.. Лишь пустынные
улицы, закованная в ледяной панцирь река, да возвышающиеся на
противоположном берегу Невы мрачные картины Петропавловской крепости, над
одним из бастионом которой в последний раз на фоне зимнего неба развевался
императорский штандарт".
Из окна французского посольства Морис Палеолог наблюдал драматическое
зрелище: "В пол-девятого утра {12 марта}, когда я кончил одеваться, я
услышал странный и продолжительный гул, который шел как-будто от
Александровского моста. Смотрю: мост, обычно такой оживленный, пуст. Но
почти тотчас же на том конце, который находился на правом берегу Невы,
показывается беспорядочная толпа с красными знаменами, между тем как с
другой стороны спешит полк солдат. Так и кажется, что сейчас произойдет
столкновение. В действительности, обе массы сливаются в одну. Солдаты
братаются с повстанцами".
Два часа спустя генералу Ноксу стало известно, что "восставшие
солдаты гарнизона высыпали на улицу. Мы приблизились к окну... Вытянув
шеи, мы увидели двух солдат - это было что-то вроде авангарда. Они
вышагивали по середине улицы, направляя винтовки на прохожих, чтобы те
убрались с дороги... За ним следом шла толпа солдатни, занявшая всю улицу
и тротуары. Возглавлял ее низкорослый, но страшно важный студент. Все были
вооружены, у многих к штыкам были привязаны красные флажки... Больше всего
меня поразило то, что все это происходило в полной тишине, словно в
кинематографе".
Чтобы выяснить, в чем дело, спустя несколько минут Палеолог вышел на
улицу. "Испуганные обыватели бегут по всем улицам, - вспоминал он. - На
углу Литейного невообразимый беспорядок. Солдаты в вперемежку с народом
строят баррикаду. Пламя вырывается из здания Окружного суда. С треском
валятся двери арсенала. Вдруг треск пулемета прорезывает воздух; это
регулярные войска только что заняли позицию со стороны Невского проспекта...
Окружной суд представляет из себя лишь огромный костер; арсенал на
Литейном, дом министерства внутренних дел, дом военного губернатора, дом
министра Двора, здание слишком знаменитой "Охранки", около двадцати
полицейских участков объяты пламенем; тюрьмы открыты, и все арестованные
освобождены; Петропавловская крепость осаждена; овладели Зимнем дворцом,
бой идет во всем городе..." В полдень пала Петропавловская крепость со
своей тяжелой артиллерией. На сторону мятежников перешло 25 000 солдат. К
ночи число их выросло до 66 000.
В понедельник утром состоялось последнее заседание кабинета.
Протопопова, присутствовавшего на нем, принудили подать в отставку. Он
вышел из зала, издав мелодраматическое восклицание: "Теперь мне только
застрелиться". Прибыл младший брат императора, великий князь Михаил
Александрович. Выслушав министров, он решил лично обратиться к государю.
Оставив зал заседаний, великий князь связался со Ставкой с целью уговорить
брата немедленно назначить правительство, которое пользовалось бы доверием
народа. Находившейся на другом конце провода генерал-адъютант Алексеев
попросил великого князя подождать, пока он переговорит с императором.
Сорок минут спустя Алексеев позвонил Михаилу Александровичу: "Государь
желает поблагодарить ваше императорское высочество. Он отправляется в
Царское Село, чтобы там все решить". Когда министры узнали об этом, у них
опустились руки. Заседание кабинета было прервано - как позднее
выяснилось, навсегда - и министры покинули здание. Большинство из них
пришли вечером в Таврический дворец, чтобы сдаться и оказаться под защитой
Временного правительства.
Между тем события развивались с головокружительной быстротой. Получив
вечером царский рескрипт, повелевающий прервать занятие Думы, в восемь
утра Родзянко собрал у себя в кабинете руководителей всех политических
партий. Было решено рескрипту не подчиняться и продолжать заседания. В
половине второго к Таврическому дворцу с пением "Марсельезы" и красными
флагами в руках подошли огромные толпы рабочих и солдат, чтобы поддержать
Государственную Думу и получить у нее указания. Ворвавшись во дворец,
чернь рассыпалась по коридорам и залам, заполонив все здание парламента.
