Жандарм бросил на Саффу плотоядный взгляд. Художница ответила ему непристойным жестом, как Габрина — Балозио, и тут же подмигнула. Зачем она его дразнит — чтобы подбодрить или чтобы свести с ума? Скорее последнее.
Скучающий письмоводитель записал имя Балозио, снял у него отпечаток пальца и пробормотал заклятье. Один из бесчисленных ящиков за его спиной распахнулся сам собой. Чиновник кивнул Бембо.
— Ну точно, числятся у нас его пальчики. — Все с тем же скучным видом он вытащил нужную папку, водрузил на стол и открыл. Бембо узнал рисунок Саффы.
— Посмотрим, — бормотал письмоводитель, листая страницы. — Оштрафован за неуплату проститутке, карманная кража, еще раз карманная кража, привлекался за кражу кошелька… но в тот раз улик не нашли.
— Еще бы нашли! — воскликнул Балозио. — Я этого не делал! — Он развел руками в отчаянной мольбе. — Я каунианин, и все равно меня не смогли осудить! Ну какая на мне может быть после этого вина?
— Хватит и этого, — остановил Бембо письмоводителя. — Спасибо. Посидит за решеткой немного. Будет повод убрать с улиц хоть одного каунианина.
— Да я даже каунианского не знаю! — взвыл Балозио.
Чиновник не обратил на него внимания — он возвращал на место личное дело воришки. Бембо взял каунианина за локоть.
— Пошли, приятель. Пойдешь миром — отделаешься арестом. А нет…
Понурившись, Балозио двинулся за ним.
Корнелю пил горькое вино чужбины и питался сухим хлебом изгнанника. Он понимал, что метафора остается метафорой и хлеб, которым кормили его лагоанцы, был не черствей того, что привык он жевать на островах Сибиу. Теперь, когда Лагоаш вступил в войну с Альгарве, достать вино становилось непросто, но местное пиво всех сортов, темное и светлое, горькое и сладковатое, он находил превосходным.
Но, сытый и пьяный, он оставался изгнанником. Над Тырговиште и другими городами Сибиу реяло альгарвейское знамя, зеленое, алое и белое. Король Буребисту, не успевший бежать из дворца, находился в плену. И Костаке, жена Корнелю, тоже в руках захватчиков. Возможно, у него родился сын или дочь. Подводник не знал. Не мог знать. Но он хорошо знал альгарвейцев. Они станут крутиться близ Костаке, словно псы вокруг течной суки.
Стиснув кулаки, он сидел на жесткой койке в одной из казарм, которую лагоанцы выделили жалкой кучке вырвавшихся из Сибиу солдат и моряков — последним из свободных сибиан. Корнелю проклинал альгарвейцев, что захватили его страну: за то, что они родились на свет, и за то, что нашли способ исполнить свой замысел, какого не сумел предусмотреть никто в островном королевстве.
В казарму заглянул лагоанский офицер. Корнелю и его товарищи по изгнанию разом подняли головы. Подводник никогда особенно не любил лагоанцев. По его мнению, превзойти Сибиу в торговых делах и военной мощи им удалось только потому, что у них страна больше. И теперь большая держава оставалась свободной, в то время как Сибиу стонет под ярмом, а солдаты Альгарве, как опасался Корнелю, глумятся над его беззащитной супругой.
Но у него была еще одна причина не любить лагоанцев: они не понимали. О да, они приняли его, они дали ему кров и пищу, они даже обещали воспользоваться услугами подводника и его левиафана в войне с Альгарве, в которую запоздало вступили… но они не понимали, с мрачной сибианской гордостью подумал он. В этом капитан был уверен.
Офицер в серо-зеленом мундире лагоанского военного флота направился прямиком к Корнелю. Походка его была легка, свободна и уверенна, это была походка солдата, чей король правит своею державой и скорее всего не лишится короны в ближайшее время. Эта походка и бессмысленно-радушная улыбка на лице незнакомца немедленно вызвали у Корнелю глухую неприязнь.
— Добрый день, капитан, как поживаете? — спросил лагоанец, как ему, без сомнения, казалось, на родном языке Корнелю. С точки зрения подводника, это был скорее альгарвейский, притом изрядно ломаный.
— Разрешите представиться — лейтенант Рамальо, — продолжал тот в блаженном неведении. — Надеюсь, вы не заняты?
Корнелю неторопливо поднялся на ноги. К его удовольствию оказалось, что он возвышается над Рамальо почти на ладонь.
— Не знаю, — ответил он. — Вообще-то у меня здесь столько неотложных дел.
