Вскипел:
— Что за грязь! Почему мокро? Развели свинарник! Штурман Гена яростно косит глазом на Володю. Тот
хватает ведро, швабру, и через некоторое время в рубке чисто.
Капитан, приказав штурману Гене идти с тралом еще с полчаса, ушел из рубки. Мы уже все немного оправились от пережитого и посмеиваемся, нервно, правда, посмеиваемся. Володя рассказал, как однажды в Индийском океане их тоже догонял транспорт и целился в корму. Там тоже не было рулевого в рубке. Так что тут, в пустынном, казалось бы, океане, надо глядеть в оба.
И я гляжу во все глаза.
НЕФТЯНАЯ ЧУМА
Было прекрасное утро.'
«Катунь» бежала на юг, в новый квадрат. Мы надеялись найти богатые косяки рыб и восполнить потери про-лова. Все были в приподнятом настроении, уже говорили, что с Носачом не пропадешь, что уж кто-кто, а он- настоящий капитан, и раз решил бежать на юг, значит, пришло время и для луфаря. И я опять услышал о легендарной рыбе, которая возместит все наши неудачи,— будет и план, будет и заработок.
Мы бежали на юг уже несколько дней, не забывая по пути забрасывать трал, и Носач по-прежнему не отходил от фишлупы, вглядывался в показания самописца, и мы действительно кое-что придавливали, но это было неглавное. Главное — впереди. И все с нетерпением ждали, когда придем в квадрат, где будет ловиться луфарь, которого я никогда не видел, но который все больше и больше занимал места в моих мыслях.
В то утро был штиль.
Хорошо выспавшийся, я вышел на вахту бодрым и полным сил. Двери и окна рубки были распахнуты настежь. После мокрой приборки Мишеля де Бре в рулевой стояла приятная прохлада. За бортом расстилался зеленый шелк океана, над ним высоко вознесся купол голубого неба с утренним, еще нежарким солнцем. Чистейшей прозрачности, пропитанный йодистым бодрящим настоем воздух давал глазу возможность свободно проникнуть до самого горизонта.
Быстрый бег «Катуни», отсутствие капитана в рубке, ощущение хорошо отдохнувшего организма, чистота и свежесть океанских красок — все это подействовало на меня самым благоприятным образом, и я подумал: «Как прекрасно, черт побери! Какое великолепное утро!»
От избытка чувств я ласково погладил привычно холодный металлический сегмент штурвала, любовным взглядом окинул давно знакомые приборы и механизмы, что так разумно размещены в рубке, и опять подумал: «Как хорошо все же в океане в такое вот чудесное утро!»—и в который раз похвалил себя за то, что пошел в рейс: разве можно, например, увидеть такое утро на земле!
В рубке было тихо.
Штурман Гена ушел прокладывать курс, наказав мне неусыпно следить за горизонтом (после случая с «Esso» он стал особенно бдителен), радист сидел у себя в каморке, за закрытой дверью, я один нес вахту на штурвале. Проверив курс судна и поставив руль на автомат, я прихватил бинокль и вышел на мостик перед рубкой. Прохладный, едва заметный ветерок ласково погладил лицо, и меня охватило чувство полного комфорта души и тела.
От носа траулера с легким шипением отходила мелкая волна, и на светло-зеленом атласе океана появлялась морщина, отбегала от борта, разглаживалась и в каких-то метрах десяти совсем исчезала, и снова отполированно-гладкая и блестящая под солнцем вода простиралась далеко-далеко — насколько хватал глаз.
В бинокль я оглядел горизонт. Чисто. Ни одного судна. Мы одни посреди этой первозданной яркости красок и простора. Постоял, подышал морским воздухом, в котором чувствовалась едва заметная примесь какого-то постороннего запаха, но я не смог понять, чем это пахнет, и умиротворенно и бездумно глядел на бегущую от носа траулера волну, слушал ее ненавязчивое шипение — и был беспричинно счастлив.
Я еще раз оглядел горизонт и вдруг заметил впереди темную полоску, что возникает на воде от набежавшей тучки. Но небо было чистым и сверкало нетронутой голубизной. И все же там, на морской поверхности, что-то темнело, будто между водой и небом мазнули грязной кистью. Сначала подумалось, что, может быть, мы подходим к другой глубине — обычно окраска воды над разными глубинами меняется,— а может, шторм надвигается и вода потемнела? Но нет, океан был на редкость спокойным.
Грязно-черный мазок вносил грубый диссонанс в гармонию красок ясного свежего утра, порождал смутную тревогу, недоброе предчувствие. И я никак не мог понять: что же там такое?
