— Время пролетело так быстро, я должен... А ты, Фриц, останешься?
— Мрак и погибель,— опять бормочет Фриц трагическим голосом, но когда другие покатываются со смеху, то и на его лице появляется какая-то усмешка.
— Почему погибель?— громко возмущается Наадж.— Пойди проспись.
Лаас извиняется, что они отняли у хозяев целую ночь. Но это извинение кажется несколько излишним, потому что подобные посиделки здесь — обычное дело, секретарь и советник вовсе и не собираются уходить.
— Да что вы, Раун, или как там вас звать, разве мы можем отпустить вас на самоубийство,— говорит секретарь.— Если Фриц не разрешит вам остаться здесь, пойдем к нам, а если баба понадобится, и свою предложу. Черт побери, мы не какие-нибудь там, чтобы утыкаться только в свое корыто! Ну что, господин художник, наш уважаемый и высокочтимый Михкель Анжело Потиселли! За здоровье господина художника!
Голова Фрица безучастно клонится к столу. Лаас надевает плащ и выходит на улицу. В густой темноте хлещет холодный дождь, ветра почти нет. Опять осень. Машины с грузом едут по дорогам, у них яркие огни и крепкие тормоза, и дорожные мастера заботятся, чтобы мосты и мостики были в порядке.
— Господин Раун, наверное, лучше было бы, если бы вы не приходили к нам! — говорит Наадж.
— Почему? Я рад, было очень уютно, даже оригинально.
— Оригинально... Вы... вы неискренний. Я знаю, вам все было противно, да и не могло быть иначе. Только я сама уже ничего не замечаю, отупела, свыклась со всем.
1 Искаженное Боттичелли.
Окна народного дома темные, но в волостном доме светится огонек.
— Вы бы все-таки остались, дорога скользкая. Жена секретаря хороший человек, поедете утром.
Лаас и Наадж стоят на крыльце волостного дома, укрываясь от дождя.
— Господин Раун, господин Раун!— доносятся пьяные голоса секретаря и сельского советника, которые отстали...
Лаас пытается возражать против того, что в доме Наадж было плохо. Книги, беседа — такой интересной ночи он давно не помнит.
Может, она позволит ему написать? И при свете угасающего карманного фонарика Наадж быстро нацарапала адрес.
Секретарь и советник уже подошли.
— Всего доброго!— говорит Наадж.
— Всего, всего доброго! — отвечает Лаас и пожимает ее мокрую от дождя руку.
Дождь не перестал и утром. Лаас выруливает на шоссе и медленно едет. Все вокруг чужое, незнакомое. Где же вчерашний дом? Серые, холодные, омытые дождем каменные здания. В отдалении, на поле, за двумя голыми осинками,— может, вот это странное зубчатое строение? Наверное, оно самое... Под драночной крышей сквозь дождь вроде бы виднеется какое-то окно.
Но мотоцикл продвигается вперед и при медленной езде, и Лаасу вновь приходится сосредоточиться на дороге. Наадж — девушка с похожим на славянское именем... И какая роль отведена в ее жизни Фрицу? Бедного донкихота? Или он может рассчитывать на большее? Он же остался ночевать, может даже целовал Наадж...
Лаас настолько захвачен воспоминаниями о вчерашней ночи, что с трудом удерживает мотоцикл на скользкой дороге. Можжевеловых полей сегодня вообще не видно. Заправляется в маленьком городке бензином и, весь в грязи, возвращается в Уулуранна.
Составляет два официальных документа, другого, более важного дела сейчас у него и нет, обедает и едет к торговцу Лыхмусу, возвращает мотоцикл. Чувствует какое-то странное возбуждение и все рассматривает нацарапанный
девушкой адрес. Написать? Но что? Знает ее один день. Сейчас четыре часа дня. Интересно, уехал ли оттуда Фриц? Конечно, и Фриц напишет, на первой же автобусной остановке, только что из того?
Еще кажется, что Мийя осталась где-то далеко, еще дальше, чем оставил он ее вчера вечером. Он мог бы позвонить ей, она, конечно, ждет, однако рука не поднимается взять телефонную трубку, вместо этого он берет ручку и пишет Наадж.
«Я все еще в каком-то хмелю. Очень хотелось бы увидеть Вас снова. Между прочим, не думайте, что я какой-нибудь донжуан. Я страстный книгочей, и большая радость встретить человека, тоже влюбленного в книги. Говорят, что для пьяницы вино слаще, когда он пьет его с собутыльниками, думаю, что, осмысливая вместе с Вами некоторые прочитанные страницы, я бы лучше понимал их. Надеюсь, Вы отзоветесь на мое письмо, хотя бы парой строк. И если напишете, то сообщите, получили Вы недавно или одновременно с моим письмом что-нибудь от Фрица. Мое любопытство странное, но прошу Вас не слишком над ним смеяться!
