А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

Хинт Ааду

Золотые ворота


 

Здесь выложена электронная книга Золотые ворота автора по имени Хинт Ааду. На этой вкладке сайта web-lit.net вы можете скачать бесплатно или прочитать онлайн электронную книгу Хинт Ааду - Золотые ворота.

Размер архива с книгой Золотые ворота равняется 177.43 KB

Золотые ворота - Хинт Ааду => скачать бесплатную электронную книгу


ЗОЛОТЫЕ ВОРОТА
Роман
(эстон.)
Разве не тогда я приобретал так много, так быстро, что во всю остальную жизнь я не приобрел и одной сотой того. От пятилетнего ребенка до меня только шаг. А от новорожденного до пятилетнего — страшное расстояние.
Ребенку, который видел лишь одно весеннее сияние, для которого потом настал вечер и солнце навсегда закатилось.
...что-то колышется, движется. Откуда-то льется яркий свет. И ему хорошо. Потом кто-то склоняется над ним, вот уже совсем близко. Страшно, и он плачет...
Затем появляется Доброе-Доброе-Доброе. Страх исчезает. И он перестает плакать. Доброе совсем рядом. Он касается ручонками чего-то мягкого и теплого — чем его кормят. Смеется, но есть еще кто-то, теперь он улыбается и ему.
Лааси! Сыночек Лаас!
...Светло. Что-то колышется, движется, и он весь во власти великой трепетной Доброты и Света.
Примерно так Лаас Раун мог бы описать свое первое воспоминание. В полной мере выразить его он все же не смог бы, для передачи ярких, хотя и неопределенных ощущений у грудного ребенка нет подходящих слов. А след этого переживания в памяти сохранился. Может, это была люлька, в которой он качался. А может, Доброе была мама, которая склонилась над ним. Но кто же тогда был тот, кого он испугался и кому он потом все же улыбнулся?
Следующее воспоминание Лааса Рауна из его раннего детства было уже определеннее — к сожалению, он не знает, то ли оно родилось у него самого, то ли возникло позднее из рассказов матери и других людей.
...В комнате водят хоровод. Поют, под потолком горит лампа. Он уже умеет ходить. И, не в силах только смотреть со стороны, пытается втиснуться в хоровод. Ему протягивают руки — кто именно, этого он не помнит. Идет по кругу, все по кругу и, наверное, вслед за взрослыми пытается даже что-то лепетать. Берут ли его танцевать на середину круга, этого он не помнит. Но когда он с хороводом доходит до бабушкиной кровати, в штанишках становится мокро. Он не помнит, что стало потом, не помнит даже того, было ли ему стыдно, или, уже в сухих штанишках, он снова втиснулся в хоровод.
Рассказ матери, спустя много-много лет, тоже не прояснил этого его воспоминания. Мама лишь говорила, что ребенком Лаас был очень общительным. Влезал в хоровод, хотя сам еще мочился в штанишки. И только потом стал таким букой.
* * *
Да и чуть постарше он оставался резвым и веселым мальчонкой, даже «многоженцем» числился. Саадуская Вийя была его «домашней», дюжая, ширококостная Тийна — «женой рабочей», а самая красивая девушка в здешних краях — Роози Уйеэлу — «церковной женой». Не иначе он вместе с дедушкой, бабушкой или матерью побывал во всех этих семьях из деревни Сельяку и видел, что комнатка у Вийи всегда чисто прибрана, что рослая Тийна Ванатоа в поте лица уже трудилась поденщицей и что с красивой Роози Уйеэлу было бы здорово ходить в церковь.
Сам Лаас не помнил, чтобы он говорил это. Но, видно, так оно и было, иначе откуда бы мама и другие взяли этот разговор.
Следующую историю Лаас все же сам помнил — мало ли что дедушка, который давным-давно покоится в земле, рассказывал о ней матери и другим.
...Отец находился в Таллине на плотницкой работе, бабушка и мама — в мызе на сенокосе, а они вдвоем с дедушкой оставались дома.
