Зачем он явился сюда? Нужно ехать в Лыпесяяре, там выпрямляют дорогу и присматривает только один десятник.
К черту! Не желаю больше выравнивать господские тропки к любовным утехам.
Стальные зубья с треском крошат серый гранит, едут две крестьянские телеги, лошадей заносит, и приходится повозиться, чтобы провести их мимо. Поодаль два мужика вручную дробят камни, и их молоты порой просвистывают
почти у самых голов друг друга. Сейчас, сейчас... молот соскользнет — и голова раздробится, как яичная скорлупа. Ударивший оцепенеет — а его напарник навалится, как раненый зверь.
Несчастный случай — ну да.
Дробилка с грохотом грызет камни. Мужики ненадолго выпрямляются, смеются над чем-то веселым, и снова мелькают их тяжелые молоты. Ветер гнет сосны, того и гляди сломает, и море покрыто пенистыми гребнями.
Лаас возвращается. Делать ему тут нечего, мужики умелые, щебенка идет хорошая.
На двери красуется: «Районный дорожный мастер». Да-да, посмеивается он над собой, человек добился успеха. Даже телефон есть.
Во дворе запряженная телега. Мать — невысокая, в сером платке — берет в охапку поленья и несет в сарай.
Почему она? Обычно привозили молодожены — Малль и Юри.
— Здравствуй, мама, зачем ты в такую дождливую погоду, разве помоложе кого не нашлось?
— Да вот поехала, время рабочее, мужики все с этим потенгаром возятся. Сама тоже все время дома, никуда не могу выбраться.
— Как там отец и Юри — уже выходили в море?
— Так погоды не было. Поуспокоится, тогда уж сразу. Ну чего ты, снесу я эти полешки, занозишь свой пиджак.
Лаас взваливает на себя мешок с картофелем и несет в чулан, мать с ведрами и узелками идет следом.
— Я бы тоже помогла,— беспокоится сапожничиха.
— Чего тут помогать. Молоко на исходе, придется больше на магазин да на базар надеяться.
Мать усаживают за стол. Лаас уходит в свою комнату. Через некоторое время мать появляется снова.
— Думала, уйдешь куда и... Привезла тебе чистое белье, Малль третьего дня погладила.
Она меняет простыни и наволочку надевает новую.
— Когда в баню-то приедешь? Отец все тревожится, боится из-за этого потенгара, и твои ведь деньги вложены, не так скоро получишь их обратно.
— Не беспокойся. В субботу, по слухам, какое-то гулянье в народном доме. Юри что-нибудь говорил? Он ведь тоже в оркестре.
— Слух был, но если пойдут за рыбой, то Юри уже не до гулянья.
Лаас принимается что-то вычерчивать, мать убирается, потом садится:
— Ты торопишься, я мешаю.
— Ничего. Надо будет съездить в Лыпесяяре.
— Хотела спросить, как у тебя. Сколько ты получаешь?
Лаас называет сумму.
— Этим можно обойтись. Еда из дома, постарайся каждый месяц откладывать немного в банк, пора уже думать про свой угол. Много ли эти участки тут стоят.
— Ах!
— Долго ли тебе в одиночку мыкаться. Семья нужна и крыша над головой.
— Какой там с меня... ничего не выйдет. Учеба на носу.
— Чего ты еще с этой учебой завелся, у тебя в руках твердая служба. За книгами и жизни не увидишь — была бы жена, дети бы росли.
— Ладно тебе,—отнекивается Лаас. Но, видно, у матери сегодня что-то на душе. Какое-то время сидят молча, она следит за движениями его карандаша. Потом спрашивает:
— Как думаешь, люди тоже говорят, что госпожа докторша и этот молодой уулураннаский учитель, это все правда?
Теперь и Лаасу вспоминается, будто что-то слышал об этом. Чувствует на себе острый, пытливый взгляд матери, но не отрывается от чертежа и, склонившись над столом, проводит тушью длинную черную линию.
— Не верю. Бабьи сплетни.
Лаас по-прежнему ощущает на себе взгляд матери. Но затем слышит, как она встает и говорит:
— Я тоже так думаю, они ведь умные люди, зачем им портить свою жизнь. Если бы неученый человек жил бесчестно... но кого поставили учить других, тот уж знает, как жить.
Мать уходит. Лаас приводит в порядок телегу, запихивает в мешок сено.
— Гы-гы-гы-гы!— смеется господин Антон Саулин. Его голова и плечи при каждом громком «гы» сотрясаются. Звонок звенит третий раз, перерыв после спектакля
кончило. На сцену подняло» хор, раздаются аплодисменты, дирижер кланяется, и звучит песня.
