Ага! Он замедлил темп работы, чтобы показать мне, как надо держать нож, как надо вспарывать брюшко рыбе. Я киваю ему, мол, понял. Соловьев улыбается. Улыбка у него хорошая, чуть застенчивая. А глаза грустные, даже когда улыбается.
Только размахался я, только вошел в азарт и — стоп! Что такое? Заело с подачей. Штурман Гена и Мартов упрели: не успевают обеспечивать нас.
— Рыбы!—стучат матросы ножами по столу.
— Рыбы! — ору и я. А как же! Все кричат. Я тоже не рыжий.
— Сами становитесь на подачу! — огрызается штурман Гена.— Сачки! Встали с ножичками прохлаждаться.
«Ничего себе — прохлаждаться! — думаю я.— Вся спина в мыле. Два часа без передышки шкерим».
— Надо сменить,— говорит Соловьев.— Им больше всех достается.
Он втыкает нож в доску стола и идет на подачу.
На палубе появляется капитан, окидывает все вокруг зорким наметанным взглядом и тоже становится на подачу. Появление капитана заставляет всех подтянуться, собраться, и опять застучал Володин топор, зашлепали рыбины на стол, заходили ножи. Пошла работа!
— Головы отсекать надо! — кричит Мишель де Бре, увидев саблю с полуотрубленной головой,— удар Володи был неточен.
— Механикам ее отсечь! — скалит зубы «головоруб» Володя.— Вторую пилу не могут сделать.
— Им бы еще кое-что отрезать! — хохочут матросы. У механиков что-то заело, и вторую циркульную пилу они не успели подготовить к большой рыбе.
— Рекламацию захотели! — опять кричит Мишель де Бре.
Качество шкерки должно быть хорошее, а то можно получить рекламацию по качеству, и тогда все наши труды пойдут насмарку.
— Старшего механика ко мне! — приказывает капитан, не переставая подавать рыбу на шкерочный стол. Кто-то побежал за ним.
Вскоре «дед» показался на палубе.
— Видишь! — Носач тычет пальцем в гору рыбы.
— Вижу,— отвечает «дед», отлично понимая, зачем его вызвали на палубу.
— Когда вторая пила будет?
— Часа через два.
— Через час! —жестко приказывает капитан.— И ни минутой позже!
Стармех быстро Покидает палубу.
А на другом столе визжит циркульная пила, и работа у той группы матросов идет быстрее. Но смотреть некогда, за нашим столом тоже не зевай.
Раз, два! — и рыбина летит в корзину. Раз, два! — и еще одна. Раз, два! — и корзина полная.
А на подаче соревнуются Носач и Соловьев. Кто быстрей, кто ловчей. Работают красиво, споро, со знанием дела. Мы уже не кричим: «Давай рыбу!» Мы едва успеваем ее ошкеривать, а Носач и Соловьев все подают и подают новые порции. Наклон — бросок, наклон — бросок! Как автоматы. Ни один другому уступить не хочет. Высокий, еще стройный для своих лет, поджарый капитан, а рядом маленький, гибкий старший тралмастер.
Мы все с интересом наблюдаем за этим поединком. Кто — кого!
У Носача потек пот по шее, но скорости он не сбавляет. У Соловьева тоже потемнели и прилипли к голове жидкие соломенные волосы, заблестела спина, но движения его по-прежнему ловки и точны. Интересно, кто из них сдастся первым?
— Капитан загонит тралмастера,— тихо говорит Володя Днепровский.— Со свежими рилами пришел.
— Это еще бабушка надвое сказала,— не соглашается Мишель де Бре.
— Поглядим, сказал слепой,— вмешивается Мартов.
Все сами работают как черти и в то же время не спускают глаз с капитана и тралмастера. Те это чувствуют и увеличивают темп. Рыба так и мелькает в воздухе. Мы уже едва успеваем справляться с ней. Не знаю уж кто кого из них осилит, а вот меня они уложат на лопатки — это уж точно.
Носач и Соловьев уцепились за одну рыбину, выдернули ее из «песчаного карьера» и оба враз отпустили. Серебряная сабля шлепнулась на палубу. Они засмеялись, глядя друг на друга, засмеялись и матросы, у всех стало хорошо на душе, засветились лица.
— Ну ты упрямый,—похвалил Носач и с трудом разогнулся. «Нет, не молодая у тебя спинка, не молодая!» — подумал я.
— Да и вы тоже,— скупо улыбнулся Соловьев, смахивая пот со лба.
— Нашла коса на камень! — до ушей растягивает рот Мартов.
— Не отвлекайся! —приказывает ему Носач и кидает рыбину на стол.
