Император Николай II, верхом на
белом коне, медленно объехал Бородинское поле, на котором были выстроены
подразделения от полков, принимавших участие в знаменитом сражении.
Кульминационным моментом церемонии была встреча императора со 122-летним
бывшим фельдфебелем Войтинюком, участником битвы. Тронутый до глубины
души, царь крепко пожал руку подошедшему неверной походкой ветерану и
поздравил его.
"Там все мы прониклись общим чувством благоговения к нашим предкам",
- отметил государь в письме к родительнице от 10 сентября 1912 года.
Торжества завершились в Москве, которая сто лет назад горела на
глазах у Наполеона. Благодарственные молебны сменялись приемами, парадами
и процессиями. Император побывал в музеях, посетил праздничные балы, дал
смотр семидесяти пяти тысячам солдат и семидесяти двум тысячам учащихся.
Императрица, как и ожидала, устала от всех церемоний, в которых ей
пришлось участвовать. С каким облегчением вместе со всей семьей в середине
сентября села она в царский поезд, который повез их на запад, в Польшу,
где в Беловеже и Спале царская семья имела охотничьи дворцы. По дороге
была лишь одна остановка в Смоленске. Там состоялась встреча с местным
дворянством. В этот день, сообщил 10 сентября матери государь, "Алексей
незаметно выпил бокал шампанского и сделался после этого веселым и стал
разговаривать с дамами к нашему удивлению. Когда мы вернулись в поезд, он
все повторял свои разговоры в собрании, а также, что у него бурлит в
животе".
Охотничий дом в Беловеже, что на востоке Польши, был окружен
дремучими лесами площадью в 30 000 акров, где водились лоси и олени. Здесь
было единственное место в Европе, где еще встречались зубры. Царскую семью
ожидал приятный отдых. Император сообщал матери: "Погода здесь неважная:
теплая, но с частыми дождями. По утрам я езжу с дочерьми верхом по
отличным лесным дорогам". Алексей Николаевич, которому не разрешалось
участвовать в верховых прогулках, катался на лодке по озеру. Однажды,
неудачно прыгнув в лодку, он оступился и ударился об уключину внутренней
частью бедра. Доктор Боткин осмотрел место ушиба и обнаружил небольшую
припухлость чуть пониже паха. Ушиб оказался болезненным, и доктор уложил
мальчика на несколько дней в постель. Неделю спустя боль утихла, опухоль
спала, и лейб-медик решил, что опасность миновала.
Проведя две недели в Беловежской пуще, царская семья перебралась в
Спалу, в прошлом место охоты польских королей. "После часа езды по
песчаным дорогам, - вспоминает Вырубова, - мы приехали к месту назначения...
Деревянный дворец в Спале был мрачный и скучный. Внизу в столовой
постоянно горело электричество. Дворец был окружен густым лесом, через
который протекала быстрая речка Пилица... Дорогу Их Величества называли
дорогой к грибу, так как в конце дороги стояла скамейка с навесом вроде
гриба. Государь со свитой или один охотился на оленей. Уезжали они рано
утром... возвращаясь только к обеду... После обеда, при свете факелов,
Государь со свитой выходил на площадку перед дворцом, где были разложены
убитые олени".
Именно в этот самый период, когда Алексей Николаевич стал
поправляться после травмы, полученной при ударе об уключину, императрица
обратилась к П. Жильяру с просьбой начать с наследником занятия
французским языком. Это была первая встреча швейцарца с цесаревичем. Тогда
Жильяр еще не знал характера заболевания ребенка. Вскоре занятия пришлось
прервать. "С самого начала мальчик мне показался больным, - вспоминал
Жильяр. - Вскоре ему пришлось лечь в постель... Я был поражен бледностью
его лица и тем, что его несли на руках, словно он не мог идти
самостоятельно".
Как всякая мать, беспокоясь о здоровье сына, запертого в четырех
стенах мрачного дома, не видя солнца, без воздуха, государыня решила взять
его с собой покататься. "Я тоже была с ними, - вспоминала А.Вырубова. - Во
время прогулки Алексей Николаевич все время жаловался на внутреннюю боль,
каждый толчок его мучил, лицо вытягивалось и бледнело. Государыня,
напуганная, велела повернуть домой. Когда мы подъехали к дворцу, его уже
вынесли почти без чувств".
