верни обратно, когда кончишь, – сказал Дидактилос.
– Так читают в Омнии? – сказал Урн.
– Что?
– Вверх ногами.
Брута поднял черепаху, взглянул на Урна и удалился из Библиотеки так надменно, как только смог.
– Хмм, – сказал Дидактилос. Его пальцы барабанили по столу.
– Я видел его прошлой ночью в таверне, – сказал Урн. – Я уверен, учитель.
– Но омнианцы размещены здесь, во дворце.
– Верно, учитель.
– Но таверна снаружи.
– Да.
– Тогда, по твоему выходит, он должен был бы перелететь через стену.
– Я уверен, что это был он.
– Тогда, возможно, он прибыл позже. Может, он еще не входил, когда ты его видел.
– Никак иначе это не может быть, учитель. Хранители лабиринта неподкупны.
Дидактилос прошелся по его затылку своим фонарем.
– Глупый мальчишка! Я же говорил тебе о таких утверждениях.
– Имею ввиду, их нелегко подкупить, учитель. Например, не за все золото Омнии.
– Больше похоже на правду.
– Как ты думаешь, учитель, эта черепаха действительно бог?
– Если да, то в Омнии у нее будут большие неприятности. Там у них их ублюдочный бог. Читал старину Абрахаса?
– Нет, учитель.
– Великий знаток богов. Дока. От него всегда несло палеными волосами. Врожденная сопротивляемость.
* * *
Ом медленно полз вдоль строки.
– Прекрати ходить туда-сюда, – сказал он. – Я не могу собраться.
– Как люди могут говорить такое? – вопрошал пустоту Брута. – Притворяться, что они рады, что не знают! Находя все больше и больше вещей, которых они не знают! Как дети, гордо показывающие свой горшок!
Ом пометил когтем место.
– Но они находят, – сказал он. – Этот Абрахас был безошибочный мыслитель. Я не все это знаю. Сядь!
Брута повиновался.
– Отлично, – сказал Ом. – Теперь… послушай. Знаешь ли ты, как боги обретают силу?
– Когда люди в них верят, – сказал Брута. – Миллионы людей верят в тебя.
Ом колебался. «Хорошо, хорошо. Здесь и сейчас. Рано или поздно он поймет сам…»
– Они не верят, – сказал Ом.
– Но…
– Такое случалось и прежде, – сказала черепаха. – Множество раз. Знаешь ли ты, что Абрахас нашел потерянный город Ии. Очень странная резьба, говорит. Он говорит, вера. Вера меняется. Люди начали с веры в богов, а кончили верой в систему.
– Не понял, – сказал Брута.
– Позволь объяснить это иначе, – сказала черепаха. – Я – твой Бог. Верно?
– Да.
– И ты почитаешь меня?
– Да.
– Хорошо. Тогда возьми камень и убей Ворбиса.
Брута не сдвинулся с места.
– Я уверен, что ты слышал, – сказал Ом.
– Но он за это… он сейчас… Квизиция будет…
– Теперь ты понял, что я имел ввиду, – сказала черепаха. – Сейчас ты боишься его больше, чем меня. Абрахас тут говорит: «Окружается Божество, яко Раковиной, Молениями, Церемониями, Строениями, Служителями и Авторитетами, покуда в конце концов Божество не Умирает. И не узреть могут этого».
– Это не правда!
– Я думаю, это правда. Абрахас говорит, есть моллюск, живущий подобным же образом. Он наращивает и наращивает раковину, покуда не сможет сдвинуться с места и так умирает.
– Но… но… это значит… вся Церковь…
– Да.
Брута попытался ухватить идею, но совершеннейшая ее ненормальность вырывала ее из его мысленного захвата.
– Но ты же не мертв, – справился он.
– Отличная новость, – сказал Ом. – И знаешь, что? Ни один маленький бог не пытается захватить мое место. Рассказывал ли я тебе о старине Ур-Гилаше? Нет? Он был богом там, где теперь Омния, до меня. Не слишком великим. Обычный бог погоды. Или змеиный бог. Словом, какой-то бог. Понадобились годы, чтобы от него избавиться. Войны и прочее. Я даже думал…
Брута молчал.
– Ом по-прежнему существует, – сказала черепаха. – Имею ввиду, раковину. И тебе всего-лишь надо заставить людей понять.
Брута по-прежнему молчал.
– Ты можешь стать следующим пророком, – сказал Ом.
