Мы оставались еще долго в купэ у С. П. Федоров взволнованно строя разные до
гадки и предположение о разыгравшихся событиях, и узнав, что поезд отойд
ет раньше шести утра, наконец разошлись по своим отделениям.
28 февраля утром я проснулся, когда поезд был уже в движении. Погода измени
лась, в окно вагона светило солнце и как-то невольно стало спокойнее на ду
ше после мучительной, в полузабытье проведенной ночи.
Размеренная обычная жизнь вступала в свои права, и хоть ненадолго вместе
с надеждой, отгоняла тяжелые мысли от всего того, что совершилось тогда д
алеко еще за пределами моего уютного вагона.
Я быстро оделся и вышел в столовую. Государь был уже там, более бледный, че
м обыкновенно, но спокойно ровный и приветливый, как всегда. Разговор был
очень не оживлен и касался самых обыденных вещей. Мы проезжали замедленн
ым ходом какую-то небольшую станцию, на которой стоял встречный поезд с э
шелоном направлявшегося на фронт пехотного полка. Им, видимо, было уже из
вестно о проходе императорского поезда: часть людей с оркестром стояла в
ыстроенная на платформе, часть выскакивала из теплушек и пристроивалас
ь к остальным, часть густой толпой бежала около наших вагонов, заглядыва
я в окна и сопровождая поезд. Его величество встал из-за стола и подошел к
окну. Звуки гимна и громовое «ура», почти такой же искренней силы, как я сл
ышал на последнем смотру запасных в Петрограде, раздались с платформы пр
и виде государя и невольно наполнили меня вновь чувством надежды и веры
в нашу великую военную семью и благоразумие русского народа. Но это было
только мгновение. Стоявший рядом со мною у окна Нарышкин, отвечая видимо
на свои невеселые мысли, шепнул мне тихо: «кто знает, быть может это послед
нее «ура» государю, которое мы слышим». Мои горячие переживания были обл
иты холодной водою, но надежда все же не остывала и разум ей не противился
. Не хотелось верить, что эти неожиданные тогда радостные переживания, де
йствительно, окажутся последними и что дальше кроме беспросветного мра
ка длинных годов ничего более уж не будет.
Императорский поезд продолжал беспрепятственно двигаться вперед чере
з Оршу Ц Смоленск на Вязьму Ц Лихославль Ц Бологое и Тосну, согласно ма
ршруту, на этот раз не напечатанному на толстом картоне, а лишь наскоро на
писанному на клочке бумаги и лежавшему у меня на столе.
На мелькавших станциях и во время остановок текла обычная мирная жизнь и
не было даже намека на что-либо революционное. Но агентских телеграмм, ка
к бывало раньше, уже не приносили, и мы не знали, что делается в Петрограде.
Генерал Воейков тоже, видимо, не имел сведений и по обычаю шутливо отмалч
ивался. Из разговоров а течение дня с другими моими товарищами и Нарышки
ным я узнал, что была получена утром лишь телеграмма, посланлая вслед пое
зда генералом Алексеевым и уведомлявшая, что восстание разгорается, что
Беляев доносит, что остались верными лишь четыре роты и один эскадрон, и о
н покинул морское министерство, где находился, что необходимо ответстве
нное министерство, что думские деятели, руководимые Родзянко, еще смогут
остановить всеобщий развал и что утрата всякого часа уменьшает надежду
на восстановление порядка.
Телеграмма была на имя государя, и его величество телеграфировал из поез
да Родзянко, назначая его, вместо Князя Голицына, председателем совета м
инистров и предлагая ему выехать для доклада на одну из промежуточных ст
анций навстречу императорскому поезду. От Родзянко был уже получен в то
время около трех часов дня и ответ, что он выезжает нам навстречу.
Тогда же из разговоров выяснилось, что предполагалось предоставить Род
зянко выбор лишь некоторых министров, а министры двора, военный, морской
и иностранных дел должны были назначаться по усмотрению государя импер
атора и все министерство должно было оставаться ответственным не перед
государственной думой, а перед его величеством. В три часа дня мы прибыли
в Вязьму, откуда государь послал государыне телеграмму в Царское Село, у
ведомляя о скором приезде.
