Открылась ценность многообразия, которое
сегодня воспринимается как шанс человечества, как источник альтерна-
332
I
тивных принципов жизнеустройства перед лицом глобальных проблем,
порождаемых индустриальной цивилизацией. В этих условиях интеллек-
туалу легче демонстрировать национальную идентичность, не опасаясь
обвинений в отсталости и несовременности. Многозначительна та мета-
морфоза, которая на наших глазах происходит в рамках постмодерниз-
ма. Постмодернисты были преимущественно "левыми", сочувствующи-
ми обездоленным "третьего мира" и преобразующими это сочувствие в
теорию плюрализма культур и цивилизаций, в ценностную реабилита-
цию незападного мира. Но сегодня изысканиями постмодернистов вос-
пользовался старый заносчивый европоцентризм, который использовал
культурологическое самоуничижение западных интеллектуалов для
нового самовозвеличивания Запада и даже для нового расизма. Возник-
ла концепция "золотого миллиарда": именно такая численность евро-
пеизированного населения признана готовой для вхождения в новое
информационное общество. Остальным путь туда заказан по причине
экологического предела: если весь мир станет жить по западным нор-
мам, планета взорвется от экологической перегрузки. В этих условиях
формируется двойной стандарт: по эстетическим соображениям, имею-
щим, скорее, декоративный характер, можно любоваться многообразием
незападных культур, но по соображениям практическим, относящимся к
процессам принятия решений, к формированию глобальных мироуст-
роительных и геополитических стратегий, незападные народы не могут
рассматриваться как равноправные партнеры. Сегодня эта "диалектика"
постмодернизма непосредственно влияет на отношение Запада к России.
Вчера еще ей обещали прием в "европейский дом" и за это требовали
не только военного, но и культурного разоружения - вестернизации.
Внезапное "прозрение" западных геополитиков по поводу незападного
характера России означает, что стратегия равноправного партнерства не
состоялась.
Какова может быть в этих условиях реакция нашей правящей эли-
ты? Продолжать ли демонстрировать все новые свидетельства своей
безграничной лояльности Западу? Или мы уже приближаемся к той
точке, когда маятник качнется в прямо противоположную сторону?
Вероятно, политической культурологии, как новому исследовательско-
му жанру, предстоит определить, каково влияние постмодернистского
сдвига в культуре на ротацию элит в России и эволюцию ее государст-
венной политики.
Для предотвращения социального взрыва нет иного пути, как восста-
новление консенсуса в следующих основных направлениях:
консенсуса между демократической интеллигенцией и народом на
пути возвращения к прежней, христианской по своим истокам тради-
ции, открывающей возможность морально-религиозной реабилитации
333
непреуспевающих соотечественников на основе признания того,
пути духа и пути успеха не всегда совпадают;
межнационального консенсуса на пути решительного отказа от ид(
избранничества, от сепаратного вхождения в "европейский дом'
"тюркский дом" и т.п. Вместо деления некогда единого пространства
передовые (предназначенные для вхождения в престижные "дома")
отсталые регионы - проведение старого принципа единой коллектива
судьбы всех народов нашей многонациональной страны, их совместно]
вхождения в современное высокоразвитое общество;
консенсуса между демократической и национально-патриотическ!
идеями. Этот консенсус был нарушен в результате ошибочного отожд(
ствления тоталитаризма с российской национальной традицией. Тотали
таризму необходимо противопоставлять не одни только западные цен»
сти, но и собственную национальную духовность, высоты отечественв
культуры. Только признание того, что с тоталитарным злом можно
нужно справиться собственными средствами, открывает перспектив;
преодоления раскола "западников" и "почвенников".
Важнейший вопрос нашего национального бытия: не иссякли ли и
точники нашей духовности, способны ли мы в борьбе с хаосом и разва
лом не только привлечь западные социально-политические технолга
но и мобилизовать собственный духовный потенциал, без чего не;
можно сохранить чувство национального уважения и исторически
признания.
