Носач — гусар, рубака, порывов своих не сдерживает, даже кудри — густым чубом из-под капитанской фуражки набекрень. Алексей Алексеевич мягче, рассудительнее. С добродушной снисходительностью смотрит на друга. И в то же время они чем-то удивительно схожи. Видимо, море наложило на них отпечаток — одна профессия, одна судьба. Даже живут в одном доме. Главный в их дружбе — Алексей Алексеевич. Оба это понимают. Носач уважителен к другу и называет его не иначе как по имени и отчеству. Нет никакого панибратства — «Эй, Лешка!», всегда — «Алексей Алексеевич». А тот его по-морскому — «Иваныч».
— Придется скоро снижать планы,— говорит начальник промысла и, помолчав, добавляет: — Надо спускаться на большие глубины, осваивать новые породы рыб. А мы все по знакомым квадратам подчищаем. Скоро нас так подожмет, что сразу поумнеем, зашевелимся.
— Ничего нету,— бурчит Носач, глядя на чистый лист самописца.— Вычерпали. Вот и обеспечь тут народный стол! Хорошо Виктору Григорьевичу на берегу планировать. Его там экономические показатели интересуют, а условия выполнения плана теперь диктует море.
— Вот он,— Алексей Алексеевич кивает на океан,— назначает план.
— Милости ждем,— говорю я.— А еще говорим, что мы — владыки.
— Да нет,— раздумчиво возражает начальник промысла.— Это когда-то рыбак ждал милости от моря, и оно давало ему крохи. Теперь просто отбираем. И пролов этот у нас временный. Найдем рыбку, найдем, куда она от человека денется. Где ей с человеком тягаться. У него вон техника, наука! И электросвет, и ультразвук, и телевизор, и гидрофон... Есть гидрофоны, которые записывают шум рыбы при поедании наживки. Через мощные звуковые установки потом проигрывают этот шум в воде и приманивают рыбу с большого расстояния. Она мчится на шум, думая, что ее сородичи пируют, мчится, чтобы тоже утолить голод,— а попадает прямо в трал или рыбо-сос. От кустарного рыболовства перешли к промышленному, так что кто от кого милости ждет — это еще вопрос. Вернее, его уже нет — природа пощады запросила. Человек с первоклассной технической дубинкой вышел на «божью дорогу». Помните, Иван Грозный назвал моря «божьей дорогой»?
Потом, после рейса, на берегу я вычитаю в книге Э. Манн-Боргезе «Драма океана»:
«За сто лет, с 1850 по 1950 г., отлов рыбы в мире вырос в 10 раз, увеличиваясь в среднем на 25% за десятилетие. Затем он вновь удвоился за период с 1950 по 1960 гг. и еще раз — с 1960 по 1970 гг.».
Каков темп!
— Работа рыбаков приобрела характер истребления,— продолжает начальник промысла.— Посмотрите, как ловят. Лишают популяцию возможности выжить. Не дают рыбе воспроизвести себя, не дают ей созреть и пустить потомство, потому что берут ее во время нереста. Так брали сельдь. В результате пришлось наложить запрет на ее вылов. Понадобится несколько лет, чтобы восстановить стадо. Хотя ученые предупреждали, предсказывали такую ситуацию. Уничтожить можно быстро, а вот восстановить — нужны годы и годы, десятилетия. Если человек будет и дальше так вести себя — разразится катастрофа.
— Но — увы! — неразумное берет верх над разумным,— горько усмехается Алексей Алексеевич.— Иррациональное торжествует в наш рациональный век. Биологические ресурсы океана не выдержат технических перемен при переходе от кустарного рыболовства, чем занимался человек испокон веку, к промышленному, чем он стал заниматься в двадцатом веке.
Потом, на берегу, в «Проблемах Мирового океана» я вычитаю:
«В настоящее время количество промысловой рыбы в Мировом океане составляет около 100 млн. т. Но 15—20% от этого количества необходимо оставлять для восстановления стада. Таким образом, можно вылавливать не более 80—85 млн. т, и мировой промысел уже приближается к этой цифре. Увеличение этой цифры будет означать перелов рыбы, т. е. такое состояние, когда восстановление стада уже невозможно».
— У нас начальник базы был, он говорил: «Где есть вода, там должна быть рыба»,— вклинивается в разговор Носач.—А когда его ругали за невыполнение плана, он говорил: «Рыба — не барашек, за хвост не схватишь».
