В детстве мама как-то отправила его в театральный летний лагерь. И теперь он просто не может иначе.
– Вот как? Актер?
– Как мы все, наверное, – невинно заметил Шон. – Я уже попросил мою помощницу оседлать Тино, того мерина, о котором вам говорил. За него я хочу восемьдесят тысяч. Он с задатками, но у меня таких слишком много. Если у вас есть на него покупатель…
– Может появиться, – отвечал Ван Зандт. – Я захватил видеокамеру. Сниму вашего красавца на пленку и пошлю клиентке, которая должна вскоре приехать из Вирджинии. А когда вы будете готовы к новым приобретениям, с радостью покажу вам лучших лошадей Европы. Возьмете с собой Элль. Мы отлично проведем время. – Он перевел взгляд на меня, точнее на мою юбку. – Элль, вы сегодня не в седле?
– Слишком много веселилась вчера вечером, – сказала я. – Теперь прихожу в себя. Мы с Шоном были на Пинки-бале.
– Элль не могла пропустить такое событие, – пояснил Шон. – И отказаться от бокала шампанского.
– Зато какую потеху вы пропустили на ипподроме! – подхватил Ван Зандт, которому не терпелось поделиться сплетнями. – Там вырвались из конюшни лошади. И еще кто-то на кого-то напал. Уму непостижимо!
– А вы там были? – спросила я. – Среди ночи? Может, вас еще будет разыскивать полиция?
– Разумеется, меня там не было! – отрезал он, мгновенно разозлившись. – Как вы могли подумать, что я на такое способен?!
Я пожала плечами:
– Понятия не имею, на что вы способны, а на что – нет. Знаю только, что вы не понимаете шуток. Честное слово, эти ваши фокусы мне уже поднадоели, хотя я с вами знакома-то всего два дня, – заявила я, нарочно не скрывая раздражения. – Хотите, чтобы я каталась по Европе в одной машине с вами и вашими многочисленными настроениями? Да я лучше останусь дома и буду лупить себе по пальцам молотком!
Ван Зандт прижал руку к груди, будто я сделала ему больно.
– Я – человек чувствительный. И всем хочу только добра. Мне очень жаль, если…
– Не принимайте близко к сердцу, Томас, – посоветовал Шон. – Элль каждый вечер перед тем, как лечь спать, точит язычок на точильном камне.
– Это чтобы лучше жалить тебя, мой дорогой.
– Острым языком мужа не привлечешь, – надулся Ван Зандт.
– Мужа? Зачем он мне? – фыркнула я. – Был уже один. Я его выгнала. Бывшие мужья гораздо лучше – половина денег и никакой головной боли!
Ван Зандт погрозил мне пальцем, пытаясь воспринимать происходящее с юмором.
– Мисс тигрица, вас надо приручить. Тогда вы по-другому запоете.
Краем глаза я заметила идущую к нам Ирину. Длинные голые ноги, высокие сапоги. Она что-то несла в руке и казалась сердитой. «На Шона, – предположила я (как выяснилось, ошибочно). – За то, что опоздал, или нарушил ее собственные планы, или еще по какой-то из пятидесяти причин, регулярно превращавших Ирину в настоящую». Она остановилась в пяти шагах от нас и вдруг заорала что-то по-русски, швырнув в Ван Зандта то, что держала в руке.
Тот едва успел вскинуть руку и смазать траекторию полета стальной подковы, пока та не попала ему в лоб.
Шон в ужасе отскочил.
– Ирина!
Барышня, визжа, фурией набросилась на Ван Зандта.
– Свинья! Подлая свинья!
Я стояла оторопев и тупо смотрела, как Ирина молотит его кулаками. Она была тоненькая, как ивовый прутик, но сильная, и мускулы у нее были о-го-го. Ван Зандт шарахался из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть ее с себя, но она прилипла к нему, как пиявка.
– Дрянь полоумная! – орал Ван Зандт. – Уберите ее! Уберите!
Шон подскочил к нему, одной рукой схватил девицу за светлые, собранные в хвост волосы, а другой – поймал мелькающий в воздухе кулак.
– Ирина! Прекрати!
– Сукин сын! Вонючий сукин сын! – визжала она, пока Шон отдирал ее от Ван Зандта и оттаскивал назад, в глубь прохода между денниками.
– Она с ума сошла! – вопил Ван Зандт, вытирая кровь с губы. – Ее надо запереть!
– Кажется, вы нашли друг друга, – сухо резюмировала я.
– В жизни ее не видел! Полоумная русская сучка!
Ирина с искаженным лютой ненавистью лицом рвалась из рук Шона.
– Следующий раз порву тебе глотку, гад! За Сашу!
