Потом рыл могилу. И опять приходили мужики, спрашивали:
— Подсобить ай нет?
— Нет,— упрямо твердил он.— Могилу отцу должен
копать сын.
Копал он долго. Долбил ломом звеневшую землю — она была как камень. Скинув полушубок, отец работал в одной гимнастерке, и на спине она темнела от пота. От него валил пар. Он выкопал могилу, обтесал стенки лопатой, выбрался из ямы, сказал:
— Ну вот, папаша, дом я тебе сделал хороший. Место тут сухое, веселое. Березку посажу. Она тебе песни петь будет.
Я окоченел, пока ждал, когда отец закончит копать. Отец смахнул с лица пот и сказал:
— Когда я помру — ты вот так же сам похоронишь меня.
Мне не довелось ему рыть могилу. Я даже не знаю, где он похоронен. Но об этом потом.
А тогда, опустив гроб с телом отца в могилу, он сам забросал яму мерзлыми комьями земли, подровнял и обхлопал холмик лопатой, пообещал:
— Весной, папаша, приду, подправлю могилку. Лежи. И поклонился в пояс.
Через два десятка лет, попав в свое село, я не нашел могилы деда. На том месте, где было кладбище, разбили сквер.
Я даже приблизительно не мог определить, где лежит мой дед. Негде было положить цветы и постоять в задумчивости. Ни следа, ни отметины от человека. И остался он теперь только в моей памяти, как, подперев рукой буйную головушку, поет «Скакал казак через долину...».
Зачем ты жил, мой дед? Чтобы продолжить себя во мне? Только в этом и было твое предназначенье на земле? Спасибо, мой поклон тебе. А еще зачем? Ведь было же что-то еще, если из мрака, из того таинственного и непонятного небытия ты появился на свет!
Зачем мы приходим сюда? Кто нас приводит в этот мир? Почему мы появляемся именно в это время, а не в иное? Кто этим распоряжается, кто ведает? И почему именно так складывается жизнь, а не иначе? Говорят, судьба. А что такое — судьба? Кто эту судьбу определяет человеку от его рождения и до смерти? И даже после смерти.
Тебя не волновали такие вопросы, дед. Спи спокойно. Эти вопросы мучают меня. И мне их не разгадать за всю жизнь, как удалось когда-то разгадать море Хвалын-ское...
Пушечный удар волны заставляет меня вздрогнуть и вернуться в нынешнее время. Тараном бьет океан в борт «Катуни», шрапнелью вонзаются в иллюминатор брызги.
Шторм набрал силу.
Меня в моем «ящике» переворачивает с ног на голову и с головы на ноги. Что они там, наверху, лагом к волне повернулись, что ли? Борт подставили. Или курс меняем? Наверное, курс меняли — стало немного поменьше качать, повернулись носом на волну. Интересно, ловим сейчас или нет? На палубе теперь не мед — волны гуляют, только и держи ушки на макушке. Как там Зайкин со своей бригадой добытчиков? И вообще, можно ловить в шторм или нет? Наверное, нет...
С этой мыслью я наконец и засыпаю. Укачало-таки.
Утром узнаю: ловим, оказывается! И хорошо ловим. Это меня удивляет. Думал, если шторм, то все — загорай.
Стою на вахте. Руль ходит из стороны в сторону, успевай только следи да выравнивай судно на курсе. Авторулевой в шторм не справляется со своей задачей, только человеку это под силу. Я вспотел за какой-то час — так велико напряжение во время шторма. Меня сменяет Сергей Лагутин. С ним по очереди мы и стоим на штурвале.
Когда руль отдаю Сереге, смотрю на океан. Он величествен. Хмур. Мощные темно-серые волны забили все пространство до горизонта. Ветер срывает с них водяную пыль, и воздух заполнен белесо-серой непроглядной мутью. На палубе свободно гуляют волны. Добытчики попрятались в надстройке. И вообще, на судне все притихло, только двигатели работают. Свободные от вахты матросы собрались в столовой и бьются в «козла», другие глазеют на океан. И каждый чего-то ждет. Все же океан! Не дядька родной. От него всего можно ожидать.
Волны так мощно бьют по корпусу судна, что «Ка-тунь» содрогается от киля до клотика, брызги тучами летят над палубой, вонзаются в окна рубки, расплющиваются, и водяная пленка застилает стекло, и ничего не видно. Только перед рулевым, где вертится вертушка, на стекле все время ясное и круглое око. В это окр мы и смотрим на мир божий, насыщенный водяной мглой. Но «Катунь» упорно пробивается вперед, идет своим курсом. Нам некогда, у нас «горит» план.