— А где он сейчас?
— На заслуженном отдыхе,— отвечает Носач и хватается за щеку.— О-о, черт, наберут гинекологов в море!
— С лица планеты навсегда исчезло немало видов животных, это теперь всем известно. Одни исчезли, других поместили в Красную книгу. На суше человек уже натворил дел, теперь взялся за океан. А древние индусы говорили: «Этот поток — поток жизни и принадлежит всем». Поток жизни — вот что надо понять! И всем нам надо думать, как спасти его. А мы еще не отвыкли от мысли, что океан — бездонная бочка.
— Море — твое зеркало, сказал Бодлер,— напоминаю я.
— Не очень-то красиво выглядит человек в этом зеркале сегодня,— усмехается начальник промысла.
Спрашиваю его: можно ли еще надеяться на лучшие времена в рыболовстве, ну хотя бы за счет освоения новых районов промысла и внедрения в пищу новых пород рыб? Все же океан огромен, что ни говори.
— Рыбные места уже все известны, все освоены. Может быть, только где-нибудь подо льдом, на полюсе. Но это не решение вопроса.
Алексей Алексеевич задумчиво смотрит на океан, на брызги, что летят и летят шрапнелью в стекло.
— А знаете,— говорит он,— когда-то территориальная зона была на расстоянии полета пушечного ядра от берега — три мили. Потом увеличили до шести, до двенадцати, потом до тридцати семи, дальше — пятьдесят миль, сто двадцать, теперь — двести миль.
— Так будет идти — разделим океан,— говорю я.
— Не исключена возможность, уже есть такие предложения. Разделили же Африку колониальные державы в прошлом веке. Могут и океан.
— Что же получится?
— Черт его знает, что получится! Пошлину будем платить, как на дорогах раньше, при феодалах. И исчезнет «божья дорога».
Помолчав, говорит:
— Вся рыба на шельфах. Жизнь на земле, как известно,— солнце. И рыба идет на нерест и выгул в мелкие места, в прогретые солнцем воды. Там пища, там тепло, там солнце. И теперь, когда государства закрыли шельфы, создалась рискованная ситуация. Вот ирландцы с англичанами все время воюют за рыбные места.
— Что же делать? — спрашиваю я.— Какой выход вообще с рыболовством?
—. Голубая революция,— незамедлительно отвечает начальник промысла. И поясняет: — Самим выращивать рыбу в водоемах: в озерах, в прудах, в морях, как выращиваем скот, птицу. Рыбные фермы нужны. Ну представьте: разве мог бы человек прокормить себя в нынешнее время одной охотой или сбором диких съедобных растений? Нет, конечно! Человек давно сеет хлеб и собирает урожай, и это— разумно. Давно разводит скот, и это тоже разумно. Давно садит сады, собирает плоды. Человек давно понял, что хлеб надо сеять — никто другой этого не сделает; что скот надо разводить — никто другой этим заниматься не будет; что надо садить сады — никто другой садить их не станет. Но вот никак не может понять, что океан—это тот же сад, то же поле, то же пастбище. И этот сад, это поле, это пастбище надо культивировать. Человек привык брать безвозмездно, без затрат на выращивание. Разводить надо рыбу, разводить!
— Я своему зятю говорю: ты после института иди занимайся внутренними водоемами,— подает голос Носач.— А он — в океан, и все! А мы сами скоро безработными станем. Ну вот что тут поймаешь! Чисто, как футбольное поле!
Капитан зло тычет пальцем в фишлупу.
Представить себе, что эти капитаны не будут капитанами,— невозможно. У них вся жизнь прошла на море. Это их судьба. Алексей Алексеевич с детства связан с морем. Отец его был штурманом, дядя — капитаном. Жили в Мурманске. Впервые вышел он в море девяти лет от роду, с дядей. Сделал три рейса. Был забавой для всей команды. А попал туда так. Однажды спал у отца в каюте, вдруг слышит голос дяди (сейнеры их стояли рядом у причала): «Возьму-ка я твоего Лешку в море!» —«Бери,— ответил отец.— Только спит он». Когда пришли будить, Лешка уже был готов к дальним плаваниям, в сапогах и в шапке. «Лешка-сказочник» звали его в детстве. Он все, что читал, рассказывал наизусть. Матросам это очень нравилось. Ни радио, ни газет, ни тем более телевизора тогда на судне не было. Раньше, в старину, поморы брали с собой сказителей, чтобы развлекали на досуге, особенно длинными полярными ночами на зимовьях, где-нибудь на Новой Земле, куда ходили за морским зверем. Вот и маленький Алешка эту судовую роль исполнял. Воевал он, как ни странно, не моряком, а зенитчиком. Но после демобилизации сразу же поехал в Архангельск, на флот, затем на Балтику. Ходил в море простым матросом, потом стал капитаном, а потом и Героем Соц-труда.