Снова работа. Снова бешеный темп. Время проносится мгновенно. Не успели опомниться, команда:
— Освободить палубу! Подъем трала! «Песчаный карьер» уже выработан.
— Эй, убирайте столы! — кричит Зайкин. Шкерочные столы тяжелые, из сырых толстых плах, и
никто не хочет с ними возиться.
— Грыжу с этими столами наживешь,— ворчит Володя Днепровский.— Кто состряпал их такими? Боцман? Пусть он и таскает. Их же чемпион мира не подымет.
— Давай, давай, интеллигенция! —орет на весь океан Зайкин. Глотка у него луженая, прямо боцманская, а самого боцмана почему-то на палубе не видно.
Трал вот-вот всплывет, и бригадиру добытчиков Зай-кину нужна свободная палуба, а «интеллигенция» — это, видимо, в мой огород. И я иду за Володей Днепровским к столу. Остальные лежат, наблюдают: справимся, нет мы вдвоем с этим чертовым столом. Володя — медведь, но я ему плохой помощник. Неужели никто не придет на помощь? Так вот будут полеживать и посматривать на нас?
И тут на палубе вдруг появляется наш повар — еще молодой мужчина, прославившийся тем, что на вопрос Носача, чем отличается котлета от бифштекса, бодро ответил: «Бифштекс больше». Был такой случай, когда капитан устроил ему разнос за плохой обед.
Повару достались (а может, боцман это специально сделал?) длинные, ниже колен, нелепые шорты. Он в них утонул. В них еще трое могли уместиться. Вот в них-то он и появился на палубе.
— Где отоварился? — насмешливо спросил Мишель де Бре.
— Эй, у кого отобрал? — поддержал Мишеля Мартов.
— С пулеметом отбил,— не растерялся с ответом повар.
— Раз такой храбрый, иди помоги стол убрать,— говорит ему Днепровский.
Втроем оттаскиваем тяжеленный шкерочный стол в сторону и залезаем на тралы, сваленные горами по бортам. Наше дело сделано. Теперь будем смотреть, как будут выбирать трал. Он уже всплыл за кормой и огромной толстой кишкой шевелится в воде.
Володя морщится, разминает пальцы правой руки. Пальцы его занемели на топорище. Помахай-ка топориком два часа подряд.
— Еле разжал,— смеется Володя, а под глазами его синё, и лицо осунулось.
Я тоже чувствую, как ломит правую руку. «Рука бойцов колоть устала».
Лежим на тралах, обсыхаем. Небо сегодня в белесой раскаленной дымке, и африканское солнышко жарит зверски. Хоть бы ветерок налетел! Океан кругом, черт побери, а пекло, как возле мартеновской печи!
Да, пошла «большая рыба», как говорят рыбаки, когда тралы поднимаются, забитые «под завязку», когда промысловый район богат рыбой. «Рыбалка только началась»,— сказал Носач, когда мы пришли в этот квадрат. Носач выпросил, выклянчил, выбил у начальника промысла двое поисковых суток — надоело ему процеживать океан «авоськой» впустую, вырвал себе свободный поиск.
Бежали мы сюда четыре дня. Сдается, что Носач ничего не искал, а точно знал, что надо бежать в этот «огород» — тут должна быть сабля. Промысловое чутье не обмануло его. И вот прибежали в этот квадрат.
Место, надо сказать, довольно бойкое. То и дело проходят корабли. Вон идет белый лайнер. Пассажир. Идет курсом на сказочные Канарские острова, которые мне очень хочется посмотреть.
Кто-то приятно путешествует, совершает круиз, пьет пиво, танцует, прохлаждается на верхней палубе, флиртует с женщинами. Сейчас бы нам посидеть в прохладном баре, послушать приглушенную музыку. Может, завернем в конце рейса на Канарские острова, ходят такие слухи. Но до конца рейса еще далеко, он где-то там, в тумане. Мы зачеркнули на своих календарях всего два месяца, впереди еще четыре.
— А правда, нет,— спрашивает меня Мартов,— писатель Хемингуэй ездил в Африку львов бить?
— Правда.
— Говорят, у него свой самолет был?
Насчет самолета я не знаю и пожимаю плечами.
— Это ж какие деньги надо иметь, чтоб самолет купить! — восклицает Мартов.— Это ж десять лет из морей не вылезать.
— Купить собираешься? — насмешливо прищуривается Мишель де Бре.
— Рассуждаю.
— Яхту он имел,— говорю я.
— Немецкие подводные лодки искать выходил на ней,— дополняет меня Мишель де Бре.— Вилла у него под Гаваной. Был кто на ней?
Мишель де Бре окидывает всех взглядом.
— Не привелось,— отвечает Мартов.— Слыхать слыхал, когда в Гаване в подменке был.