Толпа была разношерстная, возбужденная: рослые, вспотевшие в своих грубых
шинелях солдаты; восторженно вопящие студенты. Порой попадались заросшие
щетиной старики, освобожденные из тюрем.
- Я должен знать, что я могу сообщить им, - воскликнул, обращаясь к
Родзянко, Керенский, видя, как толпа окружает растерянных депутатов. -
Могу ли я заявить, что Государственная Дума с ними, что она берет
ответственность на себя, что она возглавляет правительство?
У Родзянко выбора не было, и он согласился. По-прежнему преданный
государю, он не желал стать отступником и заявил, обращаясь к Шульгину: "Я
не хочу бунтовать". Шульгин, хотя и был монархистом, сознавал суровую
необходимость: "Берите власть, Михаил Владимирович... Если министры
сбежали, должен же кто-то их заменить". Родзянко то и дело вызывали на
крыльцо. Он заявил, что Государственная Дума не намерена распускаться и
принимает на себя функции правительства. В три часа дня на заседании Думы
был назначен Временный кабинет с целью восстановления порядка и управления
мятежной солдатской массой. В Комитет вошли представители всех партий,
кроме крайних правых.
Однако падением царского правительства и образованием комитета Думы
дело в тот памятный день и кончилось. Тогда же возник еще один орган
власти, совет рабочих и солдатских депутатов [(По словам современника,
подавляющее большинство членов Петроградского совета солдатский и рабочих
депутатов не были ни солдатами, ни рабочими.)], причем один депутат
избирался от роты революционных солдат или тысячи рабочих. Как ни
парадоксально, но новоявленный Совет уже вечером заседал под одной крышей
с Государственной Думой.
Повинным в такой необычной ситуации был Керенский. Позднее свои
действия он объяснил следующим образом: "Взбунтовался весь гарнизон, и
солдаты шли к Думе... Естественно, возник вопрос... каким образом, кто и
как будет руководить солдатами и мастеровыми; ведь до сих пор их движение
было совершенно неорганизованным, нескоординированным и анархичным.
"Совет?" - воскликнул кто-то, вспомнив 1905 год... Необходимость какого-то
центра для руководства массами создавалась всеми. Самой Думе нужна была
связь с представителями восставшего народа; без этого наладить порядок в
столице было невозможно. По этой причине был спешно создан Совет; причем
отнюдь не в качестве орудия борьбы. Просто часа в три или четыре дня ко
мне обратились организаторы с просьбой предоставить им подходящее
помещение. Я поговорил с Родзянко, и дело было улажено".
В Таврическом дворце, построенном в XVIII веке и подаренном
Екатериной II своему фавориту князю Потемкину, два крыла. Одно занимала
Государственная Дума, другое, в котором прежде заседала бюджетная комиссия
Думы, было передано совдепу. После этого, писал Керенский, "рядом
обосновались две России - Россия правящих классов, которые были побеждены
(хотя еще и не ведали об этом)... и трудовая Россия, шагавшая, того не
подозревая, к власти".
Хотя Родзянко был председателем Временного комитета Думы, с самого
начала центральной фигурой стал Керенский. Еще молодой (ему было тридцать
шесть лет), он явился как бы посредником между Советом и Комитетом Думы.
Он был избран заместителем председателя Совета, а три дня спустя назначен
министром юстиции недавно созданного Временного правительства. "Слова и
жесты Керенского были резки, отчеканены, глаза горели, - писал в своей
книге "Дни" В.В.Шульгин. - Он вырастал с каждой минутой..." Один за другим
прибывали арестованные - князь Голицын, Штюрмер, митрополит Питирим, - все
члены кабинета министров. Некоторые приходили сами. Скольким из них
Керенский спас жизнь!
"- Иван Григорьевич Шелговитов, - произнес он с вдохновенным видом. -
Ваша жизнь в безопасности... Государственная Дума не проливает крови".