– Не могу! Всякий знает, что следующим пророком будет Ворбис!
– Ах, но ты будешь настоящим.
– Нет!
– Нет? Я – твой Бог!
– А я мой я. Я не пророк. Я не могу даже писать. Я не умею читать. Никто не станет меня слушать.
Ом оглядел его снизу вверх и обратно.
– Должен заметить, ты не тот избранный, которого избрал бы я, – сказал он.
– Великие пророки имеют видения, – сказал Брута. – Даже если они… даже если ты не говоришь с ними, у них есть что сказать. Что могу сказать я? Мне нечего сказать ни одному человеку. Что я могу сказать?
– Веруй в великого Бога Ома, – сказала черепаха.
– И что потом?
– В смысле, и что потом?
Брута мрачно посмотрел на темнеющий двор.
– Веруй в Великого Бога Ома, или будь поражен молнией, – сказал он.
– По мне, так хорошо.
– Так всегда и должно быть?
Последний луч солнца вспыхнули на статуе в центре двора. Она была неуловимо женской. На ее плече сидел пингвин.
– Патина, богиня Мудрости, – сказал Брута. – С пингвином. Почему с пингвином?
– Понятия не имею, – поспешно ответил Ом.
– Ничего мудрого в пингвинах нет, так?
– Ничего, кроме того, что в Омнии их не водится. Очень мудро с их стороны.
– Брута!
– Это Ворбис, – сказал Брута вставая. – Могу ли я покинуть тебя?
– Да. Здесь еще осталось немного дыни. Вернее, хлеба.
Брута вышел в сумерки. Ворбис сидел на скамейке под деревом, прямой, как статуя, в полумраке.
– А, Брута. Составишь мне компанию во время небольшой прогулки. Подышим вечерним воздухом.
– Да, господин.
– Тебе понравилась поездка в Эфеб. – Ворбис редко спрашивал, если мог сделать утверждение.
– Это было… интересно.
Ворбис положил одну руку на Брутино плечо, а другой подтянулся к своему посоху.
– И что ты думаешь? – спросил он.
– У них много богов, на которых они обращают много внимания, – сказал Брута. – И они ищут неведения.
– И, будь уверен, найдут его в изобилии, – сказал Ворбис. Он указал посохом в ночь.
– Пошли, погуляем, – сказал он.
Где-то в темноте слышался смех и звон посуды. Густой запах ночных цветов висел в воздухе. Запасенное дневное тепло, излучаемое камнями, превращало ночь в подобие благоухающего супа.
– Эфеб глядит на море, – сказал Ворбис через некоторое время. – Видишь, как она построена? Все на склоне холма, со стороны моря. Но море изменчиво. Ничто постоянное не приходит с моря. В то время как наша дорогая Цитадель глядит в глубокую пустыню. И что же мы тут видим?
Инстинктивно обернувшись, Брута взглянул через верхушки крыш в черный провал пустыни на фоне неба.
– Я вижу вспышку света, – сказал он. – И снова. На склоне.
– А. Свет истины, – сказал Ворбис. – Так пойдем вперед встретить его. Проведи меня ко входу в лабиринт, Брута. Ты знаешь дорогу.
– Господин? – сказал Брута.
– Да, Брута?
– Я хочу вас спросить.
– Спрашивай.
– Что случилось с Братом Мардаком.
В ритме палки Ворбиса по камням послышался едва заметный намек на замешательство. Потом эксквизитор сказал:
– Правда, милый Брута, подобна свету. Ты знаешь про свет?
– Он… приходит от солнца. И луны. И звезд. И свечей. И ламп.
– И так далее, – сказал Ворбис, кивая. – Конечно. Но есть иной свет. Свет, наполняющий даже самые темные места. Так должно быть. Если бы этот мета-свет не существовал, как бы мы видели тьму?
Брута ничего не сказал. Это было слишком похоже на философию.
– Так же и с истиной, – сказал Ворбис. – Есть вещи, которые кажутся истиной, обладают всеми признаками истины, но не являются истиной в действительности. В действительности истину иногда приходится защищать лабиринтом лжи. – Он повернулся к Бруте. – Ты понял меня?
– Нет, господин Ворбис.
– Я имею ввиду, то, что воспринимают наши органы чувств, не является фундаментальной истиной. Видимые, слышимые и сделанные во плоти вещи есть не что иное, как тени более глубокой реальности. Вот что ты должен усвоить по мере продвижения в Церкви.
