Противно
было слушать, какую они с пьяных глаз несли околесицу.
— Всему виной план,— на все лады твердил кельнер.— Вся система, всякие там фантазии, да еще подкормка — этим они только губят рыбу. Раньше если кто и подкармливал рыбу, то как? Выйдет человек, нализавшись, из пивной, и приятного, мол, вам, рыбки, аппетита!
Второй кружки пива дяде Гансу уже не захотелось.
— Нет, с меня хватит,— сказал он, когда Вольфганг ее принес, расплатился, встал и остановился в дверях под навесом, потому что все еще ливмя лил дождь.
До него доносился смех, громкие голоса. Кто-то выкрикнул: «Халтура, всюду халтура, а последнего и собаки рвут!» А другой закричал: «Пусть оставят нас в покое, идут к чертовой матери! Где мы, в самом деле, живем?»
Да, это был сложный вопрос, который то тут, то там законно возникал. Тяжело ступая, дядя Ганс поспешил прочь, лишь бы не слышать всего этого. Куда же я попал? До чего мы дошли? Почему я не ударил кулаком по столу и не положил конец этому вздору, этой идиотской болтовне, которая распространяется, не отступая ни перед чем?
Он остановился, повернул обратно, но, увидев, как двое парней из той компании, шатаясь, вышли из пивной, с отвращением отвернулся и, одолеваемый горькими мыслями, мрачно продолжал свой путь. На краю деревни, возле последнего фонаря, эти двое, злорадно хохоча, нагнали его. Подняв воротники курток, они прыгали через лужи и чертыхались, когда попадали в воду.
— Пропились, все пропили! — крикнул один, поравнявшись с дядей Гансом и откинув со лба растрепавшиеся курчавые волосы.
Другой, долговязый и тощий, замедлил шаг и спросил.
— Что, задохся, дед, или еще что?
В пивной эти двое держались особенно вызывающе и нагло.
Теперь у них, видно, наступило похмелье, они смущенно умолкли, стояли в мутном свете фонаря и, щурясь, отводили друг от друга глаза.
— Что ж теперь? — заметил наконец тощий.— Не я виноват, что рыба подохла, никто из нас не виноват. Феликсу не повезло, и теперь с ним еще будут разделывать*
ся. Все друг с другом разделываются, совсем с ума посходили. Даже в пивной, за выпивкой, все еще ловят дохлятину. А вы разве нет, шеф?
Дядя Ганс не знал имен ни того, ни другого, но ему казалось, что он уже где-то встречался с обоими, когда они были в трезвом состоянии.
— Я слушаю,— сказал он.— И верю почти каждому слову, а вам вовсе незачем верить тому, в чем кто-то хочет вас убедить или переубедить. И что вы не совсем трезвы — забудьте о том. Иначе вы сами заметили бы, что вы тут несете.
— С меня довольно,— вставил кудрявый,— иду домой.
Но тощий схватил его за куртку и подтащил к фонарю, подальше от забора и ближайшей садовой калитки, там из-за кустов все еще светилось одно окно.
— Погоди, сперва выясним кое-что, я уже не пьян.— Тощий, поеживаясь от холода, указал на маленького, которого продолжал крепко держать.— Это Петер Эрлер, а отец его, старый Фриц, сидит вон там в доме и себя казнит. Глупость, но так оно и есть.
— Эрлер, рыбак? — спросил дядя Ганс и охотнее всего последовал бы за кудрявым, который заспешил к дому и с проклятием захлопнул за собой калитку, меж тем как тощий, уходя, бросил:
— Если вам фамилия Эрлер что-нибудь говорит, то вы теперь по крайней мере поставлены в известность. Всего, коллега!
Странным образом дяде Гансу снилась в эту ночь война и молодые солдаты в старых прусских мундирах, какой-то король на коне, который походил на тощего парня и швырял ручные гранаты в дождевые лужи, полные трепыхающейся, жалующейся рыбы. «Стойте, стойте!» — кричал прибежавший Пьетка, Феликс, его жена и дети — все кричали: «Стойте, не убивайте рыбу!»
Проснувшийся Матиас испуганно спросил:
— Что случилось? Почему ты кричишь, дедушка? На это дяде Гансу нечего было ответить, сейчас нечего, и уж тем более нечего ответить ребенку.
— Но я же здесь, а завтра посмотрим, как быть дальше.— Увы, это не могло служить утешением и для него самого.