— Да,— повторяет Алексей Алексеевич,— надо разводить голубые огороды, делать морские фермы.
— Но я читал,— говорю я,— что у нас только в Каспий и Черное море выпускают около десяти миллиардов особей молоди семги, что тридцать процентов мирового вылова лосося — это искусственно выведенная рыба и что Советский Союз и Япония ежегодно выпускают в море почти два миллиарда лососей. Два миллиарда! Представить только!
— А надо двадцать миллиардов, вот в чем дело! — сбивает мой восторг начальник промысла.— Разведением рыб мы занимаемся, это верно. Но цифры, которые вы привели, несмотря на их величину смехотворно малы, чтобы об этом говорить серьезно.
— Сейчас все на криля надеются,— опять подает голос капитан.
— Криля много, это верно,— соглашается начальник промысла.—Но это — не панацея. Не будем забывать про нефть. Ее все больше и больше льется в океан, и она может погубить и криль, и весь планктон.
— Отбираем пищу у китов?—спрашиваю я.
— Все равно подохнут без еды,— вмешивается в разговор штурман Гена.— Уж лучше перебить, чем голодом морить.
Начальник промысла долго и внимательно смотрит на штурмана и говорит:
— Главное в том, что некоторые, в отличие от своих
отцов, лишены чувства священного уважения к чужой
жизни и ответственности перед будущим.
Штурман Гена краснеет и молчит.
— Истребление природных ресурсов, выходящее за пределы разумного, стало типичной чертой современного мира. Вы согласны?
— Пожалуй, да,— осторожно говорю я.
— «Да» — без «пожалуй». Кстати, этим вопросом должны интересоваться вы, писатели. Это ваша область.
— Вы же начальник промысла,— не без упрека замечаю я.
— Вы предлагаете мне бросить рыбалку? Это моя профессия.
Возразить мне нечего. Смотрю на Носача, а он о своем.
— Да, пусто,— вздыхает Носач, глядя в фишлупу.— На юге через неделю сабля пойдет, потом луфарь. А на севере пикшу берут, сайду.
— Знаю,— недовольно отзывается Алексей Алексеевич.— Не дави ты мне на психику. Подождем ответа с берега.
Начальник промысла должен сейчас решить, как правильно поступить: или двинуться на север или на юг, или оставить траулеры здесь, в этом районе, подождать немного, хотя каждые сутки—это сотни тонн долга. Он сейчас как полководец — все должен предугадать, все предусмотреть. На нем ответственность больше, чем на любом капитане. Они за одно судно отвечают, а он — за все.
— Должна, должна сюда прийти рыба! — говорит он своему другу.— Начался северо-западный ветер, видишь? При нем хорошо ловится скумбрия. А она тебе и план сделает, и заработок, и для потребителя хороша.
— Не первый год замужем, знаем,— бурчит Носач.— Когда она только придет, эта рыбка?
Вчера, когда мы сидели в капитанской каюте и Носач уже спал, чтобы ни свет ни заря вскочить и бежать в рубку, к фишлупе, искать рыбу, Алексей Алексеевич сознался, что смертельно устал от моря, от ответственности, что хочется пожить по-человечески, в семье, на берегу, в уюте. «Море лишает моряка очень многого человеческого, обычного на земле, того, чего на берегу не замечают». И доверительно поведал, как вернулся он из первого рейса в качестве капитана. План перевыполнил, в порту торжественная встреча, дома молодая жена. А среди ночи позвонил береговой начальник, который в море-то был раза два, да и то лет двадцать назад, и приказал ехать в порт и переставлять судно на другой причал. «Вот тогда я и проклял судьбу моряка,— грустно усмехнулся Алексей Алексеевич.— Поехал, конечно. Переставил судно с причала на причал, еду на машине по пустому спящему городу и думаю: неужели так будет каждый рейс? Мне же через несколько суток опять в море! Обидно было. Теперь привык. Привычка, знаете, вторая натура».
