), они решили следовать примеру остальных.
— Дай-ка сюда твоего малыша,— сказал Хаджи Сето, и Телефон Сето передал Хаджи своего ребенка.
Затем, при помощи цирюльника Васила, подняли в вагон «половину» Сето.
— А вы идите и устройтесь на цепях,— посоветовал Хаджи Телефону Сето, Кривому Аруту и гробовщику Еноку, так как рядом с ними не было места не только для них, но и для иголки.
После долгой ругани, просьб и мольбы им удалось, наконец, взобраться на цепи, то есть на буфера, держась одной рукой друг за друга, другою — за свои товары. В ту же самую минуту тронулся поезд. То был последний поезд, отходящий из этого наирского города. Враг, видимо, приблизился уже к крепости: звуки выстрелов слышались у самых ее стен. Стоявшие на цепях Телефон Сето, Кривой Арут, гробовщик Енок, как и все наиряне, ехавшие на этом последнем поезде, с ужасом во взорах, напряженно смотрели в сторону крепости. И мысль, которую высказал устремивший свой глаз на крепость Кривой Арут, одновременно пронеслась в мозгу всех наирян, находившихся в поезде...
— А наши-то почему не стреляют? — сказал Кривой Арут в сердцах и не без удивления.
Но, увы, ему не суждено было услышать ответа на этот свой законный вопрос! Не суждено было ему не потому, что не было ответа на этот вопрос, а по той простой причине, что не прошло и двух секунд как не стало Кривого Арута и вместе с ним и его вечного закадыки — гробовщика Енока. Только было произнес эту свою, ставшую впоследствии исторической, фразу Кривой Арут, как с грохотом тронулся поезд. От сильного толчка сорвался хурджин Кривого Арута. Когда же Кривой Арут невольно потянулся за хурджином, последовал новый толчок. Он потерял равновесие... и упал.
— А-а-арут! — испуганно, со слезами закричал гробовщик Енок и нагнулся, чтоб удержать своего друга, но не успел — также потерял равновесие... и сорвался.
И в следующую минуту, перерезывая трупы Кривого Арута и гробовщика Енока, этих славных закадык, летел уже обезумевший от страха последний поезд из наирского города, куда вступил враг и где царила смерть, разгром, неслыханная резня, непередаваемый ужас...
Итак, перерезывая славные трупы Кривого Арута и гробовщика Енока, удалился последний поезд из этого наирского города, и противник вступил в город. Мы не станем рассказывать, читатель, о том, что случилось после этого в нашем наирском городе, ибо это сверх наших сил. Скажем только, что в городе застряло множество народу, истребленного потом ордами врага. Но существенное не в этом, читатель, а в том, что в числе оставшихся в городе были т. Вародян, врач Сергей Каспарыч и Мазут Амо... До последней минуты они спокойно стояли на своем посту в крепости и оттуда же попали в окровавленные руки врага. Некоторые из попавших в плен, но чудом спасшихся впоследствии от гибели, рассказывали, что враг на третий день после вступления в город коварно передал их в руки орд, которые и повесили т. Вародяна, врача Сергея Каспарыча и самого Мазута Амо на тех трех телеграфных столбах, которые —о, ирония судьбы! — по приказу т. Вародяна, были возведены чрезвычайными папахоносцами для пляски дезертиров... Бежавшие от врага рассказывали об этом выдающемся происшествии довольно обстоятельно, со всеми душераздирающими подробностями, так что мы на основании этих рассказов можем воспроизвести подробности этого трагического события.
Дело было приблизительно так. Вступив в крепость, офицеры противника нашли т. Вародяна, врача и Мазута Амо стоящими на высочайшей башне крепости; они рвали на себе волосы у трехцветного наирского знамени. При виде этой непередаваемой скорби наирских главнокомандующих к ним подходят с глубоким благоговением
коварные офицеры противника, берут под козырек и с большими почестями доставляют их в город. Рассказывают, что встречавшие их по дороге вражеские офицеры брали под козырек и даже главный паша пожал им руки и выразил свое соболезнование по поводу постигшего их несчастия. Вот с таким исключительным вниманием отнеслось к т. Вародяну, врачу и Мазуту Амо высшее командование противника. Но, по прошествии двух дней, они изменнически были преданы в руки вражеских орд, которые и повесили их, подвергнув предварительно страшным мучениям. Эти вражеские орды справа повесили т. Вародяна, слева — врача и меж ними, посредине,— Мазута Амо. Но самое ужасное и самое страшное было в том, что эти дикие орды противника, как рассказывали, прибили посредине третьего телеграфного столба, над головой Мазута Амо, дощечку, на которой было выведено наирскими буквами:
М. А. Ц. Н.