— Шикарная вилла, между прочим,— говорит Мишель де Бре.— Был я на ней.
— Вилла, яхта, самолет.—Мартов задумчиво глядит на океан.— Это ж двадцать лет из морей не вылезать! И чтоб план все время брать.
— У него гонорар за один год больше, чем у тебя за двадцать,— усмехается Мишель де Бре.
— Неужто правда! — Добродушный и наивный великан Мартов потрясенно смотрит на меня.
— Не знаю — не считал,— отвечаю я.
— А у наших тоже? — Мартов с интересом смотрит на меня.— Вот у вас?
— Машину-то не могу купить,— смеюсь я.— Не то что самолет.
— Ну машину — это ерунда,— успокаивает меня Мартов.— Машину — вон год в подменке в Гаване, и — покупай. Или при хорошем капитане — два рейса, ну три. И «Жигули» в кармане. Если баба не растратит. А у наших писателей есть самолеты?
— Не слыхал что-то,— говорю я.
— А я вот яхту мечтаю купить,— признается Мартов.— В отпуске по Балтике походить. В Ригу, в Ленинград. А потом бы вокруг Европы махнуть. Летом — милое дело. Вот как купить, не знаю. У вас в министерстве знакомых нет?
В министерстве у меня знакомых нет, и, когда я признаюсь в этом, Мартов разочарован.
— Берегись! — весело кричит Зайкин.
Ваера загудели — трал вылезает на палубу.
Я бегу в рубку, посмотреть показания на фишяупе. Есть показания! Есть! Наконец-то пошла большая рыба. В хороший квадрат привел нас капитан, недаром говорят о нем, что знает он океан, как свой огород.
— Але, кто это идет по правому борту? — вдруг заговорило радио в рубке.
— «Катунь» идет,— отвечает старпом, сейчас его вахта.
— Вы откуда?
— Из Калининграда.
— А что вы тут делаете?
— В карты играем,— усмехается старпом.
— А когда вы тут появились?
— Советы капитанов надо слушать. А то вы как в темном лесу.
— «Катунь», «Катунь»,— вмешивается какой-то новый собеседник.— Дайте рыбки. Теплоход «Белосток» говорит.
— Подходите.
— А вы где? Ваши координаты?
— Да мы тут — за косогором, возле осинника,— опять усмехается старпом.
— Нет, я всерьез,— обижается невидимый собеседник.
— Сейчас скажем.
— А то, понимаете, четыре месяца в рейсе и свежей рыбки не пробовали,— сообщает «Белосток».— Домой идем. Может, письма захватить?
— Кто был в Лае-Пальмасе? — раздается чей-то голос.— Какие там цены на скоропортящиеся продукты?
— «Буря» была,— отвечает «Буря».
— Скажите цены, заказывать будем.
— Картофель десять песет килограмм, морковь — десять, чеснок — пятнадцать...
— Але, але! — врывается кто-то.— Кто выловил пятнадцать тонн? Скажите ваши линии.
— О-о, проснулся! — смеются в ответ...
Я, не дослушав разговор, бегу на палубу.
Ну, заловили опять! «Под завязку» трал набит.
— Тонн сорок,— предсказывает Мартов.
Справа и слева ловят иностранцы, бороздят океан встречными галсами.
На соседнем траулере под непонятным флагом — не то грек, не то норвежец — лебедки не могут вытащить трал. Гудят, дрожат ваера, а трал ни с места. Половина его лежит на палубе, а другой конец висит за кормой. И вдруг мы видим, как матрос сбегает по огромному раздутому и скользкому тралу вниз, за борт, и режет дель. Рыба бьет в прорезь мощным фонтаном, разрывая надрез все больше и больше. Матрос едва успел отскочить. Мы замираем. Смертельный трюк, как в цирке, только без страховочной сетки. А матрос бежит уже обратно на палубу под восторженные крики.
Немалую смелость надо иметь, чтобы вот так, без страховочного каната, сбежать по набитому рыбой, скользкому тралу за корму и сильным ударом вспороть капроновую дель, из которой сделан трал. Это все равно что на фронте первым подняться из окопа в атаку.
Фонтан рыбы под страшным напором все хлещет из трала, летит вверх разорванная в куски сабля, сверкает на солнце, и, как трассирующие пули, выстреливает розовый бекас. За кормой тянется, медленно раздаваясь вширь, серебристая лента издавленной, истерханной в лохмотья рыбы. И лента эта становится все больше и больше. Над ней оглашенно орут и дерутся чайки. А рыба все хлещет и хлещет в дыру.
За кормой траулера по зеленому шелку океана тянется серебристый рыбий след. Огромное количество бросовой рыбы для чаек.
