Затем Мария Федоровна стала откровенно обсуждать
проблемы, стоявшие перед государем: "Я совершенно уверена, что Государь не
может расстаться со Столыпиным... Если Столыпин будет настаивать на своем,
то я ни минуты не сомневаюсь, что Государь... кончит тем, что уступит, и я
понимаю, почему Он все еще не дал никакого ответа. Он слишком самолюбив и
переживает создавшийся кризис вдвоем с Императрицею, не показывая и вида
окружающим, что Он волнуется и ищет исхода... Чем дальше, тем больше у
Государя будет расти недовольство Столыпиным, и я почти уверена, что
бедный Столыпин выиграет дело, но очень ненадолго, и мы скоро увидим его
не у дел, а это очень жаль для Государя, и для всей России. Бедный мой
сын, как мало у него удачи в людях".
Мария Федоровна не ошиблась в своем прогнозе. Царь добился того, что
Столыпин сохранил свой пост, позволив ему приостановить на три дня
заседания Государственной Думы и тем временем ввести закон в действие.
Однако отношения между ними охладились. Понимая, как приободрились его
противники после этого эпизода, Столыпин ждал отставки со дня на день. Он
жаловался друзьям, что его третируют при дворе.
В конце августа 1911 года Столыпин и Коковцов отправились в Киев на
торжества по случаю открытия памятника Александру II. Столыпина
игнорировали при Дворе, ему даже не нашлось места на царском пароходе, для
него не было приготовлено экипажей от Двора. Столыпин и Коковцов
разъезжали по городу без всякой охраны. "У меня сложилось впечатление, что
мы с Вами сдесь совершенно лишние люди", - заявил премьер Коковцову.
По случайному, но роковому стечению обстоятельств в тот день в толпе
зевак стоял Распутин. [(В.В.Шульгин впоследствии писал, что Распутин, уже
неделю живший в Киеве, говорил об убийстве Столыпина как о чем-то заранее
решенном.)] Когда карета Столыпина проехала мимо, Распутин заволновался,
начал что-то бормотать. Неожиданно трагическим голосом он закричал:
"Смерть за ним! Смерть едет за ним!" Весь вечер Распутин твердил о смерти
Столыпина.
На следующий день на глазах у царя Столыпин был смертельно ранен.
Императорская семья сидела в ложе, выходящей на сцену. В театре состоялся
парадный спектакль, ставили оперу Римского-Корсакова "Сказка о царе
Салтане". Столыпин с другими официальными лицами сидел на первом ряду
партера. Во втором антракте Столыпин стоял, опершись спиной о балюстраду
оркестра. Тут с задних рядов к нему начал пробиваться человек во фраке.
Премьер министр вопросительно взглянул на него. Незнакомец достал браунинг
и дважды выстрелил Столыпину в грудь.
Из своей ложи царь наблюдал происходящее. В письме матери он сообщил:
"Ольга и Татьяна были со мной тогда, и мы только что вышли из ложи во
время второго антракта, так как в театре было очень жарко. В это время мы
услышали два звука, похожие на стук падающего предмета; я подумал, что
сверху кому-нибудь свалился бинокль на голову, и вбежал в ложу.
Вправо от ложи я увидел кучу офицеров и людей, которые тащили
кого-то, несколько дам кричало, а прямо против меня в партере стоял
Столыпин. Он медленно повернулся лицом ко мне и благословил воздух левой
рукой.
Тут только я заметил, что он побледнел и что у него на кителе на
правой руке кровь. Он тихо сел в кресло и начал расстегивать китель.
Фредерикс и проф. Рейн помогали ему.
Ольга и Татьяна увидели все, что произошло. Пока Столыпину помогали
выйти из театра, в коридоре, рядом с нашей комнатой происходил шум, так
хотели покончить с убийцей, по моему - к сожалению, полиция отбила его от
публики и увела в отдельное помещение для допроса. Все-таки он сильно
помят с двумя выбитыми зубами. Потом театр опять наполнился, был гимн, и я
уехал с дочками в 11 час. Ты можешь себе представить, с какими чувствами!
