Вообразим на миг, что мы сами попали в губительный смог, что мы вдыхаем смертельные испарения, яд проникает через поры кожи в организм, отравляет кровь, выедает глаза, жжет, душит, вызывает мучительную смерть. Птицы и рыбы, попавшие в нефть, испытывают те же муки, и спасения им нет.
Но это только то, что мы видим, что лежит на поверхности океана и нашего понимания катастрофы. Но мы не видим главного, не знаем, что происходит незримо для человеческого глаза, не догадываемся о последствиях нефтяной чумы. Во всяком случае, мало кто задумывается об этом.
Не задумывался и я, когда смотрел на огромное нефтяное поле, которое полным ходом пересекала «Катунь». Позднее, на берегу, я прочитаю научные труды, просмотрю колонки цифр, диаграммы и таблицы и, осознав, ужаснусь тому, чем грозит такой нефтяной разлив.
«Данные Национального комитета США по изучению океана и атмосферы свидетельствуют о том, что больше половины планктона загрязнено нефтью. Это не может не сказаться на биологических ресурсах океана» (Степанов В. «Природа Мирового океана». Просвещение, 1982).
«...В результате нефтяного загрязнения изменяются в море пищевые связи, нарушаются пути миграции, угнетается: морская растительность, гибнет планктон» («Морской горный промысел». Наука, 1981).
А планктоном, как известно, питается рыба, мелкой рыбой питается более крупная и так далее. Рыбой питается и человек. Такова пищевая цепь. И уничтожение одного из ее звеньев может привести к исчезновению последующих. Многие морские организмы, начиная с водорослей и кончая рыбами, погибают даже при незначительном загрязнении — от 5 до 50 частей нефти на миллион частей воды!
При опытах в лабораториях ученые доказали: достаточно нескольких минут пребывания планктонных организмов в воде с примесью нефти, как они теряют способность к размножению и гибнут даже при немедленном перемещении их в чистую воду. Гибнет и икра. Но если даже она каким-то чудом и не погибнет в нефтяной воде, рее равно возникают аномалии развития организма. На опытах доказано, что у некоторых эмбрионов трески не была развита голова, хотя туловище было нормальным. В других случаях развитие происходило вроде бы нормально, но выклюнувшиеся из икры личинки трески имели искривленное тело. У некоторых тело было так деформировано, что напоминало штопор, они были неестественно слабыми и не могли нормально плавать. И все они (все!) погибли вскоре после появления на свет. Значит, если нефть, попавшая в воду, даже и не уничтожит икру сразу (а это — просто чудо!), то все равно из нее выведутся уроды, которые не смогут жить. Во всяком случае, известно, что одна треть молодых морских организмов при нефтяном загрязнении гибнет.
Химик доктор Блюмер, рассказывает Джон Куллини в книге «Леса моря», проследил распространение нефти по морскому дну на пространстве более двадцати квадратных километров после утечки у побережья штата Массачусетс, которая характеризовалась в промышленных сообщениях как «небольшая». (Подумаешь, двадцать квадратных километров испоганили! Не весь же океан!) Ученый установил, что ядовитая волна, продвигаясь над грунтом, не оставила после себя почти ничего живого; гибель червей, моллюсков, донных креветок, актиний и других организмов, не умеющих быстро уходить от опасности, достигла огромных размеров.
А ведь каждое живое существо, каким бы бесполезным оно ни казалось на первый взгляд, каждый организм природа создала не от нечего делать. Все находится в своих экологических нишах, все взаимосвязано наипрочнейшими невидимыми и не всегда доступными пониманию нитями.
Есть еще одно последствие загрязнения.
Человек, увидев нефть на воде, не всегда догадывается, что она несет смерть не только обитателям океана, но — через пищу — и ему самому.
«...Морские организмы — фильтраторы, такие, как уст-рицы, гребешки и некоторые виды рыб,— быстро накапливают в себе токсические продукты распада нефти, образуя самый вероятный путь для прямого воздействия разлитой в море нефти на здоровье человека.
...Экологические данные показывают, что длительное воздействие небольших количеств этих веществ вызывает рак» (Куллини Дж. «Леса моря». Гидрометеоиздат, 1981).
Да, мало кто (кроме специалистов) знает об этом, хотя касается это всех до единого.
И еще: «...Нефтяная пленка затрудняет газообмен между водой и атмосферой, а в Мировом океане производится более половины всего земного кислорода» («Проблемы Мирового океана». Знание, 1981).