Дедушка смастерил внуку салазки, маленькие саночки, и ничего, что было лето,— салазки вовсю скользили по траве. Рожь у деревенских мужиков стояла как лес, и, если туда войти, кто знает, сумеешь ли потом выбраться. Но и трава тоже очень большая, почти по колено, и обомшелый каменный забор ужасно высокий, такой, что лошадка, которая на палочке, даже если подняться на носочки и вытянуть шею, не сможет заглянуть через него. Дедушка, конечно, сможет, дедушке верхние камни забора достают до ременной пряжки. Дедушке достают, а ему нет. И вдруг его саночки понеслись, подпрыгивая, ударились о камень и даже перевернулись.
Тут в траве что-то вильнуло и с шипением исчезло в каменном заборе.
— Ах ты сатана!
— Змея...
Но Лаас особо и не боялся их, и раньше видел. Ему приходит на ум другое:
— Дедушка, не говори плохих слов, мама не велит...
Дедушка усмехается и вынимает изо рта трубку:
— Смотри-ка ты, плохих слов. А что мне твоя мама сделает... И где она тут услышит.
— Маме надо все рассказывать!..
Затем они идут вместе, и дедушка все усмехается. Наконец гладит внука по головке:
— Оставайся, сыночек Лаас, таким же хорошим. И моя мама когда-то учила меня, и тоже хорошему; только за долгие годы это начинает забываться... А ты не забывай, у тебя память молодая...
Солнышко стоит необыкновенно высоко. Чуть-чуть только и можно глянуть на него, а если смотреть дольше, то в глазах становится темно. В воздухе движутся маленькие синие пушинки. Они то круто взмывают вверх, то снова опускаются вниз.
Потом они с дедушкой поднимаются на горку. Забравшись на нее и на мгновение задержавшись, они снова видят крестьянские поля, возле них за каменными оградами дома безземельных семей — Уйеэлу, Сааду и Ванатоа. Впереди же раскинулся мызный покос. Туда они и спешат — отнести маме и бабушке еду. Мама и бабушка заготавливают тут исполу сено — и для мызы, и себе, так что достанется и Пугу, и овечкам. За мызным покосом располагаются мызные поля и сама мыза со своими большими постройками и господским домом. Просто так в мызу ходить нельзя, от мызы лучше держаться дальше. Но к морю подходить можно, раза два они с дедушкой туда и ходили. Там лодки, а далеко-далеко дымок — это вроде бы пароходный дым.
— Дедушка, когда ты пойдешь ставить сети, возьми меня с собой!
— Нет, не будет больше из твоего дедушки рыбака. Дедушкина спина к вечеру ноет от боли, не будет больше из дедушки ни гребца, ни ловца. Вот вырастешь, сам в море ходить станешь.
Едва ли все это — и ясный летний день с несущимся перед саночками конем, с заползшей в камни змеей, с выругавшимся плохим словом дедушкой и всем другим, что запомнилось,— было в точности именно так, как казалось позднее Лаасу. Но он помнит, что ему было необыкновенно хорошо, когда дедушка, придя на покос, рассказал матери про то свое плохое слово. Неважно, что с усмешкой. К осени дедушка так заболел, что не поднимался с кровати даже по утрам. Лаас своими голыми пятками топтался на дедушкиной спине — от этого дедушке вроде бы становилось легче. Или кто его ставил на дедушкину спину, или он сам забирался туда, этого он не помнит. Не помнит он и того, как умер дедушка. Просто его больше не стало. В памяти остались ясный летний день, змея и плохое слово, которое даже дедушке не полагалось говорить. А главное то, что дедушка про свое плохое слово все же сказал маме Лааса и бабушке.
Сколько же ему, Лаасу, тогда могло быть лет? Выходило, что дедушка умер поздней осенью, а зимой внуку исполнилось полных четыре года.
