Марукэ и остановился у него на квартире. И вот, через день после его приезда, этак часов в одиннадцать утра, Амо Амбарцумович внезапно запер контору «Свет», впопыхах вернулся домой не в экипаже—невиданное дело! — а пешком, и, запершись в своем кабинете, приказал прислуге говорить всем посетителям, кроме т. Вародяна и врача, что его нет дома. Остался Мазут Амо у себя в кабинете в тот день до вечера при спущенных шторах и. в полутьме. Он мол-; чал. У него болела голова. В мозгу было пусто, туманно... Казалось, оборвались дни и годы, сорвалось что-то в мозгу Амо Амбарцумовича и осталось одно лишь пустое пространство. Но это пространство время от времени начинало заполняться, и казалось, он спал, бодрствуя, и, бодрствуя, видел во сне:
Нагнулась над ним Агриппина Владиславовна и нежно-нежно ворковала, словно невинный голубь... Смотрел
он ей в глаза — в глазах Агриппины Владиславовны тоже был прозрачный туман, пустое пространство... Она казалась Мазуту Амо такой маленькой-маленькой; детскими красными устами целовала она холодные уста Амо Амбарцумовича. Смотрел Амо Амбарцумович, не моргая, в глаза Агриппины Владиславовны и вдруг заметил, что пустое пространство в глазах Агриппины Владиславовны начинает заполняться, оформляться: «Не узнаешь?» — спрашивало пустое пространство из глаз Агриппины Владиславовны. Амо Амбарцумович смотрел-смотрел и вскочил с места; он потер лоб как пробудившийся ото сна и осмотрелся кругом: нагнулась над ним его бесподобная дочь, Черноокая Примадонна.
«Что случилось?» — спросил Амо Амбарцумович, забеспокоившись.
Черноокая Примадонна опустила глаза вниз — затем, быстро-быстро, словно отвечая урок, затараторила. Со слов дочери, сыпавшихся градом, Амо Амбарцумович узнал лишь то, что ему следует немедленно отправиться на квартиру уездного начальника. Он вскочил на ноги, надел пальто, захватил трость и вышел. Было уже десять часов вечера, когда Амо Амбарцумович вступил в квартиру уездного начальника. Это было 2 марта 1917 года.
О чем говорили в тот вечер у уездного начальника — один бог ведает, но несколько дней спустя г. Марукэ рассказывал, что в тот вечер были у уездного начальника кроме Амо Амбарцумовича также врач, Осеп Нариманов, генерал Алеш и инспектор училища — Арам Антоныч. Но мы, не располагая об этом достоверными данными, вопрос оставляем открытым и взамен вопроса оставляем пустое пространство: пусть заполняет чье угодно воображение чем .хочет это пустое пространство. Мы не хотим делать предположений. И в конце концов, какое значение имеет то, кто присутствовал при беседе уездного начальника с Амо Амбарцумовичем? Это несущественно, читатель, а важно следующее: куда отправились в тот вечер, выйдя из квартиры уездного начальника, Амо Амбарцумович и врач? Вот в чем вопрос! Вот вокруг этого и вертелись в городе несколько дней спустя различные любопытные разговоры; любопытные хотя бы по той про
стой причине, что эти разговоры были связаны с темным местом, маленькой комнатушкой в конце нижнего этажа пятиэтажного здания, оставившей, как известно читателю из первой части моего романа, на спине т. Вародяна... любопытные следы. Рассказывали, что эти слухи распространяет г. Марукэ. Утверждали даже, что к распространению этих россказней причастен сам т. Вародян. Но это второе обстоятельство впоследствии было категорически опровергнуто, и вся тяжесть клеветы осталась на совести Каро Дараяна, — Каро Дараяна, который уже был трупом, заброшенным темной ночью бог весь куда!.. То была темная, таинственная история, читатель, так и оставшаяся нераскрытой и таинственной. Но об этом — после.