Серебристая река за кормой становится все шире и шире, тянется все дальше и дальше, к горизонту. И от этого становится не по себе. Что они делают? Что они делают?
Свой трал мы наконец вытащили. Он дышит огромной массой сдавленной в нем рыбы. Из ячеек торчат раскрытые рты сабли, расщепленные клювики бекаса. Эти рты, будто диковинные экзотические подводные цветы, усеяли весь трал. На первый взгляд даже и красиво. И только потом я вдруг соображаю, что это рты раздавленной рыбы.
И снова забиты чаны, и опять на палубе гора рыбы. Зайкин с добытчиками чинит прореху в трале, вдруг он вскрикивает и приседает. Я не сразу соображаю, что он наступил на шип морского сома, попавшего в трал вместе с бекасом и саблей. Костяной шип, как острый гвоздь, пропорол насквозь резиновый сапог и вошел в ногу. Побледневший Зайкин стонет, дергает ногу и никак не может освободиться от сома, который мертвым грузом, будто гиря, волочится за сапогом. Матросы кидаются на помощь, сдергивают сапог вместе с рыбиной. Из проколотой ноги сочится кровь.
— В госпиталь! — приказывает капитан.
Зайкин не может идти. Матросы уносят его на руках.
Мишель де Бре подскакивает к сому и острым шкероч-ным ножом ловко и быстро вырезает шипы и выбрасывает их за борт.
— Все! Теперь он кастрирован, теперь он ничего не сделает,— подмигивает он нам.
Чиф заливается лаем, то подскочит к сому, то отскочит, видимо, понимает, что тот что-то натворил и надо с ним расправиться, но робеет, и потому в его лае слышны истеричные нотки.
— Ладно, ладно,— успокаивает его Мишель де Бре.— Не трать нервы.
А матросы вспоминают разные случаи из рыбацкой, полной опасностей жизни, но вспоминают в основном смешное:
— У нас вот раз попала в трал луна-рыба, так судовой пес со страху запоносил.
— А у нас морского льва заловили, он за всеми по палубе гонялся и орал. Матом, наверное, крыл. Один парень из-за него голову расшиб. Еле за борт столкнули.
— Кого? Парня?
— Да нет, льва этого.
Матросы — кто сочувственно вздыхает, кто смеется.
— Это что! А мы вот акулу заловили. Лежит она себе на палубе, думаем — уснула. А тут моторист вышел и говорит: «Сфотографируйте меня рядом с ней». Встал, ногу ей в пасть засунул, стоит, как Наполеон. Его чикнули. И только он отвернулся от акулы, а она вдруг оживела да как даст ему хвостом под зад — он полетел, как ангел. Его в этот момент еще раз чикнули. Первая фотография не получилась, а вторая очень хорошо вышла. Долго у нас в столовой висела как наглядный пример по технике безопасности. А моториста потом трясло с неделю. Как вспомнит, что ногу держал в акульей пасти, так заколотит его. Могла бы оттяпать запросто, если бы раньше очухалась.
— Эй, кончай травлю! — кричит рыбмастер.— Начинаем работать!
И расставляет матросов на шкерку.
Опять стоим за столами. Теперь и на нашем есть циркульная электрическая пила — поставили механики. Визжит пила, брызгает кровью, отсекая рыбьи головы. На пиле штурман Гена. Хватает сразу по две сабли и сует под диск. Рационализатор! А лебедчик Володя стоит против меня и орудует шкерочным ножом не хуже старшего тралмастера. Веселый, неунывающий, всегда с улыбкой под пшеничными усами, он на любом месте работает с удовольствием, и чувствуется, что ему нравится быть рыбаком, находиться среди сильных веселых матросов, нравится размять косточки, поработать до стона в мышцах, а потом попариться в баньке, разомлеть, напиться чаю и уснуть здоровым крепким молодым сном.
После службы, еще совсем юным прикатил он в Калининград с пятью рублями в кармане. Никогда в жизни не видел моря, да и где его увидишь на Черниговщине! Но с детства мечтал стать моряком. Когда призвали на службу, просился на флот, но попал в ракетчики. После демобилизации решил добиться своей мечты. Сначала работал в порту грузчиком — сила есть! И все никак не мог попасть в море. Потом добился своего и на торговых судах обошел весь мир. Где только не побывал: и в Индии, и в Южной Америке, и в Австралии — по всем океанам прошлепал, посмотрел белый свет. Четыре года плавал. Потом женился, осел на берегу. Но долго не выдержал, сбежал в море с рыбаками. Опять два года плавал. Жена настояла на своем, вернулся на берег. С год поработал на рыбокомбинате и опять махнул в море. И жена махнула рукой: плавай!
