— были вынуждены плясать — представляете ли вы себе? — сам т. Вародян, врач Сергей Каспарыч и Амо Амбарцумович Асатуров — Мазут Амо!.. То была, читатель, страшная ирония судьбы, завершившая стечением столь трагических и славных событий печальную историю этого наирского города...
Как раз в день воздвижения «телеграфных столбов» Мазут Амо неожиданно вернулся в город. Дело в том что уже были оккупированы оккупированные районы. Мало того, враг, Вечный Больной, неожиданным чудом перебрался по ту сторону границы и со своими общипанными полками расположился в тридцати верстах от города. Наирские бойцы, точно испуганные бараны, бежали от врага и заполнили город. Не осталось более «дезертиров», которых можно было бы заставить «плясать» на веревке: нельзя же было, в самом деле, всю армию заставить плясать на трех телеграфных столбах! Трудно описать — что представлял собой город. Представь себе, читатель, что однажды утром ты собираешься надеть платье, но каким-то непостижимым образом платье твое расползлось по швам: берешь рубашку — расходятся все ее части: рукав, воротник; берешь штаны — то же самое. Ко всему этому прибавь еще, что в квартире твоей внезапно вспыхивает пожар. Что тебе делать? Выбраться наружу? Но ведь там женщины, дети. Не выскакивать же голым! Остаться внутри? А тут тебя задушит дым, и в одну минуту тело твое станет лизать ярко-красное пламя пожара. Вот в таком приблизительно безвыходном положении очутился Мазут Амо по возвращении из оккупированных районов. Выражаясь фигурально, все швы города уже расползлись, части отошли друг от друга, а вокруг уже пылал пожар, и ярко-красные вспышки его постепенно приближались к задыхающемуся от дыма городу. Что оставалось делать Мазуту Амо? Бежать? Остаться? Но как же, скажите на милость, мог бежать Мазут Амо? Может ли бежать душа человека и оставить свое собственное, родное тело на съедение пламени?.. И Мазут Амо остался. Не только остался, но и взял на себя всю власть. Мазут Амо хотел проявить еще одно последнее сверхчеловеческое усилие, чтоб спасти положение, но положение не спасалось, было поздно, было слишком поздно, и положение не могло бы спасти никакое, хотя бы сверхчеловеческое усилие...
Как, как же мог спасти положение Мазут Амо, когда, как говорили мы, уже расползлись все швы города, и ни один хотя бы самый гениальный портной не мог соединить не только расходившиеся, но и с удивительным упорством начинавшие разваливаться части? За время отсутствия Мазута Амо до такого неимоверного развития дошли, как говорится, центробежные силы города, что не было возможности их не только уничтожить, но и нейтрализовать. Всего после месячного отсутствия вернулся в город Мазут Амо — и что же? Первым делом побежал Мазут Амо к крепости, и перед ним открылось... Но то, что он увидел там — пусть не увидит ни один высший командующий/.. Крепость, построенную наирскими царями и в продолжение целых веков подставлявшую свою каменную грудь под удары врагов, эту крепость Мазут Амо нашел в плачевном состоянии. Проснулись, проступили из тьмы годов, из тумана, пробудились в сердце Мазута Амо... мечты. Ужель таким представлял себе он этот день? Ужель такой представлялась в гениальнейшем мозгу его крепость, эта наирская твердыня в те полные надежд и ожиданий отдаленные дни, когда, сидя в конторе «Свет», мечтал об этих днях он, тогда еще только управляющий «Светом» Мазут Амо? Отсюда именно, с этих скалистых твердынь, должны были в желанный день сыпаться снаряды... Отсюда,
с гранитных преград должна была опуститься в желанный день непоколебимая и непобедимая мощь племени наирского, как железный кулак на голову врага! Отсюда, с этих неприступных высот крепости должен был взвиться грозный дух наирский — мощь тысячелетняя страны наирской... И вновь должна была радостно воссиять страна тысячелетняя — древняя Наири... Вот о чем мечтал Мазут Амо в ожидании этого дня в бессонные ночи, проведенные в конторе «Свет»!..