Потрясенный Ван Зандт отвернулся. От его безупречной прически не осталось и следа, волосы торчали во все стороны.
– Ирина! – в ужасе прикрикнул Шон.
Я подошла к Ирине и взяла ее под локоть.
– Почему бы нам не отойти на минутку?
Ирина оскалилась и показала Ван Зандту неприличный жест, но послушно пошла со мной.
Мы вошли в отделанную красным деревом гостиную с барной стойкой и кожаными креслами. Ирина шагала впереди, бормоча по-русски какие-то ругательства. Я зашла за стойку, достала из холодильника бутылку «Столичной» и налила в тяжелый хрустальный стакан на три пальца водки.
– За тебя, подруга! – Я приветственно подняла стакан и передала ей. Она выпила. – Я поняла, ты что-то против него имеешь, но, может, посвятишь меня в детали?
Ирина выпила водку, как воду, вздохнула и немного успокоилась. Точнее, собралась. Овладела собой.
– Это нехороший человек.
– Тот парень, что привозит фураж, тоже не особо приятный, но на него ты никогда так не набрасываешься. Кто такая Саша?
Ирина взяла сигарету из портсигара на стойке, зажгла, глубоко затянулась. Потом медленно выдохнула дым, повернув ко мне лицо в исключительно элегантном ракурсе. Должно быть, в прошлой жизни была Гретой Гарбо.
– Саша Кулак. Моя подруга из России. Устроилась работать в Бельгии к этому гаду, потому что он наобещал с три короба. Дескать, платить будет хорошо и позволит ездить на хороших лошадях, и они будут как партнеры, и он сделает из нее звезду арены. Врун вонючий! Попользоваться ею хотел, и все тут. Привез ее в Бельгию и решил, что она его вещь. Думал, она должна ему давать и еще спасибо говорить. А она отказалась. Она была очень красивая. Зачем ей трахаться с таким стариком?
– А остальным зачем?
– Он обращался с нею чудовищно! Держал в цыганской кибитке без отопления. В туалет ей приходилось бегать на конюшню, да еще он подглядывал за нею сквозь дырку в стене.
– Почему она не уехала?
– Ей было восемнадцать, и она боялась. В чужой стране, знакомых никого, на их дурацком языке она не говорила. Просто не знала, что делать.
– А в полицию пойти?
Ирина посмотрела на меня как на дурочку.
– Ну и легла она с ним в постель, – продолжала она, пожав плечами так, как ни одному американцу не повторить. – Но он все равно обращался с ней ужасно. Заразил герпесом… И вот она стащила у него денег и сбежала, когда они вместе ездили в Польшу за лошадьми. А этот гад позвонил ее родным, настучал про деньги, угрожал. Наплел им про Сашу всяких гадостей. Когда она вернулась домой, родной отец выгнал ее на улицу.
– Поверил Ван Зандту больше, чем дочери?
Ирина сделала гримаску:
– Мужчины, они все одинаковые.
– И что стало с Сашей?
– Покончила с собой.
– О господи, Ирина, извини. Я не знала…
– Саша была хрупкая, как стеклянная статуэтка! – Ирина еще раз затянулась сигаретой, помолчала. – Если б мужчина поступил так со мною, я б себя не убивала. Я отрезала бы у него член и скормила свиньям.
– Очень действенно.
– А потом убила бы его.
– Жаль, что тебе не повезло с подковой, – заметила я. – В следующий раз с удовольствием подержу его, пока ты будешь его бить, – сказала я. – Но, Ирина, Шон наверняка ожидает, что ты извинишься.
– Пусть поцелует мою русскую задницу!
– Необязательно извиняться искренне.
Она задумалась. На ее месте я все-таки предложила бы Шону поцеловать меня в задницу. Но портить отношения с Ван Зандтом не стала бы даже я, особенно в свете того, что рассказала Ирина. Ее подруга Саша погибла. А Эрин Сибрайт, возможно, еще жива.
– Идем, – сказала я, пока она не успела воспротивиться. – Давай с этим покончим. А убивать его будешь в свой выходной. – И вышла на улицу.
Шон с Ван Зандтом стояли на лужайке у коновязи. Ван Зандт все еще не остыл, потирал ушибленное подковой плечо, и лицо у него было багровое.
Ирина вывела Тино из стойла во двор.
– Шон, я прошу прощения за свою выходку, – сказала она, протягивая ему поводья. – Мне очень жаль, что так опозорила вас. – Потом презрительно взглянула на Ван Зандта и добавила: – Простите и вы, что напала на вас на земле мистера Авадона.
Ван Зандт ничего не ответил, только свирепо нахмурился, а Ирина поднялась по лесенке на балкон и грациозно опустилась в кресло.
