Вародяном. И спустя день после выхода в свет этого объявления,— лишнее доказательство того, что злонамеренные потуги г. Марукэ, рассчитанные на дискредитирование доброго имени т. Вародяна, оказались тщетными,— т. Вародян был назначен начальником милиции города и области, и первое, чем занялся в милиции т. Вародян, были розыски исчезнувшего трупа Каро Дараяна. Говорим— трупа, так как за два дня до вступления т. Вародяна в отправление своих обязанностей в городе неожиданно распространилась весть, что Каро Дараян (который незадолго до того был выбран комиссаром войск области) убит в четыре часа ночи неизвестными злоумышленниками. На берегу реки, на льду (река поздно вскрывалась в этом наирском городе) милиция набрела на ужасные следы крови... Но мы забежали вперед и не досказали всего того, что знаем о тех известных, то есть тайных, списках. То была таинственная и темная история, читатель, и мы не можем не привести тут всего, что мы слышали и что нам известно.
Как сказали мы выше, историю исчезновения четырех листов из известного (тайного) списка совершенно непостижимым для нас образом люди связывали с вопросом о том, куда пошли Амо Амбарцумович и врач, выйдя от уездного начальника ночью второго марта. Вот вопрос, который в продолжение целой недели служил предметом различных шушуканий для пустых (как выражался Хаджи Онник Эфенди) обывателей города и, в первую очередь, для г. Марукэ. Но мы должны чистосердечно признаться, что до последнего момента не придавали никакого значения злокозненным шушуканьям г. Марукэ, и ты, читатель, не прочитал бы этих моих строк теперь, если б вскоре не рассеяло эту нашу глубокую уверенность одно, на наш взгляд, чрезвычайно веское обстоятельство. Дело в том, что Каро Дараян за несколько дней до своей трагической кончины в моем, автора, присутствии, на одном довольно-таки многолюдном собрании заявил, что он видел в тот вечер, вернее — второго марта, приблизительно часа в два ночи, Амо Амбарцумовича и врача, выходившими из пятиэтажного здания вместе с агентом темного места. Невольно напрашивается вопрос: что делали в этом почтенном месте в столь поздний час Амо Амбарцумович и Сергей Каспарыч?..
Помню, когда Каро Дараян задал этот вопрос Амо Амбарцумовичу, в зале, где происходило собрание, водворилось гробовое молчание, страшное изумление... Все, словно окаменев, ждали ответа Амо Амбарцумовича. Казалось, вот-вот, подобно израильскому Иегове или греческому Зевсу, воспламенится Амо Амбарцумович, этот, мы бы сказали, наирский Арамазд (Юпитер); подобно израильскому Иегове или греческому Зевсу, начнет он
метать гром и молнии на голову этого ничтожного, жалкого создания, осмелившегося взять под сомнение революционную девственность Амо Амбарцумовича Асатурова, председателя Местного Комитета. Но,—- представляете вы себе? — молния не засверкала, не поднялась буря и не разразилась гроза, а, выражаясь фигурально, стал моросить умиротворяющий дождь, небесная свежесть: из глаз наирского Юпитера потекли слезы горечи... Приклонив седую голову на стол президиума (в том собрании Амо Амбарцумович был членом президиума), горько-горько зарыдал Мазут Амо — и весь зал, где присутствовало значительное число солдат и несколько вокзальных башибузуков, где присутствовал также — о, позор! — г. Марукэ, да, весь зал, окаменев, с затаенным дыханием смотрел на вздрагивающую от рыданий седую голову Мазута Амо. «Факты! Факты!» — вскочив с места, придушенным голосом вопрошал сквозь рыдания Мазут Амо.