Но это все вычитаю я потом, на берегу.
А пока что я стою на палубе «Катуни», и мне трудно дышать. Сплошное нефтяное поле — куда ни направь бинокль— окружило нас. Резкий запах заполонил все вокруг. Кажется, что нефть сожрала весь кислород.
Штурман Гена не выдержал:
— Хоть противогаз надевай. Задохнуться можно.
Прошла неделя, как нефть вылилась из супертанкера,
но она все еще толстым слоем покрывает воду. Нефть по воде движется со скоростью около четырех процентов скорости ветра. А ветра тут вообще нет, полный штиль.
— Был бы шторм, глядишь, побыстрее ее рассосало, разбило бы волнами,— размышляет штурман Гена.
— Поджечь бы,— говорит Фомич,— а то расползется по всему океану. Сколько рыбы погубит!
Слова Фомича напомнили о пожаре. Ведь достаточно случайной искры, чтобы вспыхнул чудовищный пожар в океане.
Только теперь я осознал всю опасность и уже со страхом смотрел на окружающую нас нефть, выискивая глазами полыньи чистой воды и думая о том, когда же мы наконец выберемся из этого проклятого места.
Сюда могли прийти нефтесборщики или можно было бы поджечь эту нефть, сбросив зажигательные бомбы с самолета,— так борются с ней в портах, в гаванях,и у берегов. Но здесь далекий глухой уголок океана, и никому нет дела до этой нефти.
Произошла авария, несчастный случай, и никто, конечно, не хотел этого. Но все-таки как много бывает таких аварий!
«...По данным Консультативного центра по танкерам в 1974 году зарегистрировано 1168 аварий» (Степанов В. «Природа Мирового океана»).
И это только в одном году! Разделите 1168 аварий на 365 дней. И так каждый год, каждый день. Конечно, иногда меньше, иногда больше.
Но это незапланированные аварии, просто несчастные случаи. А оказывается, есть и запланированное загрязнение океана!
«...Подсчитано, что при очистке танкеров теряется около одного процента нефти от общего тоннажа перевоза. Так, если общий ежегодный объем перевозок морским транспортом составит миллиард тонн, то при очистке танкеров будет потеряно десять миллионов тонн нефти и нефтепродуктов. Вместе с тем двенадцати миллионов тонн слитой в море нефти достаточно, чтобы покрыть пленкой площадь, равную Атлантическому и Северному Ледовитому океанам, вместе взятым» («Морской горный промысел»).
И обещают это ученые к концу двадцатого века. Можно быть уверенным, что так оно и будет. Тут уж человек не отступится. Он выкачает нефть из недр земли, а потом выльет в океан. Не специально, конечно, просто потеряет один процент при перевозке морем. И это только при перевозке! А есть еще и речной сток, есть морские скважины, и у каждой утечка нефти, и немалая.
Степень растянутого на годы риска увеличивается с каждым днем. Загрязнение океана может вызвать необратимый процесс и привести к гибели морской флоры и фауны. Нефть уничтожит все — от кита до инфузории, от макробольшого до микромалого. Вместо океана образуется зловонная мертвая лужа, занимающая две трети поверхности планеты. И все! Жизнь на планете прекратится! Потому как без жизни в океане жизнь на суше невозможна.
Но, может, человек опомнится! Не допустит этого! Или положится на авось? Хотя и русское слово «авось», но похоже, что им пользуется все человечество.
«...Голос разума тверд, но среди криков, отстаивающих сиюминутные экономические выгоды, он звучит тихо, и его трудно услышать...» (Куллини Дж. «Леса моря»).
Много эпидемий чумы было на земле, великие жертвы понес человек, но все же справился, уничтожил смертельную болезнь.
Теперь, в двадцатом веке, появилась новая чума— нефтяная. Справится ли человек с ней? Сил-то у него хватит, а вот — разума?
...Мы все еще идем проклятым местом. Уже кончилась моя вахта. Сменивший меня на руле Андрей Ивонтьеи ошарашенно присвистнул:
— А я думаю, что так мазутом пахнет! Сплю и вижу: на своем «Запорожце» еду, и протекает у меня мотор. Вонища бензином! Проснулся — мазутом пахнет. Думаю, ну эти мотористы совсем обнаглели, всю посудину провоняли. А в иллюминатор глянуть — невдомек.
Он опять окинул глазом нефтяное поле, покачал головой :
— Вот это пейзажик! Сюрреализм! Ночью приснится — заикой станешь.