Рамальо от души расхохотался, словно Корнелю отпустил бог весть какую шутку, а не полную горечи насмешку. Возможно, лагоанец отнес тон собеседника на счет собственного слабого владения языком — тогда он просто ошибся. А возможно, не уловил разницы.
— Если вы не слишком заняты, — проговорил Рамальо, хихикая, — пройдемте-ка со мной.
— Зачем? И куда?
Корнелю старался выговаривать каждое слово неспешно и внятно, словно беседовал со слабоумным ребенком. Даже те лагоанцы, которым казалось, что они владеют языком Сибиу, калечили его ужасающим образом. Подводник же презирал их ублюдочное наречие, полное шипящих согласных и носовых гласных, с его ордами заимствований из каунианского, куусаманского и вообще из каждого второго языка под солнцем. Как местные жители вообще могли освоить лагоанский с детских лет, Корнелю решительно не понимал.
— Ну когда придем, тогда и узнаете, верно? — все так же весело промолвил Рамальо. — Пойдемте.
Он отвернулся, уверенный, что Корнелю последует за ним, — так и случилось. Подводник, подобно товарищам по изгнанию, был орудием в руках лагоанцев — полезным орудием, которое следует применять с осторожностью, но все же безвольным.
Переступив порог, Корнелю заморгал от блеклого солнечного света. И от грохота: отданная на откуп военному флоту часть бухты Сетубала тонула в шуме. Лязгали железо и сталь. Кричали на своем невнятном наречии матросы и грузчики, возницы и чародеи. Порой в гаме проскальзывало редкое словечко, достаточно близкое к сибианской речи, чтобы Корнелю мог его узнать. От этого на душе становилось только гаже: будто вместе с людьми горечь изгнания делили слова.
— Мы направляемся к затонам для левиафанов? — спросил Корнелю. — Мне бы стоило навестить Эфориель.
Ему не хотелось, чтобы левиафанша решила, что хозяин оставил ее. Подводник считал зверя своим другом — единственным другом в здешних краях — и не желал печалить его или тревожить.
— В ту сторону, — ответил Рамальо, указывая на пару невысоких беленых домиков чуть в стороне от затона. — Туда.
— И что мы там будем делать? — поинтересовался Корнелю.
Рамальо только посмеялся снова, будто очередной шутке. Подводник скрипнул зубами. Ему уже казалось, что сдаться в плен альгарвейцам было бы лучше. Сейчас он находился бы рядом с Костаке… если бы люди Мезенцио не отправили пленника в лагерь. Он вздохнул. Что сделано, то сделано. Придется терпеть.
Завидев его и Рамальо, в небо с гневными воплями взмывали стаи чаек и черноголовых крачек.
— Жалкие попрошайки, — заметил Рамальо не то с раздражением, не то с приязнью. — Если бы мы их кормили, они бы нас обожали, а не поднимали такой гам.
Корнелю пожал плечами. Его лагоанцы кормили. Даже пытались быть с ним добры на свой бесцеремонный лад. Подводник поднимал это. Но обожания не испытывал. Рамальо продолжал болтать. Если он и догадывался, о чем думает его спутник, то ничем себя не выдал.
— Вот мы и пришли, — простодушно заметил лагоанский лейтенант, проводя Корнелю по невысокой деревянной лесенке и пропуская вперед.
Плечи подводника колыхнулись в неслышном вздохе. Если Лагоашу служат такие моряки, Корнелю не в силах был понять, каким образом Сибиу могла терпеть от них поражение за поражением в войнах прошлых веков.
Приглядевшись к тем, кто поднялся ему навстречу, Корнелю неохотно признал собственное поражение. Эти офицеры лагоанского флота словно сошли со страниц сибианского романа: самонадеянные, да, но не без оснований.
— Капитан Корнелю, — промолвил один из них и продолжил на своем языке: — Вы говорите по-лагоански?
Этот вопрос Корнелю мог понять и ответить на него:
— Нет.
То было одно из немногих приличных слов местного языка, которых моряк нахватался за время плена.
— Ладно. — Альгарвейским лагоанский офицер владел отменно и не пытался превратить этот язык в сибианский, как неумело стремился сделать Рамальо. — Думаю, мы сумеем объясниться и так. — Он подождал, пока Корнелю кивнет, и продолжил: — Я командор Рибьейро, а мой коллега — капитан Эбаштьяо. — Когда все пожали друг другу руки, командор внезапно вспомнил о забытом всеми Рамальо.
— Свободны, лейтенант, — бросил он, и Рамальо испарился.