Но фактов не было; было лишь темное подозрение. Единственное, что походило на факт, был известный, то есть тайный, список, находившийся в руках Каро Дараяна, четыре листа из которого, как мы знаем уже, были вырваны какой-то неизвестной рукой. Но возможно ли, опираясь на эти несуществующие страницы, пригвоздить к позорному столбу, взять под сомнение революционную девственность такого почтенного наирянина, такого седовласого революционера? «Факты!» — вопрошал придушенным от слез страдальческим голосом Амо Амбарцумович, и только молчание и удивление были ответом на жаждущие правды, душераздирающие вопли Амо Амбарцумовича... Таково было положение, читатель: фактов не было, было лишь темное подозрение. Излагаю так, как я видел и слышал, не делая никаких выводов: делай их ты, читатель! В этом темном, непонятном, непостижимом деле мы, подобно Пилату, умываем наши руки. Замечу лишь, что за неимением фактов Амо Амбарцумович был оправдан. Впоследствии он даже говорил, что будь жив Каро Дараян, он бы его привлек к ответственности, перед лицом революционного суда потребовал бы он у Дараяна удовлетворения за оскорбленную честь, но, к сожалению, Каро Дараян столь неожиданно погиб от рук неизвестных злоумышленников, что Амо Амбарцумович так и остался неудовлетворенным.
Да, темные, подозрительные, таинственные происшествия имели место в течение той недели в наирском городе, и из этих происшествий самое темное, самое подозрительное была смерть Каро Дараяна, его неожиданное убийство неизвестными злоумышленниками. И напрасно прилагал все усилия, выбивался из сил, разыскивал труп и убийц начальник милиции т. Вародян,— они не нашлись. Мало того, не только не нашлись они (то есть труп Каро Дараяна и убийцы Дараяна), но вскоре исчез, неизвестно куда делся из этого наирского города г. Марукэ. По предположениям т. Вародяна, исчезновение г. Марукэ должно было иметь известную связь с убийством Каро Дараяна. Но это предположение так и осталось предположением и не могло рассеяться, покуда не будет найден г. Марукэ. Но куда мог деться г. Марукэ, — об этом было известно лишь ему и учительнице приходской школы, хорошо нам известной из первой части моего романа, ориорд Сато, которая больше недели как организовала какие-то вечерние курсы в каком-то подозрительном месте поблизости от вокзала, где она занималась с вокзальными башибузуками, то есть с железнодорожными рабочими, регулярно по одному часу в день, по праздникам же — по два и даже по три часа. Об этом, конечно, никто ничего не знал. Не знал даже сам т. Вародян. И вот эта самая ориорд Сато отныне заняла место г. Марукэ по части распространения в городе всевозможных вздорных и подозрительных слухов. Однако между ориорд Сато и г. Марукэ была существенная разница: прежде всего ориорд Сато была женщиной, а г. Марукэ — мужчиной (самая существенная разница!); и затем — что, быть может, еще важнее (в этом вопросе наше мнение отличается от мнения Хаджи Онника Эфенди) — ориорд Сато была осторожнее и хитрее г. Марукэ. Факты нужны вам? А вот хоть бы тот факт, что никто не знал настоящего источника целого ряда темных и ответственных слухов, распространяемых ориорд Сато. Она так ловко маскировала их, что первоначальный источник (то есть сама ориорд Сато) оставался, как говорится, в тени, невыясненным. В этом и крылась причина того, что, невзирая на прилагаемые т. Вародяном сверхчеловеческие усилия, ему, т. Вародяну, так и не удалось предотвратить повторение этих слухов. А кто же мог быть более заинтересован в этом деле, как не сам начальник милиции? Например, источник, распространявший небылицы, породил в городе такой слух, от которого даже волосы т. Вародяна, как говорится, стали дыбом. Источник этот о смерти Каро Дараяна утверждал, что начальник милиции напрасно столь энергично разыскивает убийц Дараяна... Г-н начальник милиции мог бы найти убийц Дараяна... не так далеко от себя, если только не в себе самом!.. Вот до чего были наглы слухи, порождаемые этим неиссякаемым источником лжи, и ему, этому источнику, очень дорого бы стоило подобное преступление, если бы он попал в руки революционной власти, то есть в руки т. Вародяна.
