Калеб развернулся, отодвигая Мэгги себе за спину и закрывая ее своим телом.
Впрочем, в этом не было никакой необходимости. Барт даже не взглянул на нее, стоявшую с выбившейся блузкой и губами, распухшими от поцелуев.
Вперив немигающий взгляд в Калеба, он прорычал:
– Она все равно не останется. Она бросит тебя так же, как бросила меня твоя сука-мать.
Шатаясь, он поплелся мимо них в ванную. Щелкнул замок. На унитаз упало сиденье. А потом из-за закрытой двери донеслись безошибочные шипящие звуки – он справлял нужду.
Калеб стиснул зубы.
– Совсем как в школе, – с горечью прошептал он.
Мэгги погладила по его напрягшейся спине. Нежно поцеловала между лопаток.
– Пойдем в постель.
Он так хотел этого. Хотел закрыть глаза и хотя бы ненадолго забыться в ней. А может быть, навсегда.
– Мне еще надо кое-что сделать.
– Да. – Она потянула его за собой. – Со мной.
Он удивленно рассмеялся. Как она могла хотеть его после того, чему только что стала свидетелем? Зная, кто он такой и откуда взялся?
Но она хотела его.
Маргред привстала на цыпочки и поцеловала его. Сначала в уголок глаза, потом в уголок губ, потом скользнула губами по шее. Она целовала его туда, куда раньше даже и не думала прикоснуться губами.
Сердце его переполняла любовь.
– Мэгги…
– Ш-ш…
Она втолкнула его в голую коричневую комнату, где прошло его детство. Краешком сознания он отметил произошедшие перемены: на стуле висела яркая юбка, на узкой кровати громоздились мягкие подушки. Комната даже пахла ею, пахла женщиной, пахла Мэгги, пахла шампунем и лосьоном, и под всеми этими ароматами ощущался глубокий, но безошибочный запах моря. Он жадно вдыхал, подобно смертельно больному пациенту, выписанному из больницы, или человеку, только что вернувшемуся из пустыни.
Ее прикосновения обнимали его, подобно дождю, ласковому, теплому и целительному. Он умирал от желания, в голове у него все смешалось, перед глазами все плыло, как песок во время бури в пустыне, и его израненная душа истосковалась по ней. Она оживляла его, дарила ему себя, и губы ее были мягкими, сочными и покорными. Вот ее руки крепко прижали его, скользнули ему под рубашку, пробежались по груди, пробуждая его к жизни.
Он попытался поймать ее. Улыбаясь, она увернулась от его объятий и, поманив его к кровати, опустилась спиной на подушки. Он жадно вглядывался в нее, пожирая глазами ее темные волосы, разметавшиеся по белым простыням, ее кожу, светившуюся подобно жемчугу в вороте распахнутой блузки, молочно-белые полукружья ее груди. Он забыл… обо всем. Было только здесь и сейчас. Для него существовала только она, ее гладкие бедра, ее теплая улыбка и ее большие, темные, бездонные глаза. Он судорожно расстегнул пояс, рванул пуговицы на рубашке. Она была дождем, водой, жизнью, и он умирал от желания коснуться ее. Руки у него дрожали, его прикосновения были лихорадочно горячими, и вот он вытянулся рядом с ней на кровати, касаясь, лаская, поглаживая…
Она была такой теплой. Такой мягкой, такой сладкой и влажной. Он раздвинул ее лоно пальцами, вздрагивая от наслаждения, ощущая, что она готова принять его. Его загорелая рука скользила по ее шелковистым бедрам, зарылась в мягкие темные кудряшки на лобке. Он наклонился, чтобы поцеловать ее, чтобы выпить ее, чувствуя, как кружится голова от ее запаха. От ее сладости. Она тихонько вздохнула и задвигалась в такт с ним, под ним, поднимаясь и опускаясь, как морской прибой, и кровь зашумела у него в ушах. Он тонул в ней. Он чувствовал, как набух ее бутон под его пальцами, под его губами, и ускорил движения.
Она запустила руки ему в волосы. Он в последний раз прикоснулся к ней языком, поднимая обоих на вершину наслаждения, а потом приподнялся и лег на нее сверху, ощущая под собой ее тело – влажное, горячее, извивающееся, его тело, – и раздвинул ее бедра своим больным, покрытым шрамами коленом.
Она крепко обняла его за плечи.
– Твоя нога…
Но сейчас ему не было никакого дела до раненой ноги. Он мог думать только о том, чтобы оказаться в ней так глубоко, как только можно, и слиться с нею как можно плотнее, слиться воедино. Он приподнялся на руках, перенося вес своего тела. Она приподнялась ему навстречу, напрягаясь, чтобы принять его.