Осмотрев мальчика, доктор Боткин обнаружил сильное внутреннее
кровоизлияние (гематому) в верхней части ляжки и в паху. В то же день из
Спалы посыпался град телеграмм. Из Петербурга один за другим стали
приезжать врачи. Следом за профессором Федоровым и доктором Деревенко
прибыли педиатр Острогорский и хирург Раухфус. С их появлением в Спале
стало больше встревоженных лиц и озабоченных разговоров шепотом. Однако
никто из светил науки не мог помочь страдающему ребенку. Остановить
внутреннее кровотечение не удавалось, а болеутоляющие средства применять
было нельзя. Из поврежденных кровеносных сосудов в ткани продолжала
поступать кровь, образуя огромную гематому, которая захватила бедро, пах и
нижнюю часть живота. Нога была подвязана к груди с тем, чтобы увеличился
объем внутреннего резервуара. Но кровоизлияние продолжалось. То было
началом кошмара.
"Дни от 6-го до 10-го Окт. были самые тяжелые, - писал император
матери 20 октября 1912 года из Спалы. - Несчастный маленький страдал
ужасно, боли схватывали его спазмами и повторялись почти каждые два часа.
От высокой температуры он бредил и днем, и ночью, садился в постели, а от
движения тотчас же начиналась боль. Спать он почти не мог, плакать тоже,
только стонал и говорил: "Господи, помилуй".
"День и ночь он, Алексей Николаевич, кричал от боли; окружающим было
тяжело слышать его постоянные стоны, так что иногда, проходя его комнату,
мы затыкали уши, - вспоминала впоследствии А.А.Вырубова. Одиннадцать суток
государыня "не раздевалась, не ложилась и почти не отдыхала, часами
просиживала у кровати своего маленького больного сына, который лежал на
бочку с поднятой ножкой... Крошечное восковое лицо с заостренным носиком
было похоже на лицо покойника, взгляд огромных глаз был бессмысленный и
грустный". Страдая от невыносимой боли, ребенок говорил: "Мамочка, помоги.
Помоги пожалуйста". Государыня держала мальчика за руку, гладила ему лоб.
Обливаясь слезами, она молча молила Бога об избавлении сына от страданий.
За эти одиннадцать дней в золотистых ее волосах появились седые пряди.
И все же мать оказалась более стойкой, чем родитель цесаревича. "Я с
трудом оставался в комнате, - признавался император матери. - Но должен
был сменять Аликс при нем, потому что она понятно уставала, проводя целые
дни у его кровати. Она лучше меня выдерживала это испытание, пока Алексею
было плохо, - признавался государь. - Но зато теперь, когда, слава Богу,
опасность миновала, она чувствует последствие пережитого и на бедном
сердце ее это сказалось".
Вырубова писала, что однажды, войдя в комнату больного сына и услышав
его отчаянные стоны, "Государь выбежал из комнаты и, запершись у себя в
кабинете, расплакался".
Родители были уверены, что ребенок умирает. Мальчик думал так же и
надеялся, что именно это и произойдет. "Когда я умру, мне больше не будет
больно, мамочка?" - спросил ребенок. В следующую минуту, когда он
почувствовал облегчение, "Алексей Николаевич сказал своим родителям:
"Когда я умру, поставьте мне в парке маленький памятник".
И тем не менее, как ни казалось это странным Жильяру, на первый
взгляд все во дворце шло своим чередом. По-прежнему польские шляхтичи
ездили с царем на охоту. Вечером к гостям мужа выходила императрица,
ненадолго оставив больного сына - бледная, но внешне спокойная. Оба
супруга старались скрыть от посторонних не только страдания сына, но и
собственные муки.
Видя, что происходит, Жильяр едва верил своим глазам. Однажды вечером
после обеда его ученицы Мария и Анастасия Николаевны в присутствии
родителей, свиты и нескольких гостей должны были сыграть две сцены из
пьесы "Мещанин во дворянстве". В качестве суфлера швейцарец стоял с края
импровизированной сцены за ширмами, которые служили кулисами. Оттуда он
мог наблюдать за зрителями и подсказывать актрисам.