Хотелось бы увидеть Вас. Всего доброго! Л. Раун».
Ответ приходит столь же быстро.
«Утром я слышала, как Вы уезжали. Не могла уснуть, сердце колотилось громко и часто. Видно, от бессонницы. Меньше всего я могу считать Вас волокитой. Я не знаю, в чем больше смелости: в молчании или в разговоре? Я невероятно благодарна Вам за тот вечер. В серых буднях это всего мгновение, но волшебное, как синекрылая чудо-цти- ца. Простите. У меня, видимо, помутилось в голове. Вечер, мертвая тишина. И какое-то странное состояние.
Хотелось бы назвать Вас другом. Вы разрешите? В ответ обещаю быть лучше, чем я есть. Иногда я такой и бываю. Возможно, я все-таки завидую той, книжной девочке. Рядом с ней живет другая, довольно бедная, дрожащая и голодная. Если бы я могла говорить с Вами, я бы не ныла.
Хочу, чтобы Вы вообще не ставили меня рядом с Рехой. Это вызывает во мне чувство протеста. Между прочим, разве Вы никогда не замечали, что добрый Фриц должен быть постоянно в кого-то влюблен, иначе его эстетическое начало страдает.
Меня вдруг охватил ужасный страх, я вся горю. Но Вы, конечно, не станете смеяться надо мной. Напишите мне сразу. То есть, разумеется, тогда, когда у Вас будет время и желание.
Вижу много удивительных снов. Например, выходят ночью из земли картофелины и катятся при полной луне по мокрому полю. Прямо в подвалы и в закрома. А я сижу в комнате и читаю умные книги, на лбу три многозначительные морщинки.
Я тоже хочу видеть Вас. Доброй ночи. Наверняка Вы сейчас спите или засыпаете.
«...Прямо в подвалы и в закрома. А я сижу в комнате и читаю умные книги, на лбу три многозначительные морщинки...»
Лаас гладит письмо и видит перед собой только темные глаза Наадж. Ему неловко за свою робость, которая налицо в первом письме, и теперь он пишет смелее. Желая предложить ее вниманию нечто особое, шлет ей тетрадь с заметками о прочитанных книгах, некоторыми мыслями, а также ранее написанными на первой странице и обращенными к Мийе словами. Он не вырывает эту страничку, лишь перечеркивает красным карандашом и приклеивает ее в двух местах к обложке.
Всяческого тебе добра, Наадж!
В воскресенье в Уулуранна снова праздничный вечер. Лаас танцует с Мийей, но старается не смотреть ей в глаза. И все-таки ждет ее после окончания вечера на дороге. Они идут медленно, он в ожидании вопросов, а она — боясь спрашивать. И чем ближе конец дороги, тем медленнее они идут.
Темно, все же Лаас узнает ель, возле которой они впервые поцеловались. Какой огромной и ясной была тогда луна. Сейчас они смутно видят друг друга, и ему все больше становится жаль того, что было и чего теперь уже нет. Они останавливаются.
— Ты ничего не говоришь?— удивляется он.
— Я?— отзывается она, и в ее голосе слышится острая боль.— Я все сказала, вся выговорилась. Тебе нужна теперь другая.
Наступает тяжелое молчание. Он чувствует дыхание Мийи. В темноте, прямо у его губ, страдающие губы Мийи, но что-то, что сильнее его желаний, удерживает Лааса от
прикосновения к ним. Они взялись за руки, но за этим не следует, как обычно, крепкого пожатия пальцев, и постепенно руки их размыкаются. Теперь они стоят друг против друга. Мийя начинает медленно отходить, и Лаас прислоняется к дереву. Затем в ночной темноте слышатся ее тихие, удаляющиеся по тропинке шаги.
— Мийя! Мийя!— шепчет Лаас. Но тут же его охватывает такое чувство, будто из него уходит жизнь. И вот он уже на коленях и повторяет имя Мийи. Она бежит назад, ласкает его. Он обнимает ее ноги, однако между ними уже что-то стоит, что-то их уже разделяет. Они вновь стоят друг против друга, и ее губы оказываются еще ближе, чем в первый раз, но он словно оцепенел.
— Послушай, я не могу,— шепчет он.— Твой муж скоро вернется домой. Я написал в Раагвере одной девушке...