– Но на данный момент, я знаю лишь тривиальную истину, доступную снаружи, – сказал Брута. Он чувствовал себя так, словно находился на краю бездны.
– Мы все начинали с этого, – мягко сказал Ворбис.
– Так убили ли эфебцы Брата Мардака? – настаивал Брута. Он медленно продвигался в темноте.
– Говорю тебе, что в глубинном понимании истины, они убили его. Своей неспособностью воспринять его слов, порожденной их закостенелостью, они несомненно убили его.
– Но в обычном понимании истины, – сказал Брута, подбирая каждое слово с тщательностью, с какой обхаживают своих пациентов в глубинах Цитадели инквизиторы, – в обычном понимании истины, Брат Мардак умер, не правда ли, в Омнии, потому, что он не умер в Эфебе, где был лишь осмеян, но было опасно, что в Церкви могут не понять этой, этой глубинной истины, а потому было сделано так, словно эфебцы убили его, в обычном понимании, что дало вам, и тем, кто узрел истину о зле Эфеба надлежащий повод пустить в ход… праведное возмездие.
Они прошли мимо фонтана. Железный наконечник посоха дьякона звякал в ночи.
– Я предвижу твое великое будущее в лоне Церкви, – наконец сказал Ворбис. – Приближается время восьмого Пророка. Время экспансии и великих возможностей для тех, кто воистину служит Ому.
Брута заглянул в бездну. Если Ворбис прав, и существовал свет, делающий видимой тьму, здесь была как раз его противоположность: темнота, очерняющая свет. Он подумал о слепом Дидактилосе и его пустом фонаре. Он услышал свой голос:
– И с людьми вроде эфебцев, не может быть перемирия. Ни одно обязательство не может связывать людей вроде эфебцев и тех, кто следует глубинной истине?
Ворбис кивнул.
– Когда Великий Бог с нами, – сказал он, – кто встанет против нас? Ты произвел на меня впечатление, Брута.
В темноте раздавалось больше смеха и бренчание струнного инструмента.
– Пир, – фыркнул Ворбис. – Тиран пригласил нас на пир! Я послал некоторых на прием, конечно. Там находятся даже их генералы! Они считают, что в безопасности в своем лабиринте, как черепаха считает себя в безопасности внутри своего панциря, не понимая, что это – тюрьма. Вперед.
Внутренняя стена лабиринта неясно вырисовывалась в темноте. Брута оперся о нее. Сверху издалека слышался звон металла о металл, когда часовые совершали свой обход. Ворота лабиринта были широко открыты. Эфебцы никогда не видели смысла в том, чтобы препятствовать людям входить. В коротком боковом туннеле дремал на скамейке проводник по первой шестой части пути, около него оплывал светильник. Над его альковом висел бронзовый звонок, при помощи которого его вызывали будущие посетители. Брута проскользнул мимо.
– Брута?
– Да, господин?
– Проводи меня через лабиринт. Я знаю, ты можешь.
– Господин…
– Это приказ, Брута, – любезно сказал Ворбис.
«Это безнадежно», – подумал Брута.
– Это приказ.
– Тогда ступайте туда, куда я ступаю, господин, – прошептал он. – Не отставайте от меня больше, чем на шаг.
– Да, Брута.
– Если я обойду какое-либо место на полу безо всякой на то причины, то и вы обойдите его.
– Да, Брута.
Брута продумал: «Возможно, я смогу ошибиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Солнечный свет разлился по большому каменному столу в центре комнаты. Урн раскатал свиток. Сверкающие цветы засияли в желтом свете.
– Оринжкрат. «О природе деревьев», – сказал Дидактилос. – Шесть сотен растений и их использование…
– Они прекрасны, – прошептал Брута.
– Да, это одно из предназначений деревьев, – сказал Дидактилос. – Одно из тех, что старина Оринжкрат не счел нужным упомянуть. Хорошо сделано. Покажи ему «Бестиарий» Фило, Урн.
Другой свиток раскатан. Тут были дюжины рисунков животных и сотни слов, которые невозможно прочитать.
– Но изображения животных… это дурно… это дурно, рисовать…
– Тут есть изображения почти всего, – сказал Дидактилос.
Этого в Омнии не позволялось.
– А это книга Дидактилоса, – сказал Урн.