– Царевна, – заметила я.
Ван Зандт надулся.
– Надо бы позвонить в полицию.
– Мне кажется, вы не станете.
– Ее надо изолировать!
– Как вы изолировали ее подругу? – невинно спросила я, жалея, что не могу всадить нож ему под ребра.
У него затряслись губы, будто он вот-вот заплачет.
– Вы поверили ее россказням обо мне? Я ничего плохого не сделал! Дал той девице работу, жилье…
«И герпес в придачу», – подумала я.
– А она меня обворовала, – продолжал Ван Зандт. – Я относился к ней как к дочери, а она меня обокрала, унизила и обесчестила, распуская обо мне грязные сплетни!
Еще одна жертва. Все против него. А его помыслы чисты. Я не стала объяснять, что в Америке, если мужчина обращается со своей дочерью, как он с Сашей, то попадает в тюрьму, а потом всю жизнь живет с клеймом насильника.
– Какая неблагодарность! – сказала я вслух.
– Вы ей верите, – упрекнул он.
– Я верю, что должна заниматься своим делом, а ваша половая жизнь – дело не мое и моим делом никогда не будет.
Ван Зандт насупился, вперив взгляд в свои замечательные мокасины.
– Эти девки должны знать свое место, – мрачно пробурчал он, доставая из чехла на «молнии» видеокамеру. – Иначе приходится их на место ставить.
У меня по спине, будто чьи-то костлявые холодные пальцы, пробежали ледяные мурашки.
Мы стояли и смотрели, как Шон работает с конем, и я понимала, что Ван Зандт сейчас меньше всего думает о статях животного. У него окончательно испортилось настроение. Он, скорее всего, думал, какой урон нанесен его репутации, как Ирина (а может быть, и я) разболтает историю о Саше по всему Уэллингтону и он растеряет клиентов. А может, просто мечтал, как будет душить Ирину голыми руками и ее шейные позвонки будут трещать, подобно сухим прутикам. Ирина сидела на балконе, курила, перекинув длинную стройную ногу через подлокотник плетеного кресла, и ни на минуту не сводила злобного взгляда с Ван Зандта.
Мои же мысли текли в ином направлении. Интересно, не решил ли Томас Ван Зандт, что Эрин Сибрайт должна с радостью принять его ухаживания? И не захотел ли «поставить ее на место», когда она отказалась? Может быть, Эрин бросила Чеда, потому что какой-нибудь Ван Зандт или другой ему подобный наобещал ей с три короба, а потом подло нарушил свое слово? И если так, то какова во всем этом роль Брюса Сибрайта?
Под определение примерной дочери Эрин не подходила, и теперь она не мозолила отчиму глаза. Если окажется, что она погибла, будет ли его хоть минуту мучить совесть? А если она не появится вовсе, сочтет ли он хоть на минуту, что отвечает за нее? Или просто порадуется хорошо сделанному делу?
Еще я вспомнила о собственном отце. Интересно, испытал бы он облегчение, если б его неблагодарная дочь просто взяла да исчезла? Вероятно. Я постоянно перечила ему во всем, не соглашалась ни с единым его словом. Я плюнула ему в душу, избрав своей профессией борьбу с теми, кого он защищал в суде, с теми, кто обеспечивал ему ту жизнь, которой в детстве жила и я. А может, я и впрямь для него исчезла? Сколько уже лет мы не виделись и не общались… Насколько я знаю, для него я просто перестала существовать.
Но папа по крайней мере не бросил меня на произвол судьбы. Это было целиком и полностью мое решение, и осуществляла я его сама. А Эрин Сибрайт? Если Брюс свел ее с Треем Хьюзом, а Хьюз устроил ее к Джейду, а через Джейда к ней получил доступ Ван Зандт, девушка никак не могла повлиять на свою участь. По иронии судьбы, сама она, наоборот, полагала, что обрела независимость и управляет собственной жизнью… Как бы то ни было, чем дольше она не объявлялась, тем меньше оставалось шансов на то, что она выйдет из этой передряги живой.
К тому времени, как Шон закончил демонстрировать возможности Тино, пришел его тренер, и мне осталось лишь проводить Ван Зандта до машины.
– Как думаете, ваш покупатель из Вирджинии заинтересуется? – спросила я.
– Лоринда Карлтон? – он небрежно повел плечом. – Как я скажу, так она и поступит. Наездница она неважная, но у нее сто тысяч долларов на булавки. Мне остается лишь убедить ее, что этот конь – ее судьба и после все будут жить долго и счастливо.
Кроме женщины, купившей лошадь, с которой она не сможет управиться. Тогда Ван Зандт убедит ее продать эту и купить другую. На обеих сделках он прилично заработает, а дальше все пойдет по кругу.
