Кому-нибудь, кто понял бы. Это ведь Эфеб, верно. Где люди зарабатывают на жизнь тем, что пытаются понять.
* * *
Омнианцы были расквартированы в маленьких комнатках вокруг центрального двора. Посреди него, в крошечных зарослях сладковато пахнущих хвойных деревьев был фонтан. Люди считают, что профессиональные солдаты много думают о войнах, но настоящие профессиональные солдаты куда больше думают о еде и теплом месте для сна, ибо с этим, обычно, бывает сложно, в то время как случай повоевать склонен подворачиваться постоянно.
В келье Бруты стояла ваза с фруктами и тарелка холодного мяса. Но, в первую очередь, главное. Он выудил Бога из коробки.
– Вот фрукты, – сказал он. – А это что за ягоды?
– Виноград, – сказал Ом. – Исходный материал для вина.
– Ты и прежде упоминал это слово. Что оно означает?
Снаружи раздался вопль:
– Брута!
– Это Ворбис. Мне надо идти.
Ворбис стоял в центре своей кельи.
– Съел ли ты что-нибудь? – спросил он.
– Нет, господин.
– Фрукты и мясо, Брута, – сказал он. – А сейчас – постный день. Они пытаются оскорбить нас!
– Гм… Может, они не знали, что сегодня – постный день? – осмелился сказать Брута.
– Незнание – само по себе грех, – сказал Ворбис.
– Оссорий, книга 7, стих 4, – автоматически сказал Брута.
Ворбис улыбнулся и похлопал плечо Бруты.
– Ты – ходячая книга, Брута. Septateuch perambulatus.
Брута посмотрел вниз, на свои сандалии. «Он прав, – подумал он. – И я забыл. Или, по крайней мере, не захотел помнить». А потом он услышал, как эхом возвращаются к нему его собственные мысли: «Это фрукты, хлеб, и мясо. Вот, что это такое. Постные дни, пиршественные дни, дни Пророков и Хлебные дни… Кому это важно? Богу, чья единственная забота относительно пищи состоит в том, достаточно ли она низко, чтобы ее достать? Надеюсь, он не будет продолжать хлопать по моему плечу».
Ворбис отвернулся.
– Мне напомнить остальным? – спросил Брута.
– Нет. Нашим рукоположенным братьям, конечно, не требуется напоминание. А солдатам… возможно, допустимы небольшие поблажки так далеко от дома.
Брута удалился обратно в свою келью. Ом все еще был на столе, вперившись в дыню.
– Я почти совершил ужасный грех, – сказал Брута. – Я почти съел фрукт в безфруктовый день.
– Ужасно, ужасно, – сказал Ом. – А теперь разрежь эту дыню.
– Но это – поедание фруктов, вызывающее жажду владычества над миром, – сказал Брута.
– Оно вызывает лишь пердеж, – сказал Ом. – Режь дыню!
– Ты испытываешь меня!
– Нет. Я дарую тебе позволение. Особую милость! Режь эту проклятую дыню!
– Лишь епископу и выше предоставлено право даро… – начал Брута. Потом остановился.
Ом глядел на него.
– Да. Именно, – сказал он. – А теперь режь. – Его тон стал чуть мягче. – Если это заставит тебя чувствовать себя лучше, я провозглашу это хлебом. Я тут ближайший бог и и имею право назвать это чем мне будет, черт побери, угодно. Это хлеб. Ясно? А теперь режь эту проклятую дыню.
– Буханку, – поправил Брута.
– Верно. И дай мне ломоть без семечек.
Брута так и поступил, с определенной осторожностью.
– И съешь это по-быстрому, – сказал Ом.
– Чтобы Ворбис не застал?
– Потому, что потом тебе надо будет пойти и найти философа, – сказал Ом.
Тот факт, что его рот был битком набит не сказывался на голосе в голове Бруты.
– Знаешь, в пустынях встречаются дикорастущие дыни. Не такие большие, как эти. Маленькие зеленые штучки. Кожура, как кожа. Не прокусишь. Я тратил годы на поедание мертвых листьев, выплюнутых какой-нибудь козой возле самых дынных плодов. У дынь должна быть более тонкая кожица. Запомни это.
– Найти философа?
– Да, кого-нибудь, кто знает, как думать. Кто-то, кто может помочь мне перестать быть черепахой.
– Но… Я могу понадобиться Ворбису.
– Ты просто пойдешь на прогулку. Нет проблем. И бегом. В Эфебе есть другие боги. Мне не хотелось бы встретиться с ними прямо сейчас. И не смотри так.
Брута выглядел недоуменно.
– Как мне найти философа? – спросил он.
– Здесь? Кинь камень – попадешь в философа, по-моему.