18
Давно пора было, чтобы в деревне вновь водворились разум и спокойствие. Даже в школе между детьми дело дошло до жестокой потасовки, потому что один из мальчиков не стерпел насмешек и оскорблений по адресу своего отца, работавшего в кооперативе.
— Прямо-таки погромные настроения,— заключил свой рассказ Феликс. Он уже знал, что дядя Ганс побывал у Пьетки и сцепился с сыном Эрлера и его дружками.— Я держусь в стороне и не собираюсь по этому поводу больше волноваться,— заверил он.
О разосланном во все инстанции письме он не упоминал, а о полученных тем временем ответах говорил как о пожелтевших бумажках, утративших для него всякое значение.
— Если вы непременно этого хотите, я вам при случае их покажу.
Дяде Гансу этот вялый, покорный тон так же мало нравился, как и прежний — заносчивый. Он не искал разговора с соседом, как раз напротив. Наконец у него нашлось время навести какой-то порядок в бумагах, сложенных в нижнем ящике письменного стола. Среди них были касающееся Феликса письмо к главному редактору и корреспонденция в газету, которую он так и не смог дописать.
— Вам, видимо, достаточно того, чтобы другие над этим бились? — прикрикнул он на Феликса, рывком распахнул окно и показал через забор.— Видите, ваш дом стоит на земле кооператива, а вы там держитесь на волоске. Может, и это вас не трогает?
— Нет, нет,— возразил Феликс и улыбнулся.— Дом останется на месте, и я здесь останусь.
И заговорил о Голубом озере, о возможностях начать здесь все сначала, но уже по-привычному, считаясь с царящим здесь (ничего не попишешь) общим мнением
— Я заскочил вперед, слишком много сразу захотел и поставил на карту, отсюда я и делаю теперь выводы. — Стоя вполоборота к окну и глядя на озеро, он продолжал:— Мое озеро, через какие-нибудь два-три года я наполню его рыбой, так что будет одно удовольствие там ловить.
А когда он наконец снова открыл рот, это был уже
не мечтатель, а скорее холодный, трезвый практик, хорошо знавший, что именно ему для этого требуется:
— Мне не нужна ничья помощь, только побыстрее раздобыть мальков, два грузовика и с дюжину бочек. Хинц отказал, но я своего добьюсь. Я это протолкну.
— Обыкновенные бочки? Грузовики... на сколько тонн? — спросил дядя Ганс.
Вот такою предложения он и дожидался и сразу же стал прикидывать, к кому бы обратиться на счет бочек и грузовиков, если Хинца нельзя будет уговорить. Но Феликс, подняв руки, тут же забил отбой, он не то имел в виду.
— Нет, нет, никакой спешки,— сказал он.— Такое самоуправство, такую пиратскую авантюру я себе сейчас не могу позволить.
Смотреть на это жалкое зрелище было свыше всяких сил: то так, то эдак, то вверх, то вниз, хвастливость и малодушие.
— Играйте, если вам охота, сами с собой, а меня уж увольте,— сказал дядя Ганс и повернулся к нему спиной.
И это принял Феликс спокойно.
— Я так или иначе собирался сегодня с детьми в деревню,— ответил он и кивнул на Матиаса, уже крутившегося у двери.— К Бёнишу.
Этот Бёниш, о нем дядя Ганс получил самые точные сведения, был тем самым интеллигентом, которому тоже в кооперативе не повезло. Человек с высшим образованием, инженер по рыбоводству, который, как и Феликс, собирался писать диссертацию, инициатор индустриального рыбоводства, он тоже был приглашен сюда Пьеткой и Хинцем, а затем ими же проклят и очернен.
— Он живет на горе, снял себе там дом и привел в образцовый порядок грядки со спаржей. Этим он и зарабатывает и пишет для садоводческих журналов, даже книгу написал,— с похвалой, граничащей с восхищением, рассказал Феликс перед тем, как отправиться с детьми в путь.
Спаржа, песчаный склон с множеством борозд и островерхими высокими грядками, посредине побеленный дом и черный дог, свободно бегавший по территории и доверчиво игравший с детьми — они целыми днями об этом рассказывали. И просто бредили бородатым дядей, который на грядке со спаржей ящерицу поймал и дал
ее в руки Матиасу, тот завернул ее в носовой платок и принес домой.
— Погляди, погляди, что у меня есть! — кричал он дяде Гансу еще с дорожки.