– Вам бы не открывать мне секретов ремесла, – заметила я. – Этак вы меня окончательно разочаруете.
– Вы очень умная женщина, Элль. Вы знаете, что почем в нашем деле. Это тяжелый хлеб. Люди не всегда ведут себя порядочно. Однако о своих клиентах я забочусь. Я с ними честен и рассчитываю на ответную честность. Лоринда мне доверяет. Когда на сезон я приезжаю сюда, она пускает меня в свой городской дом. Видите, как благодарны мне мои друзья?
– Не то слово, – сухо произнесла я.
Ван Зандт не заметил моей иронии – или сделал вид, что не заметил.
– Вы еще увидите, Элль Стивенс, я все для вас сделаю, – заявил он, гордо выпрямившись. – Я сделаю вас чемпионкой. И вы поймете, что я за человек.
Последняя фраза совершенно неожиданно оказалась чистой правдой.
14
Джилл Морон стояла перед дешевым зеркалом в полный рост, в одних узеньких трусиках-стрингах, кружевном черном лифчике и макияже. Она поворачивалась то так, то этак, принимая разные позы: cтыдливую, игривую, обольстительную. Обольстительная понравилась ей больше всего – она очень шла к лифчику.
Лифчик был мал на пару размеров, врезался в бока, но зато делал чуть больше малозаметные груди, что, по мнению Джилл, было хорошо. Они выпирали из чашек лифчика, будто у моделей «Плейбоя». Джилл легко представляла себе, как Джейд зарывается лицом в ее бюст.
Трусики тоже были маловаты. Тоненькие тесемки впивались в жирные бедра. Пышная растительность на лобке торчала во все стороны из-под черного кружевного треугольничка. Джилл изогнулась и посмотрела на свой голый зад – белый, широкий, весь в ямочках. Ей не понравилось, как забивается между ягодиц узкая полоска трусов, но она решила, что к этому надо привыкать. Стринги – это сексуально. Мужики западают на стринги. Жаль только, что эта стерва Эрин такая костлявая. Будь трусы нормального человеческого размера, может, не было бы так неудобно.
А впрочем, ладно. Бесплатно же! Да и потом, Джилл почему-то заводило то, что белье чужое. Она заняла место Эрин – в конюшне, в жизни вообще. Эрин больше нет, и теперь Джилл Морон будет королевой! Но все же по-прежнему в тени Пэрис Монтгомери. Этой сучки.
Вспомнив о Пэрис, Джилл нахмурилась. Пэрис она ненавидела. Ненавидела ее улыбку, ее большие глаза, ее светлые волосы. Ненавидела даже сильней, чем Эрин. Вместе они были как две первые школьные красавицы: слишком крутые для дружбы с простушками вроде Джилл, со своими тайными шуточками и паскудными взглядами. Теперь по крайней мере одну терпеть уже не надо. Но остается Пэрис.
Мужики из-за Пэрис с ума сходят. Она вертит ими как хочет. И никто как будто не замечает, что она просто дура. Думают, она интересная, умная и милая! Никакая она не милая! Когда рядом нет какого-нибудь мужика, она властная, стервозная и подлая. Вечно со своими гадкими шуточками: дескать, Джилл слишком много ест, Джилл надо делать зарядку, Джилл не умеет одеваться со вкусом…
Она оглядела себя в зеркале с головы до пят – и вдруг увидела ровно то, что видела Пэрис Монтгомери. Не обольстительную женщину в сексуальном белье, а бесформенную толстуху с маленькими поросячьими глазками и кислым, унылым ртом. Заплывшие жиром плечи, толстые ноги; тело, которое она так ненавидела, что часто мечтала, как возьмет нож и отхватит лишние куски. Жалкое и уродливое, в краденом, тесном не по размеру белье…
Из глаз у Джилл потекли слезы, лицо пошло красными пятнами. Не виновата она, что толстая! Мать не следила за нею в детстве, так что ж теперь делать, если она уже привыкла питаться неправильно? И что спортом не занимается, тоже не виновата. К концу дня она ужасно устает, хоть эта стерва Пэрис вечно упрекает ее в недостаточном старании.
А какой смысл ради Пэрис стараться? Пэрис лишний раз не похвалит, да и не приплатит, так что, если Джилл делает меньше, чем ей нужно, это не ее вина, а Пэрис. И еще она не виновата, если нет у нее красивых тряпок. Она на них не зарабатывает. Чтобы добыть хорошую вещь, приходится воровать из магазина. А она достойна не меньшего, чем иные прочие – даже большего, учитывая, как злы к ней люди!
«Ну ничего, я еще покажу Пэрис Монтгомери, – думала Джилл, роясь в куче сваленных на незастеленную кровать тряпок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Вот как? Актер?
