А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Но теперь, по прошествии двадцати — двадцати пяти лет после того знаменательного события, о ходах и ступеньках в церкви Апостолов и в мосту Вардана знают все — даже дети. Об этом, конечно, не говорят, строжайше запрещено говорить об этом. Забыл я сказать, что, когда по неосторожности Тато и его друга правительство узнало тайну о церкви Апостолов, оно отняло у наирян церковь, а Тато и его друга сослало в Сибирь, где они и погибли в мрачных казематах. Вот что представляет собой церковь Апостолов! Забыл я сказать также и о том, что, кроме упомянутых выше чудес, в церкви Апостолов похоронены наирские цари, и когда, после наложения ареста на церковь, разобрали пол церкви — внизу, под каменной плитой нашли уйму сокровищ...
Эх, читатель, история эта давно минувшая и темная — всего не расскажешь. Цари наирские были мудрые, хитрые, богатые и гордые: таких царей ныне нет. Мудрые, хитрые, богатые и гордые — они, к сожалению, были себялюбцы и драчуны.,. Если бы не это, почему должно было погибнуть их государство и превратиться в развалины страна Наири?.. Куда делись ныне чародеи наиряне, где тысячелетняя Наири?.. Нет их, ничего не осталось ныне. Даже этот сохранившийся древний наирский чудо-город, в прошлом считавшийся тронным, мать- городом, стародавним центром, ныне превратился в отсталое уездное логовище, куда ссылают из столиц на поселение уличенных в злоупотреблениях разбойников- чиновников...
Описав три древних чуда города, мы перейдем к новым его чудесам. Этак мы постепенно подойдем к обыденной жизни, и мало-помалу предстанут перед нами живущие ныне в этом древнем городе все значительные и незначительные наиряне.
Самая большая новость ненаирского происхождения, показавшаяся местному населению вначале непонятной,— это железная дорога, проложенная в пору владычества русских — лет двадцать назад. Больше половины населения и по сию пору помнит тот незабвенный день, когда по железной дороге, проложенной из неведомых далей до этого города, впервые подошел к новому вокзалу поезд. Были шумные пиршества, царила радость. Находились люди, которые от удивления и восторга лишались способности говорить — отнялся у них язык. Многие помнят даже такие интересные подробности, как то, что паровоз был украшен зеленью и цветами, а над фонарем развевался флаг с золотистым двуглавым орлом. С какой помпой и весельем подошел поезд к городской станции, где собралось почти все население города — радостное, в праздничных нарядах — встретить поезд. У станции играл военный оркестр; приветствовали поезд именитые наиряне и высокопоставленные чиновники: уездный начальник, его помощник, начальник военного управления, генерал Алеш, отец Мазута Амо — Аракелага,— можно ли забыть обо всем этом?.. Несмотря, однако, на то, что с этого примечательного дня прошло двадцать — двадцать два года, несмотря, повторяем, на эти длинные-предлинные двадцать—двадцать два года,— и доселе можно найти в городе очень и очень много честных и нечестных наирян, которые — представляете вы себе? — не только не ездили в поезде, но даже смотрят на паровоз как на некую диковину. Например, известному во всем .городе гробовщику Еноку и сейчас кажется удивительным, как это люди, не прибегая к помощи волов и лошадей, сидя в вагоне, передвигаются с места на место по неодушевленному железу. И до сей поры по воскресным дням можно встретить двух почтенных наирян, которые, совершая свой воскресный моцион (после городского сада, железнодорожная станция служила вторым местом для гулянья в этом наирском городе), стоят перед полот-" ном железной дороги, занятые следующей беседой:
— Посмотрите-ка, что только не делает эта чертова кукла русский! — говорит один, лениво ударяя ногой о железный рельс и с масленой улыбкой на лице слушая приятный звук рельса.
— Куда можно выйти, ежели этак поедешь?..
— Куда хочешь, туда и поедешь,— отвечает другой.
— В Московию выедешь?
— Ну да, конечно.
— А в Киив?..
— Можно и в Киив...
И наступает благоговейное молчание и удивление.