Но в следующее лето случилось такое, о чем никто, кроме Юулы и его самого, знать не должен был, что хотелось бы предать забвению, но что все же упорно продолжало сохраняться в памяти.
Снова лето, другое лето. Отец опять на заработках в Таллине. И опять бабушка и мама взяли в мызе покос —
надо было скосить сено, переворошить, высушить и убрать в стога; как всегда, два стога мызе — и один для своей коровы и своих овец. Только вот дедушки больше не было. Его, Лааса, еще опасаются оставлять дома одного, отводят к Юуле в Канарбику. Малюсенький, без клочка земли, лишь с парой овечек хуторок, куда приходилось идти по тянущемуся в сторону Уулуранна белесой лентой между крестьянских полей шоссе. Мать Юулы, вдова, ходила на поденку; сама Юула, хотя и старше его, Лааса, больше чем вдвое, все же была еще не в том возрасте, чтобы ее брать поденщицей. За кружку молока (коровы в Канарбику не было) Юуле приходилось быть ему, Лаасу, за компанию.
В комнате, в Канарбику, приятно пахнет можжевеловым дымком. Когда переступаешь высокий порог, сразу напротив виден печной очаг, висит на крючке котел. У них, у Раунов, дома плита, здесь же, в Канарбику, в комнате очаг и печь. У них дома кроме комнаты есть еще камора, передняя и чулан, в Канарбику только эта комната. Возле другой, глухой стены стоят две скамейки. За печкой высокая лавка, на которой спят. Там хорошо баловаться, прятаться под старой одеждой, а если завесить чем-нибудь маленькое, в четыре стекла, окошко, то в комнате становится совсем темно.
Юула обнимает его, даже целует.
— Когда вырасту, возьму тебя в жены,— говорит он. Но тут же словно бы сожалеет, что сказал так, потому что Юуле так далеко до его чудесной мамы. И сразу же берет половину своего обещания назад: — Я, конечно, возьму тебя в жены, но только... домашней... А Роози будет церковной женой.
Юула сердится.
— Роози такая же красивая, как мама, поэтому,— поясняет Лаас.
— Но Роози злая, и сердце у нее недоброе,— говорит Юула и все еще дуется.
— Ты бы тоже могла стать церковной, если Роози согласится быть домашней,— меняет он своих жен местами.
Затем они начинают эту самую игру.
— Давай в папу-маму играть,— предлагает Юула и щекочет его между ножками. А он в свою очередь должен так же щекотать ее, только у Юулы, у девочки, там все по-другому, совсем не так, как у него. Игра эта довольно приятная, но ему она скоро надоедает. Юула же хочет, чтобы ее щекотали еще и еще.
Вдруг кто-то вроде бы трогает дверь.
— Мама!— пугается Юула, и они сразу притихают как мыши, Юула идет глянуть, но никого там нет, был это ветер. Когда Юула возвращается, то предупреждает: — Только смотри никому об этом не говори!
— Почему?— спрашивает Лаас.
— Не говори другим, никому-никому!
— Не скажу,— обещает он, а самого почему-то душат слезы. Потом Юуле хочется поиграть еще, но он уже не хочет.
Он и в самом деле не рассказал об этой игре ни маме, ни другим, никому. Но это стало мучить его. Не столько, может, сама игра, сколько то, что о ней обязательно надо было молчать. Он помнит, что, когда его на следующий день повели в Канарбику, он, правда, пошел, но, как только они оказались вдвоем с Юулой, ему расхотелось оставаться здесь, и он вернулся домой. Юула не спросила, сказал ли он другим «об этом» — и без слов было ясно, что Лаас не рассказывал,— и остановилась между кустами можжевельника. Когда Лаас обернулся, Юула тоже оглянулась на него, потом каждый пошел своей дорогой.