Феликс тоже еще раз зашел в дом, положил на стол пучок спаржи и сказал:
— Будь погода потеплей, мы бы частенько могли этим лакомиться. А сейчас только немного на пробу с приветом от моего друга Бёниша!
19
Заодно с приветом и спаржей Феликс принес письма, полученные в ответ на разосланные им заявления и якобы равнодушно отложенные. Все были аккуратно рассортированы по датам на почтовом штемпеле, подшиты, отдельные фразы подчеркнуты, обрамлены красным карандашом или снабжены восклицательными знаками. Дядя Ганс читал с удивлением, с растущим разочарованием; он надеялся, что будет внесена какая-то ясность, получено судебное решение или хотя бы указание, как следует поступить.
Однако производственный кооператив рыбаков «Утренняя заря» в Зандберге, стало быть, Хинц, лишь доводил до сведения:
«В феврале и марте месяце сего года по вашей вине и недосмотру за садками на Голубом озере кооперативу, а тем самым всему народному хозяйству, был нанесен дополнительный и непоправимый ущерб. По этой причине расширенное заседание правления постановило немедленно освободить вас от занимаемой должности рыбовода с вынесением строгого выговора. Вы присутствовали на этом заседании и могли по этому поводу высказаться. Немедленное освобождение от должности означает, что вы до истечения срока вашего членства в кооперативе будете для выполнения своих обязанностей получать указания непосредственно от председателя, а также ежемесячное вознаграждение в размере 750 марок и 58 марок за квалификацию, соответственно будет рассчитан и отпуск. Не позднее вторника вам надлежит сдать в правление всю имеющуюся у вас по кооперативу документацию, а также собственные материалы и заметки...»
Арбитражная комиссия рыболовецкого кооператива «Утренняя заря» в Зандберге:
«В ответ на вашу жалобу относительно садков на Голубом озере мы не можем принять никакого иного решения, поскольку при предшествующем разборе дела вышестоящими органами и инстанциями оно уже было принято. Тем не менее чисто по-товарищески мы еще раз рассмотрели все факты. У нас имелись для ознакомления протоколы уголовной полиции, местных органов, партийного собрания и т. д. Мы не считаем возможным что-либо изменить в этих выводах. Кроме того, ваше заявление о готовности возместить ущерб укрепило нас в том мнении, что вопрос о виновности был верно разрешен в предшествующем разбирательстве».
Окружной совет. Отдел сельского хозяйства и пищевой промышленности:
«Из вашей жалобы на решения правления рыболовецкого кооператива в Зандберге относительно принятых к вам дисциплинарных мер следует заключить, что вам недостаточно знакомы правовые основы кооперативной демократии. По этой причине вы неоднократно выдвигаете ошибочное предположение, будто правление грубо нарушает закон. Руководящие указания о том, как членам кооператива, в соответствии с трудовым законодательством, следует осуществлять социально-политические задачи, направленные на улучшение условий труда и быта, закреплены в пунктах 54 и 55 Типового устава и пункте 43 Типовых правил внутреннего распорядка. Мы констатируем, что в Зандберге эти правила соблюдаются...»
Районный суд. Председатель районного суда:
«На ваше письмо сообщаю, что я не могу его рассматривать как иск, поскольку вы по тому же делу одновременно обратились во многие государственные инстанции с просьбой о выяснении. Вы сами должны решить, хотите ли вы судебного или иного выяснения. На поставленные вами вопросы юридическая консультация также в настоящее время не может дать обоснованного ответа...»
Окружной суд. Судебная коллегия по трудовому праву:
«Районный суд, решение которого обжаловано, совершенно правильно отклонил протест жалобщика на принятые по отношению к нему дисциплинарные меры, поскольку подобные протесты не подлежат судебному разбирательству. Обращение в Окружной суд с жалобой
также не могло привести к другому решению, а потому жалоба отклоняется без слушания, как явно необоснованная, согласно статьи 159, часть 2. (Гражданский процессуальный кодекс)...»