«Навигаре нецессе эст!» («Плавать по морю необходимо!») — любимая поговорка Володи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Только размахался я, только вошел в азарт и — стоп! Что такое? Заело с подачей. Штурман Гена и Мартов упрели: не успевают обеспечивать нас.
— Рыбы!—стучат матросы ножами по столу.
— Рыбы! — ору и я. А как же! Все кричат. Я тоже не рыжий.
— Сами становитесь на подачу! — огрызается штурман Гена.— Сачки! Встали с ножичками прохлаждаться.
«Ничего себе — прохлаждаться! — думаю я.— Вся спина в мыле. Два часа без передышки шкерим».
— Надо сменить,— говорит Соловьев.— Им больше всех достается.
Он втыкает нож в доску стола и идет на подачу.
На палубе появляется капитан, окидывает все вокруг зорким наметанным взглядом и тоже становится на подачу. Появление капитана заставляет всех подтянуться, собраться, и опять застучал Володин топор, зашлепали рыбины на стол, заходили ножи. Пошла работа!
— Головы отсекать надо! — кричит Мишель де Бре, увидев саблю с полуотрубленной головой,— удар Володи был неточен.
— Механикам ее отсечь! — скалит зубы «головоруб» Володя.— Вторую пилу не могут сделать.
— Им бы еще кое-что отрезать! — хохочут матросы. У механиков что-то заело, и вторую циркульную пилу они не успели подготовить к большой рыбе.
— Рекламацию захотели! — опять кричит Мишель де Бре.
Качество шкерки должно быть хорошее, а то можно получить рекламацию по качеству, и тогда все наши труды пойдут насмарку.
— Старшего механика ко мне! — приказывает капитан, не переставая подавать рыбу на шкерочный стол. Кто-то побежал за ним.
Вскоре «дед» показался на палубе.
— Видишь! — Носач тычет пальцем в гору рыбы.
— Вижу,— отвечает «дед», отлично понимая, зачем его вызвали на палубу.
— Когда вторая пила будет?
— Часа через два.
— Через час! —жестко приказывает капитан.— И ни минутой позже!
Стармех быстро Покидает палубу.
А на другом столе визжит циркульная пила, и работа у той группы матросов идет быстрее. Но смотреть некогда, за нашим столом тоже не зевай.
Раз, два! — и рыбина летит в корзину. Раз, два! — и еще одна. Раз, два! — и корзина полная.
А на подаче соревнуются Носач и Соловьев. Кто быстрей, кто ловчей. Работают красиво, споро, со знанием дела. Мы уже не кричим: «Давай рыбу!» Мы едва успеваем ее ошкеривать, а Носач и Соловьев все подают и подают новые порции. Наклон — бросок, наклон — бросок! Как автоматы. Ни один другому уступить не хочет. Высокий, еще стройный для своих лет, поджарый капитан, а рядом маленький, гибкий старший тралмастер.
Мы все с интересом наблюдаем за этим поединком. Кто — кого!
У Носача потек пот по шее, но скорости он не сбавляет. У Соловьева тоже потемнели и прилипли к голове жидкие соломенные волосы, заблестела спина, но движения его по-прежнему ловки и точны. Интересно, кто из них сдастся первым?
— Капитан загонит тралмастера,— тихо говорит Володя Днепровский.— Со свежими рилами пришел.
— Это еще бабушка надвое сказала,— не соглашается Мишель де Бре.
— Поглядим, сказал слепой,— вмешивается Мартов.
Все сами работают как черти и в то же время не спускают глаз с капитана и тралмастера. Те это чувствуют и увеличивают темп. Рыба так и мелькает в воздухе. Мы уже едва успеваем справляться с ней. Не знаю уж кто кого из них осилит, а вот меня они уложат на лопатки — это уж точно.
Носач и Соловьев уцепились за одну рыбину, выдернули ее из «песчаного карьера» и оба враз отпустили. Серебряная сабля шлепнулась на палубу. Они засмеялись, глядя друг на друга, засмеялись и матросы, у всех стало хорошо на душе, засветились лица.
— Ну ты упрямый,—похвалил Носач и с трудом разогнулся. «Нет, не молодая у тебя спинка, не молодая!» — подумал я.
— Да и вы тоже,— скупо улыбнулся Соловьев, смахивая пот со лба.
— Нашла коса на камень! — до ушей растягивает рот Мартов.
— Не отвлекайся! —приказывает ему Носач и кидает рыбину на стол.
Снова работа. Снова бешеный темп. Время проносится мгновенно. Не успели опомниться, команда:
— Освободить палубу! Подъем трала! «Песчаный карьер» уже выработан.