Ожидаемый день настал. По неожиданному, сказочному стечению обстоятельств покинули русские войска наирскую землю; по неожиданному, сказочному стечению обстоятельств сразу воплотилась, стала реальностью страна Наири... И что же? Устрашенные ордами Вечного Больного, обезумевшие от страха перед нестройными полчищами Больного, пустились наутек наирские полки. Уцелела лишь крепость, эта наирская твердыня, которая завтра должна быть растоптана ордами Вечного Больного... Куда делась сила, мощь древнего наирского племени? Где железный кулак?.. — Где, где он? — вопрошал Мазут Амо вне себя от ярости. Наподобие Иеговы, вырывая себе волосы, он стоял на самой высокой башне крепости и, опершись на раскачивающуюся палку наирского трехцветного знамени, взывал к доблести наирских царей. «Где она?» — вопрошал Мазут Амо, но ответа не последовало. Лишь тысячелетние мрачные стены смотрели молча на Мазута Амо, этого последнего, подобного царю, наирянина, вырывающего свои волосы и взывающего к доблести наирской. Не видно было доблести, и молчала крепость. И, стоя на высочайшей башне крепости, опершись на палку трехцветного наирского знамени, горько зарыдал, заплакал Мазут Амо, как на том собрании, и горячие слезы Мазута Амо, этого последнего, подобного царю, наирянина, сожгли тысячелетние стены древней наирской крепости...
— Нет! — ударяя рукой по палке трехцветного наирского знамени, сквозь горькие жгучие слезы воскликнул вдруг Мазут Амо. — Этому не быть! — очнулся Мазут Амо, словно после апоплексического удара, тряхнул головой и, достав платок, вытер глаза. Только теперь он заметил, что вокруг него стояли т. Вародян, врач, несколько наирских генералов и офицеров. Они, затаив дыхание,
молча, как стены крепости, смотрели на Мазута Амо с глубоким почтением.
— Где они? — сверкая искрометными глазами, закричал громовым голосом Мазут Амо.— Где остальные?
Но «остальные», о коих вопрошал Мазут Амо, исчезли точно так же, как доблесть и мощь наирская, к коим взывал незадолго до того Мазут Амо. Выяснилось, что довольно значительная часть офицерства крепости ночью ушла и не вернулась.
— А где же гарнизон крепости? — более мягко, как бы разбитым голосом продолжал свою ревизию Мазут Амо.
Тов. Вародян показал пальцем. Мазут Амо посмотрел по направлению пальца т. Вародяна, и там, на второй башне крепости, он увидел довольно много наирских лапотников-бойцов, уставившихся оттуда на Мазута Амо.
— Позвольте... — сказал Мазут Амо, — они... умеют ли они палить... из пушек?
— Точно так! — ответил, взяв под козырек, один из генералов, и царственное лицо Мазута Амо озарилось какой-то детской, почти идиотской улыбкой. Понял он, что все кончено. В его мозгу зашевелилась, словно последняя вспышка потухающей свечки, закачалась... страна Наири. Но — «Нет! — воскликнул про себя, напрягая последние силы, Мазут Амо .— Этому не бывать!» — и приказал ввести в крепость новых бойцов, поставить пушки и даже указал направление, куда следовало наводить эти пушки. Потом он сел в экипаж и вернулся в город.
В городе его ожидала невероятная радость: с фронта было получено сообщение, что героическим натиском наирские бойцы отбросили врага на десять верст и заняли вполне устойчивые позиции. Более того, в сообщении говорилось, что, вероятно, вскоре начнется общее наступление и противник будет отброшен до Известного Города. Прочитал Мазут Амо это сообщение, и с сердца его упала свинцовая тяжесть; сомнение и незадолго до того объявшее его отчаяние как бы губкой стерлись с его сердца. Мазут Амо выпрямил спину, согнувшуюся в крепости, и глаза его наполнились энергией и бодростью. Но уже до
этого известия в городе началась невероятная паника. Стекавшиеся из области беженцы и жители окраин, забрав весь свой скарб, собирались выступить; тысячными толпами наводнили они улицы и шоссе, ведущее на станцию. Более или менее почтенные горожане уже находились на станции, уже отошли несколько составов, нагруженных почтенными жителями города. Трудно описать, что творилось в это время на вокзале. Поддавшаяся панике многотысячная толпа запрудила платформу. Была такая сумятица, перед которой Вавилонское столпотворение, если таковое действительно когда-либо было, показалось бы детской игрой. Люди топтали друг друга и продвигались вперед, ползли друг по другу, чтоб быть ближе к подходящему поезду. Матери бросали детей вперед, через головы, чтоб самим тоже можно было ползти вперед, но детей душили в общей давке, и матери, не успев доползти до них, испускали дух, стиснутые со всех сторон. Беременные рожали тут же, стоя, и их крики слышались даже в том невероятном шуме, что подняла обезумевшая от ужаса многотысячная толпа. Мужчины колотили друг друга, женщины впивались ногтями в лица мужчин, — и над всем этим свистели нагайки чрезвычайных папахоносцев. Они нагайками прокладывали себе путь, ведя за собой семьи почтенных наирян, имевших почтенные бумаги от т. Вародяна и Мазута Амо. Но, несмотря на усилия чрезвычайных папахоносцев и невзирая на «почтенные бумаги», им не всегда удавалось достичь своей цели. Толпа, словно озверевший враг, набрасывалась на них и в общей сутолоке мяла как чрезвычайных папахоносцев, так и вверенных их покровительству почтенных обывателей.