Совет Министров ГДР, Министерство сельского, лесного хозяйства и пищевой промышленности:
«Вы совершенно правы, считая, что семья сама решает, кто из супругов использует освобождение от работы для ухода за больным ребенком. Это соответствует определению кодекса законов о семье, согласно которому родители совместно воспитывают детей и оба супруга участвуют в уходе за ребенком (статьи 9—10). Постановление кооператива является вмешательством в ваши семейные дела. Поэтому уведомим председателя вашего кооператива и заведующего отделом сельского хозяйства вашего района о нашем письме, а также о том, что постановление должно быть аннулировано. Решая, кому оставаться дома для ухода за больным ребенком, необходимо со всей ответственностью принимать во внимание интересы кооператива, а именно: вам или вашей жене в данное время быть на производстве или оставаться дома для ухода за больным ребенком. Так, несомненно, окажется возможным полностью соблюсти ваши обязанности как по отношению к вашему ребенку, так и по отношению к кооперативу...»
Верховный суд. Коллегия по гражданскому, семейному и трудовому праву:
«Разрешением возникших конфликтов, как вы их излагаете в связи с вашим снятием с должности и вопросом об освобождении вас от работы, судебные учреждения не занимаются. Если вы считаете, что собрание членов кооператива поступило несправедливо, не оставив вас в должности, вы можете обратиться в местный орган государственной власти, ведающий сельским и лесным хозяйством и пищевой промышленностью...»
Все, вместе взятое, походило на дурной сон: человек бежит и бежит с бумагой, его гоняют от одной двери к другой, наделяют штемпелями, пунктами и параграфами, нигде он не получает ответа, разъяснения, разве что замечания, его все куда-то отсылают, отваживают, отфутболивают, пока он не оказывается перед той же дверью, что и в самом начале, своей собственной, где гора пожелтевшей бумаги настолько выросла, что ему уже ее не одолеть.
Некоторые подписи на бумагах будили у дяди Ганса воспоминания давних лет. В частности, подпись хорошо знакомого судьи, который отделался пустопорожней писаниной, статьями, пунктами, переадресовал дальше и отделался. И это был не какой-нибудь бездушный бюрократ, не болван, не мерзавец, но тем не менее субъект, которого следовало бы взять за шиворот, хорошенько тряхнуть и на него рявкнуть: «Что же это ты, приятель, делаешь? До чего ты докатился?» Арбитражная комиссия, районный суд, окружной суд, верховный суд, вершина и предел юридического суесловия, не решение, а заведомое предубеждение. Основание для язвительного смеха, покорности судьбе? Или все же лучше уж грезы, кошмары и иллюзии насчет двух грузовиков и дюжины бочек, полных живой рыбы?
20
Утро выдалось прохладное, свежее, самая что ни на есть подходящая погода для поездки. И Матиасу экскурсия пойдет на пользу. Он даже не поминал соседских детей и ящерицу. Лишь в городе мальчонке пришло в голову, что ему непременно нужна квакша, он посадит ее к ящерице в большую стеклянную банку, которую дал ему Феликс.
— А ты что, не можешь поймать лягушку? — спросил дядя Ганс, потому что в зоомагазине можно было купить только рыб — скалярий, гуппи, солнечных, перед которыми мальчик подолгу стоял, разинув рот.
Он все приставал с вопросами: водятся ли такие рыбы и в Голубом озере? Почему он еще никогда их не видел и не ловил? Или они тоже подо льдом задохлись и умерли?
Словно ничего другого не существовало, кроме рыбы, рыбы.
Рассказы о далеких теплых морях приносили облегчение. Дядя Ганс побывал на берегах Кубы и в Хайфонской бухте, он мог рассказать о лангустах и крабах, морских звездах и разной живности самых причудливых форм.
— Ни рыба, ни мясо,— улыбнулся он, вспомнив банкет в Вунгтоу после бегства американцев, счастье победы и вкус деликатесов.— Да, рыбы там было видимо-невидимо, всех цветов радуги, и зубчатые, и рогатые, и наподобие шара или еще с вуалями или шипами. Только вот названия я позабыл, может, это были такие же самые, что и здесь в аквариуме, но в Голубом озере таких нет и никогда не было.
Зато были карпы, двести пятьдесят тысяч мертвых карпов. Со своим другом Манке собирался дядя Ганс об этом потолковать в редакции газеты, что возле старого моста через Хафель, портал со львами и дорическими колоннами, сумрачный, украшенный лепниной вестибюль, скамьи для ожидающих, обитая дверь, кабинет главного редактора.
— Пошли,— сказал он Матиасу и втолкнул его в комнату с видом на реку, который мог способствовать началу разговора.
Однако Манке, скорее удивленный, нежели обрадованный, должен был еще доделать кое-что срочное, он ведь не ждал этой встречи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
было слушать, какую они с пьяных глаз несли околесицу.