Сейчас он молчит, задумчиво смотрит на океан, которому отдал жизнь.
— Зависимость от океана мы только начинаем понимать,— продолжает свою мысль Алексей Алексеевич.— И погода от него зависит, и пропитание, и половину кислорода он нам дает — жизнь практически. Отношение к океану надо менять. Но, к сожалению, неразумное использование и разрушение морской среды ускоряется. Вы знаете, сколько судов в море?
— Нет.
— Около ста тысяч. И это только гражданских — рыболовных, транспортных, пассажирских. И никто не знает сколько военных... И все промывают топливные танки, сбрасывают балластные воды, несмотря на запреты и конвенции. Океан катастрофически быстро загрязняется. А подводные цистерны с топливом, которые тоже не вечны и могут разрушаться, терпеть бедствия. А бурение нефтяных скважин! А подводные нефтепроводы! А что будет, когда начнется промышленная добыча ископаемых со дна моря! Какое глобальное будет загрязнение! Это только на бумаге все хорошо и безопасно для океана. Ученые бьют тревогу, что такое бездумное отношение может изменить среду океана совершенно в непредсказуемом и опасном направлении и что мы уже стоим на грани катастрофы.
Позднее все, что сказал мне русский капитан, я найду в словах президента Мексики, произнесенных им в июне 1974 года в Каракасе на Международной конференции ООН по морскому праву.
Вот эти слова:
«Все отношение человека к морю должно измениться. Резкое увеличение населения Земли и вследствие этого увеличение потребности в пищевых продуктах, получаемых из моря; расширяющаяся индустриализация на всех континентах; перенаселенность прибрежных областей, интенсификация мореплавания, все более частое исполь-зование супертанкеров, судов, перевозящих жидкий газ, и судов с атомными энергетическими установками, все более широкое применение химических веществ, которые рано или поздно попадают в моря,— все эти факторы свидетельствуют о необходимости регулирования в мировом масштабе и международного управления использованием океанов. С каждым днем будут возникать новые и все более крупные конфликты между различными конкурирующими друг с другом направлениями использования океанов, конфликты, которые ни одна нация не сможет разрешить в одиночку».
Это я вычитаю в книге Э. Манн-Боргезе «Драма океана»...
В рубке вдруг раздается сочный голос:
— Товарищи капитаны, кто просил консультацию гинеколога?
В эфире дружный хохот, кто-то подсказывает:
— Это с «Катуни» просили.
— У него там что-то с животом,— дополняет другой.
— Я серьезно спрашиваю,— обижается голос.— «Ка-тунь», «Катунь», вам нужен гинеколог? Прием.
Красный от гнева Носач одним прыжком подскакивает к рации.
— Ты что там — пьяный, дорогой?
— Что за грубость! — возмущается голос.— Я врач. Вы просили гинеколога?
— Что мы тут, рожаем? — уже кричит Носач.
Лебедчик Днепровский прыскает в кулак и, зажав
рот, с веселым испугом глядит на капитана. А в эфире хохот — флот потешается.
Алексей Алексеевич быстро идет к радиотелефону, решительно оттирает Носача в сторону и начальственным тоном — сдержанно и строго — приказывает в трубку:
— Прекратить посторонние разговоры в эфире!
— Это еще кто? — удивленно спрашивает врач.
— Говорит начальник промысла. Над вами, товарищ врач, подшутили. Требуется зубной, а не гинеколог.
— Извините, Алексей Алексеевич, коли так. Мне передали, что нужна консультация,— обиженно бубнит гинеколог.
— Занимайтесь своими консультациями на базе. Там, я думаю, вам работы хватает.
В эфире опять взрыв хохота — флот знает, где избыток женщин и нехватка мужчин.
А у нас в рубке все замерли, у всех сияющие лица, но никто и пикнуть не смеет. На глазах Днепровского слезы восторга, он давится беззвучным смехом. Любитель морских баек, он, конечно, возьмет этот казус на вооружение и после вахты разнесет по всему траулеру. Теперь Носач надолго попадет на язык морякам — их хлебом не корми, дай только зубы поскалить.
Штурман Гена уставился в окно — от греха подальше! — чтобы не видел капитан, как у него прыгают чертики в глазах. А боцман невозмутимо стоит на руле, будто и не слышит ничего, но губы его дрожат в улыбке, с которой он никак не может справиться.