ПРЕОДОЛИМА ЛИ ВЛАСТЬ УТОПИИ, ИЛИ КАК ВЕРНУТЬСЯ
ИЗ СВЕТЛОГО БУДУЩЕГО?
Утопическо-прожектерский характер мышления властвующей эли|
ты - застарелая болезнь российской государственности. Столько ра
приходилось расплачиваться за решения, оторванные от жизни, от на|
ционального опыта и даже прямо противостоящие здравому смыслу|
(Впрочем, со времен Просвещения, когда народный здравый смысл ст
отождествляться с "неразумной чувственностью", над которой возвыша!
ется урезонивающий разум, умозрительное доктринерство получил^
невиданные права.) Относительно тенденции нашей правящей
"методически ошибаться" существует две версии. В чем-то они совпа|
дают с неокантианским членением наук о природе, с одной стороны,
наук о культуре, с другой. Первая версия объясняет заблуждения элит
ее односторонним тяготением к сфере "должного" при явной недооцен!
ке "сущего". Утопизм здесь понимается как упрямое "отнесение к цен|
ности" — ориентация не на действительность, а на идеал. Вторая ве
предпочитает методологию отнесения к интересу: пагубные последствии
334
полигаки власть предержащих объясняются не их непрофессионализ-
мом, а своекорыстием. В этом смысле то, что на уровне нации выступа-
ет как ошибочное и убыточное, на уровне корпоративных интересов
элиты оказывается вполне рациональным и прибыльным.
Вероятно, эти два объяснения находятся в отношениях дополнитель-
ности: одно не исключает другого. Но здесь необходимо сделать акцент
на источниках государственно-политического утопизма, представляюще-
го, как показывает исторический опыт, серьезнейшую национальную
опасность.
Некоторые источники утопизма коренятся в глубинных архетипах
российской культуры, гетерогенной в своих основаниях, объединяющей
земледельческий и скотоводческо-кочевнический принципы жизне-
строения. Эти принципы соотносятся с двумя разными типами про-
странства-времени. "Земледелец живет в сравнительно небольшом про-
странстве и ритмичном времени, развивая способность находить боль-
шое в малом. Его хозяйствование - это цепь дифференцирующих уси-
лий, с помощью которых он непрерывно дробит, интенсифицирует про-
странство, насыщая каждую его клеточку трудом... Совсем в другом
пространстве-времени живут скотоводческо-кочевнические племена...
Кочевничество создало весьма эффективную перераспределительную
культуру мирового масштаба и глобальных амбиций. Так возникли
империи Чингис-хана, Тимура... Несколько дней удачного военного
похода дают столько, сколько кропотливому земледельцу не обрести за
годы труда. Так возникает архетипический мир "великого скачка", чу-
додейственного прорыва через нудную повседневность в светлое и изо-
бильное будущее"1 .
Этот архетип "великого скачка" оказал влияние на формирование
главных государственных мифов на разных этапах российской истории.
Новая государственность неизменно пыталась опереться на мобилизую-
щий миф, связанный с концепцией "перескакивания через исторические
этапы", кочевнического набега на слишком медленно текущее время.
Так было уже с концепцией "Москва — третий Рим". Речь шла о пере-
прыгивании через этап независимого национального государства (только
что освободившегося от татар) прямо к государству - носителю миро-
вой идеи, мировой миссии. Мобилизационный миф преодоления време-
ни посредством скачка сполна использовал Петр Великий при основа-
нии нового режима - Российской Империи.
В конце прошлого века снова возникла дилемма: продолжать
"медленный путь" капиталистического развития, на котором России
суждено в обозримом будущем отставать от Запада, или посредством
1 Панарин А.С. Революционные кочевники и цивилизованные предпринима-
тели // Вестник АН СССР. 1991. № 10. С. 21-22.