Вечером, около девяти часов, после обеда, мы прибыли в Лихославль, где была
назначена остановка. В служебный, задний вагон нашего поезда вошли неск
олько железнодорожных инженеров и два жандармские генерала, только что
прибывшие из Петрограда для встречи и дальнейшего сопровождения импер
аторского поезда по их участку.
Я прошел туда. Генералы рассказывали, что при их отъезда из Петрограда он
и слышали частые и беспорядочные выстрелы и видели взбунтовавшихся сол
дат. Говорили также, что, по слухам, много перебито офицеров. По их словам, р
абочие и народ очень возбуждены, требуют понижения цен на хлеб и на други
е припасы, но что из толпы в течение целого дня не было слышно ни одного ре
зкого слова ни против государя, ни против императрицы и что вообще в толп
е «политика» не играла еще главной роли, хотя несомненно, что волнения вы
званы искусственно разными политическими проходимцами.
Генералы были очень взволнованы, обеспокоены, говорили о тех мерах предо
сторожности, которые они приняли для безопасного проезда государя чере
з Тосну в Царское Село, и надеялись, что все обойдется благополучно. Они же
сообщили, что, находясь уже в вагоне, на вокзале, для следования к нам, они п
еред самым своим отъездом увидели, как большая, беспорядочная толпа рево
люционных солдат начала занимать Николаевский вокзал. Что потом было на
вокзале после их отъезда Ц они не знали, так как не могли по дороге соедин
иться с Петроградом.
Думая с беспокойством о своих, я спросил, что делаете в Гатчине, и в частно
сти в Гатчинском дворце, где жиле моя семья. Приехавшие в один голос успок
оили меня говоря, что в Гатчине совершенно спокойно, но что в Царском хуже
и что было видно, как по дорогам к нему и: Петрограда двигались какие-то ку
чки не то солдат, не то вооруженных рабочих. Они же сообщили, что дума, не см
отря на указ о роспуске, в виду волнений, постановила не расходиться и. что
около таврического дворца толчется много народу, солдат и т. п.
Во время этого разговора в служебный вагон вошел кто-то из местных желез
нодорожных инженеров и, обращаясь ко всем, сказал: «вот, посмотрите, что се
йчас получено». Один из жандармских офицеров взял протянутую телеграмм
у и вполголоса, с трудом разбирая торопливо записанные слова, начал чита
ть. Это была телеграмма, разосланная членом государственной думы Бублик
овым по всем железным дорогам и объявлявшая, что по поручению какого-то к
омитета государственной думы он занял сего числа министерство путей со
общения.
В этой же телеграмме Бубликов объявлял слова приказа Родзянко, обращенн
ые ко всем начальствующим лицам: «Железнодорожники, старая власть, созда
вшая разруху всех отраслей государственного управления, оказалась бес
сильной. Государственная дума взяла в свои руки создание новой власти. О
бращаюсь к вам от имени отечества (или родины, не помню…), от вас теперь зав
исит» и т. д.
Я сначала не понял, в чем было дело, и думал, что это Родзянко, уже получивши
й телеграмму государя, объявляет в громких словах о. своем назначении гл
авою правительства и Бубликов, назначенный, вероятно, министром путей со
общения, сообщает о своем вступлении в должность, и даже спросил: «кто это
Бубликов?», и помню, что мне кто-то ответил: «это один из думских железнодо
рожников Ц всегда стремился играть какую-то роль».
Но видя сначала недоумение, а потом какую-то растерянность остальных и в
оцарившееся затем молчание, я взял телеграмму и перечитал сам. Помню, что
фраза «занял сего числа министерство» меня особенно поразила боевым то
ном генерала, уведомлявшего о занятии важной неприятельской крепости. П
риевшиеся уже давно слова «приказа» Родзянко о власти, создавшей разрух
у, о новой власти, необходимой для спасения родины, на меня произвели гора
здо меньшее впечатление, и только потом, через несколько мгновений, поня
в наконец о каких действиях шла речь, эти слова легли на мое сознание тем г
нетущим чувством, от которого я не могу отделаться и до сих пор…
Впечатление от этой телеграммы на остальных, видимо, сказалось не менее
сильно, но мне было не до обмена впечатлениями. Я ушел к себе в купэ и забил
ся в угол дивана…
Поезд двинулся дальше и дошел до Бологого.