— Эй, убирайте столы! — кричит Зайкин. Шкерочные столы тяжелые, из сырых толстых плах, и
никто не хочет с ними возиться.
— Грыжу с этими столами наживешь,— ворчит Володя Днепровский.— Кто состряпал их такими? Боцман? Пусть он и таскает. Их же чемпион мира не подымет.
— Давай, давай, интеллигенция! —орет на весь океан Зайкин. Глотка у него луженая, прямо боцманская, а самого боцмана почему-то на палубе не видно.
Трал вот-вот всплывет, и бригадиру добытчиков Зай-кину нужна свободная палуба, а «интеллигенция» — это, видимо, в мой огород. И я иду за Володей Днепровским к столу. Остальные лежат, наблюдают: справимся, нет мы вдвоем с этим чертовым столом. Володя — медведь, но я ему плохой помощник. Неужели никто не придет на помощь? Так вот будут полеживать и посматривать на нас?
И тут на палубе вдруг появляется наш повар — еще молодой мужчина, прославившийся тем, что на вопрос Носача, чем отличается котлета от бифштекса, бодро ответил: «Бифштекс больше». Был такой случай, когда капитан устроил ему разнос за плохой обед.
Повару достались (а может, боцман это специально сделал?) длинные, ниже колен, нелепые шорты. Он в них утонул. В них еще трое могли уместиться. Вот в них-то он и появился на палубе.
— Где отоварился? — насмешливо спросил Мишель де Бре.
— Эй, у кого отобрал? — поддержал Мишеля Мартов.
— С пулеметом отбил,— не растерялся с ответом повар.
— Раз такой храбрый, иди помоги стол убрать,— говорит ему Днепровский.
Втроем оттаскиваем тяжеленный шкерочный стол в сторону и залезаем на тралы, сваленные горами по бортам. Наше дело сделано. Теперь будем смотреть, как будут выбирать трал. Он уже всплыл за кормой и огромной толстой кишкой шевелится в воде.
Володя морщится, разминает пальцы правой руки. Пальцы его занемели на топорище. Помахай-ка топориком два часа подряд.
— Еле разжал,— смеется Володя, а под глазами его синё, и лицо осунулось.
Я тоже чувствую, как ломит правую руку. «Рука бойцов колоть устала».
Лежим на тралах, обсыхаем. Небо сегодня в белесой раскаленной дымке, и африканское солнышко жарит зверски. Хоть бы ветерок налетел! Океан кругом, черт побери, а пекло, как возле мартеновской печи!
Да, пошла «большая рыба», как говорят рыбаки, когда тралы поднимаются, забитые «под завязку», когда промысловый район богат рыбой. «Рыбалка только началась»,— сказал Носач, когда мы пришли в этот квадрат. Носач выпросил, выклянчил, выбил у начальника промысла двое поисковых суток — надоело ему процеживать океан «авоськой» впустую, вырвал себе свободный поиск.
Бежали мы сюда четыре дня. Сдается, что Носач ничего не искал, а точно знал, что надо бежать в этот «огород» — тут должна быть сабля. Промысловое чутье не обмануло его. И вот прибежали в этот квадрат.
Место, надо сказать, довольно бойкое. То и дело проходят корабли. Вон идет белый лайнер. Пассажир. Идет курсом на сказочные Канарские острова, которые мне очень хочется посмотреть.
Кто-то приятно путешествует, совершает круиз, пьет пиво, танцует, прохлаждается на верхней палубе, флиртует с женщинами. Сейчас бы нам посидеть в прохладном баре, послушать приглушенную музыку. Может, завернем в конце рейса на Канарские острова, ходят такие слухи. Но до конца рейса еще далеко, он где-то там, в тумане. Мы зачеркнули на своих календарях всего два месяца, впереди еще четыре.
— А правда, нет,— спрашивает меня Мартов,— писатель Хемингуэй ездил в Африку львов бить?
— Правда.
— Говорят, у него свой самолет был?
Насчет самолета я не знаю и пожимаю плечами.
— Это ж какие деньги надо иметь, чтоб самолет купить! — восклицает Мартов.— Это ж десять лет из морей не вылезать.
— Купить собираешься? — насмешливо прищуривается Мишель де Бре.
— Рассуждаю.
— Яхту он имел,— говорю я.
— Немецкие подводные лодки искать выходил на ней,— дополняет меня Мишель де Бре.— Вилла у него под Гаваной. Был кто на ней?
Мишель де Бре окидывает всех взглядом.
— Не привелось,— отвечает Мартов.— Слыхать слыхал, когда в Гаване в подменке был.
— Шикарная вилла, между прочим,— говорит Мишель де Бре.— Был я на ней.