335
особой революционаристской магии выйти из одного типа времени
(ритмичного, медленно текущего) в другое - скачкообразно-обгоняю-
щее. Диалектическое чудо этого скачка строилось на парадоксе: Россия,
являющаяся по меркам капиталистического развития отстающей стра-
ной, превращается в передовую страну - авангард по новым меркам
посткапиталистической эпохи. Собственно, архетшшческое предчувст-
вие подобного скачка способно и сегодня породить новый мобилизую-
щий миф, основанный на сходном парадоксе. По меркам индустриаль-
ного, техноцентричного общества, измеряющего свои успехи количест-
венно-экономическими критериями, Россия - отставшая от Запада стра-
на. Но по меркам нового, постиндустриального общества, которое будет
культуро- и эксцентричным и станет измерять свои обретения постэко-
номическими критериями, Россия может стать передовой страной, от-
крывающей человечеству пути выхода из экологических и духовных
тупиков индустриализма. Очевидно, во многом раскол нашего общества
пролегает по линии шва, издавна скрепившего два архетипа поведения,
два типа пространства-времени, — земледельческий и кочевническо-
перераспределительный, ориентированный на магию "великих скачков".
Драма России в том, что первый архетип, являясь производительным по
своей доминанте и потому обещающий экономическое процветание и
стабильность, в то же время оказался не в состоянии справиться с вызо-
вами нашего евразийского пространства, защитить и объединить страну.
Это бессилие обнаружилось уже при княжеской междоусобице и пора-
жении от татар. С той поры наша национальная история становится
трагически антиномической: повседневное благополучие и державность,
"срединное", ритмичное время, и аритмия "больших скачков", при всей
их внутренней несовместимости, являются одинаково необходимыми для
сохранения России. И если героическо-мобилизационная утопия, подчи-
няющая повседневность искушениям скачка, ведет к разрушению эле-
ментов гражданского общества и бытовой неустроенности, к феномену
"антиэкономики", то противоположная крайность тоже становится уто-
пией, ибо игнорирует интересы сохранения государственности и геопо-
литическую реальность нашего промежуточного, осаждаемого с разных
сторон пространства. Собственно, радикализм наших правящих либера-
лов основан на решимости пожертвовать державностью во имя благопо-
лучной повседневности, ради выхода из кочевническо-перераспре-
делительного пространства-времени в ритмичное европейское.
Однако наблюдаемый ныне тотальный развал свидетельствует, что
простого выхода не получилось, что решительное и простое разъятяе
двух типов пространства-времени оказалось очередной утопией. Про-
блема, следовательно, не в том, чтобы просто пожертвовать "большим"
пространством и превратить Россию в "маленькую процветающую
Швейцарию" - такая операция членения огромного евразийского про-
странства ведет не к процветанию, а к "войне всех против всех", к про-
валу в небытие. Проблема состоит в том, чтобы предложить новый,
более отвечающий требованиям времени, баланс и синтез двух типов
пространства-времени, на которых держится Россия.
То, что сегодня называется ненавистным для наших либералов сло-
вом "идеология", будь то дореволюционное православие или коммунизм,
на самом деле соотносимо с великой письменной традицией и служило
объединению этносов в едином духовном пространстве. Крушение этой
традиции, связанное с обнаружением "обманного" характера идеологии,
неминуемо вело к утрате единого духовного пространства, а отсюда - к
волне сепаратизма. Так было в 1917 г., когда закрылась прежняя единая
перспектива, связанная с официозным православием и идеологией им-
перии. Большевики предложили новый "священный" текст, позволив-
ший на определенное время заклясть демонов сепаратизма и этноцен-
тризма. На основе новой великой письменной традиции (великой — в
смысле надэтнической) стала формироваться новая историческая общ-
ность - "советский народ". Крушение коммунизма сделало проблема-
тичным существование этой общности. Впрочем, в августе 1991 г., на
волне демократического воодушевления, ощущалась готовность страны
(хотя не во всех ее частях) принять либерально-демократическую идео-
логию в качестве новой великой письменной традиции. Трагедия авгу-
стовского режима (финала которой мы еще не знаем) состоит в том,
что "обманность" предложенного им "великого текста" обнаружилась
несравненно раньше, чем в случае с предыдущими "текстами".