По левому борту неожиданно увидел дельфинов. Они шли контркурсом, то выныривая из воды, грациозно изгибаясь обтекаемыми светло-серыми телами, то вновь исчезали, плавно и мягко, даже без всплеска разрезая гладь океана. Я залюбовался их слаженными до автоматизма движениями, их стремительным изящным полетом.
Не впервые видел я этих красивых и таинственных животных. (И чем больше человек изучает их, тем таинственнее они становятся.) Довольно часто дельфины начинают свои танцы, будто приветствуя людей. Они то высоко взлетают и делают «свечки», то с размаху хлопаются светлым брюхом об воду, поднимая фонтаны брызг, радостно фыркают, свистят и легко, играючи оставляют судно позади, с какой бы скоростью оно ни шло. Матросы толпятся в таких случаях на палубе, восторженно приветствуют их. (Давно уже ученые говорят, что дельфины по разуму уступают только человеку. Уступают ли?)
Но на этот раз дельфины, будто и не заметив наш траулер, в четком строю промчались мимо. У меня создалось впечатление, что они бегут от кого-то или от чего-то. Уж не от той ли черной полосы на горизонте?
Я вернулся в рубку и спросил штурмана, что это там такое, почему черная вода?
Он долго глядел в бинокль и наконец сказал:
— Нефть.
И только тогда я понял, какой запах примешивался к свежему воздуху открытого океана. Пахло нефтью. Не очень СЛЫШНО, но пахло, будто где-то неподалеку была нефтебаза.
— Нефть? — переспросил я, а сам подумал: вот от чего бежали дельфины.
— Да,— кивнул штурман Гена и, снова подняв бинокль, раздумывал вслух: — Какой-то гад продул топливные танки. Или с танкером что случилось. Больно много нефти. Надо у Фомича спросить — не было ли тут кораблекрушения?
Я уже не раз слышал, что во избежание загрязнения окружающей среды продувать топливные танки судов в море категорически запрещено. И все же по ночам, воровски или в пустынных районах океана суда продолжают промывать топливные резервуары. Слышал об этом и от Носача, и от «деда», да и сам не раз видел нефтяные разводы на воде. Но то были радужные разводы — топливо уже успело расплыться по океану, и лишь фиолетово-оранжевые блики говорили о том, что какой-то капитан нарушил международный запрет.
Встречались и широкие полосы черных комков, плывущих по волнам. Мне объяснили, что это тоже нефть, но уже свернувшаяся в рыхлые мазутные сгустки под воздействием волн и нефтеокислительных бактерий в воде.
Океан сумел защитить себя, свернул нефтяную плейку в комочки величиной от зерна до куриного яйца, придет время, и эти мазутные шарики опустятся на дно и поверхность воды станет чистой. Защитная система океана сработала. Пока еще сработала.
Мне не раз приходилось слышать тревожные разговоры моряков, не единожды читал и в прессе, что океан уже с трудом справляется с загрязнением и вот-вот ему станет не под силу эта работа. Все больше и больше нефти выливается в океан: и топливные танки продувают, а флот растет, и происходит утечка нефти из скважин при добыче на шельфах, и аварии танкеров, когда сотни тонн сразу выливаются в океан, а танкеров тоже становится все больше, и сами они все огромнее.
Не раз встречались нефтяные разводы посреди океана, но такое я увидел впервые. С горизонта шел черный зловещий прибой. Он двигался на нас, вернее, мы шли к нему.
Штурман Гена завернул в радиорубку и вышел оттуда с Фомичом. Радист долго рассматривал черную полосу в бинокль.
— Тут неделю назад английский супертанкер столкнулся с греческим контейнеровозом,— удрученно произнес Фомич.— В тумане налетели друг на друга. По Навипу передавали.
— Погибли? — спросил штурман.
— Супер погиб, а грек удрал.
— Надо капитану сказать.
— Надо,— согласился радист.
Капитан, будто услышав их разговор, сам поднялся в рубку. Хмуро окинув нас взглядом невыспавшихся глаз — всю ночь простоял над показаниями самописца, искал косяк,— он подошел к фишлупе и включил ее.
— Арсентий Иванович — пятно!—доложил штурман Гена.
— Какое пятно? Где? — Носач поднял голову от фиш-лупы.
— Прямо по курсу. Нефтяное.—Штурман подал капитану бинокль.
Носач долго не отрывался от бинокля, потом коротко взглянул на радиста, и тот сказал, что здесь неделю назад грек пропорол англичанину борт.