Мийя сидит впереди, через два ряда. Выглядит она прекрасно. Затем Лаас снова переводит взгляд на затылок ее мужа. На темном дюжем загривке резкая линия черных волос, сильные плечи уперлись в спинку стула.
...Я любила своего мужа — всерьез. Тут никого не было...
...Ты и сейчас, наверное, любишь его.
И тут Мийя поворачивает голову. Секунды две ее страдальческие глаза не сходят с него.
Но тут песня кончается, и раздаются аплодисменты. Кто-то, наверное, рядом с Антоном Саулиным шутит, и он снова как-то натянуто смеется. Говорит с женой, подвигается к ней поближе.
Мийя сидит неподвижно, слегка сгорбившись. Затем Саулин оборачивается, и Лаас ловит из-под тяжелых, чуточку нависших век смутный взгляд серых глаз. Лаас и Антон Саулин до этого уже поздоровались, муж Мийи снова медленно поворачивает голову, шутит по поводу убранства зала, что-то спрашивает у жены и опять — гы- гы-гы-гы!
Еще несколько песен и декламаций, скамейки сдвигаются к стене, публика отправляется в буфет, и оркестр располагается на сцене.
Мийя танцует с мужем. Лаас упрямо стоит возле двери, несмотря на то что всякий раз, когда они проплывают мимо него, во влажных глазах Мийи застывает странная мольба.
И Лаас танцует, теперь он уже умеет. С высокой светловолосой и белолицей девушкой, довольно красивой.
— Как вас зовут?— спрашивает он.
— Хильда.
— Хилья?
— Почему Хилья? Хильда.
— Извините. Не расслышал. Имена так похожи.
Мийя сидит одна, муж, видимо, курит в буфете. Лаас
как-то скованно подходит к ней, ощущая на себе взгляды всего поселка. Они танцуют. Это какое-то опьянение. Муж Мийи входит в зал, они продолжают танцевать. Спина ее гибкая и нежная, ее маленькие груди утыкаются ему в грудь, а ее прерывистое дыхание обдает жаром его щеку.
— Мне так хочется поцеловать тебя,— говорит Лаас.
Антон следит за ними. Лааса раздражает, злит его мутный взгляд, неподвижность его тяжелых век. Перед глаза
ми возникает сцена любви Антона и Мийи. И у него вдруг возникает неприязнь к Мийе, к ее влажным глазам и спине, которую он обнимает.
— Как вообще дела у госпожи?— с издевкой спрашивает он.
Пальцы Мийи расслабляются в его руке, и сама она словно бы сжалась от его злых слов.
— Ты нехороший,— шепчет Мийя.
Как только он отводит ее на место, Антон тут же начинает прощаться со знакомыми. Мийя нехотя следует за ним. И они уходят.
Лаас снова танцует с высокой стройной девушкой, и, когда слышит, что Хильда собирается домой, идет ее провожать. Целует девушку, едва ли не насильно, ее отказ, наверное, ужаснул бы его. Возвращается домой, зажигает свет и пишет Мийе:
«Целовал девушку, которую зовут Хильда».
Кроме этого предложения, ничего на ум не приходит. Смехотворно, пошло! Представляет Мийю в объятиях мужа... «Иди ко мне! Иди ко мне!» — говорит она... Вряд ли она говорит так мужу, скорее всего отдается ему пассивно, тем самым еще больше подхлестывая его.
Ночь полна отчаяния. В комнате тесно, но на улице еще теснее, потому что каждый шаг по ней ведет к дому Мийи.
«...В кровати мясо и кровь вперемешку...» — будто ядовитая змея, извивается в голове коварная мысль.
У него есть топор, казенный, рабочий инструмент дорожного мастера, однако он не кийгариский Нигулас. У него нет права быть Нигуласом, потому что Мийя не его жена, а Антона Саулина. Это у Саулина есть право быть Нигуласом. Ему, Лаасу, лучше оставить топор в покое.
Он прочел много книг, в которых действует любовный треугольник, но здесь уже не треугольник. У Саулина была жена и дети, теперь это дети Мийи, у них есть также общий ребенок. Это еще шести- или семиугольник, если не больше, считая первую жену Саулина вместе с ее любовниками. Это уже какой-то дом терпимости, как сказал бы ванатоаский Яан. Таковы господские браки...
Но ведь он, Лаас, никакой не господин. Скорее, Мийя и Саулин господа. И Хилья, а в особенности ее мамочка, относятся к господам. Зато Хильда, которую он, провожая сегодня домой, насильно поцеловал, уже не господского рода... Будь у Хильды время и деньги...