Новая остановка и новые более определенные, но еще более тяжелые вести: п
очти все войска взбунтовались, Николаевский вокзал занят восставшими, и
одному офицеру железнодорожного батальона лишь с трудом, без оружия уда
лось выбраться из Петрограда. Он рассказал, что все же горсть верных солд
ат и в особенности юнкера Николаевского кавалерийского училища продол
жают геройски защищаться, что много офицеров перебито. Любань уже занята
какой-то небольшой кучкой революционеров; про занятие Тосно он ничего н
е знал. Кто-то показал и новую телеграмму и листок, подписанный Родзянко,
где объявлялось об образовании временного комитета государственной ду
мы, к которому перешла вся власть от устраненного совета министров, и что
этот комитет взял в свои руки восстановление порядка.
О положении Царского ничего не было известно: ожидавшийся навстречу фел
ьдъегерь в Бологое не прибыл. Но путь на Петроград, по справкам, был еще св
ободен, и выставленная по железнодорожному пути охрана для прохода импе
раторского поезда стояла на своих постах.
Решено было двигаться далее.
Профессору Федорову принесли записку от генерала Дубенского, ехавшего
впереди нас в часовом расстоянии в другом служебном поезде, в которой он
предупреждал, что, по имеющимся у них сведениям, Тосно также занято, и сове
товал из Бологого повернуть на Псков.
Было уже поздно, но спать не хотелось. К тому же мы приближались к моей род
ной Новгородской губернии, и я надеялся увидать в Малой Вишере губернато
ра или кого-нибудь из губернского начальства, обыкновенно выезжавших дл
я встречи государя на эту станцию, и от них разузнать, что делается в наших
краях: ожидать было еще долго, оставаться одному Ц невыносимо. Я зашел в
купэ к Долгорукову, моему б. товарищу по корпусу, с которым я еще смолоду б
ыл очень близок и впоследствии очень любил за его обычную скромность, не
возмутимость и всегдашнее более, чем равнодушное отношение ко всем слух
ам и сплетням, волновавшим большинство.
Он и на этот раз был спокоен и выдержан, как всегда, и занят был своими гофм
аршальскими расчетами. Помню, что это мне показалось в те часы чересчур о
бидным и я даже резко упрекнул его: «Это все ничего», сказал мне своим ровн
ым почти апатичным голосом, Ц «с этим справимся; а вот подумай-ка лучше, к
ак справиться с немцами-то».
Ц Как ничего? Ц воскликнул я, Ц разве ты не видишь?
Ц Да, так ничего; это все обойдется, а то пока главное. И удивительное дело
, эти невозмутимые слова, несмотря на всю их неопределенность, как-то сраз
у успокоили меня своим напоминанием о немцах, о которых я в те часы и совсе
м забыл «Быть может и действительно обойдется, не может не обойтись», Ц п
одумал я, неисправимый оптимист. «Какая там революция в самом разгаре во
йны Ц революции бывают при ее окончании или когда армия бывает приперта
к стене. Нам до этого далеко, да и успех не за горами. Это просто бунт, один л
ишь Петроград с окрестностями бун. тует, а кругом ведь все спокойно».
И снова вспомнилась мирная жизнь около тех станций, через которые мы про
езжали, вспомнился и восторженно встретивший нас несколько часов назад
пехотный эшелон, направлявшийся на фронт.
«Вот войдет Иванов в Петроград с двумя-тремя такими частями, и уж одно их
появление приведет там все в порядок», успокаивал я себя и даже радовалс
я, что утром буду со своею взволнованной семьей, которую наверно успокои
т мое неожиданно скорое возвращение…
Но мечтам этим было суждено остаться мечтами на час. Поезд замедлил ход. М
ы подходили к Малой Вишере Я высунулся из выходной двери и смотрел на при
ближающуюся станцию. Она была слабо освещена, но на платформе было довол
ьно много народу. На путях стоял какой-то ярко освещенный поезд. Я вышел и
столкнулся с генералом Дубенским, ехавшим в служебном вагоне далеко впе
реди нас.
Ц Вы какими судьбами остались здесь? Ц удивленно спросил я.
Ц Мы все здесь, весь наш поезд, Ц с озабоченной тревогой ответил Дубенс
кий. «Нам не советуют ехать дальше, так как, по слухам, Любань и Тосно тоже з
аняты революционерами, и мы решили подождать вас, чтобы спросить, как пос
тупить дальше. Я еще послал об этом записку Сергею Петровичу (Федорову) из
Бологого. Получили ли вы ее?»