"Я увидел императрицу, которая сидела в переднем ряду и с улыбкой
беседовала с соседями, - писал учитель. - По окончании представления я
вышел черным ходом и оказался в коридоре перед комнатой Алексея
Николаевича, стоны которого отчетливо доносились до меня. Вдруг я заметил
впереди себя императрицу, которая торопливо шла, придерживая обеими руками
длинное платье... Я прижался к стене, и она прошла мимо, не заметив меня.
Лицо у нее было грустное, расстроенное. Я отправился в залу. Все там были
оживленные, веселые; ливрейные лакеи разносили подносы с прохладительными
напитками... Спустя несколько минут вошла императрица; выражение лица ее
снова изменилось, она улыбалась тем, кто суетился впереди нее. Но я
заметил, что государь, занятый разговором, встал таким образом, чтобы
можно было наблюдать за дверью, и когда мимо него прошла императрица, он
поймал ее полный отчаяния взгляд, предназначенный ему одному... Я остался
под глубоким впечатлением сцены, которая позволила мне осознать драматизм
этой двойной жизни".
Несмотря на все предосторожности, завеса таинственности начала
рваться. Петербург полнился слухами, один фантастичнее другого. Журналисты
гадали, что же произошло с наследником. В пространной статье в лондонской
"Дейли мейл" сообщалось, будто в мальчика метнул бомбу анархист и ранил
его. После того, как доктор Федоров предупредил императора, что не
прекращающееся кровоизлияние в область желудка может в любой момент
привести к роковому исходу, граф Фредерикс получил указание опубликовать
бюллетень о состоянии здоровья Алексея Николаевича. Но упоминания о
характере болезни в нем не было.
Официальное сообщение о тяжелом заболевании наследника престола
повергло народ в уныние. В огромных соборах и в скромных церквях молились
подданные об исцелении болящего цесаревича. Перед чудотворной иконой в
Казанском соборе день и ночь молились верующие. В Спале храма не было, но
в саду был натянут тент с походным алтарем. "Все наши люди, казаки,
солдаты и др. были такие трогательные: с первых же дней болезни Алексея
они попросили священника Александра Васильева Крестовоздвиж. общины,
законоучителя наших детей, отслужить молебен о его здравии на открытом
воздухе. Они просили его служить каждый день, пока Алексею не стало лучше,
- писал матери Николай Александрович. - Приходила масса поляков-крестьян,
и все плакали в то время, что он говорил проповедь! Столько мы получили
телеграмм, писем, образов с пожеланиями скорого выздоровления маленькому".
Не раз всем казалось, что наступает конец. Однажды во время завтрака
государю передали записку, присланную Александрой Федоровной, сидевшей у
постели больного сына. "Алексей так мучается, - писала императрица, - что
должен с минуты на минуту умереть". Побледнев, но взяв себя в руки,
Николай Александрович дал знак доктору Федорову, тот поспешно вышел из-за
стола и направился к больному. Ребенок еще дышал, но ужасно мучился.
"Как-то вечером после обеда мы поднялись наверх в гостиную
Государыни, - писала А.А.Вырубова. - Неожиданно в дверях появилась
Принцесса Прусская, приехавшая помочь и утешить сестру. Бледная и
взволнованная, она просила всех разойтись, так как состояние Алексея
Николаевича было безнадежно". Священник отец Александр Васильев пришел со
Святыми Дарами к наследнику. В Петербург был отправлен бюллетень, из
которого явствовало, что в следующем будет сообщено о кончине наследника
цесаревича.
"Государыня повторяла, что ей не верится, что Господь их оставил" и
приказала Вырубовой послать телеграмму Распутину в Покровское.
"Утром 22-го октября царица в первый раз сошла в салон, - писал М.
Палеолог. - Бледная, похудевшая Александра Федоровна, однако, улыбалась.
На обращенные к ней тревожные вопросы она ответила спокойным тоном: "Врачи
не констатируют еще никакого улучшения, но лично я уже не беспокоюсь. Я
получила сегодня ночью телеграмму от отца Григория, которая меня
совершенно успокоила". Затем она прочитала телеграмму: "Бог воззрил на
твои слезы. Не печалься. Твой сын будет жить. Пусть доктора его не мучат".
