Когда принцу исполнилось
десять лет, во время бракосочетания одного из членов королевской семьи ему
поручили присматривать за четырехгодовалым племянником Вильгельмом,
будущим германским кайзером, таким же упрямцем, как и он сам. Когда
Леопольд принялся отчитывать непослушного мальчишку, тот ударил юного дядю
по ноге. Леопольд не получил никаких внешних повреждений, но королева
Виктория рассердилась. Принц Леопольд вырос высоким, умным, влюбчивым и
своенравным юношей. В продолжение всего детства и отрочества из-за его
своеволия у принца то и дело возникали внутренние кровоизлияния. Дело
кончилось хронической хромотой. В 1868 году в "Британском медицинском
журнале" появилось сообщение об одном из такого рода несчастных случаев:
"его королевское высочество... который прежде был полон сил и здоровья,
последнюю неделю страдает от серьезного кровоизлияния. Вследствие большой
потери крови он доведен до крайней степени истощения". В 1875 году, когда
Леопольду было двадцать два года, в том же журнале указывалось: "Поскольку
принц издавна склонен к сильным кровотечениям, он требует постоянного
медицинского наблюдения и заботливого ухода... Он находится в руках лиц,
которые следят за ним с самых пеленок, превосходно осведомлены
относительно особенностей его организма и обладают надлежащими познаниями
в области медицины".
Реакция матери была типичной для родителей больных гемофилией детей.
Королева, чрезвычайно привязанная к сыну, волновалась за него, нянчилась с
ним, чересчур его опекала, твердя, что нужно быть осторожным. Зачастую
между ними происходили конфликты. Она наградила его орденом Подвязки,
когда принцу исполнилось всего пятнадцать лет - в гораздо более раннем
возрасте, чем его братьев, "поскольку он умен не по годам и поскольку я
желаю поощрить его и утешить, чтобы компенсировать многочисленные его
лишения и разочарования". Когда Леопольду было двадцать шесть лет,
королева уведомила своего премьера-министра Бенджамина Дизраели о том, что
принц не сможет представлять ее при открытии Австралийской выставки, как
просил премьер. Говоря о себе в третьем лице, королева писала: "Она не
может отправить своего сына, у которого столь хрупкое здоровье и который
раза четыре или пять одной ногой стоял в могиле (курсив королевы) и
который каждые несколько месяцев оказывается прикованным к постели, в
столь далекий путь. Иначе он окажется в чуждых ему климатических условиях,
подвергаясь опасностям, каковых он, может быть, не сумеет избежать. Но
даже в том случае, если он не пострадает, ужасная тревога за него, какую
будет испытывать королева, лишит ее сил, необходимых для выполнения ею
своих обязанностей, как монарха и может подорвать ее здоровье".
Постоянно сталкиваясь со стараниями родительницы оградить сына от
всяческих опасностей, Леопольд стремился найти себе какие-то иные занятия.
Его старший брат, Берти, принц Уэльский, рекомендовал королеве назначить
Леопольда командиром Балморалских Волонтеров - военной части,
расквартированной неподалеку от королевского замка в Шотландии. Опасаясь,
что младший сын повредит больное колено, королева отклонила предложение,
после чего Леопольд вообще перестал ездить в Балморал. После того, как
королева Виктория попыталась запретить сыну покидать Букингемский дворец,
где он жил на втором этаже, Леопольд сбежал в Париж и пробыл там две
недели. В возрасте двадцати девяти лет, к изумлению родительницы, принц
нашел себе немецкую принцессу, Елену Вальдекскую, которая не побоялась
недуга и готова была к браку с Леопольдом. Они жили счастливо два года, и
молодая жена родила ему дочь. Когда Елена забеременела во второй раз,
Леопольд упал, несильно ударившись при этом головой, и в возрасте тридцати
одного года скончался от кровоизлияния в мозг. Погоревав о сыне и
осиротевшей его семье, королева записала в своем дневнике: "Дорогой мой
Леопольд... Мы ничего не могли с ним поделать... Он постоянно стремился к
тому, чем не мог обладать... и стремление это в нем не ослабевало, а лишь
усиливалось".