А я подумал, что до таких ужасов даже Босх не додумался. Впрочем, в его время о нефти и не догадывались. Никто тогда, в век парусов и лошадей, не мог и предположить, что настанет время, когда вонючая густая жидкость будет продаваться на золото и из-за нее будут войны.
Я не ухожу из рубки, хочу дождаться, когда все же кончится этот апокалипсический пейзаж.
— А что это вон там? — тихо спрашивает меня Андрей Ивонтьев.
— Где? — не понял я, вглядываясь в траурный покров океана.
— Да нет, не там. Вон, на лючине трюма. Птицы какие-то.
Там, куда он показал рукой, смирненько сидела парочка маленьких черных пичужек.
— Скворцы, что ли? — вслух размышляет Андрей.— Или дрозды? Черные.
— В нефти перемазались,— подал голос штурман Гена. Он тоже в рубке, хотя наша с ним вахта кончилась.
— Арсентий Иванович, разрешите, я сбегаю посмотрю? — обратился Андрей к капитану.
Носач, все время не отрывающий глаз от бинокля, кивнул.
— Постойте за меня,— шепнул мне Андрей и уступил место у штурвала.
Из рубки хорошо было видно, как он осторожно подходил к лючине, на которой рядком сидели пичужки. Андрей постоял над ними и спокойно взял их в руки.
— Нет, они чистые,— обрадованно сообщил он, когда поднялся в. рубку.— Только какие-то обалделые.
Он раскрыл ладони и показал нам птичек. Они были не больше скворца, совершенно черные, но действительно на них не было ни пятнышка нефти. Уцепившись коготками в ладони Андрея, они вроде бы дремали, безучастные ко всему, затянув глаза серой пленкой.
— Больные или устали до смерти,— предположил штурман Гена.
— Нефтяных паров надышались,— ответил Фомич. Он тоже не ушел вниз.
Фомич, пожалуй, был прав.
Пичужек пошатывало на раскрытых ладонях Андрея, они открывали на миг черные дробинки глаз, покорно-тоскливо, с бесконечной усталостью взглядывали на нас, и снова серая пленка медленно затягивала зрачок.
— Что это за птица? — Андрей обвел всех глазами.— Я первый раз вижу.
Никто не знал.
— Откуда они тут, посреди океана? — допытывался Андрей.
— С Африки, наверное,— опять предположил штурман Гена.
— Ничего себе! — недоверчиво воскликнул Андрей.— Тут до берега тыща миль!
— Ветром занесло,— стоял на своем штурман.
— Шторма не было,— покачал головой Фомич.— Не передавали.
— Неужто сами долетели? — удивлялся Андрей.— Такие маленькие! Куда они собрались? В Америку?
— В Америку не в Америку, а на Канары точно. Туристический сезон в самом разгаре,— сказал Гена.
— Ну влипли туристы в историю! — покачал головой Андрей.—Если бы не «Катунь», куда бы они сели? В нефть.
— Вон их сколько сидит! — ткнул в окно пальцем Мишель де Бре, показывая на птичьи тушки, что медленно проплывали мимо нас, вперемежку с погибшей рыбой.
— Сдохнут, нет? — спросил Мишель де Бре и погладил птичек на ладони у Андрея.
Ивонтьев пожал плечами.
— Пока живы.
— Дай-ка я их боцману отнесу,— предложил Мишель де Бре.—Он орнитолог. У него там говорящий попугай есть. Компанию ему составят. Поговорят.
— Неси,— согласился Андрей.— Он их покормит, он знает как. Помереть не даст.
Я удивился, впервые услышав, что у боцмана в каюте живет попугай. У нашего хозяина палубы, оказывается, ость говорящий друг. И, видимо, все знали об этом, только я — нет.
Мне не раз приходилось по ночам будить боцмана на вахту. На промысле, когда пошла большая рыба, Носач снял всех матросов со штурвала, поставив вместо них нас троих: боцмана, начпрода и меня. Но я никогда не видел и не слышал попугая в каюте боцмана. Что боцман — парень начитанный и знает языки, это я знал, своими глазами видел у него на столе Фолкнера на английском языке. А вот что он орнитолог, не догадывался.
Мишель де Бре понес летучих странников боцману.
За все это время капитан не сказал ни слова, хотя обычно посторонние разговоры на руле пресекал.
...Через два часа мы вышли на чистую воду, и она показалась нам чудом из чудес. Простая чистая вода, на которую мы никогда не обращаем внимания, как прекрасна, оказывается, она!
ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
Уже полмесяца в пролове.
Ни одного хвоста в трале. Настроение у всех паршивое. Матросы ропщут, валят всю вину на капитана. Когда есть рыба — хвалят, превозносят его, когда нет — хают.
— У нас сейчас одно спасение — луфарь,— говорит
штурман Гена.— На луфаре мы выполним план.
«Луфарь, луфарь»!.. Уж сколько раз я слышал об этом нашем спасителе. Где ты, луфарь?
Все ждут приказа капитана менять курс и бежать в тропические воды, где луфарь должен собраться на нерест. Но капитан молчит, и мы прежними галсами бороздим этот район промысла, процеживаем своей огромной «авоськой» океан и дергаем «пустышку». И на судне все время, как заклинание, как избавление от тяжелой болезни: «Луфарь, луфарь!..»
Ночами капитан приходит в рубку, хмурый, помятый коротким нездоровым сном. В тапочках на босу ногу, в распахнутой на груди рубашке навыпуск, с неизменной сигаретой в уголке упрямо сжатого рта, он шаркающей походкой пересекает затемненную рубку. Пепельные волосы спутаны, сильно побит сединой за последнее время его русый чуб, глубокие морщины прорубились еще глубже, лицо обрезалось, глаза провалились в черные глазницы, взгляд стал жестким, холодным.
— Ну? — хрипло спрашивает он.
— Нет ничего,— с виноватой поспешностью отвечает штурман Гена, поднимая голову от светящегося экрана фишлупы, где самописец чертит две жирные черные линии—"поверхность океана и его дно. Одна — верхняя — ровная, другая — нижняя — волнистая, с резкими скачками то вверх, то вниз, а между этими линиями, где должна гулять рыба и фиксироваться «бляшками» на фишлу-пе,— пусто. Давно уже пусто.
— Плохо рыбачишь,— с усталым безразличием делает замечание Носач и, отодвинув, как предмет, штурмана в сторону, нависает над фишлупой.
Штурман молчит, только красивое лицо его принимает обиженное выражение да легкая ухмылка касается губ: де, мол, сам-то как рыбачишь, молчал бы уж! Но ухмылка эта мгновенно улетучивается, если Носач поднимает глаза, и вся фигура Гены изъявляет готовность незамедлительно выполнить любое приказание капитана.
Все затихают, когда в рубке появляется хозяин. Фо-. мич, случайно выглянувший из своей каморки, поспешно скрывается. Володя Днепровский почти на цыпочках уходит от штурвала, где он развлекал меня байками, к пульту управления лебедками и оттуда осторожно наблюдает за капитаном. Бесшумно скользит по рубке штурман Гена, показывая начальству, что он занят делом, а не просто торчит здесь, и то заглядывает зачем-то в локатор, то исчезнет в штурманской, то на всякий случай проверяет курс по компасу и строго округляет глаза на меня, если я отклонился на полградуса. Я же замираю у штурвала, стараясь как можно точнее держать курс,— в моей памяти хорошо сохранилось, как в начале рейса капитан попер меня от руля.
Носач смолит сигарету за сигаретой, прикуривая одну от другой, роняет пепел. Под ним всегда серый натоптанный круг, этот пепел наутро будет убирать Мишель де Бре, каждый раз повторяя знакомую фразу: «Корабли революции должны быть чистыми», но откуда она—я никак не могу вспомнить.
Хмурым взглядом Носач неотрывно смотрит в фишлу-пу, следит за росчерками самописца и курит, курит...-
На судне по-ночному тихо, сонно, только под ногами бессменно работают двигатели, отчего палуба постоянно мелко вздрагивает. На ярко освещенной прожекторами корме, недавно еще безлюдной, работают добытчики. Они уже прознали, что капитан в рубке. Как это им стало известно, не знаю, но уже старательно чинят запасной трал. Деловито суетится Зайкин, негромко подгоняя матросов и частенько бросая взгляды на широкое заднее окно рубки, где маячит Володя Днепровский. Он-то, видимо, и подал знак добытчикам.
За кормой у нас, где-то в глубине океана, болтается пустой трал. Несколько часов тащим его, вахта за вахтой, не поднимая на борт,— показаний на фйшлупе нет.
Мы в пролове, как в затяжной болезни.
Медленно тянутся ночные часы, и гнетущее ожидание придавило судно. Все ждут, что предпримет капитан.