На следующее утро, 3 марта, когда еще не было и восьми часов, совершенно неожиданно для горожан, со стороны крепости двинулись в сторону города бесконечные вереницы войск с орудиями и пулеметами и запрудили улицы. Торговцы Лорис-Меликовской пришли в замешательство и один за другим стали закрывать лавочки. Дело в том, что они не имели сведений об этом неожиданном движении войск и, кроме того, не видели ни Мазута Амо, «вытаскивающего в подобных случаях воз из грязи», ни других почтенных наирян. Слыхали и знали они, что случилось что-то «в недрах», но боялись об этом говорить, — то было не их дело. Третий день уже ходили какие-то слухи, но горожане, в частности лавочники Лорис-Меликовской, относились с сомнением к подобным шушуканьям. Третий день уже как не было газет. Не получались даже издающиеся на наирском язык/е «Мшак» и «Оризон» рассказывали, что уездный начальник поставил на вокзале людей, которые конфисковали все получаемые газеты (об этом рассказывал г. Марукэ). Поэтому горожане были в полном неведении, когда в то утро двинулись в сторону города вереницы войск, пулеметов и орудий. Как заметили мы выше, лавки, только что открывшиеся, стали закрываться: часть лавочников.
Первая — орган национал-либералов, вторая — партии «Даш- накцутюн»,
пошла домой, кое-кто стал перед своей закрытой лавкой, некоторые же направились в кофейню Телефона Сето за новостями. В числе отправившихся в кофейню Телефона Сето был англоман Хаджи Онник Эфенди Манукоф.
— Понимаете вы что-нибудь в этой кутерьме? — спросил не без иронии Хаджи Онник Эфенди, войдя в кофейню.
— Конечно, понимаем, — категорически ответил Телефон Сето. — Войскам приказано делать революции, — закончил Сето, и наступило молчание. Издалека, со стороны квартиры уездного начальника слышалось тысячеустое «ура»; оно походило на радостные и грозные крики войск, идущих в атаку, и производило на присутствующих мистическое впечатление. Водворилось молчание. Напрягая внимание, все стали прислушиваться, как люди, ожидающие пушечного выстрела.
— Говорят, будут бомбардировать дом уездного начальника, — выразил мысль присутствующих г. Абомарш, тоже находившийся в числе собравшихся в кофейне, но не встретил одобрения.
— Не болтай зря, скотина, раз ничего не понимаешь! — рассердился Хаджи Онник Эфенди и добавил минуту спустя, сухо и поучительно: — Смысл зурны этих подлецов мы узнаем позднее, дорогие мои! — и вышел, постукивая палкой сухо и поучительно.
Хотел Хаджи Манукоф Эфенди пойти домой, но его дорога шла мимо пятиэтажного здания. Только было повернул Хаджи к этому зданию, как попятился назад, и, ошеломленный, прислонился к стене. Напротив, перед пятиэтажным зданием Хаджи Онник Эфенди увидел уйму войска и множество народу. Сквозь лес штыков бросился в глаза Хаджи Онника Манукофа Эфенди балкон пяти- этажного здания, на котором стояло несколько русских солдат, г. Марукэ и «ветроглотатель» (так звал Хаджи Каро Дараяна). Среди них—о, ужас! — был сам полицмейстер... Голова полицмейстера была обнажена. Один из солдат срывал с его плеч погоны, или, как называли местные жители, «чины». Держа полицмейстера за ворот, «ветроглотатель» показывал стоявшим внизу солдатам на высохшее от страха лицо полицмейстера и говорил непозволительные слова. Немедленно повернул Хаджи Онник Эфенди и побежал в обратном направлении. На
встречу ему шел так же объятый страхом и растерянностью т. Вародян: папаха его съехала в сторону, и он был без оружия.
— Куда, Хаджи? — спросил т. Вародян с заискивающим лицом, подходя к нему.
— Дальше, дальше от меня; иди своей дорогой, братец!— отстранил его в сторону Хаджи Онник Эфенди и продолжал бежать в прежнем направлении. Но не успел он свернуть на боковую улицу, как опять был вынужден прижаться к стене: с боковой улицы нахлынули новые толпы солдат, шедшие к пятиэтажному зданию. Смешавшись с этими солдатами, шли также оборванцы и «башибузуки» (так называл Хаджи железнодорожных служащих и рабочих). Застыл от ужаса, остолбенел Хаджи, когда он увидел уездного начальника, окруженного солдатами и башибузуками. Шел этот высокопоставленный русский с обнаженной головой, без погон и с опущенными в землю глазами, словно арестант... Хаджи Онник Эфенди инстинктивно поднес руку к шапке, когда проходил мимо пего уездный начальник, но, к счастью, уездный начальник не посмотрел в его сторону, и Хаджи Онник Эфенди почувствовал внутри себя приятную теплоту от того, что уездный начальник не обернулся в его сторону. Однако эта минутная робость Хаджи вскоре сменилась безудержным гневом. Рассвирепел Хаджи, увидя, как с пением и криками шла за русскими солдатами и башибузуками голая детвора; многие из детей, раздобыв жестяные чайные коробки и солдатские котелки, барабанили по ним немилосердно и наполняли воздух невыносимым шумом и криками. От неудовольствия и гнева колени Хаджи Манукофа Эфенди стали дрожать, и он сбился бы с ног, если б не удержало его густое течение солдат, шедших тому навстречу. Течение свернуло в сторону пятиэтажного здания, и улица опустела. Свободно вздохнул Хаджи Манукоф Эфенди и сел на случайно проезжавший экипаж конторы «Свет». Немного времени спустя, Манукоф. Эфенди, весь в поту, точно только из бани, сходил с экипажа перед своим домом.