Брута глянул вниз на изображение черепахи. Там были… слоны, это слоны – его память подсовывала свежие воспоминания из бестиария, неизгладимо запечатлевшиеся в его мозгу… слоны на ее спине, а на них что-то с горами и водопадом океана по краю…
– Как это может быть? – сказал Брута. – Мир на спине черепахи? Почему все мне это говорят? Это не может быть правдой!
– Скажи это морякам, – сказал Дидактилос. – Каждый, кто когда-нибудь плавал по Крайнему морю, знает это. Зачем отрицать очевидное?
– Но ведь очевидно, что мир это совершенная сфера, вращающаяся вокруг сферы солнца, как сказано в Семикнижии, – сказал Брута. – Это так… логично. Это все так, как и должно быть.
– Должно? – сказал Дидактилос. – Ну, я не знаю, как насчет должно. Это не философское слово.
– И… что это… – пробормотал Брута, указывая на круг под рисунком черепахи.
– Карта мира, – сказал Дидактилос.
– Карта? Что такое карта?
– Это такой рисунок, показывающий где ты находишься, – сказал Дидактилос.
Брута в изумлении воззрился:
– И откуда карта это знает?
– Ха!
– Боги, – снова подсказал Ом. – Мы тут, чтобы расспросить о богах.
– Но все это – правда? – сказал Брута.
Дидактилос усмехнулся.
– Может быть. Может быть. Мы ведь здесь и сейчас. По-моему, в конце концов, все продвигается вперед благодаря догадкам.
– Ты имеешь ввиду, ты не знаешь, правда ли это? – сказал Брута.
– Я думаю, что так может быть, – сказал Дидактилос. – Я могу быть неправ. Не быть уверенным, вот что значит быть философом.
– Поговори о богах, – сказал Ом.
– Боги, – сказал Брута вяло.
Его мозг пылал. Эти люди написали все эти книги о вещах, в которых не были уверены, а Брат Намрод был уверен, и у Дьякона Ворбиса была уверенность, которой можно было разгибать подковы. Уверенность – это скала. Теперь он понял, почему, когда Ворбис говорил об Эфебе, его лицо становилось серым от ненависти, а его голос становился напряженным, как струна. Если нет правды, что же тогда остается? И эти неуклюжие старики тратят время расшвыривая опоры мира и не предлагая взамен ничего, кроме неуверенности. И они этим горды?
Урн стоял на маленькой приставной лесенке, выуживая что-то среди полок со свитками. Дидактилос сел напротив Бруты, его невидящий взгляд, по-видимому, был все еще устремлен на него.
– Тебе это не нравится, верно? – сказал философ.
Брута ни чего не сказал.
– Знаешь, – доверительно сказал Дидактилос, – люди скажут тебе, что у нас, слепцов, очень хорошо развиты другие чувства. Конечно, это неправда. Эти олухи говорят так только потому, что это позволяет им чувствовать себя лучше. Это избавляет их от обязанности чувствовать себя виноватыми перед нами. Однако, когда ты не видишь, тебе приходится больше слушать. Как люди дышат, как шуршат их одежды…
Урн снова появился с новым свитком.
– Вы не должны так поступать, – сказал Брута жалобно. – Все это… – его голос сбился.
– Я знаю про уверенность, – сказал Дидактилос. С его голоса стерся налет раздражения. – Я помню, когда я еще не был слеп, я однажды побывал в Омнии. Это произошло до того, как границы были закрыты, когда вы еще позволяли людям путешествовать. И в вашей Цитадели я видел, как толпа до смерти забивала каменьями человека в яме. Когда-нибудь видел?
– Так надо было, – пробормотал Брута. – Дабы душе были отпущены ее прегрешения и…
– Не знаю, как насчет души. Никогда не философствовал на эту тему, – сказал Дидактилос. – Все, что я могу сказать, что это было ужасное зрелище.
– Состояние тела не…
– Ох, я говорю не о том несчастном в яме, – сказал философ. – Я говорю о тех, кто бросал камни. Они были совершенно уверены. Они были уверены, что это не они в яме. Это можно было прочитать по их лицам. Так счастливы, что это – не они, что швыряли изо всех сил.
Урн недоуменно ошивался вокруг.
– У меня тут «О Религии» Абрахаса.
– Старина «Уголек» Абрахас, снова улыбаясь сказал Дидактилос. – 15 раз пораженный молнией и все еще не завязавший. Ты можешь позаимствовать это на ночь, если хочешь. Запомни, никаких комментариев на полях, разве что что-нибудь интересное.