* * *
Лабиринт в Эфебе древний. Он наполнен сотнями изумительных приспособлений, какие только можно сделать с потайными пружинами, острыми, как бритва ножами и падающими камнями. Тут был не один гид. Их было шесть, и каждый знал свой участок пути, через одну шестую лабиринта. Каждый год они устраивали свои соревнования, во время которых делалась небольшая перестройка. Они состязались между собой, кто сделает свою секцию наиболее смертоносной для случайного прохожего. Был список экспертов и небольшой приз. Максимум, сколько удалось одному человеку пройти по лабиринту без гида, было 19 шагов. Ну, около того. Его голова прокатилась вперед еще 7 шагов. Но это, пожалуй, уже не в счет. На каждом пункте передачи имеется крошечная комнатка безо всяких ловушек. В ней находится маленький бронзовых колокольчик. Это небольшие комнаты ожидания, где посетители предаются следующему гиду. Тут и там, высоко в потолке лабиринта, над наиболее опасными ловушками находятся обзорные оконца, ибо стражники любят хорошо посмеяться ни чуть не меньше всех остальных.
Все это пропало втуне. Брута простодушно протопал по тоннелям и коридорам, даже, в сущности, не задумываясь об этом, и в конце открыл выход на поздний вечерний воздух. Он благоухал цветами. Во мгле вились ночные бабочки.
– На что похожи философы? – сказал Брута. – В смысле, когда они не принимают ванну?
– Они много думают, – сказал Ом. – Поищи кого-нибудь с напряженным выражением лица.
– Это может означать запор.
– Ну, пока они философски относятся к нему…
Их окружал Эфеб. Лаяли собаки. Где-то вопил кот. Стоял тот обычный шум, создаваемый негромкими уютными звуками, который свидетельствует, что тут, вокруг, живут своей жизнью множество людей. Потом ниже по улице дверь распахнулась настежь и раздался треск весьма солидной винной амфоры, разбиваемой о чью-то голову. Тощий пожилой человек в тоге подобрал себя с булыжников, куда он приземлился, и взглянул на дверной проем.
– Слушай, говорю тебе, ограниченный разум, да?, не способен методом сравнения постичь абсолютную истину хода вещей, потому что, будучи по природе своей неделима, истина охватывает концепции «больше» и «меньше», потому ничто кроме самой истины не может быть верным мерилом истинности, ты, ублюдок, – сказал он.
Кто-то изнутри здания сказал:
– Ах вот как? Ну и хрен с тобой.
Старик, не обращая внимания на Бруту, с огромными усилиями вытащил из мостовой булыжник и взвесил его в руке. Потом он нырнул обратно в дверной проем. Раздался приглушенный вопль ярости.
– Ага. Философия, – сказал Ом.
Брута осторожно заглянул за дверь. Внутри комнаты две группы почти неотличимых людей в тогах пытались удержать двоих коллег. Подобные сцены повторяются по миллиону раз на дню в барах мультиверсума: оба потенциальных драчуна рычат и строят друг другу рожи и вырываются из рук удерживающий друзей, только, конечно, не слишком сильно, потому что нет ничего хуже, чем действительно преуспеть освобождаясь и вдруг оказаться одному в центре круга с сумасшедшим, готовым врезать тебе камнем промеж глаз.
– Ага… – сказал Ом. – Это безусловно философы.
– Но они дерутся.
– Да, свободный и полноценный обмен мнениями.
Теперь, когда Брута смог лучше рассмотреть имеющуюся картину, он увидел, что между мужчинами имелась пара различий. У одного была покороче борода, он был очень красен и обвиняюще размахивал пальцем.
– Он дьявольски хорошо обвинил меня в клевете! – кричал он.
– Нет! – кричал другой.
– Да! Да! Повтори, что ты говорил!
– Смотри, я всего лишь предложил, чтобы продемонстрировать природу парадокса, да, что если Ксено Эфебец скажет: «Все эфебцы лжецы»…
– Видите? Видите? Он опять!
– …нет, нет, слушайте, слушайте… потом, ибо Ксено сам Эфебец, это означает, что он сам лжец и потому… Ксено сделал очевидную попытку вырваться, волоча четырех отчаявшихся коллег-философов по полу.
– Да я тебя, коллега… Брута сказал:
– Извините, пожалуйста?
Философы заныли. Потом повернулись взглянуть на Бруту. Они стали на порядок спокойнее. Раздался хор смущенных покашливаний.
– Вы все – философы? – спросил Брута.
Тот, кого звали Ксено, выступил вперед, приводя в порядок вид своей тоги.
– Верно, – сказал он. – Мы философы. Мы думаем, следовательно мы есмь.