— Где твой ага? — спросил Хаджи возницу, расплачиваясь с ним.
— Сегодня его не было в конторе, не знаю,— ответил он и повернул лошадей.
Драгоценная половина Хаджи Онника Эфенди, Ну- нуфар-ханум встретила Хаджи с таинственной улыбкой на лице, — улыбкой, в которой были смешаны и удивление, и неожиданная радость, и глубокое благоговение. Хаджи, еле переводя дух, вручил ей свою палку и хотел уже войти в комнату, как Нунуфар-ханум загородила ему дорогу. Нунуфар-ханум, положив пальцы на уста Хаджи Онника Эфенди, прошептала с.загадочной улыбкой: «Тссс, тише, милый, у нас сидят люди!»... — «Кто?»— сухо спросил Эфенди со страхом и испугом на лице и не выдержал: быстро потянул дверь к себе... и окаменел на месте. В гостиной сидели — можете вы себе представить?— Амо Амбарцумович, врач и — что больше всего поразило Хаджи — комендант города (длинный офицер)... «Ну, что, долго еще будет продолжаться это сумасбродство?» — спросил Хаджи, входя в комнату и поочередно оглядывая Амо Амбарцумовича, врача и коменданта города (длинного офицера). Но лица Амо Амбарцумовича, врача и коменданта города оставили без ответа вопрос Хаджи. «Что ж, пойдемте, пойдемте, выпьем по рюмочке»,— добавил Хаджи, желая рассеять общее замешательство, и они отправились в столовую.
Молча обедал Мазут Амо, сидя рядом с Хаджи Он никем Эфенди во главе стола. Ел он холодную жидкую зеленоватую чорбу и смотрел на свою тарелку, но глаза его как будто не видели зеленоватой чорбы. Ему казалось, что в тарелке взамен чорбы — туман, мираж, пустое пространство. Понимал Амо Амбарцумович, чувствовал он, что то, что происходит на улице, происходит помимо его волы, вне его, совершается независимо от него. Он ожидал исхода происходящего и размышлял о том, чем оно кончится, но не находил ответа. В мозгу у него был туман, мираж — пустое пространство...
Уже закончили обед, когда, еле переводя дух, вошел т. Вародян. И вот невиданное дело случилось для Хаджи Манукофа Эфенди в его же квартире: Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян попросили у Хаджи разрешения уединиться в соседней комнате. Хаджи, конечно, разрешил, хотя и не переставал удивляться, что у него же на квартире гости желают избавиться от него самого. «Однако ничего не поделаешь, Хаджи, раз попался — так уж терпи!» — подумал он и повел гостей в соседнюю комнату. Войдя в соседнюю комнату, Амо Амбарцумович, врач и Вародян заперлись в ней, а Хаджи, вернувшись в столовую, остался с комендантом города (длинным офицером) и стал беседовать с ним о новостях дня на смешанном с наирским русском языке. Беседовал Хаджи с комендантом города (длинным офицером), но внимание его было там, в соседней комнате. Понимал Хаджи, знал, что в эту минуту в соседней комнате заседал Местный Комитет, знал, но не понимал Хаджи, что с того момента ого, Хаджи Онника Манукофа Эфенди, квартира стала историческим местом; в тот момент в его, Хаджи Онника Манукофа Эфенди, квартире, в соседней комнате совершались роковые дела как для него самого, так и для него наирского племени. В тот момент Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян, то есть Местный Комитет Центромозгопаука, иными словами, местная субстанция наирского мирового духа выясняла свою позицию к совершающимся событиям, и этого мирового порядка обстоятельства не постиг Хаджи; не понимал Хаджи всего значения итого мировой важности явления. К какому решению о совершающихся событиях пришли в соседней комнате Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян, — Хаджи Онник Манукоф Эфенди, конечно, не знал и не мог узнать. Однако вскоре он должен был узнать, узнать также и то, сколь был благоприятен для него случай, приведший в тот день к нему дорогих гостей. И все это Хаджи должен был узнать всего через неделю, когда врач Сергей Каспарыч был уже окружным комиссаром, а Амо Амбарцумоиич — председателем городского Совета...