— Всему виной план,— на все лады твердил кельнер.— Вся система, всякие там фантазии, да еще подкормка — этим они только губят рыбу. Раньше если кто и подкармливал рыбу, то как? Выйдет человек, нализавшись, из пивной, и приятного, мол, вам, рыбки, аппетита!
Второй кружки пива дяде Гансу уже не захотелось.
— Нет, с меня хватит,— сказал он, когда Вольфганг ее принес, расплатился, встал и остановился в дверях под навесом, потому что все еще ливмя лил дождь.
До него доносился смех, громкие голоса. Кто-то выкрикнул: «Халтура, всюду халтура, а последнего и собаки рвут!» А другой закричал: «Пусть оставят нас в покое, идут к чертовой матери! Где мы, в самом деле, живем?»
Да, это был сложный вопрос, который то тут, то там законно возникал. Тяжело ступая, дядя Ганс поспешил прочь, лишь бы не слышать всего этого. Куда же я попал? До чего мы дошли? Почему я не ударил кулаком по столу и не положил конец этому вздору, этой идиотской болтовне, которая распространяется, не отступая ни перед чем?
Он остановился, повернул обратно, но, увидев, как двое парней из той компании, шатаясь, вышли из пивной, с отвращением отвернулся и, одолеваемый горькими мыслями, мрачно продолжал свой путь. На краю деревни, возле последнего фонаря, эти двое, злорадно хохоча, нагнали его. Подняв воротники курток, они прыгали через лужи и чертыхались, когда попадали в воду.
— Пропились, все пропили! — крикнул один, поравнявшись с дядей Гансом и откинув со лба растрепавшиеся курчавые волосы.
Другой, долговязый и тощий, замедлил шаг и спросил.
— Что, задохся, дед, или еще что?
В пивной эти двое держались особенно вызывающе и нагло.
Теперь у них, видно, наступило похмелье, они смущенно умолкли, стояли в мутном свете фонаря и, щурясь, отводили друг от друга глаза.
— Что ж теперь? — заметил наконец тощий.— Не я виноват, что рыба подохла, никто из нас не виноват. Феликсу не повезло, и теперь с ним еще будут разделывать*
ся. Все друг с другом разделываются, совсем с ума посходили. Даже в пивной, за выпивкой, все еще ловят дохлятину. А вы разве нет, шеф?
Дядя Ганс не знал имен ни того, ни другого, но ему казалось, что он уже где-то встречался с обоими, когда они были в трезвом состоянии.
— Я слушаю,— сказал он.— И верю почти каждому слову, а вам вовсе незачем верить тому, в чем кто-то хочет вас убедить или переубедить. И что вы не совсем трезвы — забудьте о том. Иначе вы сами заметили бы, что вы тут несете.
— С меня довольно,— вставил кудрявый,— иду домой.
Но тощий схватил его за куртку и подтащил к фонарю, подальше от забора и ближайшей садовой калитки, там из-за кустов все еще светилось одно окно.
— Погоди, сперва выясним кое-что, я уже не пьян.— Тощий, поеживаясь от холода, указал на маленького, которого продолжал крепко держать.— Это Петер Эрлер, а отец его, старый Фриц, сидит вон там в доме и себя казнит. Глупость, но так оно и есть.
— Эрлер, рыбак? — спросил дядя Ганс и охотнее всего последовал бы за кудрявым, который заспешил к дому и с проклятием захлопнул за собой калитку, меж тем как тощий, уходя, бросил:
— Если вам фамилия Эрлер что-нибудь говорит, то вы теперь по крайней мере поставлены в известность. Всего, коллега!
Странным образом дяде Гансу снилась в эту ночь война и молодые солдаты в старых прусских мундирах, какой-то король на коне, который походил на тощего парня и швырял ручные гранаты в дождевые лужи, полные трепыхающейся, жалующейся рыбы. «Стойте, стойте!» — кричал прибежавший Пьетка, Феликс, его жена и дети — все кричали: «Стойте, не убивайте рыбу!»
Проснувшийся Матиас испуганно спросил:
— Что случилось? Почему ты кричишь, дедушка? На это дяде Гансу нечего было ответить, сейчас нечего, и уж тем более нечего ответить ребенку.
— Но я же здесь, а завтра посмотрим, как быть дальше.— Увы, это не могло служить утешением и для него самого.