– Мы есть, – автоматически сказал неудачливый конструктор парадоксов.
Ксено развернулся.
– Ну ты Ибид меня достал… – проревел он. Потом снова повернулся к Бруте.
– Мы есть, а следовательно мы есмь, – сообщил он доверительно. – Вот оно как.
Несколько философов с интересом взглянули друг на друга.
– Это действительно весьма интересно, – сказал один. – Свидетельством нашего существования является факт нашего существования, ты об этом?
– Заткнись, – сказал Ксено не оглядываясь.
– Вы дрались? – сказал Брута.
Присутствующие философы напустили на себя разнообразные выражения шока и ужаса.
– Дрались? Мы? Мы философы! – сказал шокированный Ибид.
– Верно, моя мысль, – сказал Ксено.
– Но вы…? – начал Брута.
Ксено махнул рукой.
– Уколы и выпады дебатов, – сказал он.
– Сложи тезис и антитезис – получишь гистерезис, – сказал Ибид. – Это – непреложное мерило вселенной. Молот интеллекта над наковальней фундаментальной истины…
– Заткнись, – сказал Ксено. – И чем мы можем вам служить, молодой человек?
– Спроси о богах, – подзуживал Ом.
– Ух, я хочу разузнать о богах, – сказал Брута.
Философы переглянулись.
– Боги? – сказал Ксено. – Мы не якшаемся с богами. Хах. Боги – это реликт устаревшей системы верований.
С ясного вечернего неба раздался раскат грома.
– За исключением Слепого Ио, Громовержца, – продолжал Ксено, не меняя тона.
Молния прорезала небо.
– И Кубала, Бога Огня, – сказал Ксено.
Порыв ветра ударил в окна.
– И с Флатулом, Богом Ветров, тоже все в порядке, – сказал Ксено.
В воздухе материализовался лук и поразил стол у руки Ксено.
– Фидик, Посланник Богов, один из величайших, – сказал Ксено.
У дверей появилась птица. По крайней мере, это отдаленно напоминало птицу. Она была около фута высотой, черно-белая, с изогнутым клювом и таким выражением, будто с ней уже случилось все то, чего она в жизни боялась.
– Что это? – сказал Брута.
– Пингвин, – сказал голос Ома внутри его головы.
– Патина, Богиня Мудрости? Одна из лучших, – сказал Ксено.
Пингвин закаркал на него и вперевалку ушел в темноту. Философы выглядели ошарашенными. Потом Ибид сказал:
– Фургов, Бог Лавин? Где снеговая линия?
– В двух сотнях миль отсюда, – сказал кто-то.
Они подождали. Ничего не случилось.
– Реликт устаревшей системы верований, – сказал Ксено.
Стена леденящей белой смерти нигде в Эфебе не объявилась.
– Лишь бездумная персонификация сил природы, – сказал один из философов, громче.
Казалось, все почувствовали себя лучше.
– Примитивное обожествление природы.
– Не стоит жертвовать ему даже двухпенсовика.
– Простая рационализация необъяснимого.
– Ха! Очевидная фикция, чучело для устрашения слабых и тупых!
Внутри Бруты подымались слова. Он не мог сдержаться.
– Здесь всегда так холодно? – сказал он. – По пути сюда было не так зябко.
Все философы отодвинулись от Ксено.
– Однако, если что и можно сказать о Фургале, – сказал Ксено, – так то, что он очень понятливый бог. Любит шутки, как тот… парень.
Он быстро взглянул в обоих направлениях. Через некоторое время философы расслабились, и, казалось, полностью забыли о Бруте. Лишь теперь у него появилось время осмотреться в комнате. Никогда прежде в своей жизни он не видел таверн, а эта была типичной. Бар тянулся вдоль одной из стен комнаты. Позади были типичные украшения эфебских баров: кучи винных кувшинов, полки амфор, веселые картинки весталок с пакетов соленых орешков и вяленой козлятины, пришпиленные в надежде, что в мире действительно существуют люди, готовые охапками скупать все новые и новые пакеты орешков, которых они не хотят, ради того, чтобы взглянуть на картонные груди.
– Что это такое? – спросил Брута.
– Откуда мне знать? – сказал Ом. – Вытащи меня отсюда, чтобы я смог увидеть.
Брута развязал коробку и вынул черепаху. Единственный слезящийся глаз осмотрелся вокруг.
– А… Типичная таверна, – сказал Ом. – Отлично. Добудь мне блюдечко, чего они там пьют.
– Таверна? Место, где пьют алкоголь?
– Да, очень надеюсь, что именно так.