Странные, темные, непонятные события произошли в том наирском городе в течение этой недели,— события, покрытые непроницаемой завесой тайны и загадочности. И ряд ли кому-нибудь когда-либо удастся снять эту завесу и поглядеть на подлинное лицо совершившегося. Мы должны поэтому избегнуть всевозможных предположении и заключений; мы расскажем лишь то, что нам довелось видеть собственными глазами, либо узнать от людей, пользующихся в наших глазах неподкупной репутацией. Перейдем же к этим событиям.
Прежде всего надобно заметить, что в то самое время, как, собравшись на квартире Хаджи Онника Манукофа Эфенди, Местный Комитет выяснял свою позицию по поводу совершающихся событий,— в это самое время в городе уже были люди, не только уяснившие себе свою позицию, но и расклеивавшие на стенах города объявления об этой своей позиции на наирском и русском языках. И важнее всего было то, что под этими объявлениями, рядом с подписями большей частью неизвестных городу лиц, красовались две подписи, причинявшие большое неудовольствие не только простым обывателям, но и весьма почтенным персонам. То были подписи Каро Дараяна и г. Марукэ (Марукэ Драстаматяна), и они проступали на объявлениях в виде головок гвоздя, с самого начала склоняя почтенных наирян к мысли, что необходимо бить по этим головкам. Вытекающее из этих писаний в известной степени «импрессионистическое» желание углубилось еще более в сердцах наирян спустя день, когда в городе стали распространяться вышеупомянутые слухи, связанные с темным местом. Рассказывали,, что эти слухи распространяет г. Марукэ; как мы уже заметили, нашлись люди, полагавшие, что в распространении этих слухов замешан также и т. Вародян, тот самый т. Вародян, который, как вы знаете, с давних пор был членом Местного Комитета и личным другом Амо Амбарцумовича. Мы не знаем, был ли замешан в распространении тех слухов т. Вародян, но факт остается фактом, и факт этот заключался в том, что имя т. Вародяна было найдено в каком-то известном списке — собственно, не известном, а тайном, ставшем известным благодаря Каро Дараяну, этому «ветрогону»-наирянину. Ну, вот, извольте понять что-нибудь отсюда! Однако это еще не все. Дело в том, что, как говорили, список этот был неполный, из него было вырвано четыре листа, и вокруг этих четырех листов Каро Дараян на всех собраниях поднимал невероятную бучу. Наконец, вольно было Каро Дараяну орать сколько ему угодно, но почему же он связывал эти свои крики с именем Амо Амбарцумовича — Мазута Амо? Если бы вы послушали г. Марукэ, то выходило, будто исчезновение первых четырех листов этого известного, то есть тайного, списка было делом рук Амо Амбарцумовича и врача, Сергея Каспарыча. Но кто бы мог поверить г. Марукэ? О нет, мы не верим подобным наговорам, хотя — мне доподлинно известно — даже т. Вародян по этому поводу в известных кругах сделал довольно-таки двусмысленные заявления. Но на минуту допустим, что заключения Марукэ имели основания,— возникает вопрос: почему же тогда Мазут Амо и врач Сергей Каспарыч (если только исчезновение четырех листов было делом их рук) в списке оставили пятый лист, на котором значилось имя их личного друга, члена Местного Комитета — т. Вародяна? Непонятное дело! И потом — чем должен был быть заинтересован т. Вародян, делая такие заявления? Неужели он мог быть заинтересован в дискредитировании своих личных друзей, вместе с ним заседавших в Местном Комитете? Конечно нет,— скажет всякий рассудительный человек,— не мог быть заинтересован в этом т. Вародян, как бы он ни был оскорблен обнаружением известного списка. Мы с уверенностью утверждаем это, тем более что неделю спустя Местный Комитет категорически объявил результатом недоразумения историю нахождения в известном, то есть тайном, списке имени т. Вародяна. Да, именно, неделю спустя Местный Комитет за своей почтенной подписью довел до всеобщего сведения, что в списке была найдена фамилия не Вародяна, а Барутяна и что этот Барутян ничего общего не имеет с более чем известным всем т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Нагнулась над ним Агриппина Владиславовна и нежно-нежно ворковала, словно невинный голубь... Смотрел
он ей в глаза — в глазах Агриппины Владиславовны тоже был прозрачный туман, пустое пространство... Она казалась Мазуту Амо такой маленькой-маленькой; детскими красными устами целовала она холодные уста Амо Амбарцумовича. Смотрел Амо Амбарцумович, не моргая, в глаза Агриппины Владиславовны и вдруг заметил, что пустое пространство в глазах Агриппины Владиславовны начинает заполняться, оформляться: «Не узнаешь?» — спрашивало пустое пространство из глаз Агриппины Владиславовны. Амо Амбарцумович смотрел-смотрел и вскочил с места; он потер лоб как пробудившийся ото сна и осмотрелся кругом: нагнулась над ним его бесподобная дочь, Черноокая Примадонна.