На Татьяну известие произвело сильное впечатление, она много плакала...
Бедный Столыпин сильно страдал в эту ночь".
Заговор с целью убийства Столыпина оказался гнусным и запутанным
делом. Покушавшийся, помощник присяжного поверенного Мордка Богров, был
революционером и одновременно агентом охранной полиции. Получив от полиции
разрешение продолжать работу в подполье, регулярно отправляя доносы
охранке, Богров, по-видимому, оставался верным революции. Общепринятая и
наиболее вероятная версия состоит в том, что свое положение полицейского
агента он использовал для достижения революционных целей. Еще до приезда
царя и премьер-министра в Киев Богров передал полиции подробную информацию
о готовящемся покушении на Столыпина. Полиция пошла по указанному своим
информатором следу, но слишком поздно убедилась, что он оказался ложным.
Тем временем, получив от полиции пригласительный билет, Мордка вошел в
оперный театр якобы с целью охранять Столыпина от террористов, которые
могли проникнуть сквозь полицейские кордоны. Оказавшись в театре Богров
достал пистолет и выстрелил.
Такова была официальная версия, которая была принята и всеми членами
императорской семьи. "У меня нет слов, как я огорчена и возмущена
убийством Столыпина, - писала Мария Федоровна. - Ужасное и скандальное
дело. Разве можно сказать что-то хорошее о полиции, выбор которой пал на
такую свинью, как этот революционер, чтобы использовать его в качестве
полицейского осведомителя и телохранителя Столыпина. Это переходит все
границы и показывает глупость полицейского начальства". Тем не менее
считается открытым следующий вопрос. Почему если в театре находился царь,
террорист выстрелил не в него, а в Столыпина? Хотя Богрова повесили, и
четырех полицейских чиновников сняли с должности за допущенную ими
преступную небрежность, существует подозрение, что убийство Столыпина
произошло по указке влиятельных реакционеров, имевших связи с полицией.
Государь был искренне потрясен смертью своего премьер-министра. После
покушения на него Столыпин прожил еще пять дней, и хотя личная охрана царя
настаивала, в целях безопасности немедленно уехать в Ливадию, все это
время император оставался поблизости. "Вернулся в Киев 3 сент[ября]
вечером, заехал в лечебницу, где лежал Столыпин, видел его жену, которая
меня не пустила", - сообщил он императрице-матери. Согласно программе царь
совершал небольшую поездку по Днепру. "6 сент[ября] в 9 час. утра вернулся
в Киев. Тут на пристани узнал от Коковцова о кончине Столыпина. Поехал
прямо туда, при мне была отслужена панихида. Бедная вдова стояла как
истукан и не могла плакать".
Вечером того же дня, когда произошло покушение, Коковцов взял бразды
правления в свои руки и предотвратил новое несчастье. Поскольку террорист
был евреем, население Киева готовило расправу над его единоверцами. "Всю
ночь евреи укладывались и выносили пожитки, а с раннего утра потянулись
возы на вокзал. Площадь перед вокзалом осталась запруженною толпою людей,
ждавших подачи новых поездов", - вспоминает Коковцов. Перепуганные люди
услышали цокот копыт. Появилась бесконечная кавалькада казаков с пиками,
выделяющимися на фоне предрассветного неба. По своей инициативе Коковцов
вызвал вызвал в Киев с маневров три полка кавалерии, чтобы предотвратить
погромы. Когда помощник командующего войсками барон Зальца спросил, по
чьему распоряжению это делается, Коковцов заявил:
"По моему распоряжению, как заступившего на место главы
правительства". Позднее к министру финансов, исполнявшему обязанность
премьера, подошел один из представителей земства со следующими словами:
"Ваше Высокопревосходительство, представлявшийся прекрасный случай
ответить на выстрел Богрова хорошим еврейским погромом, теперь пропал".