– Как мы все, наверное, – невинно заметил Шон. – Я уже попросил мою помощницу оседлать Тино, того мерина, о котором вам говорил. За него я хочу восемьдесят тысяч. Он с задатками, но у меня таких слишком много. Если у вас есть на него покупатель…
– Может появиться, – отвечал Ван Зандт. – Я захватил видеокамеру. Сниму вашего красавца на пленку и пошлю клиентке, которая должна вскоре приехать из Вирджинии. А когда вы будете готовы к новым приобретениям, с радостью покажу вам лучших лошадей Европы. Возьмете с собой Элль. Мы отлично проведем время. – Он перевел взгляд на меня, точнее на мою юбку. – Элль, вы сегодня не в седле?
– Слишком много веселилась вчера вечером, – сказала я. – Теперь прихожу в себя. Мы с Шоном были на Пинки-бале.
– Элль не могла пропустить такое событие, – пояснил Шон. – И отказаться от бокала шампанского.
– Зато какую потеху вы пропустили на ипподроме! – подхватил Ван Зандт, которому не терпелось поделиться сплетнями. – Там вырвались из конюшни лошади. И еще кто-то на кого-то напал. Уму непостижимо!
– А вы там были? – спросила я. – Среди ночи? Может, вас еще будет разыскивать полиция?
– Разумеется, меня там не было! – отрезал он, мгновенно разозлившись. – Как вы могли подумать, что я на такое способен?!
Я пожала плечами:
– Понятия не имею, на что вы способны, а на что – нет. Знаю только, что вы не понимаете шуток. Честное слово, эти ваши фокусы мне уже поднадоели, хотя я с вами знакома-то всего два дня, – заявила я, нарочно не скрывая раздражения. – Хотите, чтобы я каталась по Европе в одной машине с вами и вашими многочисленными настроениями? Да я лучше останусь дома и буду лупить себе по пальцам молотком!
Ван Зандт прижал руку к груди, будто я сделала ему больно.
– Я – человек чувствительный. И всем хочу только добра. Мне очень жаль, если…
– Не принимайте близко к сердцу, Томас, – посоветовал Шон. – Элль каждый вечер перед тем, как лечь спать, точит язычок на точильном камне.
– Это чтобы лучше жалить тебя, мой дорогой.
– Острым языком мужа не привлечешь, – надулся Ван Зандт.
– Мужа? Зачем он мне? – фыркнула я. – Был уже один. Я его выгнала. Бывшие мужья гораздо лучше – половина денег и никакой головной боли!
Ван Зандт погрозил мне пальцем, пытаясь воспринимать происходящее с юмором.
– Мисс тигрица, вас надо приручить. Тогда вы по-другому запоете.
Краем глаза я заметила идущую к нам Ирину. Длинные голые ноги, высокие сапоги. Она что-то несла в руке и казалась сердитой. «На Шона, – предположила я (как выяснилось, ошибочно). – За то, что опоздал, или нарушил ее собственные планы, или еще по какой-то из пятидесяти причин, регулярно превращавших Ирину в настоящую». Она остановилась в пяти шагах от нас и вдруг заорала что-то по-русски, швырнув в Ван Зандта то, что держала в руке.
Тот едва успел вскинуть руку и смазать траекторию полета стальной подковы, пока та не попала ему в лоб.
Шон в ужасе отскочил.
– Ирина!
Барышня, визжа, фурией набросилась на Ван Зандта.
– Свинья! Подлая свинья!
Я стояла оторопев и тупо смотрела, как Ирина молотит его кулаками. Она была тоненькая, как ивовый прутик, но сильная, и мускулы у нее были о-го-го. Ван Зандт шарахался из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть ее с себя, но она прилипла к нему, как пиявка.
– Дрянь полоумная! – орал Ван Зандт. – Уберите ее! Уберите!
Шон подскочил к нему, одной рукой схватил девицу за светлые, собранные в хвост волосы, а другой – поймал мелькающий в воздухе кулак.
– Ирина! Прекрати!
– Сукин сын! Вонючий сукин сын! – визжала она, пока Шон отдирал ее от Ван Зандта и оттаскивал назад, в глубь прохода между денниками.
– Она с ума сошла! – вопил Ван Зандт, вытирая кровь с губы. – Ее надо запереть!
– Кажется, вы нашли друг друга, – сухо резюмировала я.
– В жизни ее не видел! Полоумная русская сучка!
Ирина с искаженным лютой ненавистью лицом рвалась из рук Шона.
– Следующий раз порву тебе глотку, гад! За Сашу!
Потрясенный Ван Зандт отвернулся. От его безупречной прически не осталось и следа, волосы торчали во все стороны.