Взгляды их встретились. Они не отводили глаз. Одним быстрым, плавным движением он глубоко вошел в нее.
Она ахнула и содрогнулась.
И он тоже.
Они набросились друг на друга, объединенные страстью и желанием. Они стали одним целым. Соединились. Он стал частью ее, как никогда и ни с кем до этого не становился. Она обхватила его ногами. Ее волосы переплелись с его пальцами в сладкий и благоуханный клубок. Она крепко сжала его естество своим шелковистым лоном, а он уткнулся лицом ей в шею и излился в нее, отдавая себя целиком, вверяя ей свое тело и свою душу. Она вновь содрогнулась под ним, затрепетала, и ее ногти впились ему в плечи.
Последняя сверкающая и дрожащая волна наслаждения отхлынула, оставив его обессиленным и бездыханным на ней. Измочаленным. Умиротворенным.
И когда он снова смог дышать, когда смог заговорить, то приподнял голову и сказал слова, которые собирался сказать давно:
– Я люблю тебя.
* * *
Маргред, оглушенная и опустошенная, лежала под ним не шевелясь, пытаясь собраться с мыслями и восстановить дыхание.
Слова Калеба теплым дождем пролились на ее сердце, согревая его.
Я люблю тебя.
Селки умели любить не больше, чем творить чудеса.
Он любит ее?
И что же ей теперь полагается делать?
Что она должна сейчас сказать?
– Спасибо.
Неправильный ответ. Она увидела, как оледенели его глаза, и ощутила, как он отдалился от нее, пусть даже по-прежнему оставаясь в ней.
Она облизнула губы и сделала вторую попытку:
– Ты делаешь мне честь.
– Нет, я заставляю тебя нервничать, – возразил Калеб. – Чего ты боишься?
Было трудно оставаться честной с ним, когда он лежал так, по-прежнему соединившись с ней, изучающе всматриваясь в ее лицо проницательными зелеными глазами. Ей было трудно думать, когда тело все еще содрогалось и было влажным от секса.
Она снова хотела его. Может статься, она будет хотеть его всегда. Может быть, именно этого она и боялась.
– Мы очень разные, – разомкнула она наконец губы.
– Вот почему нам так хорошо вдвоем. Как-то ты сказала мне, что я живу только разумом. Но с тобой… мне кажется, что я снова обрел свое сердце.
Те капли воздуха, что ей удалось набрать в легкие, улетучились в одно мгновение.
– Я не могу ни о чем думать, когда ты говоришь мне такие слова.
Он лукаво прищурился.
– А может, я не хочу, чтобы ты думала. Лучше скажи мне, что ты чувствуешь.
– Я… беспокоюсь о тебе, – призналась она. – Я волнуюсь из-за тебя так, как никогда и ни о ком не волновалась за семьсот лет существования.
Он оцепенел.
– Семьсот лет…
– Да. Я бессмертна.
– Но моя мать не обладала бессмертием. Ты сама говорила, что она умерла.
Он сказал ей, что не хочет, чтобы она думала. Но она буквально слышала, как с негромким тиканьем, словно часы в коридоре, крутятся мысли у него в голове.
– Ее жизнь – нынешняя жизнь – закончилась. Но поскольку она вернулась в море, то вновь возродилась в пене волн и прибое.
– Значит, для нее это было важнее собственного мужа. Важнее ее детей.
Маргред уже совсем было собралась заметить, что Атаргатис взяла с собой Дилана, но выбор, сделанный матерью, вряд ли успокоил бы чувства Калеба.
– Она была селки. – Маргред встала на ее защиту. – Мы принадлежим морю так, как никогда не сможем принадлежать никому другому.
– Она прожила рядом с моим отцом четырнадцать лет. Я думал, они были счастливы.
Увы… Маргред закусила губу, чувствуя, как в ее сердце эхом отдалась боль, прозвучавшая в его словах. Мальчишкой Калеб считал себя плодом любви, подлинного союза между мужем и женой. Предательское бегство Атаргатис не только лишило его матери, но и окрасило детские воспоминания в мрачные тона, разрушив представление о семейном счастье.
Он заслуживал большего. Он заслуживал любви.
Или хотя бы правды.
– Они были слишком разными. – Как были разными они с Калебом, с болью осознала Маргред. – Твой отец завладел телом селки. Но ее любви он так и не удостоился.
На скулах у Калеба заиграли желваки.
– Ты полагаешь, что я намерен завладеть тобой?