Неслыханные, неописуемые дела творились в то время на станции, но не менее неслыханные и неописуемые дела имели место и в городе. В городе начались пожары. Покидавшие город наиряне с невероятным наирским рвением предавали огню свои дома и лавки, чтоб они не достались врагу. Местная власть, может быть, и выступила бы против подобного скоропалительного проявления наиролюбства, если б только она располагала временем для размышлений. Но у местной власти не было времени, и население делало то, что подсказывал ему благородный инстинкт наиролюбия. Однако самое удивительное было
еще не это. Дома и лавки сжигались, скажем, их владельцами, сжигались населением, — но кто же предавал огню учреждения? В городе шли толки, что пожары начались с учреждений. Раньше всего была сожжена контора «Свет»,— представляете себе? — его, Мазута Амо, контора, которая временно была закрыта за неимением на складах керосина и свободного времени у Мазута Амо! Контора «Свет» была сожжена за день до возвращения в город Мазута Амо, ночью (утром он уже был в городе), и Мазут Амо, по прибытии своем в город встреченный с неописуемой помпой, приказал, ценою чего бы то ни было, спасти контору из пожирающих объятий пламени, превративших здание конторы в груду истлевающего пепла, — спасти книги и счета... Но возможно ли было, читатель, исполнить это?.. Потом стало жертвой огня «Общество Мелкого Кредита», то есть помещение Товарищества, и затем — здание милиции. Рассказывают, что именно после этого и стали демонстрировать покидающие город наиряне свое скоропалительное наиролюбство, распространившееся по городу с чудовищной быстротой и наполнявшее улицы своеобразным наиролюбческим проявлением, то есть дымом и чадом. Вот в таком именно состоянии находился город, когда Мазут Амо получил с фронта упомянутое выше радостное сообщение. Мазут Амо немедленно созвал военный совет, который постановил: 1) принять исключительные меры в целях предотвращения паники, 2) положить конец пожарам, 3) предписать населению спокойно сидеть на местах, для чего чрезвычайными мерами запретить выезд из города, 4) запретить движение поездов.
По вынесении этого решения, Мазут Амо лично предписал не выпускать со станции составов и через посредство т. Вародяна отправил чрезвычайных папахоносцев на шоссе — вернуть в город бежавшее население или же, в крайнем случае, запретить дальнейшее бегство. Одновременно с этим Мазут Амо велел созвать чрезвычайное заседание Городского Совета, чтобы через него тоже повлиять на настроение населения, но, к сожалению, выяснилось, что отсутствуют все члены Городского Совета: не было ни генерала Алеша, ни лавочника Колопотяна, ни Хаджи Онника Эфенди, ни других. Был налицо лишь один представитель окраины, однажды уже показавший всю свою политическую зрелость внесением предложения о разгроме закрытых лавок, — предложения, из которого, надеюсь, вы помните, что вышло, то есть не вышло ничего. Что бы мог сделать с этим единственный членом Городского Совета Мазут Амо? Мазуту Амо оставалось лишь махнуть рукой и отправиться домой — отдохнуть. И Мазут Амо махнул рукой и решил отправиться домой — отдохнуть. Уже вечерело, и он устал. Ныло у него в мозгу от усталости, и от усталости томилась у него в мозгу... Наири. Нужно было заснуть, отдохнуть,— и, уже сев в экипаж, хотел было Мазут Амо сказать вознице: «Поезжай домой», как вдруг вспомнил он, что давно не было в городе «домашних»: перед поездкой в оккупированные районы Мазут Амо услал из города Ангину Барсеговну и Черноокую Примадонну, дабы освободить от лишнего груза свои плечи, обремененные наирскими заботами...