Носач испепеляет взглядом белую базу, что виднеется на горизонте.
— Товарищи капитаны, уймите своих остряков! — строго говорит Алексей Алексеевич.
Он выключает рацию и вдруг сам весело хохочет, вслед за ним уже раскрепощенно смеются все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
— Придется скоро снижать планы,— говорит начальник промысла и, помолчав, добавляет: — Надо спускаться на большие глубины, осваивать новые породы рыб. А мы все по знакомым квадратам подчищаем. Скоро нас так подожмет, что сразу поумнеем, зашевелимся.
— Ничего нету,— бурчит Носач, глядя на чистый лист самописца.— Вычерпали. Вот и обеспечь тут народный стол! Хорошо Виктору Григорьевичу на берегу планировать. Его там экономические показатели интересуют, а условия выполнения плана теперь диктует море.
— Вот он,— Алексей Алексеевич кивает на океан,— назначает план.
— Милости ждем,— говорю я.— А еще говорим, что мы — владыки.
— Да нет,— раздумчиво возражает начальник промысла.— Это когда-то рыбак ждал милости от моря, и оно давало ему крохи. Теперь просто отбираем. И пролов этот у нас временный. Найдем рыбку, найдем, куда она от человека денется. Где ей с человеком тягаться. У него вон техника, наука! И электросвет, и ультразвук, и телевизор, и гидрофон... Есть гидрофоны, которые записывают шум рыбы при поедании наживки. Через мощные звуковые установки потом проигрывают этот шум в воде и приманивают рыбу с большого расстояния. Она мчится на шум, думая, что ее сородичи пируют, мчится, чтобы тоже утолить голод,— а попадает прямо в трал или рыбо-сос. От кустарного рыболовства перешли к промышленному, так что кто от кого милости ждет — это еще вопрос. Вернее, его уже нет — природа пощады запросила. Человек с первоклассной технической дубинкой вышел на «божью дорогу». Помните, Иван Грозный назвал моря «божьей дорогой»?
Потом, после рейса, на берегу я вычитаю в книге Э. Манн-Боргезе «Драма океана»:
«За сто лет, с 1850 по 1950 г., отлов рыбы в мире вырос в 10 раз, увеличиваясь в среднем на 25% за десятилетие. Затем он вновь удвоился за период с 1950 по 1960 гг. и еще раз — с 1960 по 1970 гг.».
Каков темп!
— Работа рыбаков приобрела характер истребления,— продолжает начальник промысла.— Посмотрите, как ловят. Лишают популяцию возможности выжить. Не дают рыбе воспроизвести себя, не дают ей созреть и пустить потомство, потому что берут ее во время нереста. Так брали сельдь. В результате пришлось наложить запрет на ее вылов. Понадобится несколько лет, чтобы восстановить стадо. Хотя ученые предупреждали, предсказывали такую ситуацию. Уничтожить можно быстро, а вот восстановить — нужны годы и годы, десятилетия. Если человек будет и дальше так вести себя — разразится катастрофа.
— Но — увы! — неразумное берет верх над разумным,— горько усмехается Алексей Алексеевич.— Иррациональное торжествует в наш рациональный век. Биологические ресурсы океана не выдержат технических перемен при переходе от кустарного рыболовства, чем занимался человек испокон веку, к промышленному, чем он стал заниматься в двадцатом веке.
Потом, на берегу, в «Проблемах Мирового океана» я вычитаю:
«В настоящее время количество промысловой рыбы в Мировом океане составляет около 100 млн. т. Но 15—20% от этого количества необходимо оставлять для восстановления стада. Таким образом, можно вылавливать не более 80—85 млн. т, и мировой промысел уже приближается к этой цифре. Увеличение этой цифры будет означать перелов рыбы, т. е. такое состояние, когда восстановление стада уже невозможно».
— У нас начальник базы был, он говорил: «Где есть вода, там должна быть рыба»,— вклинивается в разговор Носач.—А когда его ругали за невыполнение плана, он говорил: «Рыба — не барашек, за хвост не схватишь».
— А где он сейчас?
— На заслуженном отдыхе,— отвечает Носач и хватается за щеку.— О-о, черт, наберут гинекологов в море!