18
Давно пора было, чтобы в деревне вновь водворились разум и спокойствие. Даже в школе между детьми дело дошло до жестокой потасовки, потому что один из мальчиков не стерпел насмешек и оскорблений по адресу своего отца, работавшего в кооперативе.
— Прямо-таки погромные настроения,— заключил свой рассказ Феликс. Он уже знал, что дядя Ганс побывал у Пьетки и сцепился с сыном Эрлера и его дружками.— Я держусь в стороне и не собираюсь по этому поводу больше волноваться,— заверил он.
О разосланном во все инстанции письме он не упоминал, а о полученных тем временем ответах говорил как о пожелтевших бумажках, утративших для него всякое значение.
— Если вы непременно этого хотите, я вам при случае их покажу.
Дяде Гансу этот вялый, покорный тон так же мало нравился, как и прежний — заносчивый. Он не искал разговора с соседом, как раз напротив. Наконец у него нашлось время навести какой-то порядок в бумагах, сложенных в нижнем ящике письменного стола. Среди них были касающееся Феликса письмо к главному редактору и корреспонденция в газету, которую он так и не смог дописать.
— Вам, видимо, достаточно того, чтобы другие над этим бились? — прикрикнул он на Феликса, рывком распахнул окно и показал через забор.— Видите, ваш дом стоит на земле кооператива, а вы там держитесь на волоске. Может, и это вас не трогает?
— Нет, нет,— возразил Феликс и улыбнулся.— Дом останется на месте, и я здесь останусь.
И заговорил о Голубом озере, о возможностях начать здесь все сначала, но уже по-привычному, считаясь с царящим здесь (ничего не попишешь) общим мнением
— Я заскочил вперед, слишком много сразу захотел и поставил на карту, отсюда я и делаю теперь выводы. — Стоя вполоборота к окну и глядя на озеро, он продолжал:— Мое озеро, через какие-нибудь два-три года я наполню его рыбой, так что будет одно удовольствие там ловить.
А когда он наконец снова открыл рот, это был уже
не мечтатель, а скорее холодный, трезвый практик, хорошо знавший, что именно ему для этого требуется:
— Мне не нужна ничья помощь, только побыстрее раздобыть мальков, два грузовика и с дюжину бочек. Хинц отказал, но я своего добьюсь. Я это протолкну.
— Обыкновенные бочки? Грузовики... на сколько тонн? — спросил дядя Ганс.
Вот такою предложения он и дожидался и сразу же стал прикидывать, к кому бы обратиться на счет бочек и грузовиков, если Хинца нельзя будет уговорить. Но Феликс, подняв руки, тут же забил отбой, он не то имел в виду.
— Нет, нет, никакой спешки,— сказал он.— Такое самоуправство, такую пиратскую авантюру я себе сейчас не могу позволить.
Смотреть на это жалкое зрелище было свыше всяких сил: то так, то эдак, то вверх, то вниз, хвастливость и малодушие.
— Играйте, если вам охота, сами с собой, а меня уж увольте,— сказал дядя Ганс и повернулся к нему спиной.
И это принял Феликс спокойно.
— Я так или иначе собирался сегодня с детьми в деревню,— ответил он и кивнул на Матиаса, уже крутившегося у двери.— К Бёнишу.
Этот Бёниш, о нем дядя Ганс получил самые точные сведения, был тем самым интеллигентом, которому тоже в кооперативе не повезло. Человек с высшим образованием, инженер по рыбоводству, который, как и Феликс, собирался писать диссертацию, инициатор индустриального рыбоводства, он тоже был приглашен сюда Пьеткой и Хинцем, а затем ими же проклят и очернен.
— Он живет на горе, снял себе там дом и привел в образцовый порядок грядки со спаржей. Этим он и зарабатывает и пишет для садоводческих журналов, даже книгу написал,— с похвалой, граничащей с восхищением, рассказал Феликс перед тем, как отправиться с детьми в путь.
Спаржа, песчаный склон с множеством борозд и островерхими высокими грядками, посредине побеленный дом и черный дог, свободно бегавший по территории и доверчиво игравший с детьми — они целыми днями об этом рассказывали. И просто бредили бородатым дядей, который на грядке со спаржей ящерицу поймал и дал
ее в руки Матиасу, тот завернул ее в носовой платок и принес домой.
— Погляди, погляди, что у меня есть! — кричал он дяде Гансу еще с дорожки.