— Вилла, яхта, самолет.—Мартов задумчиво глядит на океан.— Это ж двадцать лет из морей не вылезать! И чтоб план все время брать.
— У него гонорар за один год больше, чем у тебя за двадцать,— усмехается Мишель де Бре.
— Неужто правда! — Добродушный и наивный великан Мартов потрясенно смотрит на меня.
— Не знаю — не считал,— отвечаю я.
— А у наших тоже? — Мартов с интересом смотрит на меня.— Вот у вас?
— Машину-то не могу купить,— смеюсь я.— Не то что самолет.
— Ну машину — это ерунда,— успокаивает меня Мартов.— Машину — вон год в подменке в Гаване, и — покупай. Или при хорошем капитане — два рейса, ну три. И «Жигули» в кармане. Если баба не растратит. А у наших писателей есть самолеты?
— Не слыхал что-то,— говорю я.
— А я вот яхту мечтаю купить,— признается Мартов.— В отпуске по Балтике походить. В Ригу, в Ленинград. А потом бы вокруг Европы махнуть. Летом — милое дело. Вот как купить, не знаю. У вас в министерстве знакомых нет?
В министерстве у меня знакомых нет, и, когда я признаюсь в этом, Мартов разочарован.
— Берегись! — весело кричит Зайкин.
Ваера загудели — трал вылезает на палубу.
Я бегу в рубку, посмотреть показания на фишяупе. Есть показания! Есть! Наконец-то пошла большая рыба. В хороший квадрат привел нас капитан, недаром говорят о нем, что знает он океан, как свой огород.
— Але, кто это идет по правому борту? — вдруг заговорило радио в рубке.
— «Катунь» идет,— отвечает старпом, сейчас его вахта.
— Вы откуда?
— Из Калининграда.
— А что вы тут делаете?
— В карты играем,— усмехается старпом.
— А когда вы тут появились?
— Советы капитанов надо слушать. А то вы как в темном лесу.
— «Катунь», «Катунь»,— вмешивается какой-то новый собеседник.— Дайте рыбки. Теплоход «Белосток» говорит.
— Подходите.
— А вы где? Ваши координаты?
— Да мы тут — за косогором, возле осинника,— опять усмехается старпом.
— Нет, я всерьез,— обижается невидимый собеседник.
— Сейчас скажем.
— А то, понимаете, четыре месяца в рейсе и свежей рыбки не пробовали,— сообщает «Белосток».— Домой идем. Может, письма захватить?
— Кто был в Лае-Пальмасе? — раздается чей-то голос.— Какие там цены на скоропортящиеся продукты?
— «Буря» была,— отвечает «Буря».
— Скажите цены, заказывать будем.
— Картофель десять песет килограмм, морковь — десять, чеснок — пятнадцать...
— Але, але! — врывается кто-то.— Кто выловил пятнадцать тонн? Скажите ваши линии.
— О-о, проснулся! — смеются в ответ...
Я, не дослушав разговор, бегу на палубу.
Ну, заловили опять! «Под завязку» трал набит.
— Тонн сорок,— предсказывает Мартов.
Справа и слева ловят иностранцы, бороздят океан встречными галсами.
На соседнем траулере под непонятным флагом — не то грек, не то норвежец — лебедки не могут вытащить трал. Гудят, дрожат ваера, а трал ни с места. Половина его лежит на палубе, а другой конец висит за кормой. И вдруг мы видим, как матрос сбегает по огромному раздутому и скользкому тралу вниз, за борт, и режет дель. Рыба бьет в прорезь мощным фонтаном, разрывая надрез все больше и больше. Матрос едва успел отскочить. Мы замираем. Смертельный трюк, как в цирке, только без страховочной сетки. А матрос бежит уже обратно на палубу под восторженные крики.
Немалую смелость надо иметь, чтобы вот так, без страховочного каната, сбежать по набитому рыбой, скользкому тралу за корму и сильным ударом вспороть капроновую дель, из которой сделан трал. Это все равно что на фронте первым подняться из окопа в атаку.
Фонтан рыбы под страшным напором все хлещет из трала, летит вверх разорванная в куски сабля, сверкает на солнце, и, как трассирующие пули, выстреливает розовый бекас. За кормой тянется, медленно раздаваясь вширь, серебристая лента издавленной, истерханной в лохмотья рыбы. И лента эта становится все больше и больше. Над ней оглашенно орут и дерутся чайки. А рыба все хлещет и хлещет в дыру.
За кормой траулера по зеленому шелку океана тянется серебристый рыбий след. Огромное количество бросовой рыбы для чаек.
Серебристая река за кормой становится все шире и шире, тянется все дальше и дальше, к горизонту. И от этого становится не по себе. Что они делают? Что они делают?