— С лица планеты навсегда исчезло немало видов животных, это теперь всем известно. Одни исчезли, других поместили в Красную книгу. На суше человек уже натворил дел, теперь взялся за океан. А древние индусы говорили: «Этот поток — поток жизни и принадлежит всем». Поток жизни — вот что надо понять! И всем нам надо думать, как спасти его. А мы еще не отвыкли от мысли, что океан — бездонная бочка.
— Море — твое зеркало, сказал Бодлер,— напоминаю я.
— Не очень-то красиво выглядит человек в этом зеркале сегодня,— усмехается начальник промысла.
Спрашиваю его: можно ли еще надеяться на лучшие времена в рыболовстве, ну хотя бы за счет освоения новых районов промысла и внедрения в пищу новых пород рыб? Все же океан огромен, что ни говори.
— Рыбные места уже все известны, все освоены. Может быть, только где-нибудь подо льдом, на полюсе. Но это не решение вопроса.
Алексей Алексеевич задумчиво смотрит на океан, на брызги, что летят и летят шрапнелью в стекло.
— А знаете,— говорит он,— когда-то территориальная зона была на расстоянии полета пушечного ядра от берега — три мили. Потом увеличили до шести, до двенадцати, потом до тридцати семи, дальше — пятьдесят миль, сто двадцать, теперь — двести миль.
— Так будет идти — разделим океан,— говорю я.
— Не исключена возможность, уже есть такие предложения. Разделили же Африку колониальные державы в прошлом веке. Могут и океан.
— Что же получится?
— Черт его знает, что получится! Пошлину будем платить, как на дорогах раньше, при феодалах. И исчезнет «божья дорога».
Помолчав, говорит:
— Вся рыба на шельфах. Жизнь на земле, как известно,— солнце. И рыба идет на нерест и выгул в мелкие места, в прогретые солнцем воды. Там пища, там тепло, там солнце. И теперь, когда государства закрыли шельфы, создалась рискованная ситуация. Вот ирландцы с англичанами все время воюют за рыбные места.
— Что же делать? — спрашиваю я.— Какой выход вообще с рыболовством?
—. Голубая революция,— незамедлительно отвечает начальник промысла. И поясняет: — Самим выращивать рыбу в водоемах: в озерах, в прудах, в морях, как выращиваем скот, птицу. Рыбные фермы нужны. Ну представьте: разве мог бы человек прокормить себя в нынешнее время одной охотой или сбором диких съедобных растений? Нет, конечно! Человек давно сеет хлеб и собирает урожай, и это— разумно. Давно разводит скот, и это тоже разумно. Давно садит сады, собирает плоды. Человек давно понял, что хлеб надо сеять — никто другой этого не сделает; что скот надо разводить — никто другой этим заниматься не будет; что надо садить сады — никто другой садить их не станет. Но вот никак не может понять, что океан—это тот же сад, то же поле, то же пастбище. И этот сад, это поле, это пастбище надо культивировать. Человек привык брать безвозмездно, без затрат на выращивание. Разводить надо рыбу, разводить!
— Я своему зятю говорю: ты после института иди занимайся внутренними водоемами,— подает голос Носач.— А он — в океан, и все! А мы сами скоро безработными станем. Ну вот что тут поймаешь! Чисто, как футбольное поле!
Капитан зло тычет пальцем в фишлупу.
Представить себе, что эти капитаны не будут капитанами,— невозможно. У них вся жизнь прошла на море. Это их судьба. Алексей Алексеевич с детства связан с морем. Отец его был штурманом, дядя — капитаном. Жили в Мурманске. Впервые вышел он в море девяти лет от роду, с дядей. Сделал три рейса. Был забавой для всей команды. А попал туда так. Однажды спал у отца в каюте, вдруг слышит голос дяди (сейнеры их стояли рядом у причала): «Возьму-ка я твоего Лешку в море!» —«Бери,— ответил отец.— Только спит он». Когда пришли будить, Лешка уже был готов к дальним плаваниям, в сапогах и в шапке. «Лешка-сказочник» звали его в детстве. Он все, что читал, рассказывал наизусть. Матросам это очень нравилось. Ни радио, ни газет, ни тем более телевизора тогда на судне не было. Раньше, в старину, поморы брали с собой сказителей, чтобы развлекали на досуге, особенно длинными полярными ночами на зимовьях, где-нибудь на Новой Земле, куда ходили за морским зверем. Вот и маленький Алешка эту судовую роль исполнял. Воевал он, как ни странно, не моряком, а зенитчиком. Но после демобилизации сразу же поехал в Архангельск, на флот, затем на Балтику. Ходил в море простым матросом, потом стал капитаном, а потом и Героем Соц-труда.