— Поезжай в крепость! — приказал вознице Мазут Амо и, прислонившись к спинке экипажа, обхватил голову и заснул.
На следующее утро... Ах, если б никогда не настало то утро! — ибо только рассвело это злополучное утро, как оставшееся в городе население, уже значительно успокоившееся и, казалось, ободрившееся благодаря приказу чрезвычайного совета и радостным известиям, полученным с фронта, услышало ружейную пальбу и пушечные раскаты, еще довольно отдаленные, но постепенно приближающиеся. Ни одна сила, ни одно небесное чудо более не было в состоянии удержать «на своих местах» оставшееся в городе население. Всполошилось от ужаса оставшееся в городе население, подобно стаду, насчитывающему десятки и сотни тысяч голов: часть устремилась на станцию, часть потекла по шоссе. Городские дома запылали один за другим, и из объятых пожаром домов, из пламени и дыма таскали что-то отступавшие с фронта наирские бойцы. С уверенностью можно сказать, что с этого момента город уже можно было считать павшим, хотя он таковым еще не считался, так как противник еще не отрезал путь к бегству и все еще возможно было бежать. Начиная с той минуты, в городе
не было больше никакой власти. Вся власть сосредоточилась в крепости, чтоб% оттуда непосредственно руководить военными действиями. Жители центральных частей почти все покинули город, -начинали уже растекаться жители окраин, так что в городе осталась лишь ничтожная часть коренного населения. Но, несмотря на это, город все еще был полон мноштнйояч1?ыми разнокалиберными людскими толпами, в большинстве состоящими из крестьян окружных деревень: их пестрым вереницам не было конца. Телефон Сето, также застрявший в городе по непостижимой беспечности своей, при помощи брата, Кривого Арута, и его вечного закадыки — гробовщика Енока, сжег свою знаменитую кофейню-столовую и, собравши всю свою «челядь», пустился к станции. Надо заметить, что, покуда он сжег кофейню, побежал домой и собрал «челядь», прошло много времени. Его соседи почти все уже покинули свои дома, так что, если не считать некоторых жителей окраин, так и не тронувшихся с места, вереница Телефона Сето среди верениц, покидавших окраинную часть города, была последняя. Жители этой части города, покидая свои дома, направлялись к шоссе, между тем Телефон Сето решил направиться к станции, надеясь, что с божьей помощью им удастся сесть на поезд. Телефону Сето, как и его «челяди», Кривому Аруту и гробовщику Еноку, удалось сесть на поезд, и это невероятное обстоятельство совершилось не при помощи божьей, а благодаря его, Телефона Сето, стратегическому таланту. Дело в том, что Телефон Сето решил пойти на вокзал не через город, что было бы невозможно, а по горе, хотя путь по горе, ведший к железной дороге, спускался в противоположную сторону, довольно-таки далеко от станции. Был полдень. Ружейная пальба и пушечный грохот доносились уже отчетливо, когда вереница Телефона Сето спустилась к железнодорожному полотну. Впереди шел сам Телефон Сето, неся на руках своего малыша; сбоку, еле поспевая, с большим узлом бежала его «половина», за нею — Кривой Арут с тяжелым хурджином на плечах, а за Кривым Арутом — гробовщик Енок. Не имея другого богатства, гробовщик Енок нес на спине свою «вокзальную лавочку», то есть изготовленные им собственноручно из старых тарелок весы, несколько каменных гирь и имевшиеся у него чай и колбасу. Дойдя до полотна, они увидели перед собой поезд, битком набитый беженцами и неизвестно по какой причине очутившийся на таком отдалении от станции. Вереница Телефона Сето с божьей помощью остановилась перед открытым вагоном, в котором было «свыше тысячи человек»,— как рассказывал впоследствии сам Телефон Сето. У края его уместились Хаджи Онник Манукоф Эфенди и цирюльник Васил. Сочтя, видимо, свои снабженческие функции законченными (кого же они должны были снабжать, раз не было армии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