что означало:
«Мазут Амо Царь Наирский»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вот и целое, читатель. Вот весь наш роман, подобный поэме, который в конечном счете вышел не романом, а чем-то «несообразным». Слово «несообразное» мы берем в кавычки, ибо так бы выразился об этом нашем романе в нем довольно значительное место занимающий и довольно хорошо нам знакомый Хаджи Онник Манукоф Эфенди, этот известный англовед-наирянин, если б он был жив и прочитал эти страницы. Да, так должен был бы выразиться Хаджи, и мы должны были бы с ним вполне согласиться, так как он, как отменный англовед и почтенный наирянин, поставил бы вопрос о незавершенности формы настоящего романа, об отсутствии в нем элементарных канонов и о тысяче других недостатков,— и в назадание нашим талантливым критикам обосновал бы свое это суждение изысканным англоведчеством и почтенным наиролюбством... Но, увы! — согласно имеющимся у нас достоверным сведениям, нет уже в живых Хаджи Онника Манукофа Эфенди,— поэтому оставим вопрос о форме и перейдем к содержанию нашего романа, то есть к поставленному нами основному вопросу — что же такое, наконец, Наири?
Читатель!
В нашей литературе, в особенности в поэзии, нет другого слова, которое бы склонялось так часто, как с давних пор склоняется существительное Наири. Но, несмотря на это, до настоящего моего, подобного поэме, романа на бесплодной ниве нашего языковедения не нашлось ни одного Манука Абегяна, который бы занялся грамматическим строением этого, ставшего ходким, как изюм, слова, и ваш покорный слуга «ветрогон», выражаясь термином того же почтенного Хаджи, впервые занялся этим грамматическим вопросом и выяснил, что слово «Наири» не существительное, а — если только можно в грамматике так выразиться — «мазутамовское». Воображаю, как будет смеяться Манук Абегян, прочитав настоящий мой термин, а может, и вознегодует; однако же мы не будем в обиде, ибо грамматика — не наше дело, а благодаря лишь его, Манука Абегяна, беспечности берутся за грамматические изыскания подобные мне неучи. С другой стороны, думаем, что Манук Абегян не должен иметь особых оснований быть недовольным нами, так как, по нашему невежественному мнению, Наири как объект, подлежащий грамматике, прежде чем быть словом, давно уже существовала в головах более чем почтенных людей (читай этот роман!) как мозговой бред, болезнь сердца... А в подобных случаях, как известно, не особенно компетентно языковедение. Тут уж нужен врач, хирургические клещи или ланцет, а не грамматика... Пусть мне простят врачи, если они найдут, что нельзя удалить из людских голов мозговой бред и болезнь сердца при помощи клещей и ланцетов. Мы не врачи, читатель, и, к сожалению, нет в живых не раз упоминавшегося в этом нашем романе «дохтура» Аршака, чтоб обратиться к нему за советом. Но каково бы ни было мнение «дохтура» Аршака — одно для нас ясно: с давних пор история — этот более гениальный врач, чем «дохтур» Аршак — в практике применяла указанное выше средство, и, как нам кажется, эти опыты истории прошли недаром. Правда, крови потекло много, однако оставшиеся в живых, свободные от мозгового бреда и сердечной болезни, сегодня приступили к строительству своей страны,— страны, для выяснения «существительности» которой не приходится обращаться ни к одному Мануку Абегяну, ибо ее отчетливо видят веете, кто имеет дело с землей и с трудом, а не с тем знаменитым, мы бы сказали, «мазутамовским» ячменем, что согласно наирскому анекдоту, видел однажды длинноухий дядя в своем знаменитом сне...