— Да,— повторяет Алексей Алексеевич,— надо разводить голубые огороды, делать морские фермы.
— Но я читал,— говорю я,— что у нас только в Каспий и Черное море выпускают около десяти миллиардов особей молоди семги, что тридцать процентов мирового вылова лосося — это искусственно выведенная рыба и что Советский Союз и Япония ежегодно выпускают в море почти два миллиарда лососей. Два миллиарда! Представить только!
— А надо двадцать миллиардов, вот в чем дело! — сбивает мой восторг начальник промысла.— Разведением рыб мы занимаемся, это верно. Но цифры, которые вы привели, несмотря на их величину смехотворно малы, чтобы об этом говорить серьезно.
— Сейчас все на криля надеются,— опять подает голос капитан.
— Криля много, это верно,— соглашается начальник промысла.—Но это — не панацея. Не будем забывать про нефть. Ее все больше и больше льется в океан, и она может погубить и криль, и весь планктон.
— Отбираем пищу у китов?—спрашиваю я.
— Все равно подохнут без еды,— вмешивается в разговор штурман Гена.— Уж лучше перебить, чем голодом морить.
Начальник промысла долго и внимательно смотрит на штурмана и говорит:
— Главное в том, что некоторые, в отличие от своих
отцов, лишены чувства священного уважения к чужой
жизни и ответственности перед будущим.
Штурман Гена краснеет и молчит.
— Истребление природных ресурсов, выходящее за пределы разумного, стало типичной чертой современного мира. Вы согласны?
— Пожалуй, да,— осторожно говорю я.
— «Да» — без «пожалуй». Кстати, этим вопросом должны интересоваться вы, писатели. Это ваша область.
— Вы же начальник промысла,— не без упрека замечаю я.
— Вы предлагаете мне бросить рыбалку? Это моя профессия.
Возразить мне нечего. Смотрю на Носача, а он о своем.
— Да, пусто,— вздыхает Носач, глядя в фишлупу.— На юге через неделю сабля пойдет, потом луфарь. А на севере пикшу берут, сайду.
— Знаю,— недовольно отзывается Алексей Алексеевич.— Не дави ты мне на психику. Подождем ответа с берега.
Начальник промысла должен сейчас решить, как правильно поступить: или двинуться на север или на юг, или оставить траулеры здесь, в этом районе, подождать немного, хотя каждые сутки—это сотни тонн долга. Он сейчас как полководец — все должен предугадать, все предусмотреть. На нем ответственность больше, чем на любом капитане. Они за одно судно отвечают, а он — за все.
— Должна, должна сюда прийти рыба! — говорит он своему другу.— Начался северо-западный ветер, видишь? При нем хорошо ловится скумбрия. А она тебе и план сделает, и заработок, и для потребителя хороша.
— Не первый год замужем, знаем,— бурчит Носач.— Когда она только придет, эта рыбка?
Вчера, когда мы сидели в капитанской каюте и Носач уже спал, чтобы ни свет ни заря вскочить и бежать в рубку, к фишлупе, искать рыбу, Алексей Алексеевич сознался, что смертельно устал от моря, от ответственности, что хочется пожить по-человечески, в семье, на берегу, в уюте. «Море лишает моряка очень многого человеческого, обычного на земле, того, чего на берегу не замечают». И доверительно поведал, как вернулся он из первого рейса в качестве капитана. План перевыполнил, в порту торжественная встреча, дома молодая жена. А среди ночи позвонил береговой начальник, который в море-то был раза два, да и то лет двадцать назад, и приказал ехать в порт и переставлять судно на другой причал. «Вот тогда я и проклял судьбу моряка,— грустно усмехнулся Алексей Алексеевич.— Поехал, конечно. Переставил судно с причала на причал, еду на машине по пустому спящему городу и думаю: неужели так будет каждый рейс? Мне же через несколько суток опять в море! Обидно было. Теперь привык. Привычка, знаете, вторая натура».
Сейчас он молчит, задумчиво смотрит на океан, которому отдал жизнь.