— Вы прибыли к нам на прекрасном левиафане, — заметил Эбаштьяо на столь же превосходном альгарвейском. — Вы, сибы, всегда умели добиться от своих зверей максимум возможного.
— Благодарю. — Корнелю церемонно склонил голову. — И ради этого я был призван сюда — ради беседы о левиафанах?
Запоздало сообразив, что заговорил на родном сибианском, он принялся переводить свои слова на язык, очевидно, знакомый лагоанским офицерам, но командор Рибьейро оборвал его взмахом руки.
— Не утруждайтесь, — бросил он. — Полагаю, мы с Эбаштьяо в силах разобраться в вашем жаргоне, хотя сами и не умеем ломать о него язык. — Он пихнул товарища локтем в бок. — Верно, Эбаштьяо?
— Пожалуй, так, сударь, — кивнул тот. — А если мы не поймем, о чем толкует капитан, может, он и сам не знает, о чем толкует, а?
Глаза у него были узкие, раскосые — можно сказать «типично куусаманские», когда б не были они серыми, а не черными. Сейчас Эбаштьяо прищурился еще больше и явственно подмигнул Корнелю.
Как на это ответить, подводник не знал. В сибианском флоте принято было поддерживать между высшими и низшими чинами дистанцию столь же непреодолимую, как в армиях Валмиеры и Елгавы. Корнелю попытался представить, что ему подмигнул командор Дельфину, и помотал головой. Невообразимо. Поэтому он просто застыл, ожидая, что лагоанцы скажут дальше. С этими лагоанцами никогда ничего заранее нельзя сказать. Тем они и опасны.
— Мы планировали, капитан, привлечь вас к переподготовке наших подводников, — пояснил Эбаштьяо, — чтобы вы могли обучить их своим приемам — так сказать, дотянуть до своего уровня — а те, в свою очередь, могли патрулировать океан по возможности дальше от наших берегов и ближе к сибианским.
— Верно. — Рибьейро кивнул. — Мы не желаем, чтобы нас застали врасплох, как это случилось с вашей державой. Мы отправим наших левиафанов в дальние дозоры, как сказал Эбаштьяо, и сделаем все, чтобы снабдить кристаллом каждого подводника, чтобы тот мог спешно сообщить обо всем увиденном в штаб. Наш флот контролирует становые жилы. И кроме того, мы выведем в море парусники, чтобы, так сказать, заглянуть между жилами.
— Сомневаюсь, что все это вам пригодится, — горько заметил Корнелю. — Некоторые трюки годятся только на один раз. Не повезло нам.
— Лучше иметь и не нуждаться, чем нуждаться и не иметь, — ответил Рибьейро. — И мы расставим вдоль побережья лозоходческие посты — как следовало бы поступить вашей стране, если мне будет дозволено высказаться, не нанося обид.
— Теперь-то ясно, что вы правы, — промолвил Корнелю. — Но кто мог бы подумать заранее, что даже у альгарвейцев достанет безумия опробовать такой фокус? Если бы им не удалось…
Он скривился. Им удалось.
— Возвращаясь к вашему месту в этих планах, — вмешался Эбаштьяо. Командор Рибьейро занимался стратегией, его подчиненный — тактикой. В этом отношении лагоанский флот был устроен так же, как сибианский… в те дни, когда еще существовал сибианский флот. — Вы обучите наших ребят по своим стандартам, — продолжал Эбаштьяо. — По мере возможности составите учебное пособие, чтобы вашими методиками могли пользоваться другие. И, можете не сомневаться, станете патрулировать становые жилы и, опять-таки по мере возможности, вести войну на море в сибианских территориальных водах и поблизости. Будет этого достаточно, чтобы пробудить ваш энтузиазм?
— О да! — торопливо отозвался Корнелю.
Конечно, для лагоанцев он был лишь орудием. Но те наконец осознали, насколько это орудие может быть полезно.
В тот день школа была закрыта. Эалстан и Сидрок вместе с приятелями пинали мяч в парке неподалеку от дома, а с ними еще кучка мальчишек, кто постарше, кто помладше, повстречавшихся им по дороге. Игрой это назвать было трудно — какая там игра без ворот, без сеток, без разметки? Они просто с воплями гоняли мяч по лужайке — развлекались, насколько это возможно было в оккупированном Громхеорте.
Ночью шел дождь. Из-под ног метнувшегося к потрепанному старому мячу Эалстана брызнула грязь. Домой они с кузеном вернутся, измызгавшись до ушей. Матушка обругает обоих. Краешком сознания юноша понимал это и даже стыдился немного — но не настолько, чтобы сбавить ход.