Феликс тоже еще раз зашел в дом, положил на стол пучок спаржи и сказал:
— Будь погода потеплей, мы бы частенько могли этим лакомиться. А сейчас только немного на пробу с приветом от моего друга Бёниша!
19
Заодно с приветом и спаржей Феликс принес письма, полученные в ответ на разосланные им заявления и якобы равнодушно отложенные. Все были аккуратно рассортированы по датам на почтовом штемпеле, подшиты, отдельные фразы подчеркнуты, обрамлены красным карандашом или снабжены восклицательными знаками. Дядя Ганс читал с удивлением, с растущим разочарованием; он надеялся, что будет внесена какая-то ясность, получено судебное решение или хотя бы указание, как следует поступить.
Однако производственный кооператив рыбаков «Утренняя заря» в Зандберге, стало быть, Хинц, лишь доводил до сведения:
«В феврале и марте месяце сего года по вашей вине и недосмотру за садками на Голубом озере кооперативу, а тем самым всему народному хозяйству, был нанесен дополнительный и непоправимый ущерб. По этой причине расширенное заседание правления постановило немедленно освободить вас от занимаемой должности рыбовода с вынесением строгого выговора. Вы присутствовали на этом заседании и могли по этому поводу высказаться. Немедленное освобождение от должности означает, что вы до истечения срока вашего членства в кооперативе будете для выполнения своих обязанностей получать указания непосредственно от председателя, а также ежемесячное вознаграждение в размере 750 марок и 58 марок за квалификацию, соответственно будет рассчитан и отпуск. Не позднее вторника вам надлежит сдать в правление всю имеющуюся у вас по кооперативу документацию, а также собственные материалы и заметки...»
Арбитражная комиссия рыболовецкого кооператива «Утренняя заря» в Зандберге:
«В ответ на вашу жалобу относительно садков на Голубом озере мы не можем принять никакого иного решения, поскольку при предшествующем разборе дела вышестоящими органами и инстанциями оно уже было принято. Тем не менее чисто по-товарищески мы еще раз рассмотрели все факты. У нас имелись для ознакомления протоколы уголовной полиции, местных органов, партийного собрания и т. д. Мы не считаем возможным что-либо изменить в этих выводах. Кроме того, ваше заявление о готовности возместить ущерб укрепило нас в том мнении, что вопрос о виновности был верно разрешен в предшествующем разбирательстве».
Окружной совет. Отдел сельского хозяйства и пищевой промышленности:
«Из вашей жалобы на решения правления рыболовецкого кооператива в Зандберге относительно принятых к вам дисциплинарных мер следует заключить, что вам недостаточно знакомы правовые основы кооперативной демократии. По этой причине вы неоднократно выдвигаете ошибочное предположение, будто правление грубо нарушает закон. Руководящие указания о том, как членам кооператива, в соответствии с трудовым законодательством, следует осуществлять социально-политические задачи, направленные на улучшение условий труда и быта, закреплены в пунктах 54 и 55 Типового устава и пункте 43 Типовых правил внутреннего распорядка. Мы констатируем, что в Зандберге эти правила соблюдаются...»
Районный суд. Председатель районного суда:
«На ваше письмо сообщаю, что я не могу его рассматривать как иск, поскольку вы по тому же делу одновременно обратились во многие государственные инстанции с просьбой о выяснении. Вы сами должны решить, хотите ли вы судебного или иного выяснения. На поставленные вами вопросы юридическая консультация также в настоящее время не может дать обоснованного ответа...»
Окружной суд. Судебная коллегия по трудовому праву:
«Районный суд, решение которого обжаловано, совершенно правильно отклонил протест жалобщика на принятые по отношению к нему дисциплинарные меры, поскольку подобные протесты не подлежат судебному разбирательству. Обращение в Окружной суд с жалобой
также не могло привести к другому решению, а потому жалоба отклоняется без слушания, как явно необоснованная, согласно статьи 159, часть 2. (Гражданский процессуальный кодекс)...»