Вторая новость, также ненаирского происхождения, перед которой так благоговеют все горожане без исключения и коей обычно так восторгается учитель приходской школы Драстаматян,— это то пятиэтажное гигантское здание, что стоит посредине города, точно чудовищное величие, каменное благоговение. Да, именно каменное благоговение, ибо здание это, кроме своих гигантских размеров, замечательно еще благодаря иному, более существенному — весьма существенному обстоятельству: тут, в этом единственном строении сосредоточены наиболее влиятельные учреждения не только города, но и уезда. Тут сидят: уездный начальник, полицмейстер, здесь находится уездное воинское присутствие, в этом же здании находятся, наконец, почта-телеграф и государственное казначейство. И все же не мог всего сосчитать. Забыл самое необходимое учреждение — то, без которого это легендарное здание утратило бы добрую половину своей прелести и в особенности своей устрашающей важности... Дело в том, что в первом этаже этого пятиэтажного здания, в самом конце коридора, можно сказать, в самой заброшенной части здания, есть комнатушка... Боже упаси, читатель, туда попасть: раз попав — больше не выйдешь оттуда. Темное место — так называют горожане эту комнату, хотя комната и достаточно светлая — имеет два окна и три электрические лампочки. Закрепило за комнатой эту таинственную репутацию не отсутствие света, а, кажется, то обстоятельство, что у перешагнувшего через порог этой комнаты от ужаса темнеет в глазах. Вот особенность этой таинственной комнаты, дорогой читатель,.. И в значительной степени этой комнате нужно приписать то таинственное уважение, которое чувствует всякий горожанин, проходящий мимо этого здания. И не з этом ли нужно искать причину того, что это пятиэтажное здание стало своего рода
всемогущим центром, или, лучше сказать, осью, вокруг которой вертятся город и уезд, и не могут не вертеться. Бесспорная аксиома, что во вселенной всякая точка может считаться центром, опровергается с удивительной легкостью в данном случае, как и во всех подобных случаях, когда речь идет о человеческой жизни и общественных установлениях. Да, именно центром города, и притом единственным, является это пятиэтажное здание— и вместе с тем он, город этот, не может иметь другого центра. Пусть сколько угодно учитель приходской школы товарищ Вародян убеждает барышень, что в отношении вселенной центром может считаться даже харчевня Бочка Николая,— пусть говорит т. Вародян что ему угодно,— мы не изменим нашего мнения и с уверенностью будем настаивать, что именно это пятиэтажное здание есть единственный центр в этом наирском городе и во всем уезде и именно отсюда исходят, подобно голубым искрам электричества, и расходятся по всем направлениям решения и приговоры. Тов. Вародян, конечно, это лучше нас знает, но все же продолжает заниматься софистикой, дабы прослыть в глазах барышень милым, дерзким и отважным. И как же может этого не знать т. Вародян, когда он на собственной своей шкуре испытал непосредственное влияние этого всемогущего центра.
Следует, однако, заметить, что выражение «на шкуре» надо понимать буквально. Всем хорошо известный содержатель кофейни Телефон Сето, тот самый, чья кофейня находится на улице, именуемой Лорис-Меликовской,— он клянется именем Иисуса, что в бане случайно заметил на спине т. Вародяна... интересные следы. Где же, скажите на милость, спина т. Вародяна могла украситься интересными следами — синими полосами, если не в этом всемогущем центре? Если же т. Вародян не признается в этом и многозначительно намекает на свою причастность к Товариществу трудно в этом случае пускаться с ним в спор. Даже дети и те знают, что Товарищество — центр, и притом центр более всемогущий и страшный, лучше сказать, незримый, «математический» центр, долженствующий низвергать султанов, шахов и царей.
По словам т. Вародяна, пятиэтажный центр воздвигнут на страхе, насилии, крови и недоразумении,— в противовес ему центр Товарищество каменный, гранитный,— он зиждется на незыблемых основах научного социализма. Следовательно, ясно, как дважды два, что пятиэтажный центр — ничто, а Товарищество — факт, неумолимая правда, голая истина. Так рассуждает т. Вародян — и он прав. Спросите любого ребенка, да, именно ребенка, и он безошибочно покажет место этого «сверх-центра» — мост Вардана. Собственно, буквально, не мост, а домик напротив, построенный на берегу реки, полуразрушенный и ныне пустующий. С историей таинственного разрушения этого домика и связана история спины т. Вародяна.