— Вытаскиваем! — хрипло роняет Носач.
Штурман Гена кидается к заднему окну рубки, хватает «спикер» и вздрагивающим от возбуждения голосом объявляет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Но это только то, что мы видим, что лежит на поверхности океана и нашего понимания катастрофы. Но мы не видим главного, не знаем, что происходит незримо для человеческого глаза, не догадываемся о последствиях нефтяной чумы. Во всяком случае, мало кто задумывается об этом.
Не задумывался и я, когда смотрел на огромное нефтяное поле, которое полным ходом пересекала «Катунь». Позднее, на берегу, я прочитаю научные труды, просмотрю колонки цифр, диаграммы и таблицы и, осознав, ужаснусь тому, чем грозит такой нефтяной разлив.
«Данные Национального комитета США по изучению океана и атмосферы свидетельствуют о том, что больше половины планктона загрязнено нефтью. Это не может не сказаться на биологических ресурсах океана» (Степанов В. «Природа Мирового океана». Просвещение, 1982).
«...В результате нефтяного загрязнения изменяются в море пищевые связи, нарушаются пути миграции, угнетается: морская растительность, гибнет планктон» («Морской горный промысел». Наука, 1981).
А планктоном, как известно, питается рыба, мелкой рыбой питается более крупная и так далее. Рыбой питается и человек. Такова пищевая цепь. И уничтожение одного из ее звеньев может привести к исчезновению последующих. Многие морские организмы, начиная с водорослей и кончая рыбами, погибают даже при незначительном загрязнении — от 5 до 50 частей нефти на миллион частей воды!
При опытах в лабораториях ученые доказали: достаточно нескольких минут пребывания планктонных организмов в воде с примесью нефти, как они теряют способность к размножению и гибнут даже при немедленном перемещении их в чистую воду. Гибнет и икра. Но если даже она каким-то чудом и не погибнет в нефтяной воде, рее равно возникают аномалии развития организма. На опытах доказано, что у некоторых эмбрионов трески не была развита голова, хотя туловище было нормальным. В других случаях развитие происходило вроде бы нормально, но выклюнувшиеся из икры личинки трески имели искривленное тело. У некоторых тело было так деформировано, что напоминало штопор, они были неестественно слабыми и не могли нормально плавать. И все они (все!) погибли вскоре после появления на свет. Значит, если нефть, попавшая в воду, даже и не уничтожит икру сразу (а это — просто чудо!), то все равно из нее выведутся уроды, которые не смогут жить. Во всяком случае, известно, что одна треть молодых морских организмов при нефтяном загрязнении гибнет.
Химик доктор Блюмер, рассказывает Джон Куллини в книге «Леса моря», проследил распространение нефти по морскому дну на пространстве более двадцати квадратных километров после утечки у побережья штата Массачусетс, которая характеризовалась в промышленных сообщениях как «небольшая». (Подумаешь, двадцать квадратных километров испоганили! Не весь же океан!) Ученый установил, что ядовитая волна, продвигаясь над грунтом, не оставила после себя почти ничего живого; гибель червей, моллюсков, донных креветок, актиний и других организмов, не умеющих быстро уходить от опасности, достигла огромных размеров.
А ведь каждое живое существо, каким бы бесполезным оно ни казалось на первый взгляд, каждый организм природа создала не от нечего делать. Все находится в своих экологических нишах, все взаимосвязано наипрочнейшими невидимыми и не всегда доступными пониманию нитями.
Есть еще одно последствие загрязнения.
Человек, увидев нефть на воде, не всегда догадывается, что она несет смерть не только обитателям океана, но — через пищу — и ему самому.
«...Морские организмы — фильтраторы, такие, как уст-рицы, гребешки и некоторые виды рыб,— быстро накапливают в себе токсические продукты распада нефти, образуя самый вероятный путь для прямого воздействия разлитой в море нефти на здоровье человека.
...Экологические данные показывают, что длительное воздействие небольших количеств этих веществ вызывает рак» (Куллини Дж. «Леса моря». Гидрометеоиздат, 1981).
Да, мало кто (кроме специалистов) знает об этом, хотя касается это всех до единого.
И еще: «...Нефтяная пленка затрудняет газообмен между водой и атмосферой, а в Мировом океане производится более половины всего земного кислорода» («Проблемы Мирового океана». Знание, 1981).
Но это все вычитаю я потом, на берегу.