Мало того. Этот источник лжи распространял слухи, будто вновь утвердившаяся в городе революционная власть, то есть Местный Комитет в лице Амо Амбарцумовича, врача, т. Вародяна и других, освободила из-под ареста уездного начальника, полицмейстера и начальника темного места! Не тот ли самый источник пустил в оборот другую, не менее бессовестную клевету о том, будто комендант города (длинный офицер) скрывается на квартире самого Амо Амбарцумовича? Вот каковы были слухи, распространяемые после смерти Каро Дараяна и исчезновения г. Марукэ этим источником низких провокаций (так называл подобные деяния т. Вародян), и эти слухи до того нервировали и беспокоили революционную власть в городе (Местный Комитет), что она вынуждена была в конце концов обширным извещением официально опровергнуть распространяемые в городе провокационные слухи, целью коих — как было сказано в извещении — было расшатать основы только что утвердившейся народной власти и восстановить подлый режим царизма! Так было сказано в извещении. Далее в этом извещении все распространители подобных провокаций объявлялись врагами народа и низкими царскими наемниками, а в самом конце его было сказано, что действительно усилиями врагов революции и целого ряда царских наемников бежали из тюрьмы уездный начальник, полицмейстер, начальник темного места и комендант города, однако стараниями революционной власти (читай — Местного Комитета) и решительными мерами враги народа найдены и вновь водворены в тюрьму. И подлинно, названные выше лица вновь были арестованы и вновь заключены, но... «В какую тюрьму?» — ехидно спрашивала ориорд Сато. И сама же отвечала: «В военную тюрьму». Ну, что же из того, что в военную, какая разница? — мог бы спросить наивный собеседник, и если бы так говорил наивный собеседник, ориорд Сато вновь открыла бы свой мешок лжи и быстро-быстро забросала бы своего собеседника замысловатыми и многозначительными фразами, прикрытыми словами, вроде — «как передают», «говорят» и пр. Невероятный был язык у этой стриженой «девы», чья девственность давно была взята под сомнение т. Вародяном. Знала она, с кем каким языком надлежало говорить. Как рассказывали в городе, ориорд Сато походила «на воду под соломой»: внешне невинная, внутри — сатана. Представьте себе, она в городе распространяла ложные слухи даже о вторичном аресте бывших представителей власти! Она говорила, будто названных выше лиц «вновь арестовала» не власть города (то есть Местный Комитет), а военная власть — извольте разобраться в этом!.. Одним словом, после убийства Каро Дараяна и исчезновения г. Марукэ ориорд Сато превратилась в настоящий кошель лжи, и мы жалеем, что в свое время она не попала в руки революционной власти, в руки т. Вародяна.
Но ложь — ложью, а русская пословица гласит: нет дыма без огня. Конечно, и эту русскую пословицу можно перевернуть, и дьявол ведает, что выйдет из нее; можно повернуть ее так, как угодно каждому — в зависимости от настроения и вкуса.
Например, исходя из этой пословицы, можно сказать, что «дым» — это были ложные слухи, распространяемые ориорд Сато, а «огонь» — сама ориорд Сато... Так и было на самом деле, ибо спустя два-три дня после вторичного ареста бывших властей такой дым распространил этот огонь, то есть ориорд Сато, что все горожане, в особенности же Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян, вынуждены были заткнуть носы, чтобы не задохнуться от этого дыма, вернее — от этого походящего на дым зловония, распространяемого огнем. Дым же заключался в том, что ориорд Сато, бог ведает какими путями и средствами, раздобыла копию какого-то мифического письма и читала всем, кому доверяла, а эти в свою очередь распространяли среди тех, кому доверяли, и, в конце концов, выходило так, что никто не знал подлинного источника этих слухов: один узнавал у другого, передавал третьему — и так без конца. Мне тоже прочла копию этого мифического письма ориорд Сато, но я, к сожалению, в настоящее время помню содержание этого мифического письма лишь приблизительно. Любопытное это было письмо, читатель, но еще любопытнее были комментарии ориорд Сато. И любопытней всего (обстоятельство, до конца оставшееся для меня неразрешимой загадкой), — каким образом это письмо, будучи адресовано Мазуту Амо, попало в руки ориорд Сато? Ну, скажем, если не письмо, то его копия. Почем знать, может быть, ориорд Сато сама состряпала это мифическое письмо и с состряпанного ею письма сняла копию, чтоб смазать маслом свое и без того отлично работающее колесо... то бишь язык?.. Мы излагаем лишь то, что слышали от нее, ориорд Сато, и оставляем читателю судить, насколько она была права.