Как раз в день воздвижения «телеграфных столбов» Мазут Амо неожиданно вернулся в город. Дело в том что уже были оккупированы оккупированные районы. Мало того, враг, Вечный Больной, неожиданным чудом перебрался по ту сторону границы и со своими общипанными полками расположился в тридцати верстах от города. Наирские бойцы, точно испуганные бараны, бежали от врага и заполнили город. Не осталось более «дезертиров», которых можно было бы заставить «плясать» на веревке: нельзя же было, в самом деле, всю армию заставить плясать на трех телеграфных столбах! Трудно описать — что представлял собой город. Представь себе, читатель, что однажды утром ты собираешься надеть платье, но каким-то непостижимым образом платье твое расползлось по швам: берешь рубашку — расходятся все ее части: рукав, воротник; берешь штаны — то же самое. Ко всему этому прибавь еще, что в квартире твоей внезапно вспыхивает пожар. Что тебе делать? Выбраться наружу? Но ведь там женщины, дети. Не выскакивать же голым! Остаться внутри? А тут тебя задушит дым, и в одну минуту тело твое станет лизать ярко-красное пламя пожара. Вот в таком приблизительно безвыходном положении очутился Мазут Амо по возвращении из оккупированных районов. Выражаясь фигурально, все швы города уже расползлись, части отошли друг от друга, а вокруг уже пылал пожар, и ярко-красные вспышки его постепенно приближались к задыхающемуся от дыма городу. Что оставалось делать Мазуту Амо? Бежать? Остаться? Но как же, скажите на милость, мог бежать Мазут Амо? Может ли бежать душа человека и оставить свое собственное, родное тело на съедение пламени?.. И Мазут Амо остался. Не только остался, но и взял на себя всю власть. Мазут Амо хотел проявить еще одно последнее сверхчеловеческое усилие, чтоб спасти положение, но положение не спасалось, было поздно, было слишком поздно, и положение не могло бы спасти никакое, хотя бы сверхчеловеческое усилие...
Как, как же мог спасти положение Мазут Амо, когда, как говорили мы, уже расползлись все швы города, и ни один хотя бы самый гениальный портной не мог соединить не только расходившиеся, но и с удивительным упорством начинавшие разваливаться части? За время отсутствия Мазута Амо до такого неимоверного развития дошли, как говорится, центробежные силы города, что не было возможности их не только уничтожить, но и нейтрализовать. Всего после месячного отсутствия вернулся в город Мазут Амо — и что же? Первым делом побежал Мазут Амо к крепости, и перед ним открылось... Но то, что он увидел там — пусть не увидит ни один высший командующий/.. Крепость, построенную наирскими царями и в продолжение целых веков подставлявшую свою каменную грудь под удары врагов, эту крепость Мазут Амо нашел в плачевном состоянии. Проснулись, проступили из тьмы годов, из тумана, пробудились в сердце Мазута Амо... мечты. Ужель таким представлял себе он этот день? Ужель такой представлялась в гениальнейшем мозгу его крепость, эта наирская твердыня в те полные надежд и ожиданий отдаленные дни, когда, сидя в конторе «Свет», мечтал об этих днях он, тогда еще только управляющий «Светом» Мазут Амо? Отсюда именно, с этих скалистых твердынь, должны были в желанный день сыпаться снаряды... Отсюда,
с гранитных преград должна была опуститься в желанный день непоколебимая и непобедимая мощь племени наирского, как железный кулак на голову врага! Отсюда, с этих неприступных высот крепости должен был взвиться грозный дух наирский — мощь тысячелетняя страны наирской... И вновь должна была радостно воссиять страна тысячелетняя — древняя Наири... Вот о чем мечтал Мазут Амо в ожидании этого дня в бессонные ночи, проведенные в конторе «Свет»!..