Сидрок тоже ринулся к мячу, как ошалелый, не замечая противника. Восторг окатил Эалстана, будто пробившийся из-за облаков солнечный лучик. Согнувшись, он на бегу сшиб кузена с ног, и Сидрок повалился в лужу. Испустив дикий торжествующий вопль, Эалстан запустил мяч в купу каробовых деревьев.
— Чтоб тебе провалиться! — взвыл Сидрок, отплевываясь грязью.
Он с трудом встал на ноги.
— Да пошел ты к силам преисподним! — гаркнул через плечо Эалстан. — Я тебя честно сбил!
Не успел он сделать и трех шагов, как кто-то — он так и не разглядел, кто именно, — честно сбил его. Юноша отправился в полет, подобно дракону, поднявшемуся на крыло. Но в отличие от дракона в небе он не задержался. Эалстан шлепнулся животом в жидкую грязь и проехался по ней добрых пять шагов. Ох как матушка его взгреет — кафтан, как обнаружил юноша, поднявшись, приобрел приятный цвет хаки. А до того был сизым.
Он кинулся вслед мячу, уже перешедшему несколько раз из ног в ноги, смахивая на бегу грязные капли с кафтана. Даже бродяги, наблюдавшие за игрой в отдалении, выглядели чище.
До войны Громхеорт был процветающим городком. Конечно, были в нем свои изъяны — отец Эалстана утверждал, что нет на свете такого места, где нет своих изъянов, что казалось юноше вполне разумным. Но теперь, когда столько домов и лавок превратились в развалины, когда столько бывших солдат, которых оккупационные власти не озаботились взять в плен, рассеялось по окрестностям, в городе скопилось множество бродяг и нищих. Они жили чем приходилось, питались чем придется и спали где могли.
Один из них — отощавший, заросший, в драном кафтане не по росту — махнул рукой пробегавшему мимо Эалстану. Юноша не обратил на него внимания. Нищие часто клянчили у школьников милостыню. Когда у Эалстана была при себе хоть монетка, он часто подавал им, всякий раз вспоминая о Леофсиге, которому в лагере для военнопленных и того не доставалось. Но сегодня Эалстан оставил деньги дома; лучшего способа потерять кошелек, чем игра в мяч, он не мог бы придумать с ходу.
И тут бродяга окликнул его по имени.
Эалстан застыл на месте. Бросившийся ему наперерез Сидрок пролетел мимо и чуть не грохнулся в грязь снова. Юноша даже не заметил коварных намерений кузена. Он выбежал с поля, не отводя взгляда от того, кого поначалу принял за бродягу.
— Лео… — начал он.
— Молчи! — оборвал его брат, раскашлялся и продолжил: — Я здесь, понимаешь, неофициальным порядком.
Значит, его не выпустили из лагеря, как подумал было Эалстан. Он бежал. Юноша возгордился братом немедленно и невероятно.
— Как ты…
— Не задавай глупых вопросов, — снова оборвал его Леофсиг. — Кстати, о глупых…
Он мотнул подбородком в сторону подошедшего Сидрока.
— Нашел себе компанию? — поинтересовался у Эалстана кузен и хохотнул. — Теперь, значит, нищие? Эдак ты до кауниан докатишься.
— Надо было свернуть тебе шею много лет назад, — спокойно промолвил Леофсиг. — Хочешь доказать, что еще не поздно?
Сидрок хотел было вспылить, но тут — куда медленней, чем Эалстан, — признал Леофсига.
— Я думал, ты в лагере! — выпалил он.
— Блужьи рыжики тоже так думают, — отозвался Леофсиг. — И не говори так о каунианах. Невежество из тебя так и прет.
Сидрок закатил глаза.
— Ну ты прям как Эалстан!
— Да ну? — Леофсиг глянул на младшего брата. — Растешь, значит? Ну, может быть. Остается надеяться.
— Надо отвести тебя домой, — промолвил юноша.
— Не хотел возвращаться прямо туда — не знаю, насколько это опасно. — На лице Леофсига отразилась холодная, мрачная расчетливость загнанной жертвы. — Альгарвейцы не обращали на вас особенного внимания? — Он дождался, когда Эалстан с Сидроком покачают головами, и продолжил: — Ладно, тогда рискнем. Эалстан, ты беги вперед. Предупреди старших, что я иду. Сидрок, ты со мной. Составишь компанию. Давно я не видел родного лица…
Эалстан мчался, как бешеный. Никогда в жизни он не бегал так после игры в мяч. Альгарвейские патрульные косились на него, но юноша был молод и мог бежать от избытка чувств, а не потому, что вытворил что-нибудь против новых властй. Один из альгарвейцев пожал плечами, другой махнул рукой презрительно, и оба двинулись дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
Скучающий письмоводитель записал имя Балозио, снял у него отпечаток пальца и пробормотал заклятье. Один из бесчисленных ящиков за его спиной распахнулся сам собой. Чиновник кивнул Бембо.