Вчера было общесудовое собрание, и капитан сказал: «Идем на большую рыбу. Всем приготовиться: механикам — сделать циркульные ножи, боцману — столы для шкерки, шкрябки и наточить шкерочные ножи, тралмас-теру — проверить и починить тралы. Бежать на юг будем неделю, и чтобы за это время все было готово. По пути тоже будем ловить. Тут сейчас сабля должна быть, рыба хорошая, сами знаете. Найдем, будем ловить. Но главное — впереди. Луфарь».
Там, на юге, нас ждет луфарь. Вся надежда на него. Что же это за рыба, луфарь?
БАЛЛАДА О ЛУФАРЕ
И пробил час.
И позвал его голос любви.
И Луфарь устремил свой полет на север, на встречу с Ней, ему предназначенной, желанной, но еще неведомой.
Он покинул край, где вырос, нагулял силу на обильных пастбищах, где приобрел опыт жизни и закалился в борьбе за существование. Дорога — незнакомая и еще не познанная, но заложенная в генетической памяти — начала разматывать перед ним тысячемильные дали, открывая всю красоту, всю щедрость и всю гибельность океана.
Давно остался позади благословенный коралловый риф с его дивными красотами и разномастным населением, с облюбованными местами кормежки и убежищами от врагов. Луфарь и не догадывался, что таких мест, как риф, где он прожил начало своей жизни, остается в океане все меньше и меньше.
Он плыл то над огромными каменистыми плато, то над сплошной водорослевой тайгой, то над острыми скалами и глубокими расщелинами, то над пустынными суровыми местами — и все ему было в новинку, все вызывало интерес и казалось прекрасным.
Какая-то неведомая сила влекла его все дальше и дальше в просторы родного, но еще не познанного океана. Пронизывая сильным молодым телом прозрачно-зеленую толщу воды, испытывая радость от стремительного полета, ои и не догадывался, что судьба ведет его к неотвратимой встрече с «Катунью». Железное судно, творение рук человеческих, подчиняясь воле человека, и Луфарь, творение природы, живая частица жизни, повинуясь закону продолжения рода своего, двигались навстречу друг другу.
Но встреча эта еще где-то там — впереди, а пока у Луфаря были другие заботы. Увидев, что стая макрелей набросилась на косячок летучих рыб, он присоединился к охоте. Летучие рыбы молниеносно, как кривые тонкие и блестящие ножи, пронзали воду и, спасаясь от острых зубов врага, в ужасе выскакивали вверх. Луфарь, как и макрель, гнался за ними, тоже выскакивал из воды и видел, как летели рыбы, будто стая серебристых птиц над волнами, перескакивали с гребня на гребень, били хвостами, отталкиваясь от воды, и планировали с помощью грудных плавников, чтобы пролететь подальше. Порою стая рыб и стая птиц летели рядом — сразу и не различить, где рыба, а где птица. Только по окраске да по признаку — рыба сверкает на солнце, а птица нет.
Но сколько бы полет ни длился, он все равно кончался, рыба опускалась в родную стихию, тут-то она и попадала в широко раскрытую пасть макрели и, не успев опомниться, оказывалась в желудке хищника. Макрели, развивая бешеную скорость, неслись в приповерхностном слое воды и всегда успевали к месту падения летучей рыбы. Луфарь же, выскакивая за жертвой на поверхность, догнать ее не мог и плюхался в воду без добычи.
Не сразу, но он уяснил хитрость макрелей и стал сам применять ее. Погнавшись за летучей рыбой, давал ей возможность выскочить и лететь по воздуху, а сам, не упуская из виду ее тень в воде, несся по прямой к месту, где упадет добыча, и тут же хватал ее.
Люди, когда видят стаи летучих рыб, восхищаются их красивым полетом над зеленым шелком океана, не догадываясь, что у них на глазах происходит трагедия.
Луфарь только разохотился, только вошел во вкус, гонялся бы и еще за добычей, но макрелям такой сосед не понравился, и один из могучих самцов вдруг повернул на него с угрожающим видом. Луфарь понял, что надо выходить из игры, и, не дожидаясь схватки с этим напористым самцом, которая ничего доброго не предвещала, свернул в сторону.
Никак нельзя сказать, что путь на север был безопасным, все время надо быть начеку.