– Но… Но… Семикнижие не менее 17 раз весьма настойчиво повелевает нам бежать…
– Убей, не представляю, почему, – сказал Ом. – Видишь того типа, чистящего кружки? Ты скажешь ему: «Дай мне…»
– Но оно затмевает разум человека, говорит Пророк Оссорий. И…
– Повторяю! Я не говорил этого! Обратись к нему!
На деле, мужчина сам обратился к Бруте. Он чудесным образом очутился по другую сторону бара, по-прежнему протирая кружку.
– Вечер, господин, – сказал он. – Что будем?
– Я хотел бы выпить воды, – сказал Брута очень неуверенно. – И что-нибудь для черепахи?
– Вина! – сказал голос Ома.
– Не знаю, – сказал Брута. – Что обычно пьют черепахи?
– Здешние обычно довольствуются каплей молока и чуточкой размоченного в нем хлеба, – сказал бармен.
– Здесь много черепах? – громко сказал Брута, пытаясь заглушить раздосадованные вопли Ома.
– А, очень полезное философское животное, средняя черепаха. Обгоняют метафорические стрелы, побеждают зайцев на гонках… очень ручные.
– Ух… У меня нет денег, – сказал Брута. Бармен наклонился к нему.
– Вот что я тебе скажу, – сказал он. – Декливит только что заплатил за всех, он не обидится.
– Хлеб с молоком?!
– Ох. Спасибо. Большое спасибо.
– А, у нас кого только нет, – сказал бармен, выпрямляясь. – Стоики, Циники. Горькие пьяницы эти циники. Эпикурейцы. Стохастики. Анамахандриты. Эпистемологисты. Перипатетики. Синоптики. Все что душе угодно. Я всегда так говорю. И что я всегда говорю, так… – он поднял еще одну кружку и начал вытирать ее насухо, – то, что из малого складывается великое…
– Хлеб с молоком! – кричал Ом. – Ну погоди, настигнет тебя гнев мой! А теперь спроси-ка его о богах!
– Скажите, сказал Брута, потягивая свою кружку воды, – кто-нибудь из них разбирается в богах?
– Для таких вопросов тебе стоило бы поискать священника, – сказал бармен.
– Нет, я имею в виду… что есть боги… как они начали существовать… такие вещи, – сказал Брута, пытаясь подстроиться к специфическому стилю ведения разговора бармена.
– Боги не любят этого, – сказал бармен. – Мы убеждались в этом несколько ночей, когда кто-то затрагивал такие темы. Общие рассуждения на тему существуют ли в действительности боги. Затем молния сквозь потолок с запиской, обернутой вокруг, гласящей: «да, существуем» и пара дымящихся сандалий. Вот так. Это уже за пределами метафизических дискуссий.
– Хлеб, и тот не свежий, – пробормотал Ом, держа нос глубоко в блюдечке.
– Нет, я знаю, что боги существуют, все в порядке, – быстро сказал Брута. – Я просто хочу побольше узнать о… них.
Бармен пожал плечами.
– Тогда я был бы тебе очень обязан, если бы ты не стоял около ценных вещей, – сказал он. – И все будет по-прежнему и через сотню лет.
Он поднял следующую кружку и начал протирать ее.
– Ты – философ? – сказал Брута.
– Это появляется через некоторое время, как ржавчина, – сказал бармен.
– Молоко прокисшее, – сказал Ом. – Говорят, Эфеб – демократическая страна. Этому молоку уже можно предоставить право голоса.
– Не думаю, – сказал осторожно Брута, – что я найду то, что хочу здесь. Гм, господин продавец напитков?
– Да?
– Что за птица вошла, когда Богиня, – он попробовал неизвестное слово, – Мудрость была упомянута?
– Да уж, незадача, – сказал бармен. – Сложности с ней, видишь ли.
– Извините?
– Это был пингвин, – сказал бармен.
– Это мудрая птица?
– Нет. Не слишком, – сказал бармен. – Не славится своей мудростью. Вторая среди самых курьезных птиц в мире. Говорят, летает только под водой.
– Тогда почему?
– Мы не любим об этом говорить, – сказал бармен. – Это расстраивает людей. Проклятый скульптор, – прибавил он на вдохе.
На другом конце бара философы снова подрались. Бармен наклонился вперед.
– Если у тебя нет денег, – сказал он, – я не думаю, что тебе сильно помогут. Разговоры тут стоят не дешево.
– Но они только… – начал Брута.
– Для начала траты на мыло и воду. Полотенца. Фланелевое белье. Мочалки. Пемза. Ванные соли. Это все учитывается.
Из блюдечка раздалось бульканье. Вымазанная в молоке голова Ома повернулась к Бруте.
– У тебя вообще нет денег? – сказал он.
– Нет, – сказал Брута.
– Однако мы должны раздобыть философа, – просто сказала черепаха.