Молодой Вертер покончил с собой. Мартин Идеи, Эмма Бовари и Анна Каренина поступили так же. Он с собой не покончит, и Мийя никогда не наложит на себя руки.
Он пытается продолжить письмо, но и теперь дальше написанного неловкого предложения: «Целовал девушку, которую зовут Хильда»,— дело не подвигается. Заменяет «девушку» на «девочку», затем на «барышню», однако и это его не удовлетворяет. Наконец, когда и остальные слова заменены другими и снова зачеркнуты, он кладет листок без подписи в конверт и ложится в постель, такой усталый, будто выполнял бог весть какую тяжелую работу.
Бабушка учила его читать, писать не научила, потому что сама не умела. Видимо, занятие это (несмотря на образование) осталось и для внука чересчур трудным.
Наутро он проснулся поздно. Звонили церковные колокола. Он кладет письмо в книгу «Саламбо» и спешит в библиотеку. Это безопасное место их встреч. Мийя до замужества работала здесь, теперешняя библиотекарша была ее подружкой, которая, правда, кое о чем догадывалась, но они надеялись, что не очень. Лаас читатель усердный, ничего удивительного в том, что они с Мийей иногда тут сталкиваются.
Мийя уже здесь, ей удается незаметно передать ему книгу, в которой он находит листок со словами:
«Чувствую твои поцелуи! Любимый, любимый!»
Лаас комкает свое письмо и сует к себе в карман.
Господин Саулин отдыхал в Уулуранна две последние летние недели, после чего вместе с семьей вернулся в Таллин.
«Чувствую твои поцелуи...» Ее слова, которым он вначале поверил, выглядели теперь насмешкой. Поселок и тот стал невыносимым, не говоря уже о мысли вернуться в город. Разве люди в поселке не знали всего, не скрывалась ли за их обычными словами и взглядами усмешка?
Наступает долгая осень с ветрами и дождями, пока наконец холода не сковывают залив. Метели проносятся по поселку. Дороги в сугробах, рейсовый автобус дважды застревает в снегу, потом наступают морозы, тихие, ясные дни и ночи, когда луна ярко высвечивает силуэты голых деревьев, заборы и длинные церковные башни.
Ночи эти жуткие. Все вроде на виду, и все равно он ничего не понимает. Мийя присылает ему из Таллина два сентиментальных письма, но не разрешает отвечать, боясь, что письма попадут в руки мужа.
В Лааса вдруг вселяется какое-то безразличие, и он проводит несколько ночей у какой-то девицы, пользующейся дурной славой. Он не отвечает Мийе, а когда она звонит ему, роняет всего два-три слова — поди, не пес какой, который собирает объедки с барского стола,— и вешает трубку.
Так, в тревогах и терзаниях, проходит зима. Временами он урывками работает, наведывается к родителям, посылает Акселю кучу писем.
Ранней весной узнает, что Мийя со своим мужем опять на Сааремаа. Но именно теперь Лаас неделями занят срочной работой на проселочных дорогах. Бродит по берегу. Кийгариский Нигулас... Он, Лаас, не способен ни на большую ярость, ни на большую жертву.
Жена сапожника пришла с вестью, что госпожа Саулин собирается сегодня уезжать в Таллин. В этот приезд Лаас ее даже не видел.
— Вроде хотел в море сходить,— слышит он сквозь сон.
Лаас продирает глаза и встает.
— Темно же.
— Да нет, погода тихая, мы при ветре поставили вершу, теперь надо бы крылья ко дну придавить.
Высокие белоствольные березы стоят, как стройные замечтавшиеся девицы, и мягкий бледный лунный свет нежно ласкает их тонкую стать и влажные от росы ветви-волосы. Впереди, на фоне проклюнувшегося рассвета, деревенские ветряки сидят на взгорках, словно огромные темные птицы.
Идут гуськом, друг за другом — Юри, отец и Лаас. Тропинка узкая, и они не хотят топтать на меже молодую сочную траву. Зеленые, едва поднявшиеся от земли всходы ячменя, густо волокнистый ковер ржи. Высоко над головой пролетает утиная пара и опускается за деревьями — видно, и в этом году там, в пойме, гнездо.
Округлые кусты можжевельника и темные кустики вереска. Маленький луукаский домик на краю лугового поля, между соснами,-— белая труба дома Юулы? А тут что? Сколоченная из горбылей лачужка, фундамент и уже сруб из двух рядов свежеуложенных бревен.
— Юхан грозится к осени достроить и перебраться. Смотри-ка, он и яблонь насажал!
— Чье это?