Свой трал мы наконец вытащили. Он дышит огромной массой сдавленной в нем рыбы. Из ячеек торчат раскрытые рты сабли, расщепленные клювики бекаса. Эти рты, будто диковинные экзотические подводные цветы, усеяли весь трал. На первый взгляд даже и красиво. И только потом я вдруг соображаю, что это рты раздавленной рыбы.
И снова забиты чаны, и опять на палубе гора рыбы. Зайкин с добытчиками чинит прореху в трале, вдруг он вскрикивает и приседает. Я не сразу соображаю, что он наступил на шип морского сома, попавшего в трал вместе с бекасом и саблей. Костяной шип, как острый гвоздь, пропорол насквозь резиновый сапог и вошел в ногу. Побледневший Зайкин стонет, дергает ногу и никак не может освободиться от сома, который мертвым грузом, будто гиря, волочится за сапогом. Матросы кидаются на помощь, сдергивают сапог вместе с рыбиной. Из проколотой ноги сочится кровь.
— В госпиталь! — приказывает капитан.
Зайкин не может идти. Матросы уносят его на руках.
Мишель де Бре подскакивает к сому и острым шкероч-ным ножом ловко и быстро вырезает шипы и выбрасывает их за борт.
— Все! Теперь он кастрирован, теперь он ничего не сделает,— подмигивает он нам.
Чиф заливается лаем, то подскочит к сому, то отскочит, видимо, понимает, что тот что-то натворил и надо с ним расправиться, но робеет, и потому в его лае слышны истеричные нотки.
— Ладно, ладно,— успокаивает его Мишель де Бре.— Не трать нервы.
А матросы вспоминают разные случаи из рыбацкой, полной опасностей жизни, но вспоминают в основном смешное:
— У нас вот раз попала в трал луна-рыба, так судовой пес со страху запоносил.
— А у нас морского льва заловили, он за всеми по палубе гонялся и орал. Матом, наверное, крыл. Один парень из-за него голову расшиб. Еле за борт столкнули.
— Кого? Парня?
— Да нет, льва этого.
Матросы — кто сочувственно вздыхает, кто смеется.
— Это что! А мы вот акулу заловили. Лежит она себе на палубе, думаем — уснула. А тут моторист вышел и говорит: «Сфотографируйте меня рядом с ней». Встал, ногу ей в пасть засунул, стоит, как Наполеон. Его чикнули. И только он отвернулся от акулы, а она вдруг оживела да как даст ему хвостом под зад — он полетел, как ангел. Его в этот момент еще раз чикнули. Первая фотография не получилась, а вторая очень хорошо вышла. Долго у нас в столовой висела как наглядный пример по технике безопасности. А моториста потом трясло с неделю. Как вспомнит, что ногу держал в акульей пасти, так заколотит его. Могла бы оттяпать запросто, если бы раньше очухалась.
— Эй, кончай травлю! — кричит рыбмастер.— Начинаем работать!
И расставляет матросов на шкерку.
Опять стоим за столами. Теперь и на нашем есть циркульная электрическая пила — поставили механики. Визжит пила, брызгает кровью, отсекая рыбьи головы. На пиле штурман Гена. Хватает сразу по две сабли и сует под диск. Рационализатор! А лебедчик Володя стоит против меня и орудует шкерочным ножом не хуже старшего тралмастера. Веселый, неунывающий, всегда с улыбкой под пшеничными усами, он на любом месте работает с удовольствием, и чувствуется, что ему нравится быть рыбаком, находиться среди сильных веселых матросов, нравится размять косточки, поработать до стона в мышцах, а потом попариться в баньке, разомлеть, напиться чаю и уснуть здоровым крепким молодым сном.
После службы, еще совсем юным прикатил он в Калининград с пятью рублями в кармане. Никогда в жизни не видел моря, да и где его увидишь на Черниговщине! Но с детства мечтал стать моряком. Когда призвали на службу, просился на флот, но попал в ракетчики. После демобилизации решил добиться своей мечты. Сначала работал в порту грузчиком — сила есть! И все никак не мог попасть в море. Потом добился своего и на торговых судах обошел весь мир. Где только не побывал: и в Индии, и в Южной Америке, и в Австралии — по всем океанам прошлепал, посмотрел белый свет. Четыре года плавал. Потом женился, осел на берегу. Но долго не выдержал, сбежал в море с рыбаками. Опять два года плавал. Жена настояла на своем, вернулся на берег. С год поработал на рыбокомбинате и опять махнул в море. И жена махнула рукой: плавай!
«Навигаре нецессе эст!» («Плавать по морю необходимо!») — любимая поговорка Володи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44