– Тогда как они открываются? – сказал Урн.
– Ценобриарх поднимает руку и дыхание Ома распахивает их, – сказал сержант.
– А логически, я имею ввиду.
– Ох. Ну, один из дьяконов идет за занавеску и тянет рычаг. Но… когда я бывал на страже в подземной часовне, иногда, там была комната… когда были восхваления и прочее… ну, можно было услышать, как бежит вода…
– Гидравлика, – сказал Урн.
– Думаю, это может быть гидравлика.
– Можете ли вы войти вовнутрь? – спросил Симония.
– В эту комнату? Почему бы и нет? Никому нет никакого дела.
– Он сможет открыть дверь? – сказал Симония.
– Гмм? – сказал Урн.
Урн отвлеченно тер молотком подбородок. Он выглядел заблудившимся в мире своих мыслей.
– Я сказал, сможет Фергмен заставить эту Гидру Гаврика работать?
– Гмм? Нет. Я так не думаю, – сказал Урн, рассеянно.
– А ты сможешь?
– Что?
– Ты сможешь заставить ее работать?
– Ох. Возможно. Это только трубы и вес, в конце концов. Гм.
Урн по-прежнему глубокомысленно взирал на паровую повозку. Симония многозначительно кивнул сержанту, показывая, что он может уходить, а потом попытался предпринять мысленную межпланетную экспедицию, необходимую, чтобы добраться туда, где был мир Урна. Он тоже попытался поглядеть на повозку.
– Когда вы сможете его завершить?
– Гмм?
– Я сказал…
– Завтра поздно ночью. Если мы будем работать всю эту ночь.
– Но она нужна нам к завтрашнему утру! У нас не будет времени убедиться, будет ли она работать!
– Первое время она будет работать, – сказал Урн.
– Действительно?
– Я ее сделал. Я в ней смыслю. Ты разбираешься в мечах и копьях, и всем прочьем. Я разбираюсь в том, что кружит и вертится. Первое время она будет работать.
– Хорошо. Но, у меня есть другие дела…
– Отлично.
Урн остался один в сарае. Он рассеянно взглянул на молот, а потом на железную повозку. Здесь не умели правильно лить бронзу. Их железо было смешно, просто смешно. Их медь? Ужасна. Они, казалось, могли сделать сталь, раскалывающуюся от удара. За многие годы Квизиция выполола всех хороших кузнецов. Он сделал все, что мог, но…
– Не спрашивайте меня, что будет дальше, – тихо сам себе сказал он.

* * *
Ворбис сидел в каменном кресле в саду, с рассыпанными вокруг бумагами.
– Ну?
Коленопреклоненная фигура не подняла глаз. Двое стражей стояло над ней с обнаженными мечами.
– Люди Черепахи… люди составили какой-то заговор, – сказал повизгивающий от ужаса голос.
– Конечно. Конечно, – сказал Ворбис. – И в чем суть?
– Есть такая… когда вы будете утверждаться Ценобриархом… такое устройство, такая машина, которая движется сама собой… они вышибут ворота Святилища… – Голос затих.
– И где это устройство теперь? – сказал Ворбис.
– Я не знаю. Они покупали у меня железо. Это все, что я знаю.
– Железное устройство.
– Да, – человек глубоко вдохнул, это был полувдох, полувсхлип. – Говорят… стража сказала… мой отец у вас в тюрьме и вы можете… я умоляю.
Ворбис взглянул вниз на человека.
– Но ты боишься, – сказал он, – что я могу с тем же успехом бросить в темницу тебя. Ты думаешь, что я такой человек. Ты боишься, что я могу подумать, что раз этот человек связан с еретиками и богохульниками родственными отношениями…
Человек продолжал упорно смотреть в землю. Пальцы Ворбиса мягко обвились вокруг его подбородка и стали поднимать его голову, пока они не оказались глаза в глаза.
– То, что ты сделал, хорошо, – сказал он. Он взглянул на одного из стражников. – Отец этого человека по-прежнему жив?
– Да, господин.
– По прежнему способен ходить?
Инквизитор пожал плечами.
– Д-д-а, господин.
– Тогда сию минуту выпустите его, отдайте его под надзор его исполненному долга сыну, и отпустите их обоих назад домой.
Армии страха и надежды бились в глазах информатора.
– Спасибо, господин, – сказал он.
– Иди с миром.
Ворбис следил, как один из охранников проводил человека из сада. Потом он рассеянно махнул рукой одному из высокопоставленных квизиторов.
– Мы знаем, где он живет?
– Да, господин.
– Хорошо.
Инквизитор замешкался.
– А это… устройство, господин?