Вот, дорогой читатель, эта история.
Однажды ночью, часа этак в три, оконные стекла всех домов города сильно зазвенели, и в тот же миг раздался страшный, оглушительный взрыв. Горожане в ужасе высыпали из домов и побежали в поле, к кладбищу: думали, что землетрясение, кара божья. Но весть эта скоро вытесняется другим страшным слухом — будто взорвалась крепость, будто в мгновение ока вся крепость взлетела в небо. Многие же были того мнения, что взорвалась церковь Апостолов, ибо всякому известно, что там под каменной плитой наирскими мастерами зарыта тысяча пудов динамита... А известный ресторатор Бочка Николай, тот, что по Лорис-Меликовской улице содержит общедоступный духан, говорил своему соседу, гробовщику Еноку, что, видимо, началась война, а они не знали об этом,— люди-де они простые — откуда могли знать. Но вскоре выяснилось, что эти предположения ошибочны. «Кабы так!» — сам себя мальчишески опровергая, говорит до сих пор т. Вародян. По-нашему же, хорошо, что всего этого .не было, а взорвался — представляете вы себе? — мост Вардана. Собственно, не самый мост, а тот загадочный домик, о котором мы упоминали несколько выше. В домике взорвалось три пуда динамита!.. На следующий же день войска и полицейские из-под обломков извлекли четыре обуглившихся трупа, скорее, остатки трупов. То были: известный всем Карабахец Никол — учитель, Маргар из Муша — содержатель кофейни, Рус
Абраам — агент тайной полиции и варжапет Каро — тот самый, о котором т. Вародян обычно говорил с благоговением: «товарищ Каро». Вот почему, дорогой читатель, Товарищество считается центром, и притом «сверх-центром». И какое же еще, кроме положительного, значение может иметь то обстоятельство, что влияние динамита, взорвавшегося в домике, косвенным образом отразилось на спине т. Вародяна в виде рисунка, сотканного из синих линий?
В другом, не имеющем в глазах т. Вародяна значения «центре печали» (как называет т. Вародян пятиэтажное здание) имела место героическая борьба, неукротимый бунт, с одной стороны (читай — со стороны т. Вародяна) ; насилие, кошмар, желтое рабство — с другой (со стороны русских). Как раскаленный позор, сыпались на спину т. Вародяна удары шомпола, и он, встав, вышел из «центра печали» закалившийся, очистившийся, словно отточенный клинок кинжала, и устремился бунтарский дух его ввысь, как победитель... Вот что было!..
Но одного не может доселе забыть и простить себе т. Вародян — это того, что там, в «центре печали», или же, как называет с благоговением народ, в темном месте, сам т. Вародян, как перед поркой так и в особенности во время порки,— представляете вы себе? — раскаялся по-детски и сказал, что его участие в этой глупой истории было совершенно случайным. И что же он сделал в конце-то концов? Написал т. Каро наивное письмецо и попросил у него «Логику толпы» — вот и все. Письмецо-то было найдено в кармане Каро, а т. Вародян должен пострадать,— что за абсурд! «Неосторожность глупого революционера»,— подумал т. Вародян в час испытания. И он долго еще не прощал себе этот овечий страх, эту позорную слабость, которая может лечь черным пятном на неподкупную совесть всякого подлинного революционера, Слава богу, что об этом, по крайней мере, никто ничего не знает. Тов. Вародян дал себе слово смыть когда-нибудь это черное пятно со своей совести делом, достойным подлинного революционера,— но мы уж слишком растянули историю совести т. Вародяна. Вернемся к городу.