– Это! – сказал Ом. – Пошли, оставим этого идиота.
Брута развернул свиток. Здесь не было никаких картинок. Неразборчивые письмена заполняли его, строчка за строчкой.
– Он потратил годы на изучение, – сказал Дидактилос. – Уходил в пустыню, разговаривал с маленькими богами. Говорил и с несколькими нашими тоже. Отважный парень. Он говорил, что боги любят иметь атеиста под рукой. Чтоб было во что целиться.
Брута развернул еще немного. Еще пять минут назад он готов был признать, что не умеет читать. Теперь лучшие усилия инквизиторов не смогли бы выбить этого из него. Он старался держать его так, словно всю жизнь этим и занимался.
– Где он теперь? – сказал он.
– Кто-то говорил, что видел пару дымящихся сандалий около его дома год или два назад, – сказал Дидактилос. – Знаешь, удача может и отвернуться.
– Пожалуй, я пойду, – сказал Брута. – Извините, что отнял у вас столько времени.
– Верни обратно, когда кончишь, – сказал Дидактилос.
– Так читают в Омнии? – сказал Урн.
– Что?
– Вверх ногами.
Брута поднял черепаху, взглянул на Урна и удалился из Библиотеки так надменно, как только смог.
– Хмм, – сказал Дидактилос. Его пальцы барабанили по столу.
– Я видел его прошлой ночью в таверне, – сказал Урн. – Я уверен, учитель.
– Но омнианцы размещены здесь, во дворце.
– Верно, учитель.
– Но таверна снаружи.
– Да.
– Тогда, по твоему выходит, он должен был бы перелететь через стену.
– Я уверен, что это был он.
– Тогда, возможно, он прибыл позже. Может, он еще не входил, когда ты его видел.
– Никак иначе это не может быть, учитель. Хранители лабиринта неподкупны.
Дидактилос прошелся по его затылку своим фонарем.
– Глупый мальчишка! Я же говорил тебе о таких утверждениях.
– Имею ввиду, их нелегко подкупить, учитель. Например, не за все золото Омнии.
– Больше похоже на правду.
– Как ты думаешь, учитель, эта черепаха действительно бог?
– Если да, то в Омнии у нее будут большие неприятности. Там у них их ублюдочный бог. Читал старину Абрахаса?
– Нет, учитель.
– Великий знаток богов. Дока. От него всегда несло палеными волосами. Врожденная сопротивляемость.
* * *
Ом медленно полз вдоль строки.
– Прекрати ходить туда-сюда, – сказал он. – Я не могу собраться.
– Как люди могут говорить такое? – вопрошал пустоту Брута. – Притворяться, что они рады, что не знают! Находя все больше и больше вещей, которых они не знают! Как дети, гордо показывающие свой горшок!
Ом пометил когтем место.
– Но они находят, – сказал он. – Этот Абрахас был безошибочный мыслитель. Я не все это знаю. Сядь!
Брута повиновался.
– Отлично, – сказал Ом. – Теперь… послушай. Знаешь ли ты, как боги обретают силу?
– Когда люди в них верят, – сказал Брута. – Миллионы людей верят в тебя.
Ом колебался. «Хорошо, хорошо. Здесь и сейчас. Рано или поздно он поймет сам…»
– Они не верят, – сказал Ом.
– Но…
– Такое случалось и прежде, – сказала черепаха. – Множество раз. Знаешь ли ты, что Абрахас нашел потерянный город Ии. Очень странная резьба, говорит. Он говорит, вера. Вера меняется. Люди начали с веры в богов, а кончили верой в систему.
– Не понял, – сказал Брута.
– Позволь объяснить это иначе, – сказала черепаха. – Я – твой Бог. Верно?
– Да.
– И ты почитаешь меня?
– Да.
– Хорошо. Тогда возьми камень и убей Ворбиса.
Брута не сдвинулся с места.
– Я уверен, что ты слышал, – сказал Ом.
– Но он за это… он сейчас… Квизиция будет…
– Теперь ты понял, что я имел ввиду, – сказала черепаха. – Сейчас ты боишься его больше, чем меня. Абрахас тут говорит: «Окружается Божество, яко Раковиной, Молениями, Церемониями, Строениями, Служителями и Авторитетами, покуда в конце концов Божество не Умирает. И не узреть могут этого».
– Это не правда!