Он уже и так получил от нее больше, чем она когда-либо отдавала другому, даже своему давным-давно умершему партнеру. Чувства к нему переполняли Маргред, как желанная беременность, они разрастались внутри нее, и им было тесно. Она изменилась, превратившись в кого-то другого – нечто совсем другое, – кого она не узнавала.
Цепкие щупальца сомнений опутали ее сердце. Сможет ли она когда-нибудь стать той, кто ему нужен? Сможет ли дать ему больше, чем его мать отдала его отцу?
И чего ей будет стоить такая попытка?
Страх ледяными пальцами прошелся по ее груди, вытесняя последние остатки воздуха из легких. И что будет с ними, если у нее ничего не получится?
– Думаю, – осторожно сказала Маргред, – что твое место здесь, на острове. С этими людьми.
– А твое?
– Я селки, – повторила она, и эти слова прозвучали неубедительно даже для нее самой. – Океан – вот наша стихия. Его магия живет у нас в крови. Мы должны или вернуться к нему, или умереть.
– Ты не можешь вернуться. Зачем, если ты все равно умрешь?
Его вопрос больно ранил ее, вонзившись в сердце подобно отравленной стреле. И все-таки он был неверно задан.
В ту же секунду она увидела, что он и сам понял свою ошибку, увидела, как глаза его подернулись холодком, почувствовала, что его тело напряглось, как у воина, ожидающего вражеского удара.
– Если бы у тебя была котиковая шкура, – негромко спросил Калеб, – если бы ты могла вернуться в море, то осталась бы здесь, со мной?
Отказалась бы она от безбрежного простора моря и от вечности ради того, чтобы жить с этим мужчиной на суше, пока оба они не умрут?
Во рту у нее пересохло. Она не могла и не хотела отвечать ему.
И ее молчание стало для него ответом.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
– Ну что же, все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Калеб, оставляя оператору полиграфа в полное распоряжение свой кабинет – единственное место на острове, которое еще не было оккупировано оперативной группой полиции штата.
Он солгал.
И уже не в первый раз за сегодняшнее утро. Но даже когда правую руку Калеба украшала манжета для измерения кровяного давления, когда к пальцам левой руки были прикреплены электроды, а грудь обнимали резиновые валики, когда цифровая аппаратура подтверждала правдивость каждого произнесенного им слова, даже тогда оператор ни за что не поверил бы в историю о семисотлетней русалке, которую преследовал демон.
Сэм Рейнолдс стоял в дверях маленькой комнаты отдыха, в которой едва помещались копировальная машина и кофейник.
– Не переживайте из-за этого, – заметил он. – После трех часов, проведенных в этом кресле, и моя родная мать обливалась бы потом. Так что мой тест вы уже прошли.
На лице Калеба отразилось удивление.
– Вы уже получили результаты анализа на ДНК? Сыщик из полиции штата лишь фыркнул в ответ.
– Где, по-вашему, мы работаем, в ФБР, что ли?
– Тогда откуда вдруг такая сердечная любовь? Разве что вы искренне благодарны мне за то, что я разрешил вам заночевать в тюремной камере вместо пляжа.
Рейнолдс пожал плечами.
– Вы позволили нам взять у вас образцы ДНК. Вы добровольно вызвались пройти тест на детекторе лжи. Будь вы виновны, вы послали бы нас куда подальше. Так что вы или чертовски тупы, или невиновны.
Но Калеб был не в том настроении, чтобы выслушивать комплименты. Женщина, которую он любил, хотела покинуть его, его не пригласили на совещание оперативной группы, состоявшееся сегодня утром, а сержант, руководивший расследованием, не доверил бы ему даже регулировать дорожное движение.
Он с силой потер шею, переводя взгляд с копировальной машины, подмигивающей разноцветными огоньками, на стопки бумаг, разложенные на столике.
– Что вы делаете?
Рейнолдс заправил в машину очередной лист.
– Копирую ваши записи по делу.
Калеб бросил вопросительный взгляд на Эдит Пэйн. Отражение монитора компьютера – ярко-белые карты на зеленом фоне – сверкало в стеклах ее очков.
– Я не делаю копий, – заявила она. – И кофе я тоже не подаю.
– Рад, что вы не скучаете, – проворчал Калеб.
Эдит щелкнула курсором по очередной карте.
– Не злите меня. Этот проклятый телефон разрывался все утро. Каждый умник на этом острове посчитал своим долгом притащиться сюда и торчать в дверях. Отдыхающие требуют вооруженного эскорта, отправляясь на пляж, а домовладельцы настаивают, чтобы вы арестовали зевак и туристов за вторжение на их территорию.
Боль в затылке усилилась. Калеб поморщился.