Сутки спустя кровотечение прекратилось. Ребенок вконец ослаб, но был жив.
Роль, которую сыграла телеграмма Распутина в выздоровлении цесаревича
в Спале, остается самой большой загадкой в легенде о Распутине. Ни один из
присутствовавших тогда докторов не оставил никакого свидетельства на этот
счет. Анна Вырубова, служившая посредницей в сношениях Распутина с
императрицей, лишь сообщает в своих мемуарах о телеграмме и выздоровлении
Алексея Николаевича, но никак не комментирует эти факты. Пьер Жильяр, в ту
пору второстепенный служащий царской семьи, о телеграмме даже не
упоминает. Странное дело, но и сам император в письме к матери не сообщил
ей о столь важной телеграмме от "старца". Вот что он писал родительнице 20
сентября 1912 года:
"10-го Окт. мы решили причастить его утром, и сейчас же ему сделалось
лучше, темп. спала с 39, 5 до 38, 2, боли почти прошли и он заснул первым
спокойным сном".
На следующий день государь сообщал: "Сейчас все мы, многие из свиты,
казаки и люди сподобились причаститься Св. Тайн Христовых в походной
церкви. После этого батюшка принес Св. Дары к Алексею и приобщил его...
Вчера снег шел весь день, но за ночь почти стаял, в церкви стоять холодно
- все же это пустяки, когда сердце ликует и душа радуется!"
То, что царь ни словом не обмолвился в письме о телеграмме, вовсе не
означает, что он не знал о ней или о том значении, которое придала ему
императрица. Скорее всего факт этот - свидетельство его неуверенности в
том, что именно произошло, и его нежелания признать влияние Распутина, тем
более, в письме к императрице-матери. Мария Федоровна считала Распутина
шарлатаном и письмо от сына, в котором тот заявил бы, что "старец" спас
Алексея от смерти, послав из Сибири телеграмму, огорчило бы вдовствующую
императрицу. По этой причине Николай II и промолчал о послании.
Сведения, какими мы располагаем, весьма скудны. А.Мосолов, который
находился в Спале, предполагает, что своим выздоровлением цесаревич обязан
действиям хирурга, профессора Федорова. По его словам, в самый критический
момент профессор заявил начальнику канцелярии: "Я с ним не согласен.
По-моему, надо бы принять более энергичные средства. К сожалению, они
весьма опасны. Однако, лечи я один, применил бы. Как вы думаете, сказать
мне об этом императрице, или сделать помимо ее ведома?" Я ответил, что не
берусь давать советы... В два часа дня врачи пришли ко мне и... сказали,
что кровотечение у цесаревича остановилось. При уходе я задержал Федорова
и спросил его, применил ли он то лечение, о котором говорил. Профессор
махнул рукой и сказал, уже стоя в дверях: "И примени я его, при
сегодняшних обстоятельствах в этом не сознался бы!" Выходит, Федоров
ничего не предпринимал. Это подтверждается и тем, что спустя некоторое
время он заявил великой княгине Ольге Александровне, что с медицинской
точки зрения исцеление совершенно невозможно объяснить. И все-таки
попробуем понять, что произошло. После продолжительного кровотечения у
больного гемофилией оно может прекратиться само по себе. Еще в 1905 году
доктор М.Литтен писал: "В каждом отдельном случае трудно предсказать,
когда кровотечение прекратится; большая потеря крови, по-видимому, сама по
себе уменьшает кровоизлияние. Анемия мозга приводит к обмороку,
сопровождающемуся падением кровяного давления, после чего кровотечение
становится не столь интенсивным. Но иногда оно бывает столь
продолжительным, что больной истекает кровью".
В настоящее время задолго до летального исхода кровотечение
останавливают посредством переливания плазмы. Но при отсутствии плазмы, по
мнению гематологов, гемофилики могут оказаться в положении, которое
описано выше.
Поскольку то, что случилось в Спале, настолько непонятно и столь
существенно для последующих событий, следует изучить его всесторонне.
Прежде всего надо иметь ввиду, что телеграмма Распутина сама по себе могла
оказать благотворное воздействие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77