Здесь можно сделать важный вывод: нация, которую на протяжении
одного столетия трижды провели на "великих текстах", готова отверг-
нуть великую письменную традицию вообще, а значит, отказаться от
единого духовного (а следовательно, и материального) пространства,
уйти в локусы, в мозаику дробящихся территорий. Появилась серьезная
угроза утраты общенациональной перспективы. Сегодня некоторые
теоретики "нового федерализма" надеются, что будущая федерация
регионов (штатов) представит удовлетворительную альтернативу разру-
шительной ленинской модели - федерации национальных государств,
готовых злоупотреблять своим "правом на самоопределение вплоть до
отделения". Однако эти надежды вряд ли состоятельны. Сегодня моти-
вация регионального сепаратизма (в виде "Сибирской республики",
"Дальневосточной республики" и т.п.) немногим отличается от мотива-
ций этноцентричного сепаратизма. "Разбегающееся пространство" не
удержать без новой общенациональной идеи (нация здесь понимается в
политическом смысле - как суперэтническая общность, живущая на
одной территории). Вероятно, требуется общенациональная комплекс-
337
ная программа типа "Универсалии нашей культуры: на пути восстанов-
ления единого духовного пространства". Проблему восстановления го-
сударственности необходимо осмыслить в гуманитарном измерении -
как актуализацию в массовом сознании таких ценностей, которые заве-
домо являются надэтническими и претворение которых требует новой
интеграции великой страны.
Еще одним источником политического утопизма являются взаимоот-
ношения крайне провинившейся и обанкротившейся элиты с собствен-
ным народом, страх перед возможным наказанием, возмездием. Меха-
низм, посредством которого элита сначала приходит к власти, а затем
желает во что бы то ни стало ее удержать и для того "отрицает реаль-
ность", достаточно нагляден. Партии, желающей захватить власть, надо
ориентироваться на самых недовольных и обещать им очередной
'Чудодейственный скачок" в обетованную землю. На волне этих завы-
шенных ожиданий партия революционной утопии приходит к власти. И
уже на другой день обнаруживается, что подогретые ею ожидания нечем
оправдать, что "хотели как лучше, а получилось как всегда". Признать
свое банкротство - значит уйти в отставку. Но все дело в том, что про-
игравшая партия в России в отставку не уходит - ей предстоит идти на
эшафот. Чтобы избежать этой перспективы, обанкротившиеся "слуги
утопии" начинают отчаянно лгать нации, выдавая желаемое за действи-
тельное, отыскивая "невиданные достижения и решающие преимущест-
ва" там, где их и в помине нет. Этот смертельный страх за свою судьбу
порождает особый вид нервического утопизма, когда сознательный об-
ман перемешивается с самообманом и начисто закрывает реальность.
Психологию подобного рода утопизма прекрасно раскрыл Н.А.Бердяев
на примере революционной хлестаковщины большевизма. "...Зная исто-
рию старого и вечного Хлестакова, в глубине души ждут, что войдет
жандарм и скажет: "Приехавший по именному повелению из Петербур-
га чиновник требует вас сейчас же к себе". Страх контрреволюции,
отравивший русскую революцию, и придает революционным дерзаниям
хлестаковский характер. Это постоянное ожидание жандарма изоблича-
ет призрачность и лживость революционных достижений"1.
Вся гигантская машина производства мифов, масштабами которых
поражал коммунистический режим, является порождением хлестаков-
ской безответственности и хлестаковского страха перед разоблачением
и наказанием. Вероятно, что на фоне нынешнего банкротства "демокра-
тизации", "приватизации" и вхождения в "европейский дом" Россия
может получить не меньшую по масштабам хлестаковскую машину
производства несуществующих "эпохальных достижений". Единственное
средство избежать волны нового государственного утопизма - пропаган-
1 Из глубины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63