Ключ от двери был сунут за приступок, он достал его и открыл замок. Кошка потерлась о его ноги и прошмыгнула в комнату. На чисто вымытом полу светились солнечные квадраты — это падал свет от окон. Радостно расцвеченные ходики на стене мерили время. Лаас постоял немного, собираясь было пойти за мамой и бабушкой на сенокос, как они, бывало, ходили туда с дедушкой; потом подумал, что мама начнет выспрашивать, почему он ушел от Юулы, и ему расхотелось идти. Лучше поспать. И он тут же, не раздеваясь, завалился на кровать.
Когда мама принялась вечером допытываться, почему он ушел от Юулы, то Лаас словно воды в рот набрал. Ведь он не смел рассказывать «об этом» другим, и матери тоже. Когда она спросила, не поругались ли они с Юулой, он только потряс головой.
— Онемел ты, что ли?— рассердилась мама.
Он испугался: вдруг она начнет и дальше расспрашивать и тогда может открыться то, что произошло в Канарбику; поэтому он сказал, что дома лучше. Это не было обманом — маме лгать нельзя,— дома, да еще без Юулы, и в самом деле лучше, можно поиграть с коровками, лошадками и овцами, которых прошлым летом смастерил ему из
дерева дедушка. Дома не надо играть в такую игру, о которой нельзя никому рассказывать. Мама недоверчиво покачала головой, и, когда к ним пришла мать Юулы, она еще и с ней поговорила о том, почему это Лаас ушел из Канарбику.
— Ах, поругались,— решила мать Юулы.— Наша девка тоже не ангел.
Но это не облегчило душу Лааса. Его по-прежнему угнетало, что он не смеет рассказать маме и другим, в какую игру они играли с Юулой в Канарбику.
А мама думала, что он заболел. Температуры, правда, не было, но куда делся прежний веселый ребенок? Есть болезни и без жара, говорит бабушка. К доктору Лааса все же не повели — да и где он, этот доктор,— чтобы и под рукой, и по карману.
Только вряд ли Лаас обмолвился бы об истинной причине своей «болезни». Даже доктору. Доктор ведь тоже принадлежит к числу «других»...
Отца Лаас видит совсем редко. Отец возвращается то из Таллина, то с парохода — там и тут он занимается плотницким ремеслом и недели через две опять исчезает. Зато у них, у Раунов, дом даже лучше, чем у других, где мужики не гнут горб круглый год на стороне. Чтобы дом в порядке содержать, одних только рук мало — для этого еще и деньги нужны, а в другом месте их заработаешь чуть больше, чем в здешнем, далеком краю. У безземельного нет ведь ни дерева, ни куста, любую доску и дранку приходится покупать, если хочешь обшить заново дом. В последний раз, когда отец был дома, он и обшил его новыми досками и выкрасил их ярко-желтой краской. Позволил и Лаасу маленьким молоточком забить с десяток гвоздей, не беда, что они искривились, как дождевые червячки, и отцу пришлось выпрямлять их. Он дал ему даже кисть в руки, когда дело дошло до покраски. От мамы им потом обоим досталось — краска, она ведь легко пристает к одежде. Да разве эти женщины бывают когда довольны работой своих мужчин?
В то время, когда отец ремонтировал дом, Лаасу особенно и не вспоминалась та «игра» — отца ведь не было дома, когда он, Лаас, в Канарбику играл с Юулой в запретную игру, и отец поэтому как бы не причислялся к тем, «другим». Отец словно бы не имел к этому никакого отношения. Но когда он уехал, Лаас снова, встречаясь с маминым взглядом, вспоминал свою ужасную тайну, о которой он не смел рассказывать. Он снова превратился в буку, у которого, как говорила мама, приходилось покупать слова. Но то, о чем говорили другие, он слышал хорошо.
В воскресенье, в час проповеди, бабушка навесила очки на нос и стала громко читать Библию. Она уже, наверное, несколько раз прочла ее и теперь опять приступила сначала.