– Уиттэкер?
– Нет, его здесь не было.
Калеб нахмурился. Это было странно.
– Он что, отправился на материк?
– И пропустил такое представление? – фыркнула Эдит. – Ни за что.
– Может, он заболел? Пожалуй, я загляну к нему, когда буду патрулировать местность.
Остров неласково относился к тем, кто жил один. Так что, посещая затворников и пожилых людей, Калеб одновременно поддерживал хорошие отношения с общественностью. А в данном случае, нанося визит Уиттэкеру, получал и достойный предлог для того, чтобы лишний раз осмотреть пляж.
«Если он стал человеком, я найду его…»
– О ком вы говорите? – поинтересовался Рейнолдс.
Его вопрос отвлек Калеба от мрачных мыслей.
– О местном адвокате, – коротко ответил он.
– О местном пижоне, – тихонько пробормотала Эдит себе под нос.
– Раз вы уж собираетесь на улицу, то поосторожнее с репортерами, – предупредил его Рейнолдс. – Сегодня утром на пароме прибыла съемочная бригада Шестого канала.
Эдит не отрывала глаз от монитора и пасьянса на нем.
– Они торчат в ресторане Антонии. Реджина звонила.
Напряжение и нервозность, охватившие Калеба, усилились и стали невыносимыми. Он только что просидел три часа в кресле, стараясь обмануть детектор лжи, а Мэгги могла свести на нет все его усилия, дав пятиминутное интервью ушлым репортерам. Калеб воочию представил себе завтрашние заголовки таблоидов: «Русалка околдовала местного полицейского » или «Демон вышел на охоту у берегов Мэна ».
К черту патрулирование! Он нужен Мэгги, хочет она того или нет.
* * *
Сообщение о том, что на пляже обнаружен труп обнаженной блондинки, привлекло больше внимания, чем пикник в «Ротари-клуб».
Подобно зимнему урагану, опасность, нависшая над островом, заставила аборигенов выйти на улицу в поисках еды, компании и общения. Когда Калеб распахнул дверь в заведение Антонии, в уши ему ударила какофония звуков: гул голосов, звон посуды, шипение гриля. В воздухе плыли ароматы рыбы и лука, жареного мяса и кофе.
Калеб окинул быстрым взглядом переполненные кабинки, очередь, змеей извивавшуюся между столиков, обветренные лица, заполнившие помещение. В большинстве своем это были лица коренных жителей Новой Англии, с глазами викингов и пуританскими очертаниями губ.
Где же искать Мэгги?
Реджина схватила две тарелки из стопки чистой посуды и швырнула их на стойку.
– Одна уха, тунец с ржаным хлебом, рулет из лобстера, жаркое. Подходите и забирайте свой заказ, иначе я отдам его клиенту, который стоит за вами.
Значит, официантки нет. То есть Мэгги отсутствует. Сердце у Калеба болезненно сжалось. Неужели она хоть раз не могла остаться на месте?
Восьмилетний Ник, убирая со столов, бегал вприпрыжку между отодвинутыми стульями и обтянутыми джинсами ногами.
Где же она, черт возьми?
Реджина поймала его взгляд и коротко мотнула головой в сторону кухни. Ледяная лапа, стиснувшая сердце Калеба, ослабла и отступила.
Он шагнул было вперед, но тут же замер, когда какой-то придурок, не глядя по сторонам, вывалился из кабинки и загородил ему дорогу. Белый мужчина, лет тридцати с небольшим, с влажными после сушки волосами и выцветшей улыбкой. Не островитянин, хотя лицо его показалось Калебу смутно знакомым. Он решил, что это какой-то репортер Шестого канала.
– Шеф Хантер?
Калеб устало кивнул в знак согласия.
Поднялась суматоха, и его принялись забрасывать вопросами. Кто-то сунул ему под нос длинный черный микрофон, похожий на ствол пистолета. Калеб стиснул зубы, но сдержался и не полез за собственным оружием. «Ветеран делает успехи, приспосабливаясь к гражданской жизни …»
– Вы полагаете, что здесь, в месте под названием Край Света, туристы могут чувствовать себя в безопасности? – поинтересовался репортер.
Вопрос с подтекстом. Пожалуй, Калеб предпочел бы иметь дело с пистолетом. Все разговоры в ресторане мгновенно стихли, местные жители и отдыхающие в напряженном молчании ждали, что он ответит. Они рассчитывали, что он заявит, что их жизни и безопасности ничего не угрожает. Калеб скрипнул зубами. Нет, он не собирается приносить в жертву никого из них ради того, чтобы доставить удовольствие какому-то занюханному репортеришке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33