– Ом говорил со мной. Машина, которая двигается сама собой? Это противно здравому смыслу. Где у нее мускулы? Где ее мозг?
– Да, господин.
Инквизитор, звавшийся дьяконом Кусачкой находился там, где был вчера, в месте, где он не был уверен, что хочет быть сейчас, ибо ему нравилось мучить людей. Это было простое желание, из тех, что в изобилии удовлетворялись в недрах квизиции. И он был одним из тех, кто боялся Ворбиса весьма специфически. Мучить людей потому, что это тебе нравится… это можно понять. Ворбис мучил людей просто потому, что считал, что их следует помучить, без вдохновения, с какой-то болезненной любовью. По опыту Кусачки, люди в конечном счете не лгут перед эксквизитором. Конечно, таких вещей, как устройства, которые двигаются сами собой, нет и быть не может, но он сделал мысленную заметку увеличить количество стражи…
– Конечно, – сказал Ворбис, – во время завтрашней церемонии будут беспорядки.
– Господин?
– У меня есть свои источники, – сказал Ворбис.
– Конечно, господин.
– Ты знаешь предел выдержке мускулов и сухожилий, дьякон Кусачка.
У Кусачки сложилось мнение, что Ворбис находился где-то по ту сторону безумия. Он имел дело с обыкновенным безумием. Исходя из его опыта, на свете было великое множество безумных людей, и многие из них становились еще более безумны в тоннелях Квизиции. Но Ворбис прошел прямо через этот красный коридор и выстроил нечто вроде логической системы на другом его конце. Рациональное мышление, состоящее из безумных компонентов…
– Да, господин, – сказал он. – Я знаю предел человеческой выдержке.

* * *
Была ночь, и было холодно для этого времени года. Лу-Цзе пробрался во мрак сарая, усердно подметая. Иногда он доставал из тайников своей робы тряпку и что-нибудь полировал. Он надраивал внешнюю сторону Движущейся Черепахи, низкой и угрожающей, неясно вырисовывавшейся среди теней. Он промел себе дорогу к печи, где некоторое время наблюдал. Отлив хорошего металла требует полной концентрации. Не удивительно, что боги роятся вокруг одиноких кузен. Так многое может произойти неправильно. Легкая неправильность в подборе ингредиентов, секундное замешательство…
Урн, почти засыпавший на ходу, заворчал, когда его разбудил толчок и нечто было всунуто ему в руки. Это была чашка чая. Он взглянул в маленькое круглое лицо Лу-Цзе.
– Ох, – сказал он. – Спасибо. Большое вам спасибо.
Кивок, улыбка.
– Почти готово, – сказал Урн, более или менее сам себе, – сейчас просто надо дать остыть. Дать остыть воистину медленно. Иначе оно кристаллизуется, видите ли.
Кивок, улыбка, кивок.
Это был хороший чай.
– А, ладно, эта отливка не так и важна, – сказал Урн, зевая. – Всего лишь рычаги управления…
Лу-Цзе осторожно поддержал его и усадил на кучу древесного угля. Потом он подошел и некоторое время наблюдал за печью. Кусок железа светился в изложнице. Он вылил на него ведро холодной воды и посмотрел, как огромное облако пара поднялось и развеялось, потом забросил на плечо свою метлу и быстро бросился прочь. Люди, для которых Лу-Цзе был лишь случайной фигурой позади очень медлительной метлы, были бы изумлены такой скоростью пробежки, особенно у человека в шесть тысяч лет, который не ест ничего, кроме нешлифованного риса и пьет только зеленый чай с брошенным туда кусочком прогорклого масла. Неподалеку от главных ворот Цитадели он перестал бежать и начал мести. Он промел до ворот, обмел сами ворота, кивнул и улыбнулся солдату, глазевшему на него, а потом подумавшему, что это все – лишь слабоумный старый дворник, пополировал одну из ручек ворот, и промел себе дорогу среди пассажей и арок до огорода Бруты. Он увидел фигуру, сгорбившуюся среди тыкв. Лу-Цзе нашел коврик и пробрался обратно в огород, где Брута сидел скрючившись с мотыгой на коленях. Лу-Цзе на своем веку, который был продолжительнее, чем видывали целые цивилизации, видел много агонизирующих лиц. Брута выглядел хуже всех. Он обернул коврик вокруг плечей епископа.
– Я не слышу его, – хрипло сказал Брута. – Это может значить, что он слишком далеко. Я стараюсь так и думать. Он может быть где угодно. За многие мили!
Лу-Цзе улыбнулся и кивнул.
– Опять все с начала. Он никогда не велел никому что-либо делать. Или не делать. Ему все равно!
