— Чего она не пошла в рейс?
— Кто? — не понимаю я.
— Да была тут у меня одна.— Он кивает на совсем уже маленький рефрижератор вдали.
Я знаю, что он вместе с Шевчуком был на базе, обменяли фильмы, получили почту, запаслись журналами и газетами. Многие желали попасть на базу, но штурман Гена обставил всех — и вот, оказывается, неудачно. И теперь он с горестным недоумением размышляет, почему его пассия не пошла на этот раз в рейс.
Часа через два мы обнаружили небольшое желтое пятно на поверхности изумрудно-зеленого и прекрасного в этот день океана и отдали трал.
Шли час, шли два.
На фишлупе не было показаний. Лицо капитана начало мрачнеть. Пепел сыплется ему под ноги, прикуривает сигарету от сигареты. Я еще не подозреваю ничего и думаю: что это мы не поднимаем трал?
Капитан обшаривает в бинокль океан, заволновался и штурман Гена, бегает от окна к окну, выскакивает на мостик перед рубкой, кричит, задрав голову:
— Эй, там, на мачте, видно что, нет?
— Нет,— отвечает Мартов. Сегодня он взобрался на верхотуру.
— Гляди в оба!
— Гляжу в три! Ни хрена не видно.
— Эй, на палубе! Видите что, нет? — беспокоится штурман Гена.
— Ты же выше нас, тебе видней.
— Луфарь платочком помахал,— отвечают сразу несколько человек с бака.
Штурман Гена вбегает в рулевую, косит глазом на фишлупу — чисто.
— Неужто платочком помахал! — с отчаянием шепчет он мне.— Прямо из рук уплыл.— И уже громче, обращаясь к капитану, неотрывно глядящему в бинокль, говорит:— Прождали базу, Арсентий Иванович. Вот к чему приводит нерасторопность берегового начальства — к срыву плана. За это кто-то должен ответить.
Носач отрывается от бинокля, молча и внимательно глядит на штурмана, и под этим взглядом Гена втягивает голову в плечи.
— Поднять трал! — приказывает капитан.
— Поднять трал! — громко, с облегчением кричит штурман Гена и бежит к пульту управления лебедками и там начальственным голосом повторяет по радиотрансляции: — Поднять трал!
Все матросы, выискивающие взглядом желтые пятна на океане, быстренько перебрались с бака на корму.
Ждем.
Ждем с надеждой всплытия трала. Молчим. А его все нет и нет, и уже прокрадывается в сознание мысль, что дернем «пустышку».
Ваера идут легко, без гуда, и лебедки работают ровно, без надсады, это признак того, что тащим «пустышку». Показалась уже дель трала.
Но что это?
В каждой ячее торчит луфариная крупная голова и в блеске солнца кажется черной. Матросы загалдели, захлопали друг друга по спине.
— Есть! — кричит штурман Гена.— Есть рыбка!
Он радостно потирает руки. А капитан молчит, и на лицо его набегает хмурая тень. Матросы на палубе тоже замолчали, перестали толкать и хлопать друг друга.
Что это?
Я не верю своим глазам. В каждой ячее действительно торчит луфариная голова, но только... голова. Туловища нет! Не сразу до меня доходит, что это отрубленные при шкерке головы. Мы заловили отрубленные головы! Это, видимо, те головы, что выбросил за борт траулер под либерийским флагом.
А лебедки по-прежнему ровно и равнодушно выбирают и выбирают трал на корму.
Некоторые головы зацепились жабрами поверх трала и торчат, как человеческие головы на шестах.
Все молча смотрят на эти головы с мертво кричащими открытыми ртами, даже штурман Гена примолк и украдкой взглядывает на капитана, не знает, что делать. Лебедчик Володя тоже поглядывает на Носача, готовый отключить лебедки по первому знаку капитана. Но капитан молчит и хмуро глядит на тощий трал, губы его плотно спаяны в скорбную складку, еще жестче прорубились морщины на лбу.
Трал вытянули на палубу. В кутке одни головы. Тонн пять-шесть. Добытчики стоят возле трала и растерянно поглядывают в нашу сторону, тоже ждут указаний.
— За борт! — резко бросает капитан и идет в штурманскую рубку.
Пока он там, добытчики, развязав куток и подцепив его тросом, торопливо сбрасывают за борт луфариные головы. Через некоторое время трал пуст, а за кормой нехотя тонут луфариные головы и чернеют на солнечной поверхности океана.
Из штурманской рубки выходит капитан и коротко бросает:
— Идем в другой квадрат.
И объявляет штурману Гене курс. Мы уходим отсюда.
На дне полный разгром. Оставшиеся в живых луфари покинули нерестилище. И валяются на грунте отрубленные головы, отрезанные хвосты, отсеченные плавники, и еще медленно оседают на дно разорванные внутренности.
Трагедия сыграна.
И какое имеет значение, что было потом, в другой половине рейса.
Трагедия сыграна.
Занавес.
Какая же роль была у меня? Главного героя? Резонера? Или — читающего ремарки от автора? Или — безгласного статиста?