Принц Леопольд, первый в семействе английской королевы гемофилик,
приходился дядей русской императрице Александре Федоровне. Выходит все
пять его сестер были потенциальными передатчиками болезни, однако лишь
Алиса и Беатрис передали ген-мутант своему потомству. Из восьми детей
принцессы Алисы две девочки - Аликс и Ирен - были передатчиками гемофилии.
Фритти, один из сыновей Алисы, брат Аликс, страдал гемофилией. Когда
ребенку было два года, у него трое суток шла кровь из порезанного ушка.
Год спустя Фритти с братом Эрнстом, вбежал утром в спальню матери, когда
та еще спала. Высокие, до самого пола, окна, были распахнуты настежь.
Фритти споткнулся и с шестиметровой высоты упал на каменную террасу. Кости
остались целы. Сначала все решили, что ребенок лишь испугался, отделался
ушибами. Однако произошло кровоизлияние в мозг и к ночи Фритти не стало.
Когда умер брат, Аликс было всего годик, а когда скончался Леопольд,
- двенадцать. Ни первая, ни вторая смерть не подействовали на нее заметно.
Впервые она поняла, что такое гемофилия, когда заметила ее симптомы у двух
своих племянников, двух из четырех сыновей старшей сестры Ирен и принца
Генриха Прусского. Один из них, четырехлетний принц Генрих младший, умер,
по-видимому, от потери крови в 1904 году незадолго до рождения цесаревича.
В продолжение короткой жизни мальчика болезнь его скрывали, очевидно, с
целью утаить тот факт, что кто-то из членов германской императорской семьи
страдал этим недугом. Старший брат, принц Вольдемар, дожил до пятидесяти
шести лет и скончался в 1945 году.
Проявление гемофилии у дяди, брата и племянников должно было навести
императрицу на мысль, что она сама может оказаться носителем дефектного
гена. Генетический закон был давно уже известен. Он был открыт доктором
Джоном Конрадом Отто из Филадельфийского университета и подтвержден
доктором Христианом Нассе, профессором Боннского университета. В 1865 году
австрийский монах и ботаник Грегор Иоганн Мендель, на основании
двадцатипятилетнего опыта скрещивания гороха, вывел свой закон
наследственности. В 1876 году французский доктор Грандидье заявил, что
"никому из членов семейств, среди которых обнаружены больные гемофилией,
не рекомендуется вступать в брак". А в 1905 году, год спустя после
рождения Алексея Николаевича, житель Нью-Йорка доктор М.Литтен, хорошо
изучивший этот недуг, подчеркивал необходимость присмотра за страдающими
гемофилией мальчиками во время их игр и требовал запретить телесные
наказания по отношению к ним. Страдающие этим недугом лица, которые
располагают средствами, - указывал он, - должны заниматься учеными
профессиями; если это студенты, им нельзя участвовать в дуэлях".
Тогда почему же так поразило императрицу открытие, что сын ее болен
гемофилией?
По мнению покойного британского генетика Дж.Б.С.Холдейна, одна из
причин могла состоять в том, что, хотя закон наследственности знаком
ученым, подобные сведения не проникали в замкнутый мир королевских
семейств. "Возможно, - писал Холдейн, - Николай Александрович знал, что у
его невесты были страдающие гемофилией братья, хотя ни в дневниках ни в
письмах царя об этом не упоминается, однако, благодаря односторонности
полученного им образования, он не придавал данному обстоятельству никакого
значения. Возможно, также, что его близкие или их доверенные лица
консультировались с врачами. Мы не знаем и наверняка никогда не узнаем...
рекомендовал ли лейб-медик не вступать в брак с этой невестой. Если
какое-то медицинское светило, далекое от придворных кругов, и захотело бы
предупредить Николая Александровича об опасностях, которыми чреват
намечавшийся брак, вряд ли он посмел бы уведомить будущего императора
лично или же через печать. Монархов тщательно оберегают от неприятных
реалий жизни... Гемофилия цесаревича явилась иллюстрацией той бездны,
которая пролегает между троном и действительностью".