А пока что я стою на палубе «Катуни», и мне трудно дышать. Сплошное нефтяное поле — куда ни направь бинокль— окружило нас. Резкий запах заполонил все вокруг. Кажется, что нефть сожрала весь кислород.
Штурман Гена не выдержал:
— Хоть противогаз надевай. Задохнуться можно.
Прошла неделя, как нефть вылилась из супертанкера,
но она все еще толстым слоем покрывает воду. Нефть по воде движется со скоростью около четырех процентов скорости ветра. А ветра тут вообще нет, полный штиль.
— Был бы шторм, глядишь, побыстрее ее рассосало, разбило бы волнами,— размышляет штурман Гена.
— Поджечь бы,— говорит Фомич,— а то расползется по всему океану. Сколько рыбы погубит!
Слова Фомича напомнили о пожаре. Ведь достаточно случайной искры, чтобы вспыхнул чудовищный пожар в океане.
Только теперь я осознал всю опасность и уже со страхом смотрел на окружающую нас нефть, выискивая глазами полыньи чистой воды и думая о том, когда же мы наконец выберемся из этого проклятого места.
Сюда могли прийти нефтесборщики или можно было бы поджечь эту нефть, сбросив зажигательные бомбы с самолета,— так борются с ней в портах, в гаванях,и у берегов. Но здесь далекий глухой уголок океана, и никому нет дела до этой нефти.
Произошла авария, несчастный случай, и никто, конечно, не хотел этого. Но все-таки как много бывает таких аварий!
«...По данным Консультативного центра по танкерам в 1974 году зарегистрировано 1168 аварий» (Степанов В. «Природа Мирового океана»).
И это только в одном году! Разделите 1168 аварий на 365 дней. И так каждый год, каждый день. Конечно, иногда меньше, иногда больше.
Но это незапланированные аварии, просто несчастные случаи. А оказывается, есть и запланированное загрязнение океана!
«...Подсчитано, что при очистке танкеров теряется около одного процента нефти от общего тоннажа перевоза. Так, если общий ежегодный объем перевозок морским транспортом составит миллиард тонн, то при очистке танкеров будет потеряно десять миллионов тонн нефти и нефтепродуктов. Вместе с тем двенадцати миллионов тонн слитой в море нефти достаточно, чтобы покрыть пленкой площадь, равную Атлантическому и Северному Ледовитому океанам, вместе взятым» («Морской горный промысел»).
И обещают это ученые к концу двадцатого века. Можно быть уверенным, что так оно и будет. Тут уж человек не отступится. Он выкачает нефть из недр земли, а потом выльет в океан. Не специально, конечно, просто потеряет один процент при перевозке морем. И это только при перевозке! А есть еще и речной сток, есть морские скважины, и у каждой утечка нефти, и немалая.
Степень растянутого на годы риска увеличивается с каждым днем. Загрязнение океана может вызвать необратимый процесс и привести к гибели морской флоры и фауны. Нефть уничтожит все — от кита до инфузории, от макробольшого до микромалого. Вместо океана образуется зловонная мертвая лужа, занимающая две трети поверхности планеты. И все! Жизнь на планете прекратится! Потому как без жизни в океане жизнь на суше невозможна.
Но, может, человек опомнится! Не допустит этого! Или положится на авось? Хотя и русское слово «авось», но похоже, что им пользуется все человечество.
«...Голос разума тверд, но среди криков, отстаивающих сиюминутные экономические выгоды, он звучит тихо, и его трудно услышать...» (Куллини Дж. «Леса моря»).
Много эпидемий чумы было на земле, великие жертвы понес человек, но все же справился, уничтожил смертельную болезнь.
Теперь, в двадцатом веке, появилась новая чума— нефтяная. Справится ли человек с ней? Сил-то у него хватит, а вот — разума?
...Мы все еще идем проклятым местом. Уже кончилась моя вахта. Сменивший меня на руле Андрей Ивонтьеи ошарашенно присвистнул:
— А я думаю, что так мазутом пахнет! Сплю и вижу: на своем «Запорожце» еду, и протекает у меня мотор. Вонища бензином! Проснулся — мазутом пахнет. Думаю, ну эти мотористы совсем обнаглели, всю посудину провоняли. А в иллюминатор глянуть — невдомек.
Он опять окинул глазом нефтяное поле, покачал головой :
— Вот это пейзажик! Сюрреализм! Ночью приснится — заикой станешь.
А я подумал, что до таких ужасов даже Босх не додумался. Впрочем, в его время о нефти и не догадывались. Никто тогда, в век парусов и лошадей, не мог и предположить, что настанет время, когда вонючая густая жидкость будет продаваться на золото и из-за нее будут войны.