Кто я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Кто? — не понимаю я.
— Да была тут у меня одна.— Он кивает на совсем уже маленький рефрижератор вдали.
Я знаю, что он вместе с Шевчуком был на базе, обменяли фильмы, получили почту, запаслись журналами и газетами. Многие желали попасть на базу, но штурман Гена обставил всех — и вот, оказывается, неудачно. И теперь он с горестным недоумением размышляет, почему его пассия не пошла на этот раз в рейс.
Часа через два мы обнаружили небольшое желтое пятно на поверхности изумрудно-зеленого и прекрасного в этот день океана и отдали трал.
Шли час, шли два.
На фишлупе не было показаний. Лицо капитана начало мрачнеть. Пепел сыплется ему под ноги, прикуривает сигарету от сигареты. Я еще не подозреваю ничего и думаю: что это мы не поднимаем трал?
Капитан обшаривает в бинокль океан, заволновался и штурман Гена, бегает от окна к окну, выскакивает на мостик перед рубкой, кричит, задрав голову:
— Эй, там, на мачте, видно что, нет?
— Нет,— отвечает Мартов. Сегодня он взобрался на верхотуру.
— Гляди в оба!
— Гляжу в три! Ни хрена не видно.
— Эй, на палубе! Видите что, нет? — беспокоится штурман Гена.
— Ты же выше нас, тебе видней.
— Луфарь платочком помахал,— отвечают сразу несколько человек с бака.
Штурман Гена вбегает в рулевую, косит глазом на фишлупу — чисто.
— Неужто платочком помахал! — с отчаянием шепчет он мне.— Прямо из рук уплыл.— И уже громче, обращаясь к капитану, неотрывно глядящему в бинокль, говорит:— Прождали базу, Арсентий Иванович. Вот к чему приводит нерасторопность берегового начальства — к срыву плана. За это кто-то должен ответить.
Носач отрывается от бинокля, молча и внимательно глядит на штурмана, и под этим взглядом Гена втягивает голову в плечи.
— Поднять трал! — приказывает капитан.
— Поднять трал! — громко, с облегчением кричит штурман Гена и бежит к пульту управления лебедками и там начальственным голосом повторяет по радиотрансляции: — Поднять трал!
Все матросы, выискивающие взглядом желтые пятна на океане, быстренько перебрались с бака на корму.
Ждем.
Ждем с надеждой всплытия трала. Молчим. А его все нет и нет, и уже прокрадывается в сознание мысль, что дернем «пустышку».
Ваера идут легко, без гуда, и лебедки работают ровно, без надсады, это признак того, что тащим «пустышку». Показалась уже дель трала.
Но что это?
В каждой ячее торчит луфариная крупная голова и в блеске солнца кажется черной. Матросы загалдели, захлопали друг друга по спине.
— Есть! — кричит штурман Гена.— Есть рыбка!
Он радостно потирает руки. А капитан молчит, и на лицо его набегает хмурая тень. Матросы на палубе тоже замолчали, перестали толкать и хлопать друг друга.
Что это?
Я не верю своим глазам. В каждой ячее действительно торчит луфариная голова, но только... голова. Туловища нет! Не сразу до меня доходит, что это отрубленные при шкерке головы. Мы заловили отрубленные головы! Это, видимо, те головы, что выбросил за борт траулер под либерийским флагом.
А лебедки по-прежнему ровно и равнодушно выбирают и выбирают трал на корму.
Некоторые головы зацепились жабрами поверх трала и торчат, как человеческие головы на шестах.
Все молча смотрят на эти головы с мертво кричащими открытыми ртами, даже штурман Гена примолк и украдкой взглядывает на капитана, не знает, что делать. Лебедчик Володя тоже поглядывает на Носача, готовый отключить лебедки по первому знаку капитана. Но капитан молчит и хмуро глядит на тощий трал, губы его плотно спаяны в скорбную складку, еще жестче прорубились морщины на лбу.
Трал вытянули на палубу. В кутке одни головы. Тонн пять-шесть. Добытчики стоят возле трала и растерянно поглядывают в нашу сторону, тоже ждут указаний.
— За борт! — резко бросает капитан и идет в штурманскую рубку.
Пока он там, добытчики, развязав куток и подцепив его тросом, торопливо сбрасывают за борт луфариные головы. Через некоторое время трал пуст, а за кормой нехотя тонут луфариные головы и чернеют на солнечной поверхности океана.
Из штурманской рубки выходит капитан и коротко бросает:
— Идем в другой квадрат.
И объявляет штурману Гене курс. Мы уходим отсюда.
На дне полный разгром. Оставшиеся в живых луфари покинули нерестилище. И валяются на грунте отрубленные головы, отрезанные хвосты, отсеченные плавники, и еще медленно оседают на дно разорванные внутренности.
Трагедия сыграна.
И какое имеет значение, что было потом, в другой половине рейса.
Трагедия сыграна.
Занавес.
Какая же роль была у меня? Главного героя? Резонера? Или — читающего ремарки от автора? Или — безгласного статиста?
Кто я?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44