«Что случилось?» — спросил Амо Амбарцумович, забеспокоившись.
Черноокая Примадонна опустила глаза вниз — затем, быстро-быстро, словно отвечая урок, затараторила. Со слов дочери, сыпавшихся градом, Амо Амбарцумович узнал лишь то, что ему следует немедленно отправиться на квартиру уездного начальника. Он вскочил на ноги, надел пальто, захватил трость и вышел. Было уже десять часов вечера, когда Амо Амбарцумович вступил в квартиру уездного начальника. Это было 2 марта 1917 года.
О чем говорили в тот вечер у уездного начальника — один бог ведает, но несколько дней спустя г. Марукэ рассказывал, что в тот вечер были у уездного начальника кроме Амо Амбарцумовича также врач, Осеп Нариманов, генерал Алеш и инспектор училища — Арам Антоныч. Но мы, не располагая об этом достоверными данными, вопрос оставляем открытым и взамен вопроса оставляем пустое пространство: пусть заполняет чье угодно воображение чем .хочет это пустое пространство. Мы не хотим делать предположений. И в конце концов, какое значение имеет то, кто присутствовал при беседе уездного начальника с Амо Амбарцумовичем? Это несущественно, читатель, а важно следующее: куда отправились в тот вечер, выйдя из квартиры уездного начальника, Амо Амбарцумович и врач? Вот в чем вопрос! Вот вокруг этого и вертелись в городе несколько дней спустя различные любопытные разговоры; любопытные хотя бы по той про
стой причине, что эти разговоры были связаны с темным местом, маленькой комнатушкой в конце нижнего этажа пятиэтажного здания, оставившей, как известно читателю из первой части моего романа, на спине т. Вародяна... любопытные следы. Рассказывали, что эти слухи распространяет г. Марукэ. Утверждали даже, что к распространению этих россказней причастен сам т. Вародян. Но это второе обстоятельство впоследствии было категорически опровергнуто, и вся тяжесть клеветы осталась на совести Каро Дараяна, — Каро Дараяна, который уже был трупом, заброшенным темной ночью бог весь куда!.. То была темная, таинственная история, читатель, так и оставшаяся нераскрытой и таинственной. Но об этом — после.
На следующее утро, 3 марта, когда еще не было и восьми часов, совершенно неожиданно для горожан, со стороны крепости двинулись в сторону города бесконечные вереницы войск с орудиями и пулеметами и запрудили улицы. Торговцы Лорис-Меликовской пришли в замешательство и один за другим стали закрывать лавочки. Дело в том, что они не имели сведений об этом неожиданном движении войск и, кроме того, не видели ни Мазута Амо, «вытаскивающего в подобных случаях воз из грязи», ни других почтенных наирян. Слыхали и знали они, что случилось что-то «в недрах», но боялись об этом говорить, — то было не их дело. Третий день уже ходили какие-то слухи, но горожане, в частности лавочники Лорис-Меликовской, относились с сомнением к подобным шушуканьям. Третий день уже как не было газет. Не получались даже издающиеся на наирском язык/е «Мшак» и «Оризон» рассказывали, что уездный начальник поставил на вокзале людей, которые конфисковали все получаемые газеты (об этом рассказывал г. Марукэ). Поэтому горожане были в полном неведении, когда в то утро двинулись в сторону города вереницы войск, пулеметов и орудий. Как заметили мы выше, лавки, только что открывшиеся, стали закрываться: часть лавочников.