— Ну-ну, неужто не знаешь? Старый Кийса располовинил себя: Симму остался дома, а Юхану взялись здесь гнездо возводить.
— У него здесь такая красота.
— Да, земля-то поверху сухая, деткам хорошо бегать. А пониже она страшно бедная, один краснозем, будут ли у него тут расти деревья...
— Мать говорила, будто у тебя, Лаас, тоже на уме свой дом?
— У меня? Она сама так решила.
— Да нет, разве это плохо, хватит по чужим домам скитаться, и у самого должен быть надежный угол. О бревнах не тужи. В Кивисельяском лесу полно деревьев, спилим и привезем.
— С чего это вдруг забеспокоились о моем доме? Сперва мне надо самому захотеть иметь его. Думаю, у вас и других хлопот хватает.
И тут же Лаас почувствовал, что резковатый тон его слов точно резанул покой весеннего утра. Но сказанного не вернешь. Отец умолк, еще больше сгорбился, прибавил шагу. Лаасу становится жаль его, и он пытается смягчить свои слова.
— Ну, не сердись, такой уж я уродился, не люблю, когда мне указывают.
— Чего там сердиться — вот если бы ты еще и плату запросил за доброе для тебя дело, вот тогда и впрямь неоткуда было бы работников брать,— переводит Юри разговор в шутку.
— Кто ж тут силком,— говорит отец,— только ведь весна, пора гнезда строить, и сам с такой завистью смотрел на чужие венцы.
Пробуждающееся весеннее утро, которое еще отдыхает иод сенью уходящей ночи, по-прежнему прекрасно. Узкая прямая дорожка устремляется под высокие деревья Арунымме. Первый слабый ветерок пробегает через лес, и деревья шумят, будто тихие голоса огромного органа.
У Лааса такое ощущение, будто он идет в церковь за отпущением грехов. Но когда он начинает задумываться о своей жизни, то она выглядит все более неопределенной. Обозлился на отца — видимо, тот все же задел его больное место, иначе не стал бы горячиться.
Мийя — какое у него право обвинять ее в лицемерии, ведь он и сам колеблется. Тянется к ней, однако, в своей глупой ревности, капризен и непостоянен, и эти две недели, которые Мийя провела здесь, он стыдливо избегал с ней встречи.
И это правильно и честно — нечего по крохам воровать чужую жену! Но он не рыцарь и, кажется, боится вторично потерять Мийю, ведь весна с осенью ходят рядом. И к чему оставаться для милостивой госпожи обыкновенным героем дачного романа, к чему понапрасну терзать себя, зачем опускаться до низости, если это все равно ни к чему хорошему не приведет.
Мысли его зашли в тупик, но, с другой стороны, именно теперь у него появилась настоятельная необходимость прийти к ясности. Вокруг все бодрящее, удивительно чистое, свежее, сосны благоухают, и отец и Юри гулко топают по сухому берегу. Между редкими соснами виднеется расцвеченный зарей залив.
Однако он не может взять в толк и того, о чем ему сожалеть. И тут же мысли его переключаются на другое: он видит в своем воображении какой-то необыкновенный собор, мощный, гигантский, видит его так ясно, что почти осязает его.
Это не узкая и мрачная каменная церковь, а белоснежный просторный храм, под сводами которого, казалось, уместился кусок неба. Линии спокойные, чистые, нежные, так что храм этот не может быть местом, где кого-то закидают камнями или над кем-нибудь станут вершить суд.
И он уже чертит план, высчитывает устойчивость сводов и высоту башни.
Но где этот храм построить? Вон там, на высоком уступе противоположного берега, маяк можно встроить в башню. Да, но там уже есть бакен, а в поселке — церковь. К тому же это потребовало бы огромных расходов. Разве что в Таллине? В центре города пришлось бы разрушить какое-нибудь безликое торговое здание... Безликое торговое здание — хо-хо-хо! Разве недостаточно ему златовратых воздушных замков, неужели он теперь начнет строить еще и воздушные храмы?
Но когда он ловит себя на этакой фантазии, это его не возмущает, а скорее доставляет радость, ведь не все воздушные замки навсегда повисли в воздухе.
Дорожный мастер, нет, дальше так продолжаться не может! Пройдет лето, у него будет полмесяца отпуска, после чего он откажется от места и — в университет.
Теперь он от своего не отступится, и, словно желая утвердиться в своем решении, он начинает оживленно разговаривать с отцом и Юри, расспрашивает обо всем, об уловах и боттенгарне. Боттенгарн? Да, почти готов, дома потом глянут, столько-то времени у Лааса найдется, летом поставят дорогую снасть в Сырве, там видно будет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26