— Зависимость от океана мы только начинаем понимать,— продолжает свою мысль Алексей Алексеевич.— И погода от него зависит, и пропитание, и половину кислорода он нам дает — жизнь практически. Отношение к океану надо менять. Но, к сожалению, неразумное использование и разрушение морской среды ускоряется. Вы знаете, сколько судов в море?
— Нет.
— Около ста тысяч. И это только гражданских — рыболовных, транспортных, пассажирских. И никто не знает сколько военных... И все промывают топливные танки, сбрасывают балластные воды, несмотря на запреты и конвенции. Океан катастрофически быстро загрязняется. А подводные цистерны с топливом, которые тоже не вечны и могут разрушаться, терпеть бедствия. А бурение нефтяных скважин! А подводные нефтепроводы! А что будет, когда начнется промышленная добыча ископаемых со дна моря! Какое глобальное будет загрязнение! Это только на бумаге все хорошо и безопасно для океана. Ученые бьют тревогу, что такое бездумное отношение может изменить среду океана совершенно в непредсказуемом и опасном направлении и что мы уже стоим на грани катастрофы.
Позднее все, что сказал мне русский капитан, я найду в словах президента Мексики, произнесенных им в июне 1974 года в Каракасе на Международной конференции ООН по морскому праву.
Вот эти слова:
«Все отношение человека к морю должно измениться. Резкое увеличение населения Земли и вследствие этого увеличение потребности в пищевых продуктах, получаемых из моря; расширяющаяся индустриализация на всех континентах; перенаселенность прибрежных областей, интенсификация мореплавания, все более частое исполь-зование супертанкеров, судов, перевозящих жидкий газ, и судов с атомными энергетическими установками, все более широкое применение химических веществ, которые рано или поздно попадают в моря,— все эти факторы свидетельствуют о необходимости регулирования в мировом масштабе и международного управления использованием океанов. С каждым днем будут возникать новые и все более крупные конфликты между различными конкурирующими друг с другом направлениями использования океанов, конфликты, которые ни одна нация не сможет разрешить в одиночку».
Это я вычитаю в книге Э. Манн-Боргезе «Драма океана»...
В рубке вдруг раздается сочный голос:
— Товарищи капитаны, кто просил консультацию гинеколога?
В эфире дружный хохот, кто-то подсказывает:
— Это с «Катуни» просили.
— У него там что-то с животом,— дополняет другой.
— Я серьезно спрашиваю,— обижается голос.— «Ка-тунь», «Катунь», вам нужен гинеколог? Прием.
Красный от гнева Носач одним прыжком подскакивает к рации.
— Ты что там — пьяный, дорогой?
— Что за грубость! — возмущается голос.— Я врач. Вы просили гинеколога?
— Что мы тут, рожаем? — уже кричит Носач.
Лебедчик Днепровский прыскает в кулак и, зажав
рот, с веселым испугом глядит на капитана. А в эфире хохот — флот потешается.
Алексей Алексеевич быстро идет к радиотелефону, решительно оттирает Носача в сторону и начальственным тоном — сдержанно и строго — приказывает в трубку:
— Прекратить посторонние разговоры в эфире!
— Это еще кто? — удивленно спрашивает врач.
— Говорит начальник промысла. Над вами, товарищ врач, подшутили. Требуется зубной, а не гинеколог.
— Извините, Алексей Алексеевич, коли так. Мне передали, что нужна консультация,— обиженно бубнит гинеколог.
— Занимайтесь своими консультациями на базе. Там, я думаю, вам работы хватает.
В эфире опять взрыв хохота — флот знает, где избыток женщин и нехватка мужчин.
А у нас в рубке все замерли, у всех сияющие лица, но никто и пикнуть не смеет. На глазах Днепровского слезы восторга, он давится беззвучным смехом. Любитель морских баек, он, конечно, возьмет этот казус на вооружение и после вахты разнесет по всему траулеру. Теперь Носач надолго попадет на язык морякам — их хлебом не корми, дай только зубы поскалить.
Штурман Гена уставился в окно — от греха подальше! — чтобы не видел капитан, как у него прыгают чертики в глазах. А боцман невозмутимо стоит на руле, будто и не слышит ничего, но губы его дрожат в улыбке, с которой он никак не может справиться.
Носач испепеляет взглядом белую базу, что виднеется на горизонте.
— Товарищи капитаны, уймите своих остряков! — строго говорит Алексей Алексеевич.
Он выключает рацию и вдруг сам весело хохочет, вслед за ним уже раскрепощенно смеются все.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44