На платформу вышел генерал Воейков. Его сейчас же обступили разные лица
из начальства и начали докладывать. Мне не хотелось присутствовать при с
лужебных разговорах. Было очень холодно, и, не найдя на платформе никого и
з своих новгородских знакомых и ожидавшегося фельдъегеря, я поспешил во
йти в служебный вагон нашего Поезда, надеясь там получить более подробны
е сведения о причинах задержки.
Отделение, в котором помещалось сопровождавшее нас Железнодорожное на
чальство, было пусто Ц все были на Платформе. На столе лежала брошенная с
лужебная телеграмма. Я машинально взял ее и прочел: какой-то поручик Грек
ов Ц называвший себя комендантом Николаевского вокзала, Ц в резких вы
ражениях и, кажется, с угрозами за неисполнение, приказывал, чтобы импера
торский поезд, без захода в Царское был направлен прямым маршрутом в Пет
роград на Николаевский вокзал в его распоряжение.
Этот, «приказ» неизвестного поручика всероссийскому императору, рассм
ешивший бы меня несколько часов назад, теперь наполнил душу таким тяжелы
м негодованием, от которого я не скоро мог оправиться. Я вышел снова на пла
тформу и увидел нашего общего любимца, инженера М. Ежова, начальника импе
раторских поездов. Он мне подтвердил, что действительно телеграмма неве
домого поручика Грекова была разослана по всей дороге и что, Конечно, на н
ее никто не обращает внимания. И вероятно, по получении уведомления от со
седней станции, мы, дав отойти свитскому поезду, скоро двинемся вперед, та
к как путь не испорчен и пока до Любани свободен. Он добавил, что Тосна и Га
тчина, через которые нам приходилось сворачивать на Царское, лишь только
по слухам заняты бунтующими и теперь идет проверка этих слухов.
Было уже очень поздно, часов около трех ночи, на утро, согласно маршруту, п
риходилось рано вставать. Большинство спутников по вагону уже спали, я с
ам был очень утомлен своими дневными переживаниями. Слова Ежова меня вре
менно успокоили и, не ожидая отправления поезда, я прилег не раздеваясь н
а приготовленную уже кровать и сейчас же крепко заснул. Спал я, как мне пок
азалось, довольно долго, проснулся около шести утра, когда, по маршруту, мы
должны были проходить Гатчину и час, который, засыпая, я мысленно назначи
л себе для вставания.
Поезд двигался, как мне показалось, более быстро, чем обыкновенно. «Слава
богу», Ц подумал я, Ц «несмотря не строжайший приказ Грекова, мы все же д
вигаемся, куда хотим, и скоро будем дома, а не на Николаевском вокзале с ег
о обнаглевшими запасными».
Я выглянул в окошко, надеясь издали разглядеть купола Гатчинского собор
а, и к изумлению увидел не хорошо знакомые мне окрестности Гатчины, а сове
ршенно неизвестную местность; к тому же поезд двигался не к Петрограду и
Гатчине, а в совершенно обратном направлении.
Встревоженный, я вышел в коридор и натолкнулся на генерала Воейкова, в ши
нели, проходившего из служебного вагона в свое купэ. «Владимир Николаеви
ч, что такое, почему мы едем назад и куда?» Ц спросил я его. Ц «Молчите, мол
чите, не ваше дело», Ц как-будто шутливо, но с сильным раздражением ответ
ил он и скрылся в своем купэ.
Убеждение В. Н. Воейкова, что он должен знать все, а мы Ц ничего, и что даже к
асавшиеся близко нас распоряжения о разных передвижениях, известные ме
лкому служебному люду Ц «не наше дело» Ц мы знали давно и с этим кое-как
свыклись.
Но, тогда его столь требовательная таинственность показалась мне особе
нно неуместной. Видимо, он был сильно взволнован и не хотел этого показыв
ать.
Коридор вагона был пуст, купэ были закрыты; все спали, и только у моего сос
еда, командира конвоя, графа Граббе, слышалось какое-то движение. Он видим
о не спал. Я вошел к нему и узнал, что вскоре после моего возвращения в ваго
н получилось подтверждение, что Любань уже занята большою толпою взбунт
овавшихся солдат, вероятно, испортивших путь и что проехать через Тосну
будет нельзя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34