Совет Министров ГДР, Министерство сельского, лесного хозяйства и пищевой промышленности:
«Вы совершенно правы, считая, что семья сама решает, кто из супругов использует освобождение от работы для ухода за больным ребенком. Это соответствует определению кодекса законов о семье, согласно которому родители совместно воспитывают детей и оба супруга участвуют в уходе за ребенком (статьи 9—10). Постановление кооператива является вмешательством в ваши семейные дела. Поэтому уведомим председателя вашего кооператива и заведующего отделом сельского хозяйства вашего района о нашем письме, а также о том, что постановление должно быть аннулировано. Решая, кому оставаться дома для ухода за больным ребенком, необходимо со всей ответственностью принимать во внимание интересы кооператива, а именно: вам или вашей жене в данное время быть на производстве или оставаться дома для ухода за больным ребенком. Так, несомненно, окажется возможным полностью соблюсти ваши обязанности как по отношению к вашему ребенку, так и по отношению к кооперативу...»
Верховный суд. Коллегия по гражданскому, семейному и трудовому праву:
«Разрешением возникших конфликтов, как вы их излагаете в связи с вашим снятием с должности и вопросом об освобождении вас от работы, судебные учреждения не занимаются. Если вы считаете, что собрание членов кооператива поступило несправедливо, не оставив вас в должности, вы можете обратиться в местный орган государственной власти, ведающий сельским и лесным хозяйством и пищевой промышленностью...»
Все, вместе взятое, походило на дурной сон: человек бежит и бежит с бумагой, его гоняют от одной двери к другой, наделяют штемпелями, пунктами и параграфами, нигде он не получает ответа, разъяснения, разве что замечания, его все куда-то отсылают, отваживают, отфутболивают, пока он не оказывается перед той же дверью, что и в самом начале, своей собственной, где гора пожелтевшей бумаги настолько выросла, что ему уже ее не одолеть.
Некоторые подписи на бумагах будили у дяди Ганса воспоминания давних лет. В частности, подпись хорошо знакомого судьи, который отделался пустопорожней писаниной, статьями, пунктами, переадресовал дальше и отделался. И это был не какой-нибудь бездушный бюрократ, не болван, не мерзавец, но тем не менее субъект, которого следовало бы взять за шиворот, хорошенько тряхнуть и на него рявкнуть: «Что же это ты, приятель, делаешь? До чего ты докатился?» Арбитражная комиссия, районный суд, окружной суд, верховный суд, вершина и предел юридического суесловия, не решение, а заведомое предубеждение. Основание для язвительного смеха, покорности судьбе? Или все же лучше уж грезы, кошмары и иллюзии насчет двух грузовиков и дюжины бочек, полных живой рыбы?
20
Утро выдалось прохладное, свежее, самая что ни на есть подходящая погода для поездки. И Матиасу экскурсия пойдет на пользу. Он даже не поминал соседских детей и ящерицу. Лишь в городе мальчонке пришло в голову, что ему непременно нужна квакша, он посадит ее к ящерице в большую стеклянную банку, которую дал ему Феликс.
— А ты что, не можешь поймать лягушку? — спросил дядя Ганс, потому что в зоомагазине можно было купить только рыб — скалярий, гуппи, солнечных, перед которыми мальчик подолгу стоял, разинув рот.
Он все приставал с вопросами: водятся ли такие рыбы и в Голубом озере? Почему он еще никогда их не видел и не ловил? Или они тоже подо льдом задохлись и умерли?
Словно ничего другого не существовало, кроме рыбы, рыбы.
Рассказы о далеких теплых морях приносили облегчение. Дядя Ганс побывал на берегах Кубы и в Хайфонской бухте, он мог рассказать о лангустах и крабах, морских звездах и разной живности самых причудливых форм.
— Ни рыба, ни мясо,— улыбнулся он, вспомнив банкет в Вунгтоу после бегства американцев, счастье победы и вкус деликатесов.— Да, рыбы там было видимо-невидимо, всех цветов радуги, и зубчатые, и рогатые, и наподобие шара или еще с вуалями или шипами. Только вот названия я позабыл, может, это были такие же самые, что и здесь в аквариуме, но в Голубом озере таких нет и никогда не было.
Зато были карпы, двести пятьдесят тысяч мертвых карпов. Со своим другом Манке собирался дядя Ганс об этом потолковать в редакции газеты, что возле старого моста через Хафель, портал со львами и дорическими колоннами, сумрачный, украшенный лепниной вестибюль, скамьи для ожидающих, обитая дверь, кабинет главного редактора.
— Пошли,— сказал он Матиасу и втолкнул его в комнату с видом на реку, который мог способствовать началу разговора.
Однако Манке, скорее удивленный, нежели обрадованный, должен был еще доделать кое-что срочное, он ведь не ждал этой встречи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31