По словам Холдейна, нет оснований предполагать, что государь или
императрица когда-либо изучали законы генетики с целью выяснить, насколько
вероятно появление у них страдающего гемофилией сына. Почти наверняка оба
положились на волю Божью. Таким же, по-видимому, было и отношение королевы
Виктории, которая вряд ли понимала, каким образом действует закон
наследственности при передаче болезни, которая по ее вине передалась
стольким ее родственникам. Когда один из внуков королевы умер в детстве,
она лишь записала: "Похоже, семью нашу преследует этот ужасный недуг -
наихудший из всех мне известных".
Если до замужества Александру Федоровну окружали больные гемофилией
родственники, то же самое можно сказать и о большинстве других европейских
принцесс. Потомство королевы Виктории было настолько многочисленным - у
нее было девять детей и тридцать четыре внука и внучки - что дефектный ген
распространился повсюду. Когда заходила речь о браке и рождении детей,
представители королевской семьи относились к гемофилии так, словно это
столь же неизбежное зло, как дифтерит, воспаление легких, оспа и
скарлатина. Даже наследники престола не чурались женщин, в которых они
видели своих будущих супруг, по той лишь причине, что в роду у них были
больные гемофилией. К примеру, еще до того, как Николай Александрович
добился благосклонности Аликс, ее взаимностью пытался заручиться
английский принц Альберт-Виктор. Если бы тот не умер, именно он стал бы
королем, а не его младший брат, будущий Георг V. А если бы сочетался
браком с Аликс, то гемофилия проникла бы и в эту ветвь английской
королевской семьи. Кайзер Вильгельм II был со всех сторон окружен этим
недугом. Сам он, как и шестеро его сыновей, убереглись от болезни, но
жертвами ее пали его дяди и два племянника. Вильгельм II в свое время был
влюблен в Эллу, старшую сестру Аликс. Выйди Элла замуж не за великого
князя Сергея Александровича (брак их оказался бездетным), а за Вильгельма,
то и у германского императора, возможно, появился бы больной гемофилией
наследник.
В те времена в семьях, в том числе и в семьях монархов, было много
детей, и пока они росли, случалось, что один или два из них умирали.
Смерть ребенка всегда была бедой, но жизнь все равно продолжалась. Однако
с Александрой Федоровной дело обстояло иначе. Малейшая угроза жизни
младшего сына воспринималась государыней как трагедия - причем не только
для нее лично, но также и для династии и всей великой державы. Почему же
так произошло?
Важно понять, что означало для императрицы рождение Алексея
Николаевича. Самым большим ее желанием было дать самодержавной России
наследника престола. За десять лет замужества она подарила супругу четырех
дочерей - здоровых, очаровательных, любимых. Но мальчика все не было. При
Петре I и Екатерине II, престол мог наследоваться как по женской, так и по
мужской линии. Однако сын Екатерины II, Павел I, ненавидевший
родительницу, изменил законодательство о престолонаследии таким образом,
чтобы трон переходил лишь к наследнику мужского пола. таким образом, если
бы у царствующей императрицы не появилось сына, то престол унаследовал бы
вначале младший брат императора, Михаил Александрович, а после него
перешел бы к семейству его дяди, великого князя Владимира Александровича.
Всякий раз, как государыня оказывалась в интересном положении, она истово
молила Господа даровать ей сына. Но Бог, казалось, не слышал ее молитв.
Когда родилась четвертая дочь, Анастасия Николаевна, царь вышел из дворца
в парк, чтобы скрыть свое разочарование. Поэтому рождение сына явилось для
матери не просто появлением еще одного ребенка. Нет, это был апофеоз
семейного счастья. Результат долгих часов, проведенных в молитве. Символ
Божьего благословения, ниспосланного ей самой, ее супругу и русскому
народу.
Все, кто видел императрицу в первые месяцы после рождения наследника,
были удивлены выражением счастья на ее лице. "На руках Государыни был
наследник, - писала А.А. Вырубова. - Я была поражена его красотой... вся
головка в золотых кудрях, огромные синие глаза, белое кружевное платьице".