— Почему молчал? — В голосе капитана послышалось раздражение.
Фомич пожал плечами: -- Далеко мы были от этого квадрата.
-- «Далеко»! — недовольно повторил Носач и опять поднял бинокль к глазам.
— По Навипу много чего передают,— оправдывался
Фомич,—-обо всем не расскажешь.
Навип — навигационное предупреждение. Оно передается для советских судов на всех морях и океанах. В нем сообщается, где льды, где туман, где шторм и что где произошло — столкновение судов, пожар или гибель в шторм, где какая опасность для мореплавания, будь то в Тихом океане, в Атлантике или еще где. Все радисты обязаны слушать эти сообщения.
А неделю назад мы действительно были за тысячу миль от этого места, спокойно ловили рыбу.
— Докладывать надо! — В голосе Носача послышался звон металла.— Знал, что на юг бежим.
— Не придал значения, Арсентий Иванович. Думал, когда это еще будет!
Капитан хмуро смотрел на черную полосу, что надвигалась на нас как грозовая туча, все беспощаднее расползаясь по горизонту.
От этой чужеродной полосы становилось не по себе, в сердце закрадывалась тревога, и было ощущение как перед солнечным затмением, когда напряженно-ожидающе замирает вся природа.
Океан затих, будто вслушиваясь, как расползается по нему страшное пятно. В воздухе уже крепко пахло нефтью, и этот запах, в общем-то привычный на берегу, здесь, среди океана, в свежее летнее утро был недобрым, тревожным предупреждением о надвигающейся непоправимой беде.
— Может, изменим курс? — подал голос штурман
Гена.
Капитан даже не удостоил его взглядом. Сжав губы, он смотрел на нефтяное пятно.
-— Скажи, чтоб не готовили трал к отдаче.
Штурман Гена кинулся к спикеру, и над палубой раздался его усиленный микрофоном приказ:
— Отставить трал! Отдачи не будет!
Матросы-добытчики на корме удивленно уставились
на нашу «голубятню».
— Проскочим,— с ноткой вины произнес Фомич.
Хотя в чем его вина? Все равно бы мы шли этим курсом, даже если б он и сообщил капитану неделю назад о столкновении супертанкера и контейнеровоза.
Капитан передвинул рукоять управления машиной на «Самый полный вперед». Больше нам ничего не оставалось делать — нефтяное поле уже заходило во фланги. И кто знает, на сколько миль эта нефть по бокам! Побежишь в обход — пол-океана обогнешь.
На воде уже появились первые разводы: фиолетовые, оранжевые, синие — всех цветов радуги. Черного цвета еще не было, он маячил впереди. Вместе с веселыми разводами появилось множество серебристых пятен. Сначала я принял их за солнечную зыбь на поверхности океана, потом разглядел — рыба. Дохлая рыба!
Ее было так много, что она широким, длинным белым прибоем резко выделялась перед черным полем, не имеющим уже границ. Куда ни кинь глаз — простирался траурный полог, страшный не только своею чернотою, но и мертвым зловещим покоем. Будто кто-то всесильный и беспощадный медленно и неотвратимо затягивал губительным саваном океан, чтобы задушить его в смраде и грязи.
Резко пахло нефтью.
Мы уже шли по толстому слою еще не рассосавшейся и не разбитой волнами нефти и молча смотрели на это жуткое поле. Тяжелое, темно-коричневое, маслянисто-густое, оно придавило океан — не колыхнет, не всплеснет нигде. Солнечные блики то сверкали на неподвижной поверхности, как на металле, то пропадали, и тогда чернота становилась еще глубже, еще чернее, еще зловещее. Казалось, «Катунь» с трудом пробивает себе путь, и мы идем не «самым полным», а еле-еле тащимся, будто бы затягивает нас в мертвую трясину и нам уже не выбраться на чистую воду.
А над нами сияло безмятежное солнце, и родниковая синева неба напоминала, что есть чистота, есть жизнь. Внизу же была густая нефть, как олицетворение смерти. Посмотришь вверх — жизнь, вниз — смерть. И это противоестественное сочетание голубого — живого и черного — мертвого было как в кошмарном сне. Будто бред какой-то душит тебя и вот-вот ты проснешься и удивленно покачаешь головой: надо же такому присниться! Но — увы! —это была явь!