Лу-Цзе кивнул и улыбнулся еще раз. Его зубы были желтые. Это был его двухсотый набор.
– Ему не должно быть безразлично!
Лу-Цзе исчез в своем углу снова и вернулся с плоской чашкой, полной чего-то вроде чая. Он кивнул, улыбнулся и предлагал ее до тех пор, пока Брута не взял и не сделал глоток. Вкус был такой, словно кто-то бросил в горячую воду мешок лаванды.
– Ты не понимаешь ничего из того, о чем я тут говорю, верно? – сказал Брута.
– Не слишком много, – сказал Лу-Цзе.
– Ты можешь говорить?
Лу-Цзе приложил к губам морщинистый палец.
– Большой секрет, – сказал он.
Брута взглянул на маленького человечка. Что он знал о нем? Что кто-нибудь о нем знал?
– Ты говоришь с богом, – сказал Лу-Цзе.
– Откуда ты знаешь?
– Признаки. Людям, которые говорят с Богом, тяжело живется.
– Ты прав!
Брута взглянул на Лу-Цзе поверх чашки.
– Почему ты здесь? – спросил он. – Ты не омнианец. И не эфебец.
– Вырос неподалеку от Пупа. Давно. Теперь Лу-Цзе чужой всюду, куда приходит. Лучше всего. Изучал религию в храме дома. Теперь идет туда, где есть дело.
– Возить землю и подрезать деревья?
– Верно. Никогда не был епископом или большой шишкой. Опасная жизнь. Всегда будь человеком, который чистит скамьи в церкви или подметает под алтарем. Никому нет дела до полезного человека. Никто не интересуется маленьким человеком. Никто не помнит имени.
– Именно это я и собирался делать! Но это не сработало.
– Найди другую дорогу. Я выучился в храме. Мне сказал старый наставник. Во время передряг всегда помни мудрые слова старого и почтенного мастера.
– Какие?
– Старый мастер говорил: «Тот вон парень! Что ты ешь? Надеюсь, ты принес столько, чтобы хватило всем!» Старый мастер говорил: «Ты, нехороший мальчик! Почему ты не делаешь домашней работы?» Старый мастер говорил: «Чему тот парень смеется? Никто не скажет, почему он смеется – весь дожо останется после уроков!». Когда я вспоминаю эти мудрые слова, ничто не кажется таким уж плохим.
– А что мне делать? Я его не слышу!
– Делай то, что должен. Если я и знаю что-то, то то, что ты должен пройти это все сам.
Брута сжал колени.
– Но он ничего не сказал мне! Где вся эта мудрость? Все пророки возвращались назад с заповедями!
– Откуда они их получали?
– Я… думаю, они их придумывали сами.
– Возьми их оттуда же.

* * *
– И ты называешь это философией? – хохотался Дидактилос, размахивая своей палкой. Урн отчищал с рычага кусочки песчаной изложницы.
– Ну… натуральной философией, – сказал он. Палка указывала вниз, на бок Движущейся Черепахи.
– Я никогда не говорил тебе ничего подобного! – кричал философ. – Философия предназначена для того, чтобы улучшать жизнь!
– Это улучшит жизнь множества людей, – спокойно сказал Урн. – Это поможет низвергнуть тирана.
– А потом? – сказал Дидактилос.
– Что потом?
– А потом ты разберешь ее на части, да? – сказал старик. – Разобьешь ее? Снимешь колеса? Избавишься ото всех этих шипов? Сожжешь балки? Да? Когда она отслужит по назначению, да?
– Ну… – начал Урн.
– Ага!
– Что ага? Что будет, если мы ее сохраним? Это… послужило бы для устрашения других тиранов!
– Ты думаешь, тираны не построят таких же?
– Ну… я построю больше! – закричал Урн. Дидактилос съежился.
– Да, – сказал он. – Несомненно, ты построишь. Тогда все это правильно. Даю слово. Пожалуй, я просто расстроился. А теперь… я, пожалуй, пойду, где-нибудь отдохну…
Он выглядел сгорбленным и вдруг постаревшим.
– Учитель? – сказал Урн.
– Не зови меня учителем, – сказал Дидактилос, ощупывая дорогу вдоль стены сарая к дверям. – Вижу, ты теперь знаешь все, что необходимо знать о природе человека.

* * *
Великий Бог Ом скатился вниз по склону оросительной канавы и приземлился на спину среди травы на дне. Он перевернулся, схватившись челюстями за корень и подтянув себя вверх. Форма мыслей Бруты мерцала где-то в глубине его сознания. Он не мог выделить каких бы то ни было слов, но это было не нужно; так достаточно видеть волны, что бы знать, в какую сторону течет река. Однажды, кода он различил Цитадель, как сверкающую точку в сумерках, он попытался прокричать свои мысли в глубь, так громко, как только смог.