Вот и все.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— Дай-ка сюда твоего малыша,— сказал Хаджи Сето, и Телефон Сето передал Хаджи своего ребенка.
Затем, при помощи цирюльника Васила, подняли в вагон «половину» Сето.
— А вы идите и устройтесь на цепях,— посоветовал Хаджи Телефону Сето, Кривому Аруту и гробовщику Еноку, так как рядом с ними не было места не только для них, но и для иголки.
После долгой ругани, просьб и мольбы им удалось, наконец, взобраться на цепи, то есть на буфера, держась одной рукой друг за друга, другою — за свои товары. В ту же самую минуту тронулся поезд. То был последний поезд, отходящий из этого наирского города. Враг, видимо, приблизился уже к крепости: звуки выстрелов слышались у самых ее стен. Стоявшие на цепях Телефон Сето, Кривой Арут, гробовщик Енок, как и все наиряне, ехавшие на этом последнем поезде, с ужасом во взорах, напряженно смотрели в сторону крепости. И мысль, которую высказал устремивший свой глаз на крепость Кривой Арут, одновременно пронеслась в мозгу всех наирян, находившихся в поезде...
— А наши-то почему не стреляют? — сказал Кривой Арут в сердцах и не без удивления.
Но, увы, ему не суждено было услышать ответа на этот свой законный вопрос! Не суждено было ему не потому, что не было ответа на этот вопрос, а по той простой причине, что не прошло и двух секунд как не стало Кривого Арута и вместе с ним и его вечного закадыки — гробовщика Енока. Только было произнес эту свою, ставшую впоследствии исторической, фразу Кривой Арут, как с грохотом тронулся поезд. От сильного толчка сорвался хурджин Кривого Арута. Когда же Кривой Арут невольно потянулся за хурджином, последовал новый толчок. Он потерял равновесие... и упал.
— А-а-арут! — испуганно, со слезами закричал гробовщик Енок и нагнулся, чтоб удержать своего друга, но не успел — также потерял равновесие... и сорвался.
И в следующую минуту, перерезывая трупы Кривого Арута и гробовщика Енока, этих славных закадык, летел уже обезумевший от страха последний поезд из наирского города, куда вступил враг и где царила смерть, разгром, неслыханная резня, непередаваемый ужас...
Итак, перерезывая славные трупы Кривого Арута и гробовщика Енока, удалился последний поезд из этого наирского города, и противник вступил в город. Мы не станем рассказывать, читатель, о том, что случилось после этого в нашем наирском городе, ибо это сверх наших сил. Скажем только, что в городе застряло множество народу, истребленного потом ордами врага. Но существенное не в этом, читатель, а в том, что в числе оставшихся в городе были т. Вародян, врач Сергей Каспарыч и Мазут Амо... До последней минуты они спокойно стояли на своем посту в крепости и оттуда же попали в окровавленные руки врага. Некоторые из попавших в плен, но чудом спасшихся впоследствии от гибели, рассказывали, что враг на третий день после вступления в город коварно передал их в руки орд, которые и повесили т. Вародяна, врача Сергея Каспарыча и самого Мазута Амо на тех трех телеграфных столбах, которые —о, ирония судьбы! — по приказу т. Вародяна, были возведены чрезвычайными папахоносцами для пляски дезертиров... Бежавшие от врага рассказывали об этом выдающемся происшествии довольно обстоятельно, со всеми душераздирающими подробностями, так что мы на основании этих рассказов можем воспроизвести подробности этого трагического события.
Дело было приблизительно так. Вступив в крепость, офицеры противника нашли т. Вародяна, врача и Мазута Амо стоящими на высочайшей башне крепости; они рвали на себе волосы у трехцветного наирского знамени. При виде этой непередаваемой скорби наирских главнокомандующих к ним подходят с глубоким благоговением
коварные офицеры противника, берут под козырек и с большими почестями доставляют их в город. Рассказывают, что встречавшие их по дороге вражеские офицеры брали под козырек и даже главный паша пожал им руки и выразил свое соболезнование по поводу постигшего их несчастия. Вот с таким исключительным вниманием отнеслось к т. Вародяну, врачу и Мазуту Амо высшее командование противника. Но, по прошествии двух дней, они изменнически были преданы в руки вражеских орд, которые и повесили их, подвергнув предварительно страшным мучениям. Эти вражеские орды справа повесили т. Вародяна, слева — врача и меж ними, посредине,— Мазута Амо. Но самое ужасное и самое страшное было в том, что эти дикие орды противника, как рассказывали, прибили посредине третьего телеграфного столба, над головой Мазута Амо, дощечку, на которой было выведено наирскими буквами:
М. А. Ц. Н.