Пьер Жильяр, впервые увидев цесаревича, писал: "В ней (императрице)
светилась нескрываемая радость матери, которая увидела, наконец,
исполнившимся свое самое дорогое желание; она гордилась и радовалась
красоте своего ребенка. В то время, действительно, царевич был одним из
самых прелестных детей, какого можно было себе представить, с его
прекрасными светлыми кудрями и большими серо-голубыми глазами, оттененными
длинными загнутыми ресницами. Он имел свежий, розовый вид совершенно
здорового ребенка и, когда он улыбался, на его полных щеках вырисовывались
две маленькие ямочки".
Государыня так долго ожидала и так горячо молила Бога даровать ей
сына, известие о болезни наследника поразило ее, словно гром средь ясного
неба. С той поры для императрицы началась беспросветная жизнь, уготованная
всем матерям, чьи дети поражены этим недугом. Видеть, какие муки
испытывает любимый ребенок, не в силах ничем помочь ему - что может быть
страшнее для женщины! Как всякий другой ребенок, Алексей Николаевич искал
защиты у родительницы. Когда происходило кровоизлияние в сустав, и адская
боль заставляла его забыть обо всем на свете, ребенок находил в себе силы
прошептать: "Мама, помоги, мама, помоги!" Каждый крик мальчика ножом
вонзался в материнское сердце.
Еще более тяжким для государыни испытанием, чем кровотечения, была
неопределенность, повисшая над ее головой, словно дамоклов меч. Если
ребенок поражен какой-то иной хронической болезнью, он может страдать, а
мать мучиться, но со временем оба как-то приспосабливаются к
действительности. Когда же речь идет о гемофилии, положение безвыходно.
Еще минуту назад ребенок беззаботно играл. А минуту спустя он может
упасть, получив травму, и он оказывается на краю могилы. Может получить
травму головы, носа, полости рта, почек, суставов, мышц.
Естественной реакцией государыни, как и королевы Виктории, была
излишняя опека ребенка. В испанской королевской семье больных гемофилией
детей, перед прогулкой в парке, облачали в подбитые ватой костюмы, а к
деревьям привязывали подушки. Александра Федоровна нашла иной выход: она
приставила к сыну двух матросов, которые ни на минуту не спускали с него
глаз. Однако, как указал ей Жильяр, такая опека подтачивала бы в ребенке
уверенность в собственных силах, превратила бы его в лишенную
самостоятельности и воли личность. И тогда государыня проявила мудрость и
отвагу. Она удалила обоих матросов, предоставив сыну самому совершать
промахи, принимать собственные решения и - если уж на то пошло - падать и
получать ушибы. Однако, решив пойти на риск, императрица взвалила на себя
еще одно бремя - бремя вины, если случится беда.
Нагрузка оказалась невыносимой для бедной матери. Она не знала ни
минуты покоя. Лишь когда ребенок спал, можно было вздохнуть свободно.
После длительного напряжения императрица чувствовала себя обессилевшей.
Она испытывала ту же усталость, какую испытывают бойцы на фронте. Когда
это происходит, их с передовой отводят на отдых в тыл. Но для матери
больного гемофилией ребенка передышки не бывает. Битва идет постоянно, и
поле битвы - повсюду.
Для женщины гемофилия означает одиночество. Вначале, при появлении на
свет больного младенца, мать начинает отчаянно бороться. Ведь есть же
какой-то специалист, который скажет, что допущена ошибка в определении
недуга, что спасение рядом, рукой подать. Она обращается к одному врачу за
другим. И один за другим те печально качают головой. Особое ощущение
защищенности, какую испытываешь в присутствии доктора, исчезает. Мать
сознает, что она одна.
Смирившись, мать начинает думать, что так оно и лучше. Посторонние,
занятые своими мелочными заботами, кажутся ей холодными и бесчувственными.
Поскольку окружающие не могут помочь и понять, бедная женщина замыкается в
себе. Прибежищем ее становится семья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77