Ожидаемый день настал. По неожиданному, сказочному стечению обстоятельств покинули русские войска наирскую землю; по неожиданному, сказочному стечению обстоятельств сразу воплотилась, стала реальностью страна Наири... И что же? Устрашенные ордами Вечного Больного, обезумевшие от страха перед нестройными полчищами Больного, пустились наутек наирские полки. Уцелела лишь крепость, эта наирская твердыня, которая завтра должна быть растоптана ордами Вечного Больного... Куда делась сила, мощь древнего наирского племени? Где железный кулак?.. — Где, где он? — вопрошал Мазут Амо вне себя от ярости. Наподобие Иеговы, вырывая себе волосы, он стоял на самой высокой башне крепости и, опершись на раскачивающуюся палку наирского трехцветного знамени, взывал к доблести наирских царей. «Где она?» — вопрошал Мазут Амо, но ответа не последовало. Лишь тысячелетние мрачные стены смотрели молча на Мазута Амо, этого последнего, подобного царю, наирянина, вырывающего свои волосы и взывающего к доблести наирской. Не видно было доблести, и молчала крепость. И, стоя на высочайшей башне крепости, опершись на палку трехцветного наирского знамени, горько зарыдал, заплакал Мазут Амо, как на том собрании, и горячие слезы Мазута Амо, этого последнего, подобного царю, наирянина, сожгли тысячелетние стены древней наирской крепости...
— Нет! — ударяя рукой по палке трехцветного наирского знамени, сквозь горькие жгучие слезы воскликнул вдруг Мазут Амо. — Этому не быть! — очнулся Мазут Амо, словно после апоплексического удара, тряхнул головой и, достав платок, вытер глаза. Только теперь он заметил, что вокруг него стояли т. Вародян, врач, несколько наирских генералов и офицеров. Они, затаив дыхание,
молча, как стены крепости, смотрели на Мазута Амо с глубоким почтением.
— Где они? — сверкая искрометными глазами, закричал громовым голосом Мазут Амо.— Где остальные?
Но «остальные», о коих вопрошал Мазут Амо, исчезли точно так же, как доблесть и мощь наирская, к коим взывал незадолго до того Мазут Амо. Выяснилось, что довольно значительная часть офицерства крепости ночью ушла и не вернулась.
— А где же гарнизон крепости? — более мягко, как бы разбитым голосом продолжал свою ревизию Мазут Амо.
Тов. Вародян показал пальцем. Мазут Амо посмотрел по направлению пальца т. Вародяна, и там, на второй башне крепости, он увидел довольно много наирских лапотников-бойцов, уставившихся оттуда на Мазута Амо.
— Позвольте... — сказал Мазут Амо, — они... умеют ли они палить... из пушек?
— Точно так! — ответил, взяв под козырек, один из генералов, и царственное лицо Мазута Амо озарилось какой-то детской, почти идиотской улыбкой. Понял он, что все кончено. В его мозгу зашевелилась, словно последняя вспышка потухающей свечки, закачалась... страна Наири. Но — «Нет! — воскликнул про себя, напрягая последние силы, Мазут Амо .— Этому не бывать!» — и приказал ввести в крепость новых бойцов, поставить пушки и даже указал направление, куда следовало наводить эти пушки. Потом он сел в экипаж и вернулся в город.
В городе его ожидала невероятная радость: с фронта было получено сообщение, что героическим натиском наирские бойцы отбросили врага на десять верст и заняли вполне устойчивые позиции. Более того, в сообщении говорилось, что, вероятно, вскоре начнется общее наступление и противник будет отброшен до Известного Города. Прочитал Мазут Амо это сообщение, и с сердца его упала свинцовая тяжесть; сомнение и незадолго до того объявшее его отчаяние как бы губкой стерлись с его сердца. Мазут Амо выпрямил спину, согнувшуюся в крепости, и глаза его наполнились энергией и бодростью. Но уже до
этого известия в городе началась невероятная паника. Стекавшиеся из области беженцы и жители окраин, забрав весь свой скарб, собирались выступить; тысячными толпами наводнили они улицы и шоссе, ведущее на станцию. Более или менее почтенные горожане уже находились на станции, уже отошли несколько составов, нагруженных почтенными жителями города. Трудно описать, что творилось в это время на вокзале. Поддавшаяся панике многотысячная толпа запрудила платформу. Была такая сумятица, перед которой Вавилонское столпотворение, если таковое действительно когда-либо было, показалось бы детской игрой. Люди топтали друг друга и продвигались вперед, ползли друг по другу, чтоб быть ближе к подходящему поезду. Матери бросали детей вперед, через головы, чтоб самим тоже можно было ползти вперед, но детей душили в общей давке, и матери, не успев доползти до них, испускали дух, стиснутые со всех сторон. Беременные рожали тут же, стоя, и их крики слышались даже в том невероятном шуме, что подняла обезумевшая от ужаса многотысячная толпа. Мужчины колотили друг друга, женщины впивались ногтями в лица мужчин, — и над всем этим свистели нагайки чрезвычайных папахоносцев. Они нагайками прокладывали себе путь, ведя за собой семьи почтенных наирян, имевших почтенные бумаги от т. Вародяна и Мазута Амо. Но, несмотря на усилия чрезвычайных папахоносцев и невзирая на «почтенные бумаги», им не всегда удавалось достичь своей цели. Толпа, словно озверевший враг, набрасывалась на них и в общей сутолоке мяла как чрезвычайных папахоносцев, так и вверенных их покровительству почтенных обывателей.