Кроме пятиэтажного здания — этого так или иначе всемогущего центра,— в городе имеется целый ряд разбросанных там и сям более или менее заметных и незаметных центров: больница, городской клуб, мужская гимназия, женская гимназия, две приходские школы. Мы забыли отметить присутствие мирового судьи, тюрьму, публичный дом, за что настоятельно просим быть снисходительным к нам. Казармы и публичный дом не относятся к городу: они находятся по ту сторону железной дороги, у кладбища, так что эти два «учреждения» по вполне понятным обстоятельствам оставляются нами без внимания. Впрочем, городская больница тоже находится почти вне города: это низенький одноэтажный домик, ютящийся на окраине города на углу грязной и узенькой улицы. Больница такая же грязная и сырая, как и улица. Врач больницы, Сергей Каспарыч, не раз собирался перевести больницу в город, но всегда случалось так, что осуществлению этого его человеколюбивого намерения препятствовало какое-нибудь важное обстоятельство: либо он сам болел, либо жена уездного начальника, а в последний раз, когда здание было уже готово и были даже начаты переговоры как с хозяином дома, так и с пятиэтажным центром,— откуда ни возьмись, обрушилось на голову врача для него совершенно неожиданным, а для горожан вполне «ожиданным» образом невероятное несчастье: красивая, как Леда, молоденькая жена врача совершила самоубийство... в клозете. Голая, совершенно голая, как говорится, в костюме Адама (Евы) вошла она в клозет и покончила с собой — не револьвером или же, как принято в подобных случаях, при помощи какого-нибудь яда, а... поразительное, непостижимое дело! — разобрала пол клозета и бросила себя... понимаете — куда? После этого ужасного, отвратительного, безобразного, непостижимого и буквально сатанинского несчастья врач навсегда отказался от своих человеколюбивых намерений и начал в клубе, где до несчастья для времяпрепровождения и успокоения нервов играл лишь в преферанс, после несчастья играть и баккара, макао или же местную игру — цхра, чем в значительной мере мог успокоить свои довольно-таки сильно расшатанные нервы. И когда после этого кучер врача, в меру вознаграждавшийся больницей, стал с приглашавших врача на дом пациентов брать «за езду» по полтиннику, то никто из горожан не посмел сердиться на кучера. И не к чему было сердиться: уж слишком велико было несчастье, разразившееся над врачом.
Но надобно заметить, что не одно только это изменение произошло тогда в делах врача, а случилось и то, что отправлявший доселе в больнице обязанности простого сторожа Аршак из Битлиса получил в той же больнице должность ответственного, или, как говорят, дежурного фельдшера, чем была создана для него возможность оказывать во всякое время медицинскую помощь всем, нуждающимся в услугах врача. Обстоятельство, без которого в былые дни очень и очень много неимущих больных днями ожидали осмотра, валяясь у стен больницы, тщетно рассчитывая на помощь и участие. Нет худа без добра,— гласит народная мудрость, и этот случай лишний раз подтвердил нерушимую истинность этой вековой мудрости. Особенно же не следует забывать и того, что, решившись на этот человеколюбивый поступок, то есть на назначение Аршака из Битлиса фельдшером, врач в сущности ёе иге подтвердил существовавшее с давних пор. Дело в том, что битлисец Аршак давно занимался медицинской практикой и даже пользовался значительной популярностью не в одних лишь отсталых районах города, куда довольно-таки часто совершал свои рейсы Аршак из Битлиса, или же, как величали его крестьяне,— «дохтур Аршак». Ежегодно, в понедельник третьей недели великого поста можно было видеть Аршака из Битлиса на деревенской двухколесной телеге, совершавшего рейсы по ближайшим деревням, откуда он возвращался всегда во вторник на страстной, на той же двухколесной телеге, но уже нагруженной маслом, сыром, яйцами и несколькими беленькими ягнятами. Довольно приличная часть их отправлялась в дом врача как пасхальное «дарение» от облагодетельствованного слуги, так что врач имел все моральные и юридические основания для совершения этого человеколюбивого поступка. Удостоив по заслугам самого последнего своего служащего, он тем самым
освободил свои слабые плечи от незначительной части чрезвычайно трудных и ответственных обязанностей городского врача, дабы предоставить освободившуюся часть плеч тяжести вышеупомянутого семейного несчастья, для несения которого поистине были необходимы более или менее облегчающие средства. Говорят, что в деле изыскания этих средств огромную моральную помощь оказал врачу, Сергею Каспарычу, его давнишний приятель и партнер по карточной игре, мировой судья города, Осеп Нариманов, тот самый, что является другом упомянутого уже в начале рассказа самого уважаемого в городе богача генерала Алеша, по словам которого Осеп Нариманов — «душа-человек, настоящий душка».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19