– Я не могу придумать, и ты не знаешь, как.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
* * *
Омнианцы были расквартированы в маленьких комнатках вокруг центрального двора. Посреди него, в крошечных зарослях сладковато пахнущих хвойных деревьев был фонтан. Люди считают, что профессиональные солдаты много думают о войнах, но настоящие профессиональные солдаты куда больше думают о еде и теплом месте для сна, ибо с этим, обычно, бывает сложно, в то время как случай повоевать склонен подворачиваться постоянно.
В келье Бруты стояла ваза с фруктами и тарелка холодного мяса. Но, в первую очередь, главное. Он выудил Бога из коробки.
– Вот фрукты, – сказал он. – А это что за ягоды?
– Виноград, – сказал Ом. – Исходный материал для вина.
– Ты и прежде упоминал это слово. Что оно означает?
Снаружи раздался вопль:
– Брута!
– Это Ворбис. Мне надо идти.
Ворбис стоял в центре своей кельи.
– Съел ли ты что-нибудь? – спросил он.
– Нет, господин.
– Фрукты и мясо, Брута, – сказал он. – А сейчас – постный день. Они пытаются оскорбить нас!
– Гм… Может, они не знали, что сегодня – постный день? – осмелился сказать Брута.
– Незнание – само по себе грех, – сказал Ворбис.
– Оссорий, книга 7, стих 4, – автоматически сказал Брута.
Ворбис улыбнулся и похлопал плечо Бруты.
– Ты – ходячая книга, Брута. Septateuch perambulatus.
Брута посмотрел вниз, на свои сандалии. «Он прав, – подумал он. – И я забыл. Или, по крайней мере, не захотел помнить». А потом он услышал, как эхом возвращаются к нему его собственные мысли: «Это фрукты, хлеб, и мясо. Вот, что это такое. Постные дни, пиршественные дни, дни Пророков и Хлебные дни… Кому это важно? Богу, чья единственная забота относительно пищи состоит в том, достаточно ли она низко, чтобы ее достать? Надеюсь, он не будет продолжать хлопать по моему плечу».
Ворбис отвернулся.
– Мне напомнить остальным? – спросил Брута.
– Нет. Нашим рукоположенным братьям, конечно, не требуется напоминание. А солдатам… возможно, допустимы небольшие поблажки так далеко от дома.
Брута удалился обратно в свою келью. Ом все еще был на столе, вперившись в дыню.
– Я почти совершил ужасный грех, – сказал Брута. – Я почти съел фрукт в безфруктовый день.
– Ужасно, ужасно, – сказал Ом. – А теперь разрежь эту дыню.
– Но это – поедание фруктов, вызывающее жажду владычества над миром, – сказал Брута.
– Оно вызывает лишь пердеж, – сказал Ом. – Режь дыню!
– Ты испытываешь меня!
– Нет. Я дарую тебе позволение. Особую милость! Режь эту проклятую дыню!
– Лишь епископу и выше предоставлено право даро… – начал Брута. Потом остановился.
Ом глядел на него.
– Да. Именно, – сказал он. – А теперь режь. – Его тон стал чуть мягче. – Если это заставит тебя чувствовать себя лучше, я провозглашу это хлебом. Я тут ближайший бог и и имею право назвать это чем мне будет, черт побери, угодно. Это хлеб. Ясно? А теперь режь эту проклятую дыню.
– Буханку, – поправил Брута.
– Верно. И дай мне ломоть без семечек.
Брута так и поступил, с определенной осторожностью.
– И съешь это по-быстрому, – сказал Ом.
– Чтобы Ворбис не застал?
– Потому, что потом тебе надо будет пойти и найти философа, – сказал Ом.
Тот факт, что его рот был битком набит не сказывался на голосе в голове Бруты.
– Знаешь, в пустынях встречаются дикорастущие дыни. Не такие большие, как эти. Маленькие зеленые штучки. Кожура, как кожа. Не прокусишь. Я тратил годы на поедание мертвых листьев, выплюнутых какой-нибудь козой возле самых дынных плодов. У дынь должна быть более тонкая кожица. Запомни это.
– Найти философа?
– Да, кого-нибудь, кто знает, как думать. Кто-то, кто может помочь мне перестать быть черепахой.
– Но… Я могу понадобиться Ворбису.
– Ты просто пойдешь на прогулку. Нет проблем. И бегом. В Эфебе есть другие боги. Мне не хотелось бы встретиться с ними прямо сейчас. И не смотри так.
Брута выглядел недоуменно.
– Как мне найти философа? – спросил он.
– Здесь? Кинь камень – попадешь в философа, по-моему.