Неслыханные, неописуемые дела творились в то время на станции, но не менее неслыханные и неописуемые дела имели место и в городе. В городе начались пожары. Покидавшие город наиряне с невероятным наирским рвением предавали огню свои дома и лавки, чтоб они не достались врагу. Местная власть, может быть, и выступила бы против подобного скоропалительного проявления наиролюбства, если б только она располагала временем для размышлений. Но у местной власти не было времени, и население делало то, что подсказывал ему благородный инстинкт наиролюбия. Однако самое удивительное было
еще не это. Дома и лавки сжигались, скажем, их владельцами, сжигались населением, — но кто же предавал огню учреждения? В городе шли толки, что пожары начались с учреждений. Раньше всего была сожжена контора «Свет»,— представляете себе? — его, Мазута Амо, контора, которая временно была закрыта за неимением на складах керосина и свободного времени у Мазута Амо! Контора «Свет» была сожжена за день до возвращения в город Мазута Амо, ночью (утром он уже был в городе), и Мазут Амо, по прибытии своем в город встреченный с неописуемой помпой, приказал, ценою чего бы то ни было, спасти контору из пожирающих объятий пламени, превративших здание конторы в груду истлевающего пепла, — спасти книги и счета... Но возможно ли было, читатель, исполнить это?.. Потом стало жертвой огня «Общество Мелкого Кредита», то есть помещение Товарищества, и затем — здание милиции. Рассказывают, что именно после этого и стали демонстрировать покидающие город наиряне свое скоропалительное наиролюбство, распространившееся по городу с чудовищной быстротой и наполнявшее улицы своеобразным наиролюбческим проявлением, то есть дымом и чадом. Вот в таком именно состоянии находился город, когда Мазут Амо получил с фронта упомянутое выше радостное сообщение. Мазут Амо немедленно созвал военный совет, который постановил: 1) принять исключительные меры в целях предотвращения паники, 2) положить конец пожарам, 3) предписать населению спокойно сидеть на местах, для чего чрезвычайными мерами запретить выезд из города, 4) запретить движение поездов.
По вынесении этого решения, Мазут Амо лично предписал не выпускать со станции составов и через посредство т. Вародяна отправил чрезвычайных папахоносцев на шоссе — вернуть в город бежавшее население или же, в крайнем случае, запретить дальнейшее бегство. Одновременно с этим Мазут Амо велел созвать чрезвычайное заседание Городского Совета, чтобы через него тоже повлиять на настроение населения, но, к сожалению, выяснилось, что отсутствуют все члены Городского Совета: не было ни генерала Алеша, ни лавочника Колопотяна, ни Хаджи Онника Эфенди, ни других. Был налицо лишь один представитель окраины, однажды уже показавший всю свою политическую зрелость внесением предложения о разгроме закрытых лавок, — предложения, из которого, надеюсь, вы помните, что вышло, то есть не вышло ничего. Что бы мог сделать с этим единственный членом Городского Совета Мазут Амо? Мазуту Амо оставалось лишь махнуть рукой и отправиться домой — отдохнуть. И Мазут Амо махнул рукой и решил отправиться домой — отдохнуть. Уже вечерело, и он устал. Ныло у него в мозгу от усталости, и от усталости томилась у него в мозгу... Наири. Нужно было заснуть, отдохнуть,— и, уже сев в экипаж, хотел было Мазут Амо сказать вознице: «Поезжай домой», как вдруг вспомнил он, что давно не было в городе «домашних»: перед поездкой в оккупированные районы Мазут Амо услал из города Ангину Барсеговну и Черноокую Примадонну, дабы освободить от лишнего груза свои плечи, обремененные наирскими заботами...