Можно по праву сказать, что именно Керенский предотвратил
кровопролитие. "В первые дни революции, - писал он, - Дума была
переполнена самыми ненавистными царскими чиновниками. День и ночь
революционный вихрь бушевал вокруг арестованных. Огромные залы и
просторные коридоры Думы заполнили вооруженные солдаты, рабочие и
студенты. Волны ненависти бились о стены дворца. Стоило бы мне пошевелить
пальцем или просто закрыть глаза и умыть руки, как это произошло в октябре
при Ленине". [(По словам югославского ученого-международника Драгоша
Калаича, Керенский находился на той же службе, что и американский посол в
Петрограде, и как только решил разыграть "большевицкую карту", Керенский
послушно удалился с исторической сцены. По свидетельству внука
американского банкира Якова Шифа, его дед вложил в большевицкую революцию
всего 20 миллионов золотых долларов. В период с 1918 по 1922 г., согласно
тому же свидетельству, Ленин вернул банку Кун, Леб и Ко. 600 миллионов
рублей по официальному курсу: на рубли агенты приобретали в России,
точнее, грабили все, от мехов, золота, серебра и бриллиантов до основных
видов сырья ("Лит.Россия", 1991, N 6, с. 10).]
Около полуночи пришел искать защиты Протопопов. Уйдя с заседания
Совета Министров, ночь он прятался в мастерской у портного. Пришел он в
длинном, не по росту пальто и шляпе, надвинутой на глаза. Первому
попавшемуся студенту он сказал: "Я Протопопов". Шульгин находился в
соседнем кабинете. "Вдруг я почувствовал особое волнение, причину которого
мне сейчас же шепнули: "Протопопов арестован". И в то же мгновение я
увидел в зеркале, как бурно распахнулась дверь... И ворвался Керенский. Он
был бледен, глаза горели, рука поднята... Этой протянутой рукой он как раз
резал толпу... И тогда в зеркале я увидел за Керенским солдат с
винтовками, а между штыками - тщедушную фигурку с совершенно закутанным,
страшно съежившимся лицом... Я с трудом узнал Протопопова...
- Не сметь прикасаться к этому человеку!
Это кричал Керенский, стремительно приближаясь, бледный, с
невероятными глазами, одной поднятой рукой разрезая толпу, а другой,
трагически опущенной, указывая на "этого человека"... Казалось, он его
ведет на казнь, на что-то ужасное. И толпа расступилась... Керенский
пробежал мимо, как горящий факел революционного правосудия, а за ним
влекли тщедушную фигурку в помятом пальто, окруженную штыками, "вспоминал
Шульгин.
К утру 27 февраля (13 марта) - это был вторник - весь город, кроме
Зимнего дворца, удерживаемого генералом Хабаловым с 1500 верных ему
солдат, находился в руках мятежников. Пополудни революционный гарнизон
объявил, что сторонникам Хабалова предоставляется двадцать минут на то,
чтобы они покинули дворец, иначе здание будет подвергнуто обстрелу из
тяжелых орудий. Не надеясь на спасение, защитники дворца покинули его и
буквально растворились в толпе.
Среди разгула анархии бурные изъявления радости сменялись жестокими
расправами. В Кронштадте матросы перебили всех офицеров. В одном случае,
убив офицера, они заживо закопали рядом с ним второго. По Петрограду
носились броневики, облепленные мятежными солдатами, размахивающими
красными флагами. Пожарников, приезжавших тушить пожары в присутственных
местах, прогоняли солдаты и рабочие, желавшие, чтобы здания сгорели дотла.
[(Один великолепный особняк в Петрограде уцелел благодаря находчивости ее
владелицы, графини Клейнмихель. Прежде чем в доме появились погромщики,
она забаррикадировала двери, закрыла ставни на окнах и перед входом
укрепила дощечку: "Вход воспрещен. Здание принадлежит Петроградскому
совдепу. Графиня Клейнмихель заключена в Петропавловскую крепость". А в
это время хозяйка упаковывала вещи, готовясь к бегству. (Прим. авт.)).] М.