Ему становится легче. Это Наадж стоит вот тут, между ним и Мийей. Его, Лааса, уже никогда не смогут напрочь отвергнуть.
— Я знала,— шепчет Мийя.— Почувствовала в тот вечер, когда вы уехали и ты оставил мне письмо. Я написала тебе, ждала целую неделю. Сегодня ходила снова, дождь надмочил бумагу, и буквы расплылись.
Лаас слышит ее тихие выстраданные слова и все же не в силах положить руку на плечо Мийе, обнять ее, словно бы ему это нужно сделать, преодолевая тень Наадж.
Мийя уходит, теперь он уже не зовет ее — уходит и он сам.
Чем дальше он оказывается, тем ему легче. Чувствует, что поступил правильно, не поцеловав Мийю. Задумавшись о том болезненном порыве, который только что охватил его, он нашел в нем мало романтического, скорее ему бы надо стыдиться. Он заскулил, будто капризный ребенок, который сам не знает, чего он хочет.
Почта ушла и пришла.
«Вам бы следовало вырвать эту первую страницу. Нет даже смысла скрывать, что я прочла ее. Красные линии? К чему? Одна декорация». В ответ Лаас напевал:
«Послушай (послушайте) — я боюсь, что веду себя слишком смело, вся эта неделя была у меня удивительно
хорошей, я очень много думал о Раагвере. Я не очень представляю, как выглядят в темноте Ваши (Твои) глаза. Завтра суббота, я должен быть в городе. Вечером пойду в театр и буду Вас там ждать».
Он едет, ждет, но Наадж не приходит. Для него это огромное разочарование, которое заглушается лишь полученным вскоре письмом:
«Я заклеила этот листок. Безмерно жаль, что не смогла поговорить с Тобой (с «Вами»—и впрямь неуместно), увидеть Тебя. Мама только сегодня принесла с почты письмо, которое я должна была получить в субботу. С горя осушила кружку пива, чтобы не разреветься, что сегодня уже понедельник. У нас тут есть болотистая опушка, а за ней настоящая трясина. Разумеется, я не собиралась топиться, хотя бродила по каким-то жутким местам, пока не споткнулась наконец в расстроенных чувствах о большой камень. Мне стало жаль себя. Летний полыхающий закат как-то ошеломляет, если его приходится наблюдать в одиночестве.
Мне опять страшно писать дальше. Если Ты боишься быть слишком смелым, то и я должна бояться этого. Даже письмо боюсь отослать, вдруг Тебе надоест его читать. Нет, я не то подумала, письмо-то короткое, надоесть не успеет.
В субботу в зале «Культуры» опять какой-то вечер. Я буду Тебя там ждать. Если приедешь раньше, то сможешь найти меня на Кальмисту, 21.
Я слишком много мечтаю, от этого у меня жар и я словно в бреду. Лучше я кончу письмо и отнесу на почту.
На дворе ужасная буря. Хочу, чтобы она подхватила меня, как клок бумажки, и унесла под небеса.
Пусть у Тебя все будет хорошо, как лишь только возможно.
Наадж».
Осенний день уже гаснет, когда Лаас прибывает в город, но до начала праздничного вечера все же остается время. Он, как и раньше, останавливается у пригородного дорожного мастера, переодевается, получает ключ у супруги своего коллеги — ему стелют постель в мансардной комнате,— и он отправляется искать Наадж.
Переулок, квартира, где живут гимназистки, крупная, дюжая старуха.
Да, здесь.
— Наадж, к тебе гость! — кричит она.
И через некоторое время в дверях появляется Наадж, длинные темные волосы обрамляют продолговатое красивое лицо, одета в простенькое темно-синее платье. И снова странный, резкий контраст с остатками еды на грязном столе в углу комнаты. Картина большого мастера в неопрятной раме.
Идут по улице. Оказавшись рядом, они вдруг не находят того контакта, который возник между ними в последних письмах. Избегают называть друг друга на «ты». Лишь когда они очутились в зале среди посторонних, совершенно незнакомых Лаасу людей, девушка, казалось, стала ему ближе. Наадж оглядывают, с ней здороваются. И на Лаасе задерживаются чьи-то взгляды. Что за человек, который стоит рядом с такой красивой девушкой?
Драматическая группа «Культуры» ставит отрывки из пьес, затем соло на скрипке и мелодекламация. Судя по туалетам дам, присутствуют сливки этого маленького городка. Наадж говорит, что это благотворительный вечер в поддержку общества защиты животных.