Первая — орган национал-либералов, вторая — партии «Даш- накцутюн»,
пошла домой, кое-кто стал перед своей закрытой лавкой, некоторые же направились в кофейню Телефона Сето за новостями. В числе отправившихся в кофейню Телефона Сето был англоман Хаджи Онник Эфенди Манукоф.
— Понимаете вы что-нибудь в этой кутерьме? — спросил не без иронии Хаджи Онник Эфенди, войдя в кофейню.
— Конечно, понимаем, — категорически ответил Телефон Сето. — Войскам приказано делать революции, — закончил Сето, и наступило молчание. Издалека, со стороны квартиры уездного начальника слышалось тысячеустое «ура»; оно походило на радостные и грозные крики войск, идущих в атаку, и производило на присутствующих мистическое впечатление. Водворилось молчание. Напрягая внимание, все стали прислушиваться, как люди, ожидающие пушечного выстрела.
— Говорят, будут бомбардировать дом уездного начальника, — выразил мысль присутствующих г. Абомарш, тоже находившийся в числе собравшихся в кофейне, но не встретил одобрения.
— Не болтай зря, скотина, раз ничего не понимаешь! — рассердился Хаджи Онник Эфенди и добавил минуту спустя, сухо и поучительно: — Смысл зурны этих подлецов мы узнаем позднее, дорогие мои! — и вышел, постукивая палкой сухо и поучительно.
Хотел Хаджи Манукоф Эфенди пойти домой, но его дорога шла мимо пятиэтажного здания. Только было повернул Хаджи к этому зданию, как попятился назад, и, ошеломленный, прислонился к стене. Напротив, перед пятиэтажным зданием Хаджи Онник Эфенди увидел уйму войска и множество народу. Сквозь лес штыков бросился в глаза Хаджи Онника Манукофа Эфенди балкон пяти- этажного здания, на котором стояло несколько русских солдат, г. Марукэ и «ветроглотатель» (так звал Хаджи Каро Дараяна). Среди них—о, ужас! — был сам полицмейстер... Голова полицмейстера была обнажена. Один из солдат срывал с его плеч погоны, или, как называли местные жители, «чины». Держа полицмейстера за ворот, «ветроглотатель» показывал стоявшим внизу солдатам на высохшее от страха лицо полицмейстера и говорил непозволительные слова. Немедленно повернул Хаджи Онник Эфенди и побежал в обратном направлении. На
встречу ему шел так же объятый страхом и растерянностью т. Вародян: папаха его съехала в сторону, и он был без оружия.
— Куда, Хаджи? — спросил т. Вародян с заискивающим лицом, подходя к нему.
— Дальше, дальше от меня; иди своей дорогой, братец!— отстранил его в сторону Хаджи Онник Эфенди и продолжал бежать в прежнем направлении. Но не успел он свернуть на боковую улицу, как опять был вынужден прижаться к стене: с боковой улицы нахлынули новые толпы солдат, шедшие к пятиэтажному зданию. Смешавшись с этими солдатами, шли также оборванцы и «башибузуки» (так называл Хаджи железнодорожных служащих и рабочих). Застыл от ужаса, остолбенел Хаджи, когда он увидел уездного начальника, окруженного солдатами и башибузуками. Шел этот высокопоставленный русский с обнаженной головой, без погон и с опущенными в землю глазами, словно арестант... Хаджи Онник Эфенди инстинктивно поднес руку к шапке, когда проходил мимо пего уездный начальник, но, к счастью, уездный начальник не посмотрел в его сторону, и Хаджи Онник Эфенди почувствовал внутри себя приятную теплоту от того, что уездный начальник не обернулся в его сторону. Однако эта минутная робость Хаджи вскоре сменилась безудержным гневом. Рассвирепел Хаджи, увидя, как с пением и криками шла за русскими солдатами и башибузуками голая детвора; многие из детей, раздобыв жестяные чайные коробки и солдатские котелки, барабанили по ним немилосердно и наполняли воздух невыносимым шумом и криками. От неудовольствия и гнева колени Хаджи Манукофа Эфенди стали дрожать, и он сбился бы с ног, если б не удержало его густое течение солдат, шедших тому навстречу. Течение свернуло в сторону пятиэтажного здания, и улица опустела. Свободно вздохнул Хаджи Манукоф Эфенди и сел на случайно проезжавший экипаж конторы «Свет». Немного времени спустя, Манукоф. Эфенди, весь в поту, точно только из бани, сходил с экипажа перед своим домом.