Я не ухожу из рубки, хочу дождаться, когда все же кончится этот апокалипсический пейзаж.
— А что это вон там? — тихо спрашивает меня Андрей Ивонтьев.
— Где? — не понял я, вглядываясь в траурный покров океана.
— Да нет, не там. Вон, на лючине трюма. Птицы какие-то.
Там, куда он показал рукой, смирненько сидела парочка маленьких черных пичужек.
— Скворцы, что ли? — вслух размышляет Андрей.— Или дрозды? Черные.
— В нефти перемазались,— подал голос штурман Гена. Он тоже в рубке, хотя наша с ним вахта кончилась.
— Арсентий Иванович, разрешите, я сбегаю посмотрю? — обратился Андрей к капитану.
Носач, все время не отрывающий глаз от бинокля, кивнул.
— Постойте за меня,— шепнул мне Андрей и уступил место у штурвала.
Из рубки хорошо было видно, как он осторожно подходил к лючине, на которой рядком сидели пичужки. Андрей постоял над ними и спокойно взял их в руки.
— Нет, они чистые,— обрадованно сообщил он, когда поднялся в. рубку.— Только какие-то обалделые.
Он раскрыл ладони и показал нам птичек. Они были не больше скворца, совершенно черные, но действительно на них не было ни пятнышка нефти. Уцепившись коготками в ладони Андрея, они вроде бы дремали, безучастные ко всему, затянув глаза серой пленкой.
— Больные или устали до смерти,— предположил штурман Гена.
— Нефтяных паров надышались,— ответил Фомич. Он тоже не ушел вниз.
Фомич, пожалуй, был прав.
Пичужек пошатывало на раскрытых ладонях Андрея, они открывали на миг черные дробинки глаз, покорно-тоскливо, с бесконечной усталостью взглядывали на нас, и снова серая пленка медленно затягивала зрачок.
— Что это за птица? — Андрей обвел всех глазами.— Я первый раз вижу.
Никто не знал.
— Откуда они тут, посреди океана? — допытывался Андрей.
— С Африки, наверное,— опять предположил штурман Гена.
— Ничего себе! — недоверчиво воскликнул Андрей.— Тут до берега тыща миль!
— Ветром занесло,— стоял на своем штурман.
— Шторма не было,— покачал головой Фомич.— Не передавали.
— Неужто сами долетели? — удивлялся Андрей.— Такие маленькие! Куда они собрались? В Америку?
— В Америку не в Америку, а на Канары точно. Туристический сезон в самом разгаре,— сказал Гена.
— Ну влипли туристы в историю! — покачал головой Андрей.—Если бы не «Катунь», куда бы они сели? В нефть.
— Вон их сколько сидит! — ткнул в окно пальцем Мишель де Бре, показывая на птичьи тушки, что медленно проплывали мимо нас, вперемежку с погибшей рыбой.
— Сдохнут, нет? — спросил Мишель де Бре и погладил птичек на ладони у Андрея.
Ивонтьев пожал плечами.
— Пока живы.
— Дай-ка я их боцману отнесу,— предложил Мишель де Бре.—Он орнитолог. У него там говорящий попугай есть. Компанию ему составят. Поговорят.
— Неси,— согласился Андрей.— Он их покормит, он знает как. Помереть не даст.
Я удивился, впервые услышав, что у боцмана в каюте живет попугай. У нашего хозяина палубы, оказывается, ость говорящий друг. И, видимо, все знали об этом, только я — нет.
Мне не раз приходилось по ночам будить боцмана на вахту. На промысле, когда пошла большая рыба, Носач снял всех матросов со штурвала, поставив вместо них нас троих: боцмана, начпрода и меня. Но я никогда не видел и не слышал попугая в каюте боцмана. Что боцман — парень начитанный и знает языки, это я знал, своими глазами видел у него на столе Фолкнера на английском языке. А вот что он орнитолог, не догадывался.
Мишель де Бре понес летучих странников боцману.
За все это время капитан не сказал ни слова, хотя обычно посторонние разговоры на руле пресекал.
...Через два часа мы вышли на чистую воду, и она показалась нам чудом из чудес. Простая чистая вода, на которую мы никогда не обращаем внимания, как прекрасна, оказывается, она!
ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
Уже полмесяца в пролове.