что означало:
«Мазут Амо Царь Наирский»
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Вот и целое, читатель. Вот весь наш роман, подобный поэме, который в конечном счете вышел не романом, а чем-то «несообразным». Слово «несообразное» мы берем в кавычки, ибо так бы выразился об этом нашем романе в нем довольно значительное место занимающий и довольно хорошо нам знакомый Хаджи Онник Манукоф Эфенди, этот известный англовед-наирянин, если б он был жив и прочитал эти страницы. Да, так должен был бы выразиться Хаджи, и мы должны были бы с ним вполне согласиться, так как он, как отменный англовед и почтенный наирянин, поставил бы вопрос о незавершенности формы настоящего романа, об отсутствии в нем элементарных канонов и о тысяче других недостатков,— и в назадание нашим талантливым критикам обосновал бы свое это суждение изысканным англоведчеством и почтенным наиролюбством... Но, увы! — согласно имеющимся у нас достоверным сведениям, нет уже в живых Хаджи Онника Манукофа Эфенди,— поэтому оставим вопрос о форме и перейдем к содержанию нашего романа, то есть к поставленному нами основному вопросу — что же такое, наконец, Наири?
Читатель!
В нашей литературе, в особенности в поэзии, нет другого слова, которое бы склонялось так часто, как с давних пор склоняется существительное Наири. Но, несмотря на это, до настоящего моего, подобного поэме, романа на бесплодной ниве нашего языковедения не нашлось ни одного Манука Абегяна, который бы занялся грамматическим строением этого, ставшего ходким, как изюм, слова, и ваш покорный слуга «ветрогон», выражаясь термином того же почтенного Хаджи, впервые занялся этим грамматическим вопросом и выяснил, что слово «Наири» не существительное, а — если только можно в грамматике так выразиться — «мазутамовское». Воображаю, как будет смеяться Манук Абегян, прочитав настоящий мой термин, а может, и вознегодует; однако же мы не будем в обиде, ибо грамматика — не наше дело, а благодаря лишь его, Манука Абегяна, беспечности берутся за грамматические изыскания подобные мне неучи. С другой стороны, думаем, что Манук Абегян не должен иметь особых оснований быть недовольным нами, так как, по нашему невежественному мнению, Наири как объект, подлежащий грамматике, прежде чем быть словом, давно уже существовала в головах более чем почтенных людей (читай этот роман!) как мозговой бред, болезнь сердца... А в подобных случаях, как известно, не особенно компетентно языковедение. Тут уж нужен врач, хирургические клещи или ланцет, а не грамматика... Пусть мне простят врачи, если они найдут, что нельзя удалить из людских голов мозговой бред и болезнь сердца при помощи клещей и ланцетов. Мы не врачи, читатель, и, к сожалению, нет в живых не раз упоминавшегося в этом нашем романе «дохтура» Аршака, чтоб обратиться к нему за советом. Но каково бы ни было мнение «дохтура» Аршака — одно для нас ясно: с давних пор история — этот более гениальный врач, чем «дохтур» Аршак — в практике применяла указанное выше средство, и, как нам кажется, эти опыты истории прошли недаром. Правда, крови потекло много, однако оставшиеся в живых, свободные от мозгового бреда и сердечной болезни, сегодня приступили к строительству своей страны,— страны, для выяснения «существительности» которой не приходится обращаться ни к одному Мануку Абегяну, ибо ее отчетливо видят веете, кто имеет дело с землей и с трудом, а не с тем знаменитым, мы бы сказали, «мазутамовским» ячменем, что согласно наирскому анекдоту, видел однажды длинноухий дядя в своем знаменитом сне...
Вот и все.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19