Коковцов возмутился, но выходка депутата навела его на мысль, что принятые
им меры недостаточны "и нужно предотвратить возможность эксцессов... Я
решил послать... всем губернаторам черты оседлости... телеграмму, требуя
решительных мер к предупреждению погромов... до употребления оружия
включительно..." Государь горячо поблагодарил... за мысль вызова с
маневров 3-х казачьих полков для предотвращения погромов".
Император тотчас подтвердил новую должность Коковцова, назначив его
приемником Столыпина. Месяц спустя новый премьер-министр посетил царя в
Ливадии с целью обсуждения дальнейшей политики правительства. "Мне был
оказан самый теплый прием. Придворные наперебой старались проявить ко мне
особую любезность, - писал Коковцов. - ...На следующий день, после
завтрака, императрица, которой трудно стоять долгое время, сев в кресло
подозвала меня... Часть разговора врезалась мне в память, поскольку в нем
отразилась своеобразная, мистическая натура этой женщины, которой суждено
было сыграть необычную роль в истории России".
Императрица заявила: "Я вижу, что вы все делаете сравнения между
собой и Столыпиным. Мне кажется, что вы очень чтите его память и придаете
слишком много значения его деятельности и его личности. Верьте мне, не
надо так жалеть тех, кого не стало... Я уверена, что каждый исполняет свою
роль и свое назначение, и если кого нет среди нас, то это потому, что он
уже окончил свою роль и должен был стушеваться, так как ему нечего было
больше исполнять. Жизнь всегда получает новые формы, и вы не должны
стараться слепо продолжать то, что делал ваш предшественник. Оставайтесь
самим собою, не ищите поддержки в политических партиях; они у нас так
незначительны. Опирайтесь на доверие Государя - Бог вам поможет. Я
уверена, что Столыпин умер, чтобы уступить вам место, и что - это для
блага России".
В 1911 году, когда Столыпин распорядился провести расследование по
делу Распутина, возмущение публики "художествами" лже-старца еще не
выплеснулось наружу. Год спустя, когда преемником Столыпина стал
В.Н.Коковцов, они стали достояниями гласности. В выступлениях левых
депутатов Думы стали звучать обвинения в адрес "темных сил", стоящих у
трона. Вскоре самым модным среди политиканов вопросов стал распутинский
вопрос.
"Как это ни странно, - вспоминал в мемуарах Коковцов, - вопрос о
Распутине невольно сделался центральным вопросом ближайшего бушующего и не
сходил со сцены почти все время моего Преседательства в Совете Министров".
Октябрьским манифестом была отменена цензура, и в печати Распутина начали
открыто называть подозрительным авантюристом, по указке которого
назначались и смещались иерархи церкви и к мнению которого прислушивалась
императрица. В газетах начали печатать обвинения и признания жертв
распутинской похоти и вопли несчастных их матерей. Лидер октябристов,
А.Гучков, раздобыл копии находившихся у иеромонаха Илиодора писем, якобы
написанных императрицей Распутину, и, размножив их, пустил гулять по
столице. "Они [письма] были вполне безобидного свойства, отмечал Коковцов.
- Они содержали в себе главным образом упоминание о том, что великие
княжны были в церкви и все искали его... Мы оба [Коковцов и Макаров,
министр внутренних дел] высказали предложение, что письма апокрифичны и
распространяются с явным намерением подорвать престиж Верховной власти, и
что мы бессильны предпринять какие бы то не было меры, так как
распространялись они не в печатном виде, и сама публика оказывает им
любезный прием, будучи столь падкой на всякую сенсацию".