— Ну точно, числятся у нас его пальчики. — Все с тем же скучным видом он вытащил нужную папку, водрузил на стол и открыл. Бембо узнал рисунок Саффы.
— Посмотрим, — бормотал письмоводитель, листая страницы. — Оштрафован за неуплату проститутке, карманная кража, еще раз карманная кража, привлекался за кражу кошелька… но в тот раз улик не нашли.
— Еще бы нашли! — воскликнул Балозио. — Я этого не делал! — Он развел руками в отчаянной мольбе. — Я каунианин, и все равно меня не смогли осудить! Ну какая на мне может быть после этого вина?
— Хватит и этого, — остановил Бембо письмоводителя. — Спасибо. Посидит за решеткой немного. Будет повод убрать с улиц хоть одного каунианина.
— Да я даже каунианского не знаю! — взвыл Балозио.
Чиновник не обратил на него внимания — он возвращал на место личное дело воришки. Бембо взял каунианина за локоть.
— Пошли, приятель. Пойдешь миром — отделаешься арестом. А нет…
Понурившись, Балозио двинулся за ним.
Корнелю пил горькое вино чужбины и питался сухим хлебом изгнанника. Он понимал, что метафора остается метафорой и хлеб, которым кормили его лагоанцы, был не черствей того, что привык он жевать на островах Сибиу. Теперь, когда Лагоаш вступил в войну с Альгарве, достать вино становилось непросто, но местное пиво всех сортов, темное и светлое, горькое и сладковатое, он находил превосходным.
Но, сытый и пьяный, он оставался изгнанником. Над Тырговиште и другими городами Сибиу реяло альгарвейское знамя, зеленое, алое и белое. Король Буребисту, не успевший бежать из дворца, находился в плену. И Костаке, жена Корнелю, тоже в руках захватчиков. Возможно, у него родился сын или дочь. Подводник не знал. Не мог знать. Но он хорошо знал альгарвейцев. Они станут крутиться близ Костаке, словно псы вокруг течной суки.
Стиснув кулаки, он сидел на жесткой койке в одной из казарм, которую лагоанцы выделили жалкой кучке вырвавшихся из Сибиу солдат и моряков — последним из свободных сибиан. Корнелю проклинал альгарвейцев, что захватили его страну: за то, что они родились на свет, и за то, что нашли способ исполнить свой замысел, какого не сумел предусмотреть никто в островном королевстве.
В казарму заглянул лагоанский офицер. Корнелю и его товарищи по изгнанию разом подняли головы. Подводник никогда особенно не любил лагоанцев. По его мнению, превзойти Сибиу в торговых делах и военной мощи им удалось только потому, что у них страна больше. И теперь большая держава оставалась свободной, в то время как Сибиу стонет под ярмом, а солдаты Альгарве, как опасался Корнелю, глумятся над его беззащитной супругой.
Но у него была еще одна причина не любить лагоанцев: они не понимали. О да, они приняли его, они дали ему кров и пищу, они даже обещали воспользоваться услугами подводника и его левиафана в войне с Альгарве, в которую запоздало вступили… но они не понимали, с мрачной сибианской гордостью подумал он. В этом капитан был уверен.
Офицер в серо-зеленом мундире лагоанского военного флота направился прямиком к Корнелю. Походка его была легка, свободна и уверенна, это была походка солдата, чей король правит своею державой и скорее всего не лишится короны в ближайшее время. Эта походка и бессмысленно-радушная улыбка на лице незнакомца немедленно вызвали у Корнелю глухую неприязнь.
— Добрый день, капитан, как поживаете? — спросил лагоанец, как ему, без сомнения, казалось, на родном языке Корнелю. С точки зрения подводника, это был скорее альгарвейский, притом изрядно ломаный.
— Разрешите представиться — лейтенант Рамальо, — продолжал тот в блаженном неведении. — Надеюсь, вы не заняты?
Корнелю неторопливо поднялся на ноги. К его удовольствию оказалось, что он возвышается над Рамальо почти на ладонь.
— Не знаю, — ответил он. — Вообще-то у меня здесь столько неотложных дел.
Рамальо от души расхохотался, словно Корнелю отпустил бог весть какую шутку, а не полную горечи насмешку. Возможно, лагоанец отнес тон собеседника на счет собственного слабого владения языком — тогда он просто ошибся. А возможно, не уловил разницы.