Как-то раз, пробираясь сквозь заросли морской капусты, Луфарь наткнулся на кальмара. Луфарь в ужасе отпрянул и затаился за выступом скалы. Он знал, что кальмар, как ракета, пронзает толщу воды, настигая жертву, намертво оплетает ее мощными щупальцами, и тогда спасения нет. Но этот— огромный, коричневый — мирно лежал на дне: либо сыт был и переваривал пищу, а может, дремал, отдыхая, или Луфарь показался ему добычей недостойной, ради которой лень даже пошевелить щупальцем.
Перепуганный Луфарь, затаившись за скалой, не спускал глаз с грозного врага, а кальмар лежал открыто, никого не боясь, да и мало охотников могло найтись, чтобы сразиться с ним.
И все же нашелся.
Не успел Луфарь прийти в себя и покинуть опасное место, как заметил в толще воды что-то черное и большое. Оно мелькнуло и скрылось в темноте водорослей, и Луфарь не успел разглядеть, что это такое, но насторожился, ожидая, что вот-вот из зелено-коричневой мглы появится что-то грозное.
И оно появилось.
Из мутной пелены выскочила огромная меч-рыба, верхняя челюсть которой переходила в длинный плоский меч — острое и грозное оружие. Большие, остекленевшие в ярости глаза ее ничего не видели, кроме кальмара. Черной торпедой ринулась она на добычу. С кальмара мгновенно сдуло дремоту, и он ракетой взвился вверх, замутив воду облаком рыжего ила. В мгновенье кальмар развернулся навстречу врагу и выставил страшные щупальца. Взбурлив воду, меч-рыба устремилась в атаку, и рубящий удар ее был молниеносен и неотразим. Кальмар не успел увернуться, и единым махом был разрублен пополам. Рассеченное тело, судорожно дергаясь, опадало вниз. Но не успели половинки тела потерять плавучесть, как были раз за разом заглотаны меч-рыбой.
Луфарь удивился бы, если бы узнал, что люди считают, будто меч-рыба пронзает своего противника мечом. Нет, она разрубает его и, не имея зубов, заглатывает. Хотя людям и известны случаи нападения меч-рыбы на шлюпки и даже корабли, когда она действительно вонзает меч в борт и обламывает его. Но это в припадке слепой ярости или безумия.
Заглотав кальмара, хищник замер на время, будто прислушиваясь к себе — куда попала пища, и, отяжелев от добычи, не торопясь поплыл дальше. Черное, торпедо-образное, без чешуи и оттого будто железное тело меч-рыбы исчезло в зелено-коричневом тумане. Луфарь с ужасом проводил ее глазами.
Луфарь знал, что меч-рыба питается тунцами, кальмарами и даже акулами — охотится за крупной добычей, но все равно он никогда не торчал на пути свирепого хищника. И на этот раз был рад, что счастливо избежал встречи.
Он поплыл дальше, не сбиваясь с курса на север...
Однажды он снова попал на рифовую отмель, где было все так же, как и на той, что он покинул. Среди коралловых зарослей обитали крупные — больше Луфаря — рыбы-попугаи, сине-зеленые, с коричневыми полосами на плавниках и хвосте. Они объедали коралловые кусты, крепкими костяными клювами откусывая куски от стволов или отщипывая мелкие ростки.
Рыба-попугай Живет в одиночку, агрессивна, самоотверженно охраняет свою территорию. Луфарь и раньше не раз видел побоища, порою кончавшиеся гибелью одного из врагов. И здесь на его глазах тоже сразились два попугая. Один из них, молодой — это видно было по пурпурно-оранжевой окраске,— безрассудно напал на матерого сильного сородича — сине-зеленого, с горбовидным крепким наростом на лбу.
Драка за место кормежки была беспощадной. Сине-зеленый попугай — пожалуй, раза в два больше самого Луфаря — в короткой жестокой схватке победил молодого и гнал его со своей территории, вырывая острым клювом куски из его тела. Вода окрасилась кровью. Во время битвы они подняли облако золотистого ила, обломали мелкие кораллы, распугали рыбью мелочь.
Понаблюдав, как победитель гонит побежденного и старается прикончить его совсем, Луфарь поплыл дальше. Его крупное, сильное тело с темно-серой в синеву спиной, серыми боками и белеющим брюхом, на котором возле грудных плавников темнело пятно в желтой окаемке, ловко и гибко заскользило среди зарослей и кораллов. Легко владея своим телом и ощущая радость движения, как это бывает в молодости, Луфарь не переставал зорко наблюдать за всем, что происходит вокруг.