* * *
Лабиринт в Эфебе древний. Он наполнен сотнями изумительных приспособлений, какие только можно сделать с потайными пружинами, острыми, как бритва ножами и падающими камнями. Тут был не один гид. Их было шесть, и каждый знал свой участок пути, через одну шестую лабиринта. Каждый год они устраивали свои соревнования, во время которых делалась небольшая перестройка. Они состязались между собой, кто сделает свою секцию наиболее смертоносной для случайного прохожего. Был список экспертов и небольшой приз. Максимум, сколько удалось одному человеку пройти по лабиринту без гида, было 19 шагов. Ну, около того. Его голова прокатилась вперед еще 7 шагов. Но это, пожалуй, уже не в счет. На каждом пункте передачи имеется крошечная комнатка безо всяких ловушек. В ней находится маленький бронзовых колокольчик. Это небольшие комнаты ожидания, где посетители предаются следующему гиду. Тут и там, высоко в потолке лабиринта, над наиболее опасными ловушками находятся обзорные оконца, ибо стражники любят хорошо посмеяться ни чуть не меньше всех остальных.
Все это пропало втуне. Брута простодушно протопал по тоннелям и коридорам, даже, в сущности, не задумываясь об этом, и в конце открыл выход на поздний вечерний воздух. Он благоухал цветами. Во мгле вились ночные бабочки.
– На что похожи философы? – сказал Брута. – В смысле, когда они не принимают ванну?
– Они много думают, – сказал Ом. – Поищи кого-нибудь с напряженным выражением лица.
– Это может означать запор.
– Ну, пока они философски относятся к нему…
Их окружал Эфеб. Лаяли собаки. Где-то вопил кот. Стоял тот обычный шум, создаваемый негромкими уютными звуками, который свидетельствует, что тут, вокруг, живут своей жизнью множество людей. Потом ниже по улице дверь распахнулась настежь и раздался треск весьма солидной винной амфоры, разбиваемой о чью-то голову. Тощий пожилой человек в тоге подобрал себя с булыжников, куда он приземлился, и взглянул на дверной проем.
– Слушай, говорю тебе, ограниченный разум, да?, не способен методом сравнения постичь абсолютную истину хода вещей, потому что, будучи по природе своей неделима, истина охватывает концепции «больше» и «меньше», потому ничто кроме самой истины не может быть верным мерилом истинности, ты, ублюдок, – сказал он.
Кто-то изнутри здания сказал:
– Ах вот как? Ну и хрен с тобой.
Старик, не обращая внимания на Бруту, с огромными усилиями вытащил из мостовой булыжник и взвесил его в руке. Потом он нырнул обратно в дверной проем. Раздался приглушенный вопль ярости.
– Ага. Философия, – сказал Ом.
Брута осторожно заглянул за дверь. Внутри комнаты две группы почти неотличимых людей в тогах пытались удержать двоих коллег. Подобные сцены повторяются по миллиону раз на дню в барах мультиверсума: оба потенциальных драчуна рычат и строят друг другу рожи и вырываются из рук удерживающий друзей, только, конечно, не слишком сильно, потому что нет ничего хуже, чем действительно преуспеть освобождаясь и вдруг оказаться одному в центре круга с сумасшедшим, готовым врезать тебе камнем промеж глаз.
– Ага… – сказал Ом. – Это безусловно философы.
– Но они дерутся.
– Да, свободный и полноценный обмен мнениями.
Теперь, когда Брута смог лучше рассмотреть имеющуюся картину, он увидел, что между мужчинами имелась пара различий. У одного была покороче борода, он был очень красен и обвиняюще размахивал пальцем.
– Он дьявольски хорошо обвинил меня в клевете! – кричал он.
– Нет! – кричал другой.
– Да! Да! Повтори, что ты говорил!
– Смотри, я всего лишь предложил, чтобы продемонстрировать природу парадокса, да, что если Ксено Эфебец скажет: «Все эфебцы лжецы»…
– Видите? Видите? Он опять!
– …нет, нет, слушайте, слушайте… потом, ибо Ксено сам Эфебец, это означает, что он сам лжец и потому… Ксено сделал очевидную попытку вырваться, волоча четырех отчаявшихся коллег-философов по полу.
– Да я тебя, коллега… Брута сказал:
– Извините, пожалуйста?
Философы заныли. Потом повернулись взглянуть на Бруту. Они стали на порядок спокойнее. Раздался хор смущенных покашливаний.
– Вы все – философы? – спросил Брута.
Тот, кого звали Ксено, выступил вперед, приводя в порядок вид своей тоги.
– Верно, – сказал он. – Мы философы. Мы думаем, следовательно мы есмь.
– Мы есть, – автоматически сказал неудачливый конструктор парадоксов.