— Если вы не слишком заняты, — проговорил Рамальо, хихикая, — пройдемте-ка со мной.
— Зачем? И куда?
Корнелю старался выговаривать каждое слово неспешно и внятно, словно беседовал со слабоумным ребенком. Даже те лагоанцы, которым казалось, что они владеют языком Сибиу, калечили его ужасающим образом. Подводник же презирал их ублюдочное наречие, полное шипящих согласных и носовых гласных, с его ордами заимствований из каунианского, куусаманского и вообще из каждого второго языка под солнцем. Как местные жители вообще могли освоить лагоанский с детских лет, Корнелю решительно не понимал.
— Ну когда придем, тогда и узнаете, верно? — все так же весело промолвил Рамальо. — Пойдемте.
Он отвернулся, уверенный, что Корнелю последует за ним, — так и случилось. Подводник, подобно товарищам по изгнанию, был орудием в руках лагоанцев — полезным орудием, которое следует применять с осторожностью, но все же безвольным.
Переступив порог, Корнелю заморгал от блеклого солнечного света. И от грохота: отданная на откуп военному флоту часть бухты Сетубала тонула в шуме. Лязгали железо и сталь. Кричали на своем невнятном наречии матросы и грузчики, возницы и чародеи. Порой в гаме проскальзывало редкое словечко, достаточно близкое к сибианской речи, чтобы Корнелю мог его узнать. От этого на душе становилось только гаже: будто вместе с людьми горечь изгнания делили слова.
— Мы направляемся к затонам для левиафанов? — спросил Корнелю. — Мне бы стоило навестить Эфориель.
Ему не хотелось, чтобы левиафанша решила, что хозяин оставил ее. Подводник считал зверя своим другом — единственным другом в здешних краях — и не желал печалить его или тревожить.
— В ту сторону, — ответил Рамальо, указывая на пару невысоких беленых домиков чуть в стороне от затона. — Туда.
— И что мы там будем делать? — поинтересовался Корнелю.
Рамальо только посмеялся снова, будто очередной шутке. Подводник скрипнул зубами. Ему уже казалось, что сдаться в плен альгарвейцам было бы лучше. Сейчас он находился бы рядом с Костаке… если бы люди Мезенцио не отправили пленника в лагерь. Он вздохнул. Что сделано, то сделано. Придется терпеть.
Завидев его и Рамальо, в небо с гневными воплями взмывали стаи чаек и черноголовых крачек.
— Жалкие попрошайки, — заметил Рамальо не то с раздражением, не то с приязнью. — Если бы мы их кормили, они бы нас обожали, а не поднимали такой гам.
Корнелю пожал плечами. Его лагоанцы кормили. Даже пытались быть с ним добры на свой бесцеремонный лад. Подводник поднимал это. Но обожания не испытывал. Рамальо продолжал болтать. Если он и догадывался, о чем думает его спутник, то ничем себя не выдал.
— Вот мы и пришли, — простодушно заметил лагоанский лейтенант, проводя Корнелю по невысокой деревянной лесенке и пропуская вперед.
Плечи подводника колыхнулись в неслышном вздохе. Если Лагоашу служат такие моряки, Корнелю не в силах был понять, каким образом Сибиу могла терпеть от них поражение за поражением в войнах прошлых веков.
Приглядевшись к тем, кто поднялся ему навстречу, Корнелю неохотно признал собственное поражение. Эти офицеры лагоанского флота словно сошли со страниц сибианского романа: самонадеянные, да, но не без оснований.
— Капитан Корнелю, — промолвил один из них и продолжил на своем языке: — Вы говорите по-лагоански?
Этот вопрос Корнелю мог понять и ответить на него:
— Нет.
То было одно из немногих приличных слов местного языка, которых моряк нахватался за время плена.
— Ладно. — Альгарвейским лагоанский офицер владел отменно и не пытался превратить этот язык в сибианский, как неумело стремился сделать Рамальо. — Думаю, мы сумеем объясниться и так. — Он подождал, пока Корнелю кивнет, и продолжил: — Я командор Рибьейро, а мой коллега — капитан Эбаштьяо. — Когда все пожали друг другу руки, командор внезапно вспомнил о забытом всеми Рамальо.
— Свободны, лейтенант, — бросил он, и Рамальо испарился.
— Вы прибыли к нам на прекрасном левиафане, — заметил Эбаштьяо на столь же превосходном альгарвейском. — Вы, сибы, всегда умели добиться от своих зверей максимум возможного.