На этот раз бабушка читала историю об изгнании из рая Адама и Евы. В райском саду росло удивительное древо, чьих плодов никто не смел есть. Однако змея, эта злая гадюка, взялась соблазнять Еву, мол, возьми и попробуй, когда никто не видит. Какие же на этом дереве были красивые красные яблоки! Ева не смогла устоять перед змеиным искушением, сорвала яблоко, попробовала и предложила Адаму. Но бог увидел — он видит все, даже самые тайные наши грехи,— и изгнал их из райского сада, обоих, Адама и Еву, за то, что они вкусили запретного плода с древа познания добра и зла.
— А разве бог не прогнал из райского сада и змею? — спросил Лаас.
— Об этом в Библии не сказано,— отозвалась бабушка. Она задумалась, посмотрела на внука и сказала через некоторое время: — Змею изгнали тоже, иначе откуда бы их столько развелось.
— Значит, все змеи в каменных заборах — это дети той самой змеи, которую изгнали из райского сада?
— Ясно, ее отродье!— сказала бабушка.
— А змея в райском саду людей не кусала?
— У тебя вдруг опять развязался язык, даже больше чем надо. Откуда мне все это знать,— ответила бабушка.— Научись читать, тогда своими глазами увидишь, что в книге написано.
Такими ли именно словами подтолкнула бабушка его к чтению, этого он не помнил с той отчетливостью, как запрет Юулы, однако в памяти осталась услышанная от бабушки история про Адама и Еву, которая очень сильно подействовала на него и, видимо, была одной из причин, по
чему он, в сравнении с другими деревенскими ребятишками, научился довольно рано читать. Адам и Ева вкусили запретного плода и были изгнаны из райского сада, они с Юулой играли в игру, о которой нельзя было говорить другим — запретную игру,— и ему представилось, что и его изгнали из родного дома, хотя он тут, словно бы тайком, и продолжает жить. Даже мама, которой он раньше открывал свою душу, поверял все свои горести и радости, казалось, уже не была ему близкой по-прежнему. И ветер не такой ласковый, и солнце не столь яркое. Часто в комнате и даже во дворе становится сумеречно, идет мелкий тоскливый дождь, и плачут крыши. Что теперь делает Юула, этого он не знает и знать не хочет, даже смотреть больше не желает в сторону Канарбику.
А где-то шла война. Люди жили в тревоге и печали. В деревне уже нет многих мужиков, и порой приходят письма, что кто-то даже убит. Теперь тут чужие, в серых шинелях, люди, русские, говорят на своем языке и ездят иногда на лошадях, у которых на спине седла. В Кообассяяре по приказу генерала начинают строить новую дорогу, и мама тоже должна там работать. Копают глубокие канавы, чтобы солдаты могли укрыться, когда немцы начнут в них палить с кораблей из пушек. Иногда в небе стрекочат аэропланы, порой русские, чаще немецкие, и тогда в Кообассяяре ухают зенитные батареи.
Поговаривают, что к Лиде Уйеэлу, матери красивой Роози, уже похаживает какой-то унтер.

Золотые ворота - Хинт Ааду => читать онлайн электронную книгу дальше


Было бы хорошо, чтобы книга Золотые ворота автора Хинт Ааду дала бы вам то, что вы хотите!
Отзывы и коментарии к книге Золотые ворота у нас на сайте не предусмотрены. Если так и окажется, тогда вы можете порекомендовать эту книгу Золотые ворота своим друзьям, проставив гиперссылку на данную страницу с книгой: Хинт Ааду - Золотые ворота.
Если после завершения чтения книги Золотые ворота вы захотите почитать и другие книги Хинт Ааду, тогда зайдите на страницу писателя Хинт Ааду - возможно там есть книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите узнать больше о книге Золотые ворота, то воспользуйтесь поисковой системой или же зайдите в Википедию.
Биографии автора Хинт Ааду, написавшего книгу Золотые ворота, к сожалению, на данном сайте нет. Ключевые слова страницы: Золотые ворота; Хинт Ааду, скачать, бесплатно, читать, книга, электронная, онлайн