Ксено развернулся.
– Ну ты Ибид меня достал… – проревел он. Потом снова повернулся к Бруте.
– Мы есть, а следовательно мы есмь, – сообщил он доверительно. – Вот оно как.
Несколько философов с интересом взглянули друг на друга.
– Это действительно весьма интересно, – сказал один. – Свидетельством нашего существования является факт нашего существования, ты об этом?
– Заткнись, – сказал Ксено не оглядываясь.
– Вы дрались? – сказал Брута.
Присутствующие философы напустили на себя разнообразные выражения шока и ужаса.
– Дрались? Мы? Мы философы! – сказал шокированный Ибид.
– Верно, моя мысль, – сказал Ксено.
– Но вы…? – начал Брута.
Ксено махнул рукой.
– Уколы и выпады дебатов, – сказал он.
– Сложи тезис и антитезис – получишь гистерезис, – сказал Ибид. – Это – непреложное мерило вселенной. Молот интеллекта над наковальней фундаментальной истины…
– Заткнись, – сказал Ксено. – И чем мы можем вам служить, молодой человек?
– Спроси о богах, – подзуживал Ом.
– Ух, я хочу разузнать о богах, – сказал Брута.
Философы переглянулись.
– Боги? – сказал Ксено. – Мы не якшаемся с богами. Хах. Боги – это реликт устаревшей системы верований.
С ясного вечернего неба раздался раскат грома.
– За исключением Слепого Ио, Громовержца, – продолжал Ксено, не меняя тона.
Молния прорезала небо.
– И Кубала, Бога Огня, – сказал Ксено.
Порыв ветра ударил в окна.
– И с Флатулом, Богом Ветров, тоже все в порядке, – сказал Ксено.
В воздухе материализовался лук и поразил стол у руки Ксено.
– Фидик, Посланник Богов, один из величайших, – сказал Ксено.
У дверей появилась птица. По крайней мере, это отдаленно напоминало птицу. Она была около фута высотой, черно-белая, с изогнутым клювом и таким выражением, будто с ней уже случилось все то, чего она в жизни боялась.
– Что это? – сказал Брута.
– Пингвин, – сказал голос Ома внутри его головы.
– Патина, Богиня Мудрости? Одна из лучших, – сказал Ксено.
Пингвин закаркал на него и вперевалку ушел в темноту. Философы выглядели ошарашенными. Потом Ибид сказал:
– Фургов, Бог Лавин? Где снеговая линия?
– В двух сотнях миль отсюда, – сказал кто-то.
Они подождали. Ничего не случилось.
– Реликт устаревшей системы верований, – сказал Ксено.
Стена леденящей белой смерти нигде в Эфебе не объявилась.
– Лишь бездумная персонификация сил природы, – сказал один из философов, громче.
Казалось, все почувствовали себя лучше.
– Примитивное обожествление природы.
– Не стоит жертвовать ему даже двухпенсовика.
– Простая рационализация необъяснимого.
– Ха! Очевидная фикция, чучело для устрашения слабых и тупых!
Внутри Бруты подымались слова. Он не мог сдержаться.
– Здесь всегда так холодно? – сказал он. – По пути сюда было не так зябко.
Все философы отодвинулись от Ксено.
– Однако, если что и можно сказать о Фургале, – сказал Ксено, – так то, что он очень понятливый бог. Любит шутки, как тот… парень.
Он быстро взглянул в обоих направлениях. Через некоторое время философы расслабились, и, казалось, полностью забыли о Бруте. Лишь теперь у него появилось время осмотреться в комнате. Никогда прежде в своей жизни он не видел таверн, а эта была типичной. Бар тянулся вдоль одной из стен комнаты. Позади были типичные украшения эфебских баров: кучи винных кувшинов, полки амфор, веселые картинки весталок с пакетов соленых орешков и вяленой козлятины, пришпиленные в надежде, что в мире действительно существуют люди, готовые охапками скупать все новые и новые пакеты орешков, которых они не хотят, ради того, чтобы взглянуть на картонные груди.
– Что это такое? – спросил Брута.
– Откуда мне знать? – сказал Ом. – Вытащи меня отсюда, чтобы я смог увидеть.
Брута развязал коробку и вынул черепаху. Единственный слезящийся глаз осмотрелся вокруг.
– А… Типичная таверна, – сказал Ом. – Отлично. Добудь мне блюдечко, чего они там пьют.
– Таверна? Место, где пьют алкоголь?
– Да, очень надеюсь, что именно так.
– Но… Но… Семикнижие не менее 17 раз весьма настойчиво повелевает нам бежать…
– Убей, не представляю, почему, – сказал Ом. – Видишь того типа, чистящего кружки? Ты скажешь ему: «Дай мне…»
– Но оно затмевает разум человека, говорит Пророк Оссорий. И…
– Повторяю! Я не говорил этого! Обратись к нему!