Ни одного хвоста в трале. Настроение у всех паршивое. Матросы ропщут, валят всю вину на капитана. Когда есть рыба — хвалят, превозносят его, когда нет — хают.
— У нас сейчас одно спасение — луфарь,— говорит
штурман Гена.— На луфаре мы выполним план.
«Луфарь, луфарь»!.. Уж сколько раз я слышал об этом нашем спасителе. Где ты, луфарь?
Все ждут приказа капитана менять курс и бежать в тропические воды, где луфарь должен собраться на нерест. Но капитан молчит, и мы прежними галсами бороздим этот район промысла, процеживаем своей огромной «авоськой» океан и дергаем «пустышку». И на судне все время, как заклинание, как избавление от тяжелой болезни: «Луфарь, луфарь!..»
Ночами капитан приходит в рубку, хмурый, помятый коротким нездоровым сном. В тапочках на босу ногу, в распахнутой на груди рубашке навыпуск, с неизменной сигаретой в уголке упрямо сжатого рта, он шаркающей походкой пересекает затемненную рубку. Пепельные волосы спутаны, сильно побит сединой за последнее время его русый чуб, глубокие морщины прорубились еще глубже, лицо обрезалось, глаза провалились в черные глазницы, взгляд стал жестким, холодным.
— Ну? — хрипло спрашивает он.
— Нет ничего,— с виноватой поспешностью отвечает штурман Гена, поднимая голову от светящегося экрана фишлупы, где самописец чертит две жирные черные линии—"поверхность океана и его дно. Одна — верхняя — ровная, другая — нижняя — волнистая, с резкими скачками то вверх, то вниз, а между этими линиями, где должна гулять рыба и фиксироваться «бляшками» на фишлу-пе,— пусто. Давно уже пусто.
— Плохо рыбачишь,— с усталым безразличием делает замечание Носач и, отодвинув, как предмет, штурмана в сторону, нависает над фишлупой.
Штурман молчит, только красивое лицо его принимает обиженное выражение да легкая ухмылка касается губ: де, мол, сам-то как рыбачишь, молчал бы уж! Но ухмылка эта мгновенно улетучивается, если Носач поднимает глаза, и вся фигура Гены изъявляет готовность незамедлительно выполнить любое приказание капитана.
Все затихают, когда в рубке появляется хозяин. Фо-. мич, случайно выглянувший из своей каморки, поспешно скрывается. Володя Днепровский почти на цыпочках уходит от штурвала, где он развлекал меня байками, к пульту управления лебедками и оттуда осторожно наблюдает за капитаном. Бесшумно скользит по рубке штурман Гена, показывая начальству, что он занят делом, а не просто торчит здесь, и то заглядывает зачем-то в локатор, то исчезнет в штурманской, то на всякий случай проверяет курс по компасу и строго округляет глаза на меня, если я отклонился на полградуса. Я же замираю у штурвала, стараясь как можно точнее держать курс,— в моей памяти хорошо сохранилось, как в начале рейса капитан попер меня от руля.
Носач смолит сигарету за сигаретой, прикуривая одну от другой, роняет пепел. Под ним всегда серый натоптанный круг, этот пепел наутро будет убирать Мишель де Бре, каждый раз повторяя знакомую фразу: «Корабли революции должны быть чистыми», но откуда она—я никак не могу вспомнить.
Хмурым взглядом Носач неотрывно смотрит в фишлу-пу, следит за росчерками самописца и курит, курит...-
На судне по-ночному тихо, сонно, только под ногами бессменно работают двигатели, отчего палуба постоянно мелко вздрагивает. На ярко освещенной прожекторами корме, недавно еще безлюдной, работают добытчики. Они уже прознали, что капитан в рубке. Как это им стало известно, не знаю, но уже старательно чинят запасной трал. Деловито суетится Зайкин, негромко подгоняя матросов и частенько бросая взгляды на широкое заднее окно рубки, где маячит Володя Днепровский. Он-то, видимо, и подал знак добытчикам.
За кормой у нас, где-то в глубине океана, болтается пустой трал. Несколько часов тащим его, вахта за вахтой, не поднимая на борт,— показаний на фйшлупе нет.
Мы в пролове, как в затяжной болезни.
Медленно тянутся ночные часы, и гнетущее ожидание придавило судно. Все ждут, что предпримет капитан.
— Вытаскиваем! — хрипло роняет Носач.
Штурман Гена кидается к заднему окну рубки, хватает «спикер» и вздрагивающим от возбуждения голосом объявляет:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44