— Благодарю. — Корнелю церемонно склонил голову. — И ради этого я был призван сюда — ради беседы о левиафанах?
Запоздало сообразив, что заговорил на родном сибианском, он принялся переводить свои слова на язык, очевидно, знакомый лагоанским офицерам, но командор Рибьейро оборвал его взмахом руки.
— Не утруждайтесь, — бросил он. — Полагаю, мы с Эбаштьяо в силах разобраться в вашем жаргоне, хотя сами и не умеем ломать о него язык. — Он пихнул товарища локтем в бок. — Верно, Эбаштьяо?
— Пожалуй, так, сударь, — кивнул тот. — А если мы не поймем, о чем толкует капитан, может, он и сам не знает, о чем толкует, а?
Глаза у него были узкие, раскосые — можно сказать «типично куусаманские», когда б не были они серыми, а не черными. Сейчас Эбаштьяо прищурился еще больше и явственно подмигнул Корнелю.
Как на это ответить, подводник не знал. В сибианском флоте принято было поддерживать между высшими и низшими чинами дистанцию столь же непреодолимую, как в армиях Валмиеры и Елгавы. Корнелю попытался представить, что ему подмигнул командор Дельфину, и помотал головой. Невообразимо. Поэтому он просто застыл, ожидая, что лагоанцы скажут дальше. С этими лагоанцами никогда ничего заранее нельзя сказать. Тем они и опасны.
— Мы планировали, капитан, привлечь вас к переподготовке наших подводников, — пояснил Эбаштьяо, — чтобы вы могли обучить их своим приемам — так сказать, дотянуть до своего уровня — а те, в свою очередь, могли патрулировать океан по возможности дальше от наших берегов и ближе к сибианским.
— Верно. — Рибьейро кивнул. — Мы не желаем, чтобы нас застали врасплох, как это случилось с вашей державой. Мы отправим наших левиафанов в дальние дозоры, как сказал Эбаштьяо, и сделаем все, чтобы снабдить кристаллом каждого подводника, чтобы тот мог спешно сообщить обо всем увиденном в штаб. Наш флот контролирует становые жилы. И кроме того, мы выведем в море парусники, чтобы, так сказать, заглянуть между жилами.
— Сомневаюсь, что все это вам пригодится, — горько заметил Корнелю. — Некоторые трюки годятся только на один раз. Не повезло нам.
— Лучше иметь и не нуждаться, чем нуждаться и не иметь, — ответил Рибьейро. — И мы расставим вдоль побережья лозоходческие посты — как следовало бы поступить вашей стране, если мне будет дозволено высказаться, не нанося обид.
— Теперь-то ясно, что вы правы, — промолвил Корнелю. — Но кто мог бы подумать заранее, что даже у альгарвейцев достанет безумия опробовать такой фокус? Если бы им не удалось…
Он скривился. Им удалось.
— Возвращаясь к вашему месту в этих планах, — вмешался Эбаштьяо. Командор Рибьейро занимался стратегией, его подчиненный — тактикой. В этом отношении лагоанский флот был устроен так же, как сибианский… в те дни, когда еще существовал сибианский флот. — Вы обучите наших ребят по своим стандартам, — продолжал Эбаштьяо. — По мере возможности составите учебное пособие, чтобы вашими методиками могли пользоваться другие. И, можете не сомневаться, станете патрулировать становые жилы и, опять-таки по мере возможности, вести войну на море в сибианских территориальных водах и поблизости. Будет этого достаточно, чтобы пробудить ваш энтузиазм?
— О да! — торопливо отозвался Корнелю.
Конечно, для лагоанцев он был лишь орудием. Но те наконец осознали, насколько это орудие может быть полезно.
В тот день школа была закрыта. Эалстан и Сидрок вместе с приятелями пинали мяч в парке неподалеку от дома, а с ними еще кучка мальчишек, кто постарше, кто помладше, повстречавшихся им по дороге. Игрой это назвать было трудно — какая там игра без ворот, без сеток, без разметки? Они просто с воплями гоняли мяч по лужайке — развлекались, насколько это возможно было в оккупированном Громхеорте.
Ночью шел дождь. Из-под ног метнувшегося к потрепанному старому мячу Эалстана брызнула грязь. Домой они с кузеном вернутся, измызгавшись до ушей. Матушка обругает обоих. Краешком сознания юноша понимал это и даже стыдился немного — но не настолько, чтобы сбавить ход.