— Где твой ага? — спросил Хаджи возницу, расплачиваясь с ним.
— Сегодня его не было в конторе, не знаю,— ответил он и повернул лошадей.
Драгоценная половина Хаджи Онника Эфенди, Ну- нуфар-ханум встретила Хаджи с таинственной улыбкой на лице, — улыбкой, в которой были смешаны и удивление, и неожиданная радость, и глубокое благоговение. Хаджи, еле переводя дух, вручил ей свою палку и хотел уже войти в комнату, как Нунуфар-ханум загородила ему дорогу. Нунуфар-ханум, положив пальцы на уста Хаджи Онника Эфенди, прошептала с.загадочной улыбкой: «Тссс, тише, милый, у нас сидят люди!»... — «Кто?»— сухо спросил Эфенди со страхом и испугом на лице и не выдержал: быстро потянул дверь к себе... и окаменел на месте. В гостиной сидели — можете вы себе представить?— Амо Амбарцумович, врач и — что больше всего поразило Хаджи — комендант города (длинный офицер)... «Ну, что, долго еще будет продолжаться это сумасбродство?» — спросил Хаджи, входя в комнату и поочередно оглядывая Амо Амбарцумовича, врача и коменданта города (длинного офицера). Но лица Амо Амбарцумовича, врача и коменданта города оставили без ответа вопрос Хаджи. «Что ж, пойдемте, пойдемте, выпьем по рюмочке»,— добавил Хаджи, желая рассеять общее замешательство, и они отправились в столовую.
Молча обедал Мазут Амо, сидя рядом с Хаджи Он никем Эфенди во главе стола. Ел он холодную жидкую зеленоватую чорбу и смотрел на свою тарелку, но глаза его как будто не видели зеленоватой чорбы. Ему казалось, что в тарелке взамен чорбы — туман, мираж, пустое пространство. Понимал Амо Амбарцумович, чувствовал он, что то, что происходит на улице, происходит помимо его волы, вне его, совершается независимо от него. Он ожидал исхода происходящего и размышлял о том, чем оно кончится, но не находил ответа. В мозгу у него был туман, мираж — пустое пространство...
Уже закончили обед, когда, еле переводя дух, вошел т. Вародян. И вот невиданное дело случилось для Хаджи Манукофа Эфенди в его же квартире: Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян попросили у Хаджи разрешения уединиться в соседней комнате. Хаджи, конечно, разрешил, хотя и не переставал удивляться, что у него же на квартире гости желают избавиться от него самого. «Однако ничего не поделаешь, Хаджи, раз попался — так уж терпи!» — подумал он и повел гостей в соседнюю комнату. Войдя в соседнюю комнату, Амо Амбарцумович, врач и Вародян заперлись в ней, а Хаджи, вернувшись в столовую, остался с комендантом города (длинным офицером) и стал беседовать с ним о новостях дня на смешанном с наирским русском языке. Беседовал Хаджи с комендантом города (длинным офицером), но внимание его было там, в соседней комнате. Понимал Хаджи, знал, что в эту минуту в соседней комнате заседал Местный Комитет, знал, но не понимал Хаджи, что с того момента ого, Хаджи Онника Манукофа Эфенди, квартира стала историческим местом; в тот момент в его, Хаджи Онника Манукофа Эфенди, квартире, в соседней комнате совершались роковые дела как для него самого, так и для него наирского племени. В тот момент Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян, то есть Местный Комитет Центромозгопаука, иными словами, местная субстанция наирского мирового духа выясняла свою позицию к совершающимся событиям, и этого мирового порядка обстоятельства не постиг Хаджи; не понимал Хаджи всего значения итого мировой важности явления. К какому решению о совершающихся событиях пришли в соседней комнате Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян, — Хаджи Онник Манукоф Эфенди, конечно, не знал и не мог узнать. Однако вскоре он должен был узнать, узнать также и то, сколь был благоприятен для него случай, приведший в тот день к нему дорогих гостей. И все это Хаджи должен был узнать всего через неделю, когда врач Сергей Каспарыч был уже окружным комиссаром, а Амо Амбарцумоиич — председателем городского Совета...