– Ирина! – в ужасе прикрикнул Шон.
Я подошла к Ирине и взяла ее под локоть.
– Почему бы нам не отойти на минутку?
Ирина оскалилась и показала Ван Зандту неприличный жест, но послушно пошла со мной.
Мы вошли в отделанную красным деревом гостиную с барной стойкой и кожаными креслами. Ирина шагала впереди, бормоча по-русски какие-то ругательства. Я зашла за стойку, достала из холодильника бутылку «Столичной» и налила в тяжелый хрустальный стакан на три пальца водки.
– За тебя, подруга! – Я приветственно подняла стакан и передала ей. Она выпила. – Я поняла, ты что-то против него имеешь, но, может, посвятишь меня в детали?
Ирина выпила водку, как воду, вздохнула и немного успокоилась. Точнее, собралась. Овладела собой.
– Это нехороший человек.
– Тот парень, что привозит фураж, тоже не особо приятный, но на него ты никогда так не набрасываешься. Кто такая Саша?
Ирина взяла сигарету из портсигара на стойке, зажгла, глубоко затянулась. Потом медленно выдохнула дым, повернув ко мне лицо в исключительно элегантном ракурсе. Должно быть, в прошлой жизни была Гретой Гарбо.
– Саша Кулак. Моя подруга из России. Устроилась работать в Бельгии к этому гаду, потому что он наобещал с три короба. Дескать, платить будет хорошо и позволит ездить на хороших лошадях, и они будут как партнеры, и он сделает из нее звезду арены. Врун вонючий! Попользоваться ею хотел, и все тут. Привез ее в Бельгию и решил, что она его вещь. Думал, она должна ему давать и еще спасибо говорить. А она отказалась. Она была очень красивая. Зачем ей трахаться с таким стариком?
– А остальным зачем?
– Он обращался с нею чудовищно! Держал в цыганской кибитке без отопления. В туалет ей приходилось бегать на конюшню, да еще он подглядывал за нею сквозь дырку в стене.
– Почему она не уехала?
– Ей было восемнадцать, и она боялась. В чужой стране, знакомых никого, на их дурацком языке она не говорила. Просто не знала, что делать.
– А в полицию пойти?
Ирина посмотрела на меня как на дурочку.
– Ну и легла она с ним в постель, – продолжала она, пожав плечами так, как ни одному американцу не повторить. – Но он все равно обращался с ней ужасно. Заразил герпесом… И вот она стащила у него денег и сбежала, когда они вместе ездили в Польшу за лошадьми. А этот гад позвонил ее родным, настучал про деньги, угрожал. Наплел им про Сашу всяких гадостей. Когда она вернулась домой, родной отец выгнал ее на улицу.
– Поверил Ван Зандту больше, чем дочери?
Ирина сделала гримаску:
– Мужчины, они все одинаковые.
– И что стало с Сашей?
– Покончила с собой.
– О господи, Ирина, извини. Я не знала…
– Саша была хрупкая, как стеклянная статуэтка! – Ирина еще раз затянулась сигаретой, помолчала. – Если б мужчина поступил так со мною, я б себя не убивала. Я отрезала бы у него член и скормила свиньям.
– Очень действенно.
– А потом убила бы его.
– Жаль, что тебе не повезло с подковой, – заметила я. – В следующий раз с удовольствием подержу его, пока ты будешь его бить, – сказала я. – Но, Ирина, Шон наверняка ожидает, что ты извинишься.
– Пусть поцелует мою русскую задницу!
– Необязательно извиняться искренне.
Она задумалась. На ее месте я все-таки предложила бы Шону поцеловать меня в задницу. Но портить отношения с Ван Зандтом не стала бы даже я, особенно в свете того, что рассказала Ирина. Ее подруга Саша погибла. А Эрин Сибрайт, возможно, еще жива.
– Идем, – сказала я, пока она не успела воспротивиться. – Давай с этим покончим. А убивать его будешь в свой выходной. – И вышла на улицу.
Шон с Ван Зандтом стояли на лужайке у коновязи. Ван Зандт все еще не остыл, потирал ушибленное подковой плечо, и лицо у него было багровое.
Ирина вывела Тино из стойла во двор.
– Шон, я прошу прощения за свою выходку, – сказала она, протягивая ему поводья. – Мне очень жаль, что так опозорила вас. – Потом презрительно взглянула на Ван Зандта и добавила: – Простите и вы, что напала на вас на земле мистера Авадона.
Ван Зандт ничего не ответил, только свирепо нахмурился, а Ирина поднялась по лесенке на балкон и грациозно опустилась в кресло.
– Царевна, – заметила я.
Ван Зандт надулся.