— Поезжай в крепость! — приказал вознице Мазут Амо и, прислонившись к спинке экипажа, обхватил голову и заснул.
На следующее утро... Ах, если б никогда не настало то утро! — ибо только рассвело это злополучное утро, как оставшееся в городе население, уже значительно успокоившееся и, казалось, ободрившееся благодаря приказу чрезвычайного совета и радостным известиям, полученным с фронта, услышало ружейную пальбу и пушечные раскаты, еще довольно отдаленные, но постепенно приближающиеся. Ни одна сила, ни одно небесное чудо более не было в состоянии удержать «на своих местах» оставшееся в городе население. Всполошилось от ужаса оставшееся в городе население, подобно стаду, насчитывающему десятки и сотни тысяч голов: часть устремилась на станцию, часть потекла по шоссе. Городские дома запылали один за другим, и из объятых пожаром домов, из пламени и дыма таскали что-то отступавшие с фронта наирские бойцы. С уверенностью можно сказать, что с этого момента город уже можно было считать павшим, хотя он таковым еще не считался, так как противник еще не отрезал путь к бегству и все еще возможно было бежать. Начиная с той минуты, в городе
не было больше никакой власти. Вся власть сосредоточилась в крепости, чтоб% оттуда непосредственно руководить военными действиями. Жители центральных частей почти все покинули город, -начинали уже растекаться жители окраин, так что в городе осталась лишь ничтожная часть коренного населения. Но, несмотря на это, город все еще был полон мноштнйояч1?ыми разнокалиберными людскими толпами, в большинстве состоящими из крестьян окружных деревень: их пестрым вереницам не было конца. Телефон Сето, также застрявший в городе по непостижимой беспечности своей, при помощи брата, Кривого Арута, и его вечного закадыки — гробовщика Енока, сжег свою знаменитую кофейню-столовую и, собравши всю свою «челядь», пустился к станции. Надо заметить, что, покуда он сжег кофейню, побежал домой и собрал «челядь», прошло много времени. Его соседи почти все уже покинули свои дома, так что, если не считать некоторых жителей окраин, так и не тронувшихся с места, вереница Телефона Сето среди верениц, покидавших окраинную часть города, была последняя. Жители этой части города, покидая свои дома, направлялись к шоссе, между тем Телефон Сето решил направиться к станции, надеясь, что с божьей помощью им удастся сесть на поезд. Телефону Сето, как и его «челяди», Кривому Аруту и гробовщику Еноку, удалось сесть на поезд, и это невероятное обстоятельство совершилось не при помощи божьей, а благодаря его, Телефона Сето, стратегическому таланту. Дело в том, что Телефон Сето решил пойти на вокзал не через город, что было бы невозможно, а по горе, хотя путь по горе, ведший к железной дороге, спускался в противоположную сторону, довольно-таки далеко от станции. Был полдень. Ружейная пальба и пушечный грохот доносились уже отчетливо, когда вереница Телефона Сето спустилась к железнодорожному полотну. Впереди шел сам Телефон Сето, неся на руках своего малыша; сбоку, еле поспевая, с большим узлом бежала его «половина», за нею — Кривой Арут с тяжелым хурджином на плечах, а за Кривым Арутом — гробовщик Енок. Не имея другого богатства, гробовщик Енок нес на спине свою «вокзальную лавочку», то есть изготовленные им собственноручно из старых тарелок весы, несколько каменных гирь и имевшиеся у него чай и колбасу. Дойдя до полотна, они увидели перед собой поезд, битком набитый беженцами и неизвестно по какой причине очутившийся на таком отдалении от станции. Вереница Телефона Сето с божьей помощью остановилась перед открытым вагоном, в котором было «свыше тысячи человек»,— как рассказывал впоследствии сам Телефон Сето. У края его уместились Хаджи Онник Манукоф Эфенди и цирюльник Васил. Сочтя, видимо, свои снабженческие функции законченными (кого же они должны были снабжать, раз не было армии?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19