– Я думаю, это правда. Абрахас говорит, есть моллюск, живущий подобным же образом. Он наращивает и наращивает раковину, покуда не сможет сдвинуться с места и так умирает.
– Но… но… это значит… вся Церковь…
– Да.
Брута попытался ухватить идею, но совершеннейшая ее ненормальность вырывала ее из его мысленного захвата.
– Но ты же не мертв, – справился он.
– Отличная новость, – сказал Ом. – И знаешь, что? Ни один маленький бог не пытается захватить мое место. Рассказывал ли я тебе о старине Ур-Гилаше? Нет? Он был богом там, где теперь Омния, до меня. Не слишком великим. Обычный бог погоды. Или змеиный бог. Словом, какой-то бог. Понадобились годы, чтобы от него избавиться. Войны и прочее. Я даже думал…
Брута молчал.
– Ом по-прежнему существует, – сказала черепаха. – Имею ввиду, раковину. И тебе всего-лишь надо заставить людей понять.
Брута по-прежнему молчал.
– Ты можешь стать следующим пророком, – сказал Ом.
– Не могу! Всякий знает, что следующим пророком будет Ворбис!
– Ах, но ты будешь настоящим.
– Нет!
– Нет? Я – твой Бог!
– А я мой я. Я не пророк. Я не могу даже писать. Я не умею читать. Никто не станет меня слушать.
Ом оглядел его снизу вверх и обратно.
– Должен заметить, ты не тот избранный, которого избрал бы я, – сказал он.
– Великие пророки имеют видения, – сказал Брута. – Даже если они… даже если ты не говоришь с ними, у них есть что сказать. Что могу сказать я? Мне нечего сказать ни одному человеку. Что я могу сказать?
– Веруй в великого Бога Ома, – сказала черепаха.
– И что потом?
– В смысле, и что потом?
Брута мрачно посмотрел на темнеющий двор.
– Веруй в Великого Бога Ома, или будь поражен молнией, – сказал он.
– По мне, так хорошо.
– Так всегда и должно быть?
Последний луч солнца вспыхнули на статуе в центре двора. Она была неуловимо женской. На ее плече сидел пингвин.
– Патина, богиня Мудрости, – сказал Брута. – С пингвином. Почему с пингвином?
– Понятия не имею, – поспешно ответил Ом.
– Ничего мудрого в пингвинах нет, так?
– Ничего, кроме того, что в Омнии их не водится. Очень мудро с их стороны.
– Брута!
– Это Ворбис, – сказал Брута вставая. – Могу ли я покинуть тебя?
– Да. Здесь еще осталось немного дыни. Вернее, хлеба.
Брута вышел в сумерки. Ворбис сидел на скамейке под деревом, прямой, как статуя, в полумраке.
– А, Брута. Составишь мне компанию во время небольшой прогулки. Подышим вечерним воздухом.
– Да, господин.
– Тебе понравилась поездка в Эфеб. – Ворбис редко спрашивал, если мог сделать утверждение.
– Это было… интересно.
Ворбис положил одну руку на Брутино плечо, а другой подтянулся к своему посоху.
– И что ты думаешь? – спросил он.
– У них много богов, на которых они обращают много внимания, – сказал Брута. – И они ищут неведения.
– И, будь уверен, найдут его в изобилии, – сказал Ворбис. Он указал посохом в ночь.
– Пошли, погуляем, – сказал он.
Где-то в темноте слышался смех и звон посуды. Густой запах ночных цветов висел в воздухе. Запасенное дневное тепло, излучаемое камнями, превращало ночь в подобие благоухающего супа.
– Эфеб глядит на море, – сказал Ворбис через некоторое время. – Видишь, как она построена? Все на склоне холма, со стороны моря. Но море изменчиво. Ничто постоянное не приходит с моря. В то время как наша дорогая Цитадель глядит в глубокую пустыню. И что же мы тут видим?
Инстинктивно обернувшись, Брута взглянул через верхушки крыш в черный провал пустыни на фоне неба.
– Я вижу вспышку света, – сказал он. – И снова. На склоне.
– А. Свет истины, – сказал Ворбис. – Так пойдем вперед встретить его. Проведи меня ко входу в лабиринт, Брута. Ты знаешь дорогу.
– Господин? – сказал Брута.
– Да, Брута?
– Я хочу вас спросить.
– Спрашивай.
– Что случилось с Братом Мардаком.
В ритме палки Ворбиса по камням послышался едва заметный намек на замешательство. Потом эксквизитор сказал:
– Правда, милый Брута, подобна свету. Ты знаешь про свет?