– Надо бы позвонить в полицию.
– Мне кажется, вы не станете.
– Ее надо изолировать!
– Как вы изолировали ее подругу? – невинно спросила я, жалея, что не могу всадить нож ему под ребра.
У него затряслись губы, будто он вот-вот заплачет.
– Вы поверили ее россказням обо мне? Я ничего плохого не сделал! Дал той девице работу, жилье…
«И герпес в придачу», – подумала я.
– А она меня обворовала, – продолжал Ван Зандт. – Я относился к ней как к дочери, а она меня обокрала, унизила и обесчестила, распуская обо мне грязные сплетни!
Еще одна жертва. Все против него. А его помыслы чисты. Я не стала объяснять, что в Америке, если мужчина обращается со своей дочерью, как он с Сашей, то попадает в тюрьму, а потом всю жизнь живет с клеймом насильника.
– Какая неблагодарность! – сказала я вслух.
– Вы ей верите, – упрекнул он.
– Я верю, что должна заниматься своим делом, а ваша половая жизнь – дело не мое и моим делом никогда не будет.
Ван Зандт насупился, вперив взгляд в свои замечательные мокасины.
– Эти девки должны знать свое место, – мрачно пробурчал он, доставая из чехла на «молнии» видеокамеру. – Иначе приходится их на место ставить.
У меня по спине, будто чьи-то костлявые холодные пальцы, пробежали ледяные мурашки.
Мы стояли и смотрели, как Шон работает с конем, и я понимала, что Ван Зандт сейчас меньше всего думает о статях животного. У него окончательно испортилось настроение. Он, скорее всего, думал, какой урон нанесен его репутации, как Ирина (а может быть, и я) разболтает историю о Саше по всему Уэллингтону и он растеряет клиентов. А может, просто мечтал, как будет душить Ирину голыми руками и ее шейные позвонки будут трещать, подобно сухим прутикам. Ирина сидела на балконе, курила, перекинув длинную стройную ногу через подлокотник плетеного кресла, и ни на минуту не сводила злобного взгляда с Ван Зандта.
Мои же мысли текли в ином направлении. Интересно, не решил ли Томас Ван Зандт, что Эрин Сибрайт должна с радостью принять его ухаживания? И не захотел ли «поставить ее на место», когда она отказалась? Может быть, Эрин бросила Чеда, потому что какой-нибудь Ван Зандт или другой ему подобный наобещал ей с три короба, а потом подло нарушил свое слово? И если так, то какова во всем этом роль Брюса Сибрайта?
Под определение примерной дочери Эрин не подходила, и теперь она не мозолила отчиму глаза. Если окажется, что она погибла, будет ли его хоть минуту мучить совесть? А если она не появится вовсе, сочтет ли он хоть на минуту, что отвечает за нее? Или просто порадуется хорошо сделанному делу?
Еще я вспомнила о собственном отце. Интересно, испытал бы он облегчение, если б его неблагодарная дочь просто взяла да исчезла? Вероятно. Я постоянно перечила ему во всем, не соглашалась ни с единым его словом. Я плюнула ему в душу, избрав своей профессией борьбу с теми, кого он защищал в суде, с теми, кто обеспечивал ему ту жизнь, которой в детстве жила и я. А может, я и впрямь для него исчезла? Сколько уже лет мы не виделись и не общались… Насколько я знаю, для него я просто перестала существовать.
Но папа по крайней мере не бросил меня на произвол судьбы. Это было целиком и полностью мое решение, и осуществляла я его сама. А Эрин Сибрайт? Если Брюс свел ее с Треем Хьюзом, а Хьюз устроил ее к Джейду, а через Джейда к ней получил доступ Ван Зандт, девушка никак не могла повлиять на свою участь. По иронии судьбы, сама она, наоборот, полагала, что обрела независимость и управляет собственной жизнью… Как бы то ни было, чем дольше она не объявлялась, тем меньше оставалось шансов на то, что она выйдет из этой передряги живой.
К тому времени, как Шон закончил демонстрировать возможности Тино, пришел его тренер, и мне осталось лишь проводить Ван Зандта до машины.
– Как думаете, ваш покупатель из Вирджинии заинтересуется? – спросила я.
– Лоринда Карлтон? – он небрежно повел плечом. – Как я скажу, так она и поступит. Наездница она неважная, но у нее сто тысяч долларов на булавки. Мне остается лишь убедить ее, что этот конь – ее судьба и после все будут жить долго и счастливо.
Кроме женщины, купившей лошадь, с которой она не сможет управиться. Тогда Ван Зандт убедит ее продать эту и купить другую. На обеих сделках он прилично заработает, а дальше все пойдет по кругу.