И вдруг мы увидели, как посреди мертвого поля бьется большая птица. Я давно уже приметил какое-то движение, будто небольшой фонтанчик бил снизу, из-под грязи. Когда «Катунь» подошла ближе, разглядел — альбатрос. Уже не белый, как всегда, а грязно-серый, перемазанный нефтью, он изнемогал в борьбе с вязким засасывающим омутом, хлопал огрузшими мокрыми крыльями и не мог поднять свое отяжелевшее тело.
Видимо, он соблазнился всплывшей дохлой рыбой, присел, чтобы схватить добычу, и нефть склеила ему перья, затянула в свою губительную трясину.
Увидев нас, альбатрос рванулся из последних сил и на какой-то миг приподнялся и, поверив в свободу, издал радостный клич, но за ним потянулись вязкие нефтяные нити и удержали в плену.
«Ну! Ну, давай! — мысленно помогал я ему.— Еще один рывок! Ну, еще!» Казалось, еще мгновение, еще одно последнее усилие — и птица вырвется на свободу.
На помощь к нему бросился с неба другой альбатрос, что все время кружил над ним, хватал клювом за спину, стараясь приподнять, высвободить попавшего в беду сородича.
Отчаянно хлопая склеенными нефтью крыльями, альбатрос тяжело, из последних сил, пробежал по густой мазутной пленке и снова упал в черную зловонную трясину.
И обреченно закричал.
У нас на глазах погибал гордый властелин океанского неба, вечный спутник моряков в дальних плаваниях.
Я обвел глазами всех, кто был в рубке. Капитан, ка-менно сжав челюсти, хмуро смотрел на погибающую птицу. Штурман Гена побледнел. На глазах Фомича копилась влага.
— Может, выудим? — подал голос штурман Гена. Капитан не сразу ответил.
— Все равно погибнет.
Альбатроса уже было не спасти — губительная нефть разъедала его тело. Даже если бы мы и вытащили его на палубу (а это легко сделать), все равно бы он не выжил.
Но альбатрос продолжал битву за свободу, воля к жизни не покинула его. Нет, он не сложил покорно крылья, отдаваясь судьбе, он бился, бился обреченно, как гладиатор, и, может быть, уже и понимал свою обреченность, но не желал сдаваться и сражался до последнего.
Над ним кружил его верный товарищ, пытаясь помочь ему, издавал призывно-тоскливый клич, звал в небо.
Может быть, это была супружеская пара? Может, она или он хотел вызволить ее или его?
Предсмертный крик погибающего альбатроса и тоскливо-беспомощный призыв летающей над ним птицы резали слух, и тревога до боли сжимала сердце.
Мы прошли мимо альбатроса — его качнуло на нашей пологой волне. Со смертной тоской крикнул он нам вслед. Ни у кого не хватило духу оглянуться на обреченную птицу. Все хмуро глядели вперед, ожидая, когда же кончится это проклятое поле.
Над «Катунью» с отчаянным криком пролетел альбатрос, тот, другой, что кружил над погибающим. Увидев, что мы уходим, он кинулся за нами и несколько раз облетел траулер, молил о помощи, звал за собой. Поняв, что мы не поможем, снова полетел к месту, где погибал другой. Мне почему-то подумалось, что это — она. И она просила помощи для своего супруга.
Я оглянулся и с трудом различил место, где в последних усилиях бился альбатрос. Будто небольшой родничок толкался, вскипал в грязи, но силы его иссякли, и родник затих. Над ним продолжал кружить другой альбатрос, то опускаясь, то взмывая вверх, кружил и кричал, кричал, кричал...
Долго потом этот крик преследовал меня, гремел внутри, неожиданно врываясь в тишину рубки среди ночи ли, среди дня...
Альбатрос остался далеко позади, когда мы увидели какие-то комки грязи, впаянные в матовую поверхность нефти, и не сразу поняли, что это погибшие птицы. Чайки ли это были, или еще какой породы птицы — уже не разобрать. Множество птичьих трупов было разбросано по зловещей гиблой пустыне. «Катунь» шла как по полю битвы после побоища.
По бортам в густой вязкой жидкости продолжала тянуться дохлая рыба, уже не серебристо сверкающая, <но безобразно грязная, потерявшая свой природный цвет.
Можно подсчитать, сколько миллионов тонн нефти выливается в океан, какую площадь она загрязняет, но как подсчитать, сколько гибнет рыбы, икры, мальков, всего живого в воде!
Глядя на альбатроса, на дохлую рыбу, на погибших в нефти птиц, нетрудно представить себе судьбу других живых существ, по неосторожности или по глупости угона вших в липкие объятия нефтяного поля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44