– Подожди! Подожди! Ты не хочешь этого! Мы можем отправиться в Анк-Морпорк! Город шанса! С моим мозгом и твоей… с тобой, мир – наша жемчужница! Зачем ее выбрасывать…
А потом он соскользнул в следующий ров. Пару раз он видел орла, всегда выписывающего круги.
– Зачем совать руку в жернов? Это место заслужило Ворбиса! Овцы заслуживают, чтобы их гнали!
Что-то в этом роде было, когда первого его верующего забили камнями до смерти. Конечно, к тому времени у него было несколько дюжин верующих. Это была щемящая боль. Это было горько. Невозможно забыть своего первого верующего. Он придает тебе форму. Черепахи не слишком приспособлены к передвижению по пересеченной местности. Тут нужны или более длинные ноги, или более мелкие рвы. Ом прикинул, что он делает менее одной пятой мили в час по прямой, а Цитадель как минимум в двадцати. Однажды он показал неплохое время среди деревьев в оливковых зарослях, но оно с лихвой ушло на преодоление каменистых мест и каменных границ полей. Все это время, пока скребли его лапки, мысли Бруты жужжали в его голове, как далекий рой пчел. Он опять пытался мысленно докричаться.
– Что у тебя есть? У него армия! Есть у тебя армия? Ну, сколько у тебя дивизий?
Но такие мысли требовали энергии, а существует предел количеству энергии, которое способна вместить одна черепашка. Он нашел кисть упавшего винограда и пожирал его до тех пор, пока его голова не покрылась соком, но это не многим улучшило дело. А потом была ночь. Здешние ночи не были так холодны, как в пустыне, но они не были так теплы, как дни. Он становился медлителен к ночи, так как его кровь охлаждалась. Он не мог так быстро думать. Или так быстро передвигаться. Он уже терял тепло. Тепло означало скорость. Он осилил вершину муравейника…
– Ты же умрешь! Ты же умрешь!
…и скатился с другой стороны.

* * *
Подготовка к инаугурации Пророка Ценобриарха началась задолго до рассвета. Во-первых, и не в соответствии с древней традицией, был произведен тщательнейший обыск святилища дьяконом Кусачкой и несколькими его коллегами. Рыскали в поисках натянутых поперек прохода веревок и совались в подозрительные закоулки, а нет ли там спрятавшихся лучников. Хотя это и не бросалось в глаза, у Дьякона Кусачки была на плечах хорошая голова. Он так же послал несколько подразделений в город, выловить обычных подозреваемых. Квизицией считается целесообразным оставлять нескольких подозреваемых на свободе. Тогда знаешь, где их искать, когда они понадобятся. Затем дюжина младших служителей явилась очистить здания и изгнать всех ифритов, джинов и дьяволов. Дьякон Кусачка воздержался от комментариев, наблюдал за ними. Он никогда лично не сталкивался со сверхъестественными существами, но он знал, что может сделать правильно размещенный арбалет с неожидающим того животом. Кто-то хлопнул его по ребрам. Он открыл рот от внезапного вторжения действительности в цепь рассуждений и инстинктивно потянулся за кинжалом.
– Ох, – сказал он.
Лу-Цзе кивнул и улыбнулся и указал метлой, что Дькон Кусачка стоит на участке пола, который он, Лу-Цзе, хотел бы подмести.
– Привет, маленький мерзкий желтый дурак, – сказал Дьякон Кусачка.
Кивок, улыбка.
– Идиот.
Улыбка. Улыбка. Взгляд.

* * *
Урн посторонился.
– Теперь, – сказал он, – вы уверены, что поняли все?
– Это просто, – сказал Симония,сидящий в седле Черепахи.
– Повтори, – сказал Урн.
– Мы-растапливаем-печь, сказал Симония – Потом-когда-красная-иголка-указывает-ХХVI-поворачиваем-бронзовый-кран; когда-свистит-бронзовый-свисток, толкаем-большой-рычаг. И рулим, дергая за веревки.
– Правильно, – сказал Урн. Но по-прежнему выглядел обеспокоенным.
– Это устройство требует аккуратности, – сказал он.
– А я – профессиональный солдат, – сказал Симония. – Я не суеверный крестьянин.
– Отлично, отлично. Ну… если вы уверены…
У них хватило времени на несколько завершающих деталей Движущейся Черепахи. На зубчатые края панциря и шипы на колесах. И, конечно, свисток на использованном пару… он был не слишком уверен в этом свистке…
– Это всего-лишь устройство, – сказал Симония. – Оно не представляет собой проблемы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31