Вон проплыла стая красных окуней с колючими плавниками на спине, что служат им надежной защитой. Окуни были крупными — длиной и весом, пожалуй, с самого Луфаря. Он никогда не нападал на них, зная силу этих рыб и убийственную остроту их плавников. Окуни прошли длинной щетинистой полосой и исчезли в зарослях ламинарий.
И тут же он увидел, как минога терзает тучного окуня. Все же, как ни держали плотную оборону окуни, она сумела вырвать из стаи одного. Минога впилась ему в бок возле жабр и вгрызалась все глубже и глубже. И как окунь ни изгибался сильным телом, как ни дергался могучими рывками, как ни бился с маху о кораллы, стараясь сбросить кровопийцу, он ничего не мог поделать, не мог и достать миногу длинными острыми зубами. Паразит-хищник, извиваясь змееподобным черно-бурым телом, намертво присосался к жертве. Окунь был обречен, силы его уходили вместе с кровью. Огромные глаза стали еще больше от боли и ужаса. Он кричал в отчаянии, подавал сигнал бедствия, но никто не приходил к нему на помощь.
Луфарь не ведал, что там, наверху, за границей его родной стихии есть существа, называемые людьми, которые придумали выражение «Нем как рыба», считая, что рыбы не издают звуков. Он бы очень удивился этому, потому что жил среди постоянных звуков, издаваемых рыбами, крабами, дельфинами, всеми, кто обитает в океане,— все они общаются друг с другом звуковыми сигналами. Звук — важнейший источник информации в воде. Есть сигналы беспокойства, есть сигналы обнаружения пищи, предупреждения об опасности, сигналы бедствия, гнева, боли... И эти звуки передаются на большие расстояния, оповещая обитателей морских пучин о разных событиях.
Вот и сейчас умирающий окунь посылал сигналы гибели, услышав который все замерли, насторожились, готовые защищать только себя.
Окунь судорожно вздрагивал в последних конвульсиях и, прекратив сопротивление, обреченно-медленно опускался вместе с врагом на кораллы. Луфарь знал, что, когда минога выпьет кровь из окуня, она не торопясь съест его, и никто не посмеет ей помешать.
Содрогаясь, будто минога впилась в него самого, Луфарь побыстрее покинул это ужасное место...
Все сильнее и сильнее влек его какой-то неодолимый зов, заставлял спешить к заветной и неведомой цели, и он плыл почти без отдыха.
Луфарь пересек экватор, даже и не догадываясь об этом, и попал в места, где был содран весь растительный покров и на обнаженном грунте зияли глубокие шрамы, изрезавшие дно вдоль и поперек. Мятые, оборванные, выдранные с корнем водоросли мертвым хламом покрывали изуродованное дно.
Это были гиблые места, где нечем утолить голод. Не было даже рыбьей мелюзги, способной жить в песке,— обиталища этих рыбешек были разрушены, и род их прервался.
Луфарь плыл над сплошной пустыней с редкими оазисами случайно сохранившейся растительности, не зная, что когда-то тут был такой же рай, как и на его коралловом рифе, что и здесь было тесно от рыб разных пород.
Подчиняясь инстинкту, сюда приходили косяки рыб, приходили на свои вековечные места обитания и размножения. И здесь их путь кончался — они попадали в трал. Они не понимали, что надо плыть как можно дальше от этих мест, искать другие — безопасные и богатые пищей— пастбища. Они не знали, что человек поставил себе на службу их инстинкт, их стремление дать потомство в определенном месте и в определенное время, изучил пути их миграции и заранее ждет наготове и что они занесены уже в сводки, уже известен приблизительный улов и сколько будет прибыли у той или иной рыболовной фирмы.
В этих разоренных местах валялись черные тяжелые шары, зеленые или белые куски тралов, обрывки колючих ржавых тросов, длинные якорные цепи, железные дырявые и вонючие бочки, рыбацкие резиновые бахилы, брезентовые драные рукавицы, пустые консервные банки, битые стеклянные и пластиковые бутылки, рваная одежда...
Он не знал, что это такое и для чего предназначено, но инстинкт подсказывал опасность, и Луфарь старался избегать таких мест.
Ему попадалась раздавленная рыба, еще не съеденная звездами и акулами-мусорщиками, отсеченные головы, внутренности, отрезанные хвосты — какое-то безжалостное и могучее чудовище искромсало в ярости рыбу, перемололо и выплюнуло остатки.
Однажды он наткнулся на гигантского омара, попавшего в решетчатую металлическую ловушку. Луфарь не знал, что омар соблазнился приманкой — кусочком тухлого мяса или рыбьей головой,— которую подсунул ему человек, и сам залез в ловушку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44