– Он… приходит от солнца. И луны. И звезд. И свечей. И ламп.
– И так далее, – сказал Ворбис, кивая. – Конечно. Но есть иной свет. Свет, наполняющий даже самые темные места. Так должно быть. Если бы этот мета-свет не существовал, как бы мы видели тьму?
Брута ничего не сказал. Это было слишком похоже на философию.
– Так же и с истиной, – сказал Ворбис. – Есть вещи, которые кажутся истиной, обладают всеми признаками истины, но не являются истиной в действительности. В действительности истину иногда приходится защищать лабиринтом лжи. – Он повернулся к Бруте. – Ты понял меня?
– Нет, господин Ворбис.
– Я имею ввиду, то, что воспринимают наши органы чувств, не является фундаментальной истиной. Видимые, слышимые и сделанные во плоти вещи есть не что иное, как тени более глубокой реальности. Вот что ты должен усвоить по мере продвижения в Церкви.
– Но на данный момент, я знаю лишь тривиальную истину, доступную снаружи, – сказал Брута. Он чувствовал себя так, словно находился на краю бездны.
– Мы все начинали с этого, – мягко сказал Ворбис.
– Так убили ли эфебцы Брата Мардака? – настаивал Брута. Он медленно продвигался в темноте.
– Говорю тебе, что в глубинном понимании истины, они убили его. Своей неспособностью воспринять его слов, порожденной их закостенелостью, они несомненно убили его.
– Но в обычном понимании истины, – сказал Брута, подбирая каждое слово с тщательностью, с какой обхаживают своих пациентов в глубинах Цитадели инквизиторы, – в обычном понимании истины, Брат Мардак умер, не правда ли, в Омнии, потому, что он не умер в Эфебе, где был лишь осмеян, но было опасно, что в Церкви могут не понять этой, этой глубинной истины, а потому было сделано так, словно эфебцы убили его, в обычном понимании, что дало вам, и тем, кто узрел истину о зле Эфеба надлежащий повод пустить в ход… праведное возмездие.
Они прошли мимо фонтана. Железный наконечник посоха дьякона звякал в ночи.
– Я предвижу твое великое будущее в лоне Церкви, – наконец сказал Ворбис. – Приближается время восьмого Пророка. Время экспансии и великих возможностей для тех, кто воистину служит Ому.
Брута заглянул в бездну. Если Ворбис прав, и существовал свет, делающий видимой тьму, здесь была как раз его противоположность: темнота, очерняющая свет. Он подумал о слепом Дидактилосе и его пустом фонаре. Он услышал свой голос:
– И с людьми вроде эфебцев, не может быть перемирия. Ни одно обязательство не может связывать людей вроде эфебцев и тех, кто следует глубинной истине?
Ворбис кивнул.
– Когда Великий Бог с нами, – сказал он, – кто встанет против нас? Ты произвел на меня впечатление, Брута.
В темноте раздавалось больше смеха и бренчание струнного инструмента.
– Пир, – фыркнул Ворбис. – Тиран пригласил нас на пир! Я послал некоторых на прием, конечно. Там находятся даже их генералы! Они считают, что в безопасности в своем лабиринте, как черепаха считает себя в безопасности внутри своего панциря, не понимая, что это – тюрьма. Вперед.
Внутренняя стена лабиринта неясно вырисовывалась в темноте. Брута оперся о нее. Сверху издалека слышался звон металла о металл, когда часовые совершали свой обход. Ворота лабиринта были широко открыты. Эфебцы никогда не видели смысла в том, чтобы препятствовать людям входить. В коротком боковом туннеле дремал на скамейке проводник по первой шестой части пути, около него оплывал светильник. Над его альковом висел бронзовый звонок, при помощи которого его вызывали будущие посетители. Брута проскользнул мимо.
– Брута?
– Да, господин?
– Проводи меня через лабиринт. Я знаю, ты можешь.
– Господин…
– Это приказ, Брута, – любезно сказал Ворбис.
«Это безнадежно», – подумал Брута.
– Это приказ.
– Тогда ступайте туда, куда я ступаю, господин, – прошептал он. – Не отставайте от меня больше, чем на шаг.
– Да, Брута.
– Если я обойду какое-либо место на полу безо всякой на то причины, то и вы обойдите его.
– Да, Брута.
Брута продумал: «Возможно, я смогу ошибиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31