– Вам бы не открывать мне секретов ремесла, – заметила я. – Этак вы меня окончательно разочаруете.
– Вы очень умная женщина, Элль. Вы знаете, что почем в нашем деле. Это тяжелый хлеб. Люди не всегда ведут себя порядочно. Однако о своих клиентах я забочусь. Я с ними честен и рассчитываю на ответную честность. Лоринда мне доверяет. Когда на сезон я приезжаю сюда, она пускает меня в свой городской дом. Видите, как благодарны мне мои друзья?
– Не то слово, – сухо произнесла я.
Ван Зандт не заметил моей иронии – или сделал вид, что не заметил.
– Вы еще увидите, Элль Стивенс, я все для вас сделаю, – заявил он, гордо выпрямившись. – Я сделаю вас чемпионкой. И вы поймете, что я за человек.
Последняя фраза совершенно неожиданно оказалась чистой правдой.
14
Джилл Морон стояла перед дешевым зеркалом в полный рост, в одних узеньких трусиках-стрингах, кружевном черном лифчике и макияже. Она поворачивалась то так, то этак, принимая разные позы: cтыдливую, игривую, обольстительную. Обольстительная понравилась ей больше всего – она очень шла к лифчику.
Лифчик был мал на пару размеров, врезался в бока, но зато делал чуть больше малозаметные груди, что, по мнению Джилл, было хорошо. Они выпирали из чашек лифчика, будто у моделей «Плейбоя». Джилл легко представляла себе, как Джейд зарывается лицом в ее бюст.
Трусики тоже были маловаты. Тоненькие тесемки впивались в жирные бедра. Пышная растительность на лобке торчала во все стороны из-под черного кружевного треугольничка. Джилл изогнулась и посмотрела на свой голый зад – белый, широкий, весь в ямочках. Ей не понравилось, как забивается между ягодиц узкая полоска трусов, но она решила, что к этому надо привыкать. Стринги – это сексуально. Мужики западают на стринги. Жаль только, что эта стерва Эрин такая костлявая. Будь трусы нормального человеческого размера, может, не было бы так неудобно.
А впрочем, ладно. Бесплатно же! Да и потом, Джилл почему-то заводило то, что белье чужое. Она заняла место Эрин – в конюшне, в жизни вообще. Эрин больше нет, и теперь Джилл Морон будет королевой! Но все же по-прежнему в тени Пэрис Монтгомери. Этой сучки.
Вспомнив о Пэрис, Джилл нахмурилась. Пэрис она ненавидела. Ненавидела ее улыбку, ее большие глаза, ее светлые волосы. Ненавидела даже сильней, чем Эрин. Вместе они были как две первые школьные красавицы: слишком крутые для дружбы с простушками вроде Джилл, со своими тайными шуточками и паскудными взглядами. Теперь по крайней мере одну терпеть уже не надо. Но остается Пэрис.
Мужики из-за Пэрис с ума сходят. Она вертит ими как хочет. И никто как будто не замечает, что она просто дура. Думают, она интересная, умная и милая! Никакая она не милая! Когда рядом нет какого-нибудь мужика, она властная, стервозная и подлая. Вечно со своими гадкими шуточками: дескать, Джилл слишком много ест, Джилл надо делать зарядку, Джилл не умеет одеваться со вкусом…
Она оглядела себя в зеркале с головы до пят – и вдруг увидела ровно то, что видела Пэрис Монтгомери. Не обольстительную женщину в сексуальном белье, а бесформенную толстуху с маленькими поросячьими глазками и кислым, унылым ртом. Заплывшие жиром плечи, толстые ноги; тело, которое она так ненавидела, что часто мечтала, как возьмет нож и отхватит лишние куски. Жалкое и уродливое, в краденом, тесном не по размеру белье…
Из глаз у Джилл потекли слезы, лицо пошло красными пятнами. Не виновата она, что толстая! Мать не следила за нею в детстве, так что ж теперь делать, если она уже привыкла питаться неправильно? И что спортом не занимается, тоже не виновата. К концу дня она ужасно устает, хоть эта стерва Пэрис вечно упрекает ее в недостаточном старании.
А какой смысл ради Пэрис стараться? Пэрис лишний раз не похвалит, да и не приплатит, так что, если Джилл делает меньше, чем ей нужно, это не ее вина, а Пэрис. И еще она не виновата, если нет у нее красивых тряпок. Она на них не зарабатывает. Чтобы добыть хорошую вещь, приходится воровать из магазина. А она достойна не меньшего, чем иные прочие – даже большего, учитывая, как злы к ней люди!
«Ну ничего, я еще покажу Пэрис Монтгомери, – думала Джилл, роясь в куче сваленных на незастеленную кровать тряпок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42