Нападки на Распутина усиливались. Газета "Голос Москвы" писала:
"...Негодующие слова довольно вырываются из груди православных людей по
адресу хитрого заговорщика против святыни церкви государственной,
растлителя чувств и телес человеческих - Григория Распутина, дерзко
покрывающегося этой святыней - церковью". Автор статьи в "Голосе Москвы"
обличал страшное попустительство высшего церковного управления по
отношению к названному Григорию Распутину". Любое упоминание имени
Распутина в прессе было запрещено под угрозой штрафа. Но Распутин был
слишком выгодной темой, и владельцы газет продолжали печатать распутинские
истории, охотно уплачивая штрафы. Гораздо хуже обстояло дело с непечатными
историями переходящими из уст в уста. Дескать, и императрица, и Анна
Вырубова являются любовницами сибирского мужика. Тот якобы заставлял царя
снимать с него сапоги, мыть ему ноги, потом выгонял из комнаты и валился с
его женой на кровать. Будто бы изнасиловал всех великих княжон, превратив
их спальни в гарем, где девочки обезумевшие от любви к "старцу", наперебой
стремились добиться его внимания. На заборах и стенах домов появлялись
рисунки, изображавшие Гришку в самых непристойных позах, сочинялись сотни
скабрезных частушек.
Государь был глубоко уязвлен тем, что имя и честь его супруги
обливается грязью. "Я просто задыхаюсь в атмосфере сплетен, выдумок и
злобы, - признался он Коковцову. - Сейчас у меня на руках куча неприятных
дел, которые я хочу покончить до выезда отсюда". Ни царь, ни императрица
не представляли себе, что такое свобода печати, и не понимали, почему
министры не могут запретить появление лживых, клеветнических измышлений.
Между тем министры, и императрица мать, сознавали, что беде можно помочь
не запретами, а удалением Распутина от престола. Мария Федоровна вновь
пригласила к себе Коковцова. Часа полтора оба говорили о Распутине. Она
горько плакала и обещала поговорить с сыном, хотя и не надеялась на успех.
"Несчастная моя невестка не понимает, что она губит и династию, и себя, -
проговорила вдовствующая императрица. - Она искренне верит в святость
какого-то проходимца, и все мы бессильны отвратить несчастье".
Назрело обсуждение роли Распутина и на заседаниях Государственной
Думы. Председатель Думы, грузный Михаил Родзянко, в прошлом кавалергард,
был выходцем из аристократической семьи, и его политические взгляды
немногим отличались от взглядов какого-нибудь английского сквайра. Сама
мысль о дебатах по поводу отношений между Распутиным и царской семьей
казалась ему оскорбительной. В поисках совета он даже посетил вдовствующую
императрицу и услышал те же сетования. "Государь так чист сердцем, что не
верит в зло", - сказала она.
Тем не менее Родзянко стал настаивать на аудиенции государя. Он
придавал предстоящей встрече такое значение, что перед этим отслужил
молебен в Казанском соборе. Придя во дворец, после доклада по текущим
делам, он перешел к главному. Он заявил, что намерен говорить о "старце".
В своих мемуарах Родзянко приводит диалог с царем:
"...Я имею в виду... старца Распутина и недопустимое его присутствие
при Дворе Вашего Величества. Всеподданнейше прошу Вас, Государь, угодно ли
Вам выслушать меня до конца или Вы слушать меня не хотите, в таком случае
говорить не буду". Опустив голову, император произнес: "Говорите..." И
Родзянко продолжал: "Ваше Величество, присутствие при Дворе, в интимной
его обстановке, человека, столь опороченного, развратного и грязного,
представляет из себя небывалое явление в истории русского царствования..."
Говорил Родзянко долго, он перечислил обвинения в адрес Распутина, в том
числе предъявленные Феофаном и Илиодором, которые осудили лжесвятого и
пострадали за это. Главные из них он привел. Далее Родзянко продолжал:
"- Читали ли вы доклад Столыпина? - спросил меня Государь.
- Нет, я знал о нем, но не читал.
- Я ему отказал, - ответил Государь.
- Жаль, - ответил я, - всего этого не было бы".
Император, на которого произвели впечатление честность и
добросовестность