Палеолог писал: "Дом Ксешинской, расположенный в начале Каменноостровского
проспекта, напротив Александровского парка, был сегодня разгромлен сверху
донизу ворвавшимися в него повстанцами". Рояль балерины был разбит
вдребезги, ковры залиты чернилами, ванны заполнены окурками". [(Великий
князь Александр Михайлович приводил слова бывшего директора департамента
полиции Васильева: "Мы могли бы купить очень многих из революционеров,
если бы сошлись в цене... В марте в обеих столицах революционеры
поторопились сжечь все архивы охранных отделений несколько часов спустя
после того, как выяснилось, что революция победила всей линии".)
В среду на сторону мятежников перешли даже те, кто до того колебался.
Утром пришли присягнуть Государственной Думе полки императорской гвардии.
Французский посол, наблюдавший это непристойное зрелище, писал: "Роль,
которую присвоила себе армия в настоящей фазе революции, только что на
моих глазах нашла подтверждение в зрелище трех полков, продефилировавших
перед посольством по дороге в Таврический дворец. Они идут в полном
порядке, с оркестром впереди Во главе их несколько офицеров, с широкой
красной кокардой на фуражке, с бантом из красных лент на плече, с красными
нашивками на рукавах. Старое полковое знамя, покрытое иконами, окружено
красными знаменами". Следом шли гвардейские части, в их числе те, что были
расквартированы в Царском Селе. "Группа офицеров и солдат, присланных
гарнизоном Царского Села, пришла заявить о своем переходе на сторону
революции, - продолжал М.Палеолог. - Во главе шли казаки свиты,
великолепные всадники, цвет казачества, надменный и привилегированный
отбор императорской гвардии. Затем прошел полк его величества, священный
легион, формируемый путем отбора из всех гвардейских частей и специально
назначенный для охраны царя и царицы в пути. Шествие замыкалось
императорской дворцовой полицией. Во время сообщения об этом позорном
эпизоде я думаю о честных швейцарцах, которые были перебиты на ступенях
Тюильрийского дворца 10 августа 1792 г. Между тем Людовик XVI не был их
национальным государем, и, приветствуя его, они не называли его
"царем-батюшкой".
Еще более угнетающее впечатление произвело появление Гвардейского
Экипажа. В большинстве своем моряки служили на императорской яхте
"Штандарт" и были лично знакомы с членами царской семьи. Во главе Экипажа
шел его командир, великий князь Кирилл Владимирович. "Кирилл Владимирович
объявил себя за Думу, - писал Морис Палеолог. - Более того, забыв присягу
в верности и звание флигель-адъютанта, которое он получил от императора,
он пошел сегодня в четыре часа преклониться пред властью народа. Видели,
как он в своей форме капитана I ранга отвел в Таврический дворец
Гвардейские экипажи, коих шефом он состоит, и предоставил их в
распоряжение мятежной власти". За тем, вернувшись в свой дворец на улице
Глинки, он поднял красный флаг на крыше своего особняка. В письме к дяде,
Павлу Александровичу, он, ничуть не смущаясь, так объяснил свое
недостойное поведение: "В продолжение этих последних дней я один выполнял
свой долг в отношении Ники и государству и спас положение, признав
Временное правительство". А неделю спустя, возмущенно отмечает французский
посол, "великий князь Кирилл Владимирович поместил... в "Петроградской
газете" длинное интервью, в котором он нападает на свергнутого царя и
царицу: "Я не раз спрашивал себя, - говорит он, - не сообщница ли
Вильгельма II бывшая императрица, но всякий раз я силился отогнать от себя
эту страшную мысль".
Кто знает не послужит ли эта коварная инсинуация основанием для
страшного обвинения против несчастной царицы. Великий князь должен был
знать и вспомнить, что самые гнусные наветы, от которых пришлось
Марии-Антуанетте оправдываться перед революционным трибуналом,
первоначально возникли на изысканных ужинах графа д'Артуа".
Петроград оказался в руках восставших. Во всех районах столицы
победила революция. Собравшиеся под сводами Таврического дворца два
соперничающие органа, убеждены, что царизм пал, начали борьбу за власть.
Но Россия - страна огромная; Петроград же был крохотной точкой на карте
державы, почти нерусским городом, притулившимся в самом уголке великой
страны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77