В перерыве между танцами они сидят рядом.
Лаас танцует с Наадж. Она говорит, что не очень хорошо умеет танцевать новые танцы. И все же танцует их — с совсем еще молоденькими парнишками и с каким-то приземистым средних лет господином.
Лаас не решается приглашать чужих, и довольно долгое время стул возле него пустует. Может, и ревновать бы начал, если бы Наадж не улыбалась ему. Потом они опять сидят рядом.
Лаас тает от каждого прикосновения девушки и мечтает о том, чтобы остаться с ней наедине.
Они бродят по пустынным, слабо освещенным улочкам города. И чем больше они ходят, тем крепче держатся за руки. Лаас говорит, как он ждал этой встречи, как ему снилось Раагвере. Они заходят в парк, и под большими, голыми, слегка шумящими деревьями он целует Наадж.
Они медленно, в ногу, поднимаются по ступенькам лестницы. Входят в мансардную комнату, куда заглядывает свет слабого уличного фонаря.
Всего один стул. Сняв пальто, садятся, не зажигая огня, на узкую кровать. Он берет ее, и она отвечает со страстью, которая Лаасу до сих пор была незнакома.
Они устали, но Лаас ощущал потребность высказаться, рассказать о себе. После Мийи это уже легче сделать. Только история с Юулой забывается, но когда она потом и вспоминается, он к ней уже не возвращается.
И Наадж рассказывает о своей жизни. И у нее она была печальной и безрадостной. Родилась в неспокойные годы первой мировой войны. Отец — мелкий банковский служащий в Валга, позднее в Таллине. Первые ее воспоминания как раз и связаны с этим дымным, ветреным портовым городом, веселые и грустные вперемежку. Маленькой девчонкой любила ходить с отцом на улицу. Запомнился один из таких выходов — светлый, радостный день. Еще пара светлых воспоминаний из жизни в деревне, на дедушкином хуторе, где жили летом. Но потом — одни унижения. Отец неделями не появлялся дома, приходила полиция и обыскивала все закоулки — отца сочли противником власти. И посадили в тюрьму. Несколько лет не видела его, только мать ездила повидаться и рассказывала об отце. Жалкие подвальные лачуги и грязные дворы, у матери — маленькая продуктовая лавка. Брат был старше и немного помогал матери, о ней же — длинноногой, растрепанной девчонке с широко раскрытыми глазами — никто не заботился, никому не было до нее дела.
...Детский рождественский вечер. Мама сшила из старого платья что-то очень красивое. Елка была вверху, на втором этаже, и они поднимались по лестнице. В праздничном зале она вдруг почувствовала — что-то порвалось. Штрипка. И чулок начал сползать, вот уже сполз по самое колено. Она говорит об этом матери, и, когда они затем уходят, ее не покидает ощущение, будто все взоры обращены только на нее. Вдобавок еще и мама ругается, почему она такая неосторожная и почему на ней все горит.
В школе ей достается от учителей — почему она такая неряха. Наверное, и была такой, потому что, словно нарочно, у нее опрокидывалась чернильница. Зато чтение и письмо идут будто сами собой, в этом она лучшая в классе.
Летом у дедушки на хуторе! Хуже всего к ней относится четырнадцатилетний дядя, брат матери, дразнит, смеется и таскает за волосы. Но и с другими детьми она не очень дружна, возможно по собственной вине. Для своих лет она была рослой, но не сложившееся, упрямой и капризной девочкой.
Вышел из тюрьмы отец, мама продала лавку, и они купили в Раагвере небольшой участок земли, на которой стояло единственное строение — разрушенная мызная конюшня. Опять жили в какой-то конуре,— может, Лаас обратил внимание на выходившее на дорогу окошечко? —
покуда отец не возвел эти каменные своды и не построил на них мансардную комнату.
О школе у нее уже получше воспоминания, особенно об одной учительнице. Старой деве, полной и добросердечной. Она не сердилась за грязные тетради, хвалила и одобряла, если Наадж что-то удавалось. Теперь и тетради меньше пачкались. В последнем классе начальной школы она читала много — все, что попадало под руку. Заданное на дом запоминалось с одного прочтения — и была она умнее одной очень красивой девочки.
Следующий год после окончания школы был самым ужасным. Зимой дома было настолько плохо, что если бы не пошла учиться дальше, то просто сошла бы с ума. И это чудо, что она попала в гимназию. Не было денег, не было одежды, родители в долгах. Два года были очень трудными, часто по утрам нечего было есть, и туфли прохудились.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26