Странные, темные, непонятные события произошли в том наирском городе в течение этой недели,— события, покрытые непроницаемой завесой тайны и загадочности. И ряд ли кому-нибудь когда-либо удастся снять эту завесу и поглядеть на подлинное лицо совершившегося. Мы должны поэтому избегнуть всевозможных предположении и заключений; мы расскажем лишь то, что нам довелось видеть собственными глазами, либо узнать от людей, пользующихся в наших глазах неподкупной репутацией. Перейдем же к этим событиям.
Прежде всего надобно заметить, что в то самое время, как, собравшись на квартире Хаджи Онника Манукофа Эфенди, Местный Комитет выяснял свою позицию по поводу совершающихся событий,— в это самое время в городе уже были люди, не только уяснившие себе свою позицию, но и расклеивавшие на стенах города объявления об этой своей позиции на наирском и русском языках. И важнее всего было то, что под этими объявлениями, рядом с подписями большей частью неизвестных городу лиц, красовались две подписи, причинявшие большое неудовольствие не только простым обывателям, но и весьма почтенным персонам. То были подписи Каро Дараяна и г. Марукэ (Марукэ Драстаматяна), и они проступали на объявлениях в виде головок гвоздя, с самого начала склоняя почтенных наирян к мысли, что необходимо бить по этим головкам. Вытекающее из этих писаний в известной степени «импрессионистическое» желание углубилось еще более в сердцах наирян спустя день, когда в городе стали распространяться вышеупомянутые слухи, связанные с темным местом. Рассказывали,, что эти слухи распространяет г. Марукэ; как мы уже заметили, нашлись люди, полагавшие, что в распространении этих слухов замешан также и т. Вародян, тот самый т. Вародян, который, как вы знаете, с давних пор был членом Местного Комитета и личным другом Амо Амбарцумовича. Мы не знаем, был ли замешан в распространении тех слухов т. Вародян, но факт остается фактом, и факт этот заключался в том, что имя т. Вародяна было найдено в каком-то известном списке — собственно, не известном, а тайном, ставшем известным благодаря Каро Дараяну, этому «ветрогону»-наирянину. Ну, вот, извольте понять что-нибудь отсюда! Однако это еще не все. Дело в том, что, как говорили, список этот был неполный, из него было вырвано четыре листа, и вокруг этих четырех листов Каро Дараян на всех собраниях поднимал невероятную бучу. Наконец, вольно было Каро Дараяну орать сколько ему угодно, но почему же он связывал эти свои крики с именем Амо Амбарцумовича — Мазута Амо? Если бы вы послушали г. Марукэ, то выходило, будто исчезновение первых четырех листов этого известного, то есть тайного, списка было делом рук Амо Амбарцумовича и врача, Сергея Каспарыча. Но кто бы мог поверить г. Марукэ? О нет, мы не верим подобным наговорам, хотя — мне доподлинно известно — даже т. Вародян по этому поводу в известных кругах сделал довольно-таки двусмысленные заявления. Но на минуту допустим, что заключения Марукэ имели основания,— возникает вопрос: почему же тогда Мазут Амо и врач Сергей Каспарыч (если только исчезновение четырех листов было делом их рук) в списке оставили пятый лист, на котором значилось имя их личного друга, члена Местного Комитета — т. Вародяна? Непонятное дело! И потом — чем должен был быть заинтересован т. Вародян, делая такие заявления? Неужели он мог быть заинтересован в дискредитировании своих личных друзей, вместе с ним заседавших в Местном Комитете? Конечно нет,— скажет всякий рассудительный человек,— не мог быть заинтересован в этом т. Вародян, как бы он ни был оскорблен обнаружением известного списка. Мы с уверенностью утверждаем это, тем более что неделю спустя Местный Комитет категорически объявил результатом недоразумения историю нахождения в известном, то есть тайном, списке имени т. Вародяна. Да, именно, неделю спустя Местный Комитет за своей почтенной подписью довел до всеобщего сведения, что в списке была найдена фамилия не Вародяна, а Барутяна и что этот Барутян ничего общего не имеет с более чем известным всем т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19