Сидрок тоже ринулся к мячу, как ошалелый, не замечая противника. Восторг окатил Эалстана, будто пробившийся из-за облаков солнечный лучик. Согнувшись, он на бегу сшиб кузена с ног, и Сидрок повалился в лужу. Испустив дикий торжествующий вопль, Эалстан запустил мяч в купу каробовых деревьев.
— Чтоб тебе провалиться! — взвыл Сидрок, отплевываясь грязью.
Он с трудом встал на ноги.
— Да пошел ты к силам преисподним! — гаркнул через плечо Эалстан. — Я тебя честно сбил!
Не успел он сделать и трех шагов, как кто-то — он так и не разглядел, кто именно, — честно сбил его. Юноша отправился в полет, подобно дракону, поднявшемуся на крыло. Но в отличие от дракона в небе он не задержался. Эалстан шлепнулся животом в жидкую грязь и проехался по ней добрых пять шагов. Ох как матушка его взгреет — кафтан, как обнаружил юноша, поднявшись, приобрел приятный цвет хаки. А до того был сизым.
Он кинулся вслед мячу, уже перешедшему несколько раз из ног в ноги, смахивая на бегу грязные капли с кафтана. Даже бродяги, наблюдавшие за игрой в отдалении, выглядели чище.
До войны Громхеорт был процветающим городком. Конечно, были в нем свои изъяны — отец Эалстана утверждал, что нет на свете такого места, где нет своих изъянов, что казалось юноше вполне разумным. Но теперь, когда столько домов и лавок превратились в развалины, когда столько бывших солдат, которых оккупационные власти не озаботились взять в плен, рассеялось по окрестностям, в городе скопилось множество бродяг и нищих. Они жили чем приходилось, питались чем придется и спали где могли.
Один из них — отощавший, заросший, в драном кафтане не по росту — махнул рукой пробегавшему мимо Эалстану. Юноша не обратил на него внимания. Нищие часто клянчили у школьников милостыню. Когда у Эалстана была при себе хоть монетка, он часто подавал им, всякий раз вспоминая о Леофсиге, которому в лагере для военнопленных и того не доставалось. Но сегодня Эалстан оставил деньги дома; лучшего способа потерять кошелек, чем игра в мяч, он не мог бы придумать с ходу.
И тут бродяга окликнул его по имени.
Эалстан застыл на месте. Бросившийся ему наперерез Сидрок пролетел мимо и чуть не грохнулся в грязь снова. Юноша даже не заметил коварных намерений кузена. Он выбежал с поля, не отводя взгляда от того, кого поначалу принял за бродягу.
— Лео… — начал он.
— Молчи! — оборвал его брат, раскашлялся и продолжил: — Я здесь, понимаешь, неофициальным порядком.
Значит, его не выпустили из лагеря, как подумал было Эалстан. Он бежал. Юноша возгордился братом немедленно и невероятно.
— Как ты…
— Не задавай глупых вопросов, — снова оборвал его Леофсиг. — Кстати, о глупых…
Он мотнул подбородком в сторону подошедшего Сидрока.
— Нашел себе компанию? — поинтересовался у Эалстана кузен и хохотнул. — Теперь, значит, нищие? Эдак ты до кауниан докатишься.
— Надо было свернуть тебе шею много лет назад, — спокойно промолвил Леофсиг. — Хочешь доказать, что еще не поздно?
Сидрок хотел было вспылить, но тут — куда медленней, чем Эалстан, — признал Леофсига.
— Я думал, ты в лагере! — выпалил он.
— Блужьи рыжики тоже так думают, — отозвался Леофсиг. — И не говори так о каунианах. Невежество из тебя так и прет.
Сидрок закатил глаза.
— Ну ты прям как Эалстан!
— Да ну? — Леофсиг глянул на младшего брата. — Растешь, значит? Ну, может быть. Остается надеяться.
— Надо отвести тебя домой, — промолвил юноша.
— Не хотел возвращаться прямо туда — не знаю, насколько это опасно. — На лице Леофсига отразилась холодная, мрачная расчетливость загнанной жертвы. — Альгарвейцы не обращали на вас особенного внимания? — Он дождался, когда Эалстан с Сидроком покачают головами, и продолжил: — Ладно, тогда рискнем. Эалстан, ты беги вперед. Предупреди старших, что я иду. Сидрок, ты со мной. Составишь компанию. Давно я не видел родного лица…
Эалстан мчался, как бешеный. Никогда в жизни он не бегал так после игры в мяч. Альгарвейские патрульные косились на него, но юноша был молод и мог бежать от избытка чувств, а не потому, что вытворил что-нибудь против новых властй. Один из альгарвейцев пожал плечами, другой махнул рукой презрительно, и оба двинулись дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81