На деле, мужчина сам обратился к Бруте. Он чудесным образом очутился по другую сторону бара, по-прежнему протирая кружку.
– Вечер, господин, – сказал он. – Что будем?
– Я хотел бы выпить воды, – сказал Брута очень неуверенно. – И что-нибудь для черепахи?
– Вина! – сказал голос Ома.
– Не знаю, – сказал Брута. – Что обычно пьют черепахи?
– Здешние обычно довольствуются каплей молока и чуточкой размоченного в нем хлеба, – сказал бармен.
– Здесь много черепах? – громко сказал Брута, пытаясь заглушить раздосадованные вопли Ома.
– А, очень полезное философское животное, средняя черепаха. Обгоняют метафорические стрелы, побеждают зайцев на гонках… очень ручные.
– Ух… У меня нет денег, – сказал Брута. Бармен наклонился к нему.
– Вот что я тебе скажу, – сказал он. – Декливит только что заплатил за всех, он не обидится.
– Хлеб с молоком?!
– Ох. Спасибо. Большое спасибо.
– А, у нас кого только нет, – сказал бармен, выпрямляясь. – Стоики, Циники. Горькие пьяницы эти циники. Эпикурейцы. Стохастики. Анамахандриты. Эпистемологисты. Перипатетики. Синоптики. Все что душе угодно. Я всегда так говорю. И что я всегда говорю, так… – он поднял еще одну кружку и начал вытирать ее насухо, – то, что из малого складывается великое…
– Хлеб с молоком! – кричал Ом. – Ну погоди, настигнет тебя гнев мой! А теперь спроси-ка его о богах!
– Скажите, сказал Брута, потягивая свою кружку воды, – кто-нибудь из них разбирается в богах?
– Для таких вопросов тебе стоило бы поискать священника, – сказал бармен.
– Нет, я имею в виду… что есть боги… как они начали существовать… такие вещи, – сказал Брута, пытаясь подстроиться к специфическому стилю ведения разговора бармена.
– Боги не любят этого, – сказал бармен. – Мы убеждались в этом несколько ночей, когда кто-то затрагивал такие темы. Общие рассуждения на тему существуют ли в действительности боги. Затем молния сквозь потолок с запиской, обернутой вокруг, гласящей: «да, существуем» и пара дымящихся сандалий. Вот так. Это уже за пределами метафизических дискуссий.
– Хлеб, и тот не свежий, – пробормотал Ом, держа нос глубоко в блюдечке.
– Нет, я знаю, что боги существуют, все в порядке, – быстро сказал Брута. – Я просто хочу побольше узнать о… них.
Бармен пожал плечами.
– Тогда я был бы тебе очень обязан, если бы ты не стоял около ценных вещей, – сказал он. – И все будет по-прежнему и через сотню лет.
Он поднял следующую кружку и начал протирать ее.
– Ты – философ? – сказал Брута.
– Это появляется через некоторое время, как ржавчина, – сказал бармен.
– Молоко прокисшее, – сказал Ом. – Говорят, Эфеб – демократическая страна. Этому молоку уже можно предоставить право голоса.
– Не думаю, – сказал осторожно Брута, – что я найду то, что хочу здесь. Гм, господин продавец напитков?
– Да?
– Что за птица вошла, когда Богиня, – он попробовал неизвестное слово, – Мудрость была упомянута?
– Да уж, незадача, – сказал бармен. – Сложности с ней, видишь ли.
– Извините?
– Это был пингвин, – сказал бармен.
– Это мудрая птица?
– Нет. Не слишком, – сказал бармен. – Не славится своей мудростью. Вторая среди самых курьезных птиц в мире. Говорят, летает только под водой.
– Тогда почему?
– Мы не любим об этом говорить, – сказал бармен. – Это расстраивает людей. Проклятый скульптор, – прибавил он на вдохе.
На другом конце бара философы снова подрались. Бармен наклонился вперед.
– Если у тебя нет денег, – сказал он, – я не думаю, что тебе сильно помогут. Разговоры тут стоят не дешево.
– Но они только… – начал Брута.
– Для начала траты на мыло и воду. Полотенца. Фланелевое белье. Мочалки. Пемза. Ванные соли. Это все учитывается.
Из блюдечка раздалось бульканье. Вымазанная в молоке голова Ома повернулась к Бруте.
– У тебя вообще нет денег? – сказал он.
– Нет, – сказал Брута.
– Однако мы должны раздобыть философа, – просто сказала черепаха.
– Я не могу придумать, и ты не знаешь, как.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31