Это мифическое письмо было написано из военной тюрьмы и адресовано Амо Амбарцумовичу Асатурову. Автором письма был (если, конечно, допустить, что письмо действительно было написано кем-нибудь, а не родилось в мозгу ориорд Сато) вторично арестованный уездный начальник. Тут можно добавить интересный комментарий ориорд Сато. По словам ориорд Сато, к этому письму вынудил уездного начальника вторичный арест, в коем, по мнению уездного начальника, был замешан Мазут Амо. В этом вопросе ориорд Сато разделяла мнение уездного начальника. А почему Мазут Амо был замешан во вторичном аресте уездного начальника — само собой ясно, говорила ориорд Сато, хотя для нас это не совсем ясно. Перейдем, однако же, к письму.
Помню, письмо начиналось словами: «Уважаемый Амо Амбарцумович!» — и, читая эти строки, не знаю почему, я сейчас же представил себе сухую, пожелтевшую, похожую на луковицу голову уездного начальника, его сухой, официальный взгляд вспыльчивого военного человека и жиденькую бородку.
От этих простых корректных слов уездного начальника повеяло мне в лицо вихрем беспредельного негодования и смертельного гнева, и, вероятно, этот душевный хаос и был причиной того, что я уже не совсем хорошо помню первые слова письма. Помню лишь, что письмо начиналось атакующими фразами. С первых же слов было видно, что этот затравленный лев, этот грозный вояка, благородные бока которого, пользуясь случайным его падением,.— как было сказано в письме,—- лягали длинноухие дяди, твердо решил биться не на жизнь, а на смерть. Таким иносказательным предложением, кажется, и начиналось письмо уездного начальника: предложение точно не помню, но помню комментарий ориорд Сато о длинноухих дядях. По ее мнению, под этим иносказанием следовало разуметь зайцев. Между тем, мое мнение значительно отличается от мнения ориорд Сато. Почему именно зайцы, а не что-нибудь другое?.. Однако перейдем к письму. Повторяем, мы не запомнили в точности содержания этого мифического письма, но довольно отчетливо помним общий его смысл, который вынуждены тут передать нашим немощным языком, лишь местами приводя те рельефные строки, что пригвоздились в нашем мозгу и остались там и, думается, так и останутся там отпечатанными навсегда — во веки веков.
Письмо, как мы сказали, начиналось дерзкими нападками, и, по мере изложения, оно то переходило в горький ропот, то вновь сыпало нападки и обвинения. Кончалось письмо выражением надежды, что всемогущий господь восстановит правду в день страшного суда, в который автор письма верит так же, как верит в близкое торжество его императорского величества. Но существенное и любопытное в письме заключалось не в этом, а в том — каким языком говорилось там об Амо Амбарцумовиче, и в особенности о Сергее Каспарыче. Вот тут-то и скрывались самые соки этого письма, доставлявшие ориорд Сато неиссякаемое удовольствие, зажигавшие ее взор и смазывавшие, как говорили в городе, ее собачьи уста.
«Не вы ли, уважаемый Амо Амбарцумович,— говорилось в этом мифическом письме,— лизали мои блюда и подавали мне шубу даже тогда, когда приходили ко мне? Не ваша ли бесподобная дочка, Черноокая Примадонна,
успокаивала мои нервы, утомленные от тяжелых трудов и старости?.. А скажите, пожалуйста,— говорилось далее в этом мифическом письме,— кто поставлял начальнику охранного отделения, Ангелееву, наирских красавиц, если не сегодняшний Областной Комиссар и вчерашний городской врач, Сергей Каспарыч?.. Кто послал за подписью Местного Комитета и его, Местного Комитета, печатью устрашающее письмо два года назад в нашем городе имевшему огромную практику врачу Карчевскому, чтобы тот немедленно покинул город и удалился на лоно сатаны? Чья была эта работа, если не его — вашего (то есть Мазута Амо.— Е. Ч.) бесподобного друга, ныне Областного Комиссара, бывшего городского врача, Сергея Каспарыча?.. Не он ли,— говорилось далее в этом удивительном письме,— этот член вашего Местного Комитета, ныне Областной Комиссар, врач, Сергей Каспарыч, так ловко приспособил доски клозета своей квартиры, что среди бела дня потопил в отхожем месте свою законную умалишенную жену, чтоб избавиться от нее, как от лишней обузы?.. Не вы ли,— обращаясь к нему, Амо Амбарцумовичу, говорил далее уездный начальник,— не вы ли, уважаемый Амо Амбарцумович, через моего подчиненного Шмерлинга из складов вашего «Света» целыми обозами переправляли нефть нашему и, в особенности, вашему вековому врагу — туркам и ценою крови, пролитой нашими и вашими братьями, набивали свои карманы золотом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Как сказали мы выше, историю исчезновения четырех листов из известного (тайного) списка совершенно непостижимым для нас образом люди связывали с вопросом о том, куда пошли Амо Амбарцумович и врач, выйдя от уездного начальника ночью второго марта. Вот вопрос, который в продолжение целой недели служил предметом различных шушуканий для пустых (как выражался Хаджи Онник Эфенди) обывателей города и, в первую очередь, для г. Марукэ. Но мы должны чистосердечно признаться, что до последнего момента не придавали никакого значения злокозненным шушуканьям г. Марукэ, и ты, читатель, не прочитал бы этих моих строк теперь, если б вскоре не рассеяло эту нашу глубокую уверенность одно, на наш взгляд, чрезвычайно веское обстоятельство. Дело в том, что Каро Дараян за несколько дней до своей трагической кончины в моем, автора, присутствии, на одном довольно-таки многолюдном собрании заявил, что он видел в тот вечер, вернее — второго марта, приблизительно часа в два ночи, Амо Амбарцумовича и врача, выходившими из пятиэтажного здания вместе с агентом темного места. Невольно напрашивается вопрос: что делали в этом почтенном месте в столь поздний час Амо Амбарцумович и Сергей Каспарыч?..
Помню, когда Каро Дараян задал этот вопрос Амо Амбарцумовичу, в зале, где происходило собрание, водворилось гробовое молчание, страшное изумление... Все, словно окаменев, ждали ответа Амо Амбарцумовича. Казалось, вот-вот, подобно израильскому Иегове или греческому Зевсу, воспламенится Амо Амбарцумович, этот, мы бы сказали, наирский Арамазд (Юпитер); подобно израильскому Иегове или греческому Зевсу, начнет он
метать гром и молнии на голову этого ничтожного, жалкого создания, осмелившегося взять под сомнение революционную девственность Амо Амбарцумовича Асатурова, председателя Местного Комитета. Но,—- представляете вы себе? — молния не засверкала, не поднялась буря и не разразилась гроза, а, выражаясь фигурально, стал моросить умиротворяющий дождь, небесная свежесть: из глаз наирского Юпитера потекли слезы горечи... Приклонив седую голову на стол президиума (в том собрании Амо Амбарцумович был членом президиума), горько-горько зарыдал Мазут Амо — и весь зал, где присутствовало значительное число солдат и несколько вокзальных башибузуков, где присутствовал также — о, позор! — г. Марукэ, да, весь зал, окаменев, с затаенным дыханием смотрел на вздрагивающую от рыданий седую голову Мазута Амо. «Факты! Факты!» — вскочив с места, придушенным голосом вопрошал сквозь рыдания Мазут Амо.
Но фактов не было; было лишь темное подозрение. Единственное, что походило на факт, был известный, то есть тайный, список, находившийся в руках Каро Дараяна, четыре листа из которого, как мы знаем уже, были вырваны какой-то неизвестной рукой. Но возможно ли, опираясь на эти несуществующие страницы, пригвоздить к позорному столбу, взять под сомнение революционную девственность такого почтенного наирянина, такого седовласого революционера? «Факты!» — вопрошал придушенным от слез страдальческим голосом Амо Амбарцумович, и только молчание и удивление были ответом на жаждущие правды, душераздирающие вопли Амо Амбарцумовича... Таково было положение, читатель: фактов не было, было лишь темное подозрение. Излагаю так, как я видел и слышал, не делая никаких выводов: делай их ты, читатель! В этом темном, непонятном, непостижимом деле мы, подобно Пилату, умываем наши руки. Замечу лишь, что за неимением фактов Амо Амбарцумович был оправдан. Впоследствии он даже говорил, что будь жив Каро Дараян, он бы его привлек к ответственности, перед лицом революционного суда потребовал бы он у Дараяна удовлетворения за оскорбленную честь, но, к сожалению, Каро Дараян столь неожиданно погиб от рук неизвестных злоумышленников, что Амо Амбарцумович так и остался неудовлетворенным.
Да, темные, подозрительные, таинственные происшествия имели место в течение той недели в наирском городе, и из этих происшествий самое темное, самое подозрительное была смерть Каро Дараяна, его неожиданное убийство неизвестными злоумышленниками. И напрасно прилагал все усилия, выбивался из сил, разыскивал труп и убийц начальник милиции т. Вародян,— они не нашлись. Мало того, не только не нашлись они (то есть труп Каро Дараяна и убийцы Дараяна), но вскоре исчез, неизвестно куда делся из этого наирского города г. Марукэ. По предположениям т. Вародяна, исчезновение г. Марукэ должно было иметь известную связь с убийством Каро Дараяна. Но это предположение так и осталось предположением и не могло рассеяться, покуда не будет найден г. Марукэ. Но куда мог деться г. Марукэ, — об этом было известно лишь ему и учительнице приходской школы, хорошо нам известной из первой части моего романа, ориорд Сато, которая больше недели как организовала какие-то вечерние курсы в каком-то подозрительном месте поблизости от вокзала, где она занималась с вокзальными башибузуками, то есть с железнодорожными рабочими, регулярно по одному часу в день, по праздникам же — по два и даже по три часа. Об этом, конечно, никто ничего не знал. Не знал даже сам т. Вародян. И вот эта самая ориорд Сато отныне заняла место г. Марукэ по части распространения в городе всевозможных вздорных и подозрительных слухов. Однако между ориорд Сато и г. Марукэ была существенная разница: прежде всего ориорд Сато была женщиной, а г. Марукэ — мужчиной (самая существенная разница!); и затем — что, быть может, еще важнее (в этом вопросе наше мнение отличается от мнения Хаджи Онника Эфенди) — ориорд Сато была осторожнее и хитрее г. Марукэ. Факты нужны вам? А вот хоть бы тот факт, что никто не знал настоящего источника целого ряда темных и ответственных слухов, распространяемых ориорд Сато. Она так ловко маскировала их, что первоначальный источник (то есть сама ориорд Сато) оставался, как говорится, в тени, невыясненным. В этом и крылась причина того, что, невзирая на прилагаемые т. Вародяном сверхчеловеческие усилия, ему, т. Вародяну, так и не удалось предотвратить повторение этих слухов. А кто же мог быть более заинтересован в этом деле, как не сам начальник милиции? Например, источник, распространявший небылицы, породил в городе такой слух, от которого даже волосы т. Вародяна, как говорится, стали дыбом. Источник этот о смерти Каро Дараяна утверждал, что начальник милиции напрасно столь энергично разыскивает убийц Дараяна... Г-н начальник милиции мог бы найти убийц Дараяна... не так далеко от себя, если только не в себе самом!.. Вот до чего были наглы слухи, порождаемые этим неиссякаемым источником лжи, и ему, этому источнику, очень дорого бы стоило подобное преступление, если бы он попал в руки революционной власти, то есть в руки т. Вародяна.
Мало того. Этот источник лжи распространял слухи, будто вновь утвердившаяся в городе революционная власть, то есть Местный Комитет в лице Амо Амбарцумовича, врача, т. Вародяна и других, освободила из-под ареста уездного начальника, полицмейстера и начальника темного места! Не тот ли самый источник пустил в оборот другую, не менее бессовестную клевету о том, будто комендант города (длинный офицер) скрывается на квартире самого Амо Амбарцумовича? Вот каковы были слухи, распространяемые после смерти Каро Дараяна и исчезновения г. Марукэ этим источником низких провокаций (так называл подобные деяния т. Вародян), и эти слухи до того нервировали и беспокоили революционную власть в городе (Местный Комитет), что она вынуждена была в конце концов обширным извещением официально опровергнуть распространяемые в городе провокационные слухи, целью коих — как было сказано в извещении — было расшатать основы только что утвердившейся народной власти и восстановить подлый режим царизма! Так было сказано в извещении. Далее в этом извещении все распространители подобных провокаций объявлялись врагами народа и низкими царскими наемниками, а в самом конце его было сказано, что действительно усилиями врагов революции и целого ряда царских наемников бежали из тюрьмы уездный начальник, полицмейстер, начальник темного места и комендант города, однако стараниями революционной власти (читай — Местного Комитета) и решительными мерами враги народа найдены и вновь водворены в тюрьму. И подлинно, названные выше лица вновь были арестованы и вновь заключены, но... «В какую тюрьму?» — ехидно спрашивала ориорд Сато. И сама же отвечала: «В военную тюрьму». Ну, что же из того, что в военную, какая разница? — мог бы спросить наивный собеседник, и если бы так говорил наивный собеседник, ориорд Сато вновь открыла бы свой мешок лжи и быстро-быстро забросала бы своего собеседника замысловатыми и многозначительными фразами, прикрытыми словами, вроде — «как передают», «говорят» и пр. Невероятный был язык у этой стриженой «девы», чья девственность давно была взята под сомнение т. Вародяном. Знала она, с кем каким языком надлежало говорить. Как рассказывали в городе, ориорд Сато походила «на воду под соломой»: внешне невинная, внутри — сатана. Представьте себе, она в городе распространяла ложные слухи даже о вторичном аресте бывших представителей власти! Она говорила, будто названных выше лиц «вновь арестовала» не власть города (то есть Местный Комитет), а военная власть — извольте разобраться в этом!.. Одним словом, после убийства Каро Дараяна и исчезновения г. Марукэ ориорд Сато превратилась в настоящий кошель лжи, и мы жалеем, что в свое время она не попала в руки революционной власти, в руки т. Вародяна.
Но ложь — ложью, а русская пословица гласит: нет дыма без огня. Конечно, и эту русскую пословицу можно перевернуть, и дьявол ведает, что выйдет из нее; можно повернуть ее так, как угодно каждому — в зависимости от настроения и вкуса.
Например, исходя из этой пословицы, можно сказать, что «дым» — это были ложные слухи, распространяемые ориорд Сато, а «огонь» — сама ориорд Сато... Так и было на самом деле, ибо спустя два-три дня после вторичного ареста бывших властей такой дым распространил этот огонь, то есть ориорд Сато, что все горожане, в особенности же Амо Амбарцумович, врач и т. Вародян, вынуждены были заткнуть носы, чтобы не задохнуться от этого дыма, вернее — от этого походящего на дым зловония, распространяемого огнем. Дым же заключался в том, что ориорд Сато, бог ведает какими путями и средствами, раздобыла копию какого-то мифического письма и читала всем, кому доверяла, а эти в свою очередь распространяли среди тех, кому доверяли, и, в конце концов, выходило так, что никто не знал подлинного источника этих слухов: один узнавал у другого, передавал третьему — и так без конца. Мне тоже прочла копию этого мифического письма ориорд Сато, но я, к сожалению, в настоящее время помню содержание этого мифического письма лишь приблизительно. Любопытное это было письмо, читатель, но еще любопытнее были комментарии ориорд Сато. И любопытней всего (обстоятельство, до конца оставшееся для меня неразрешимой загадкой), — каким образом это письмо, будучи адресовано Мазуту Амо, попало в руки ориорд Сато? Ну, скажем, если не письмо, то его копия. Почем знать, может быть, ориорд Сато сама состряпала это мифическое письмо и с состряпанного ею письма сняла копию, чтоб смазать маслом свое и без того отлично работающее колесо... то бишь язык?.. Мы излагаем лишь то, что слышали от нее, ориорд Сато, и оставляем читателю судить, насколько она была права.
Это мифическое письмо было написано из военной тюрьмы и адресовано Амо Амбарцумовичу Асатурову. Автором письма был (если, конечно, допустить, что письмо действительно было написано кем-нибудь, а не родилось в мозгу ориорд Сато) вторично арестованный уездный начальник. Тут можно добавить интересный комментарий ориорд Сато. По словам ориорд Сато, к этому письму вынудил уездного начальника вторичный арест, в коем, по мнению уездного начальника, был замешан Мазут Амо. В этом вопросе ориорд Сато разделяла мнение уездного начальника. А почему Мазут Амо был замешан во вторичном аресте уездного начальника — само собой ясно, говорила ориорд Сато, хотя для нас это не совсем ясно. Перейдем, однако же, к письму.
Помню, письмо начиналось словами: «Уважаемый Амо Амбарцумович!» — и, читая эти строки, не знаю почему, я сейчас же представил себе сухую, пожелтевшую, похожую на луковицу голову уездного начальника, его сухой, официальный взгляд вспыльчивого военного человека и жиденькую бородку.
От этих простых корректных слов уездного начальника повеяло мне в лицо вихрем беспредельного негодования и смертельного гнева, и, вероятно, этот душевный хаос и был причиной того, что я уже не совсем хорошо помню первые слова письма. Помню лишь, что письмо начиналось атакующими фразами. С первых же слов было видно, что этот затравленный лев, этот грозный вояка, благородные бока которого, пользуясь случайным его падением,.— как было сказано в письме,—- лягали длинноухие дяди, твердо решил биться не на жизнь, а на смерть. Таким иносказательным предложением, кажется, и начиналось письмо уездного начальника: предложение точно не помню, но помню комментарий ориорд Сато о длинноухих дядях. По ее мнению, под этим иносказанием следовало разуметь зайцев. Между тем, мое мнение значительно отличается от мнения ориорд Сато. Почему именно зайцы, а не что-нибудь другое?.. Однако перейдем к письму. Повторяем, мы не запомнили в точности содержания этого мифического письма, но довольно отчетливо помним общий его смысл, который вынуждены тут передать нашим немощным языком, лишь местами приводя те рельефные строки, что пригвоздились в нашем мозгу и остались там и, думается, так и останутся там отпечатанными навсегда — во веки веков.
Письмо, как мы сказали, начиналось дерзкими нападками, и, по мере изложения, оно то переходило в горький ропот, то вновь сыпало нападки и обвинения. Кончалось письмо выражением надежды, что всемогущий господь восстановит правду в день страшного суда, в который автор письма верит так же, как верит в близкое торжество его императорского величества. Но существенное и любопытное в письме заключалось не в этом, а в том — каким языком говорилось там об Амо Амбарцумовиче, и в особенности о Сергее Каспарыче. Вот тут-то и скрывались самые соки этого письма, доставлявшие ориорд Сато неиссякаемое удовольствие, зажигавшие ее взор и смазывавшие, как говорили в городе, ее собачьи уста.
«Не вы ли, уважаемый Амо Амбарцумович,— говорилось в этом мифическом письме,— лизали мои блюда и подавали мне шубу даже тогда, когда приходили ко мне? Не ваша ли бесподобная дочка, Черноокая Примадонна,
успокаивала мои нервы, утомленные от тяжелых трудов и старости?.. А скажите, пожалуйста,— говорилось далее в этом мифическом письме,— кто поставлял начальнику охранного отделения, Ангелееву, наирских красавиц, если не сегодняшний Областной Комиссар и вчерашний городской врач, Сергей Каспарыч?.. Кто послал за подписью Местного Комитета и его, Местного Комитета, печатью устрашающее письмо два года назад в нашем городе имевшему огромную практику врачу Карчевскому, чтобы тот немедленно покинул город и удалился на лоно сатаны? Чья была эта работа, если не его — вашего (то есть Мазута Амо.— Е. Ч.) бесподобного друга, ныне Областного Комиссара, бывшего городского врача, Сергея Каспарыча?.. Не он ли,— говорилось далее в этом удивительном письме,— этот член вашего Местного Комитета, ныне Областной Комиссар, врач, Сергей Каспарыч, так ловко приспособил доски клозета своей квартиры, что среди бела дня потопил в отхожем месте свою законную умалишенную жену, чтоб избавиться от нее, как от лишней обузы?.. Не вы ли,— обращаясь к нему, Амо Амбарцумовичу, говорил далее уездный начальник,— не вы ли, уважаемый Амо Амбарцумович, через моего подчиненного Шмерлинга из складов вашего «Света» целыми обозами переправляли нефть нашему и, в особенности, вашему вековому врагу — туркам и ценою крови, пролитой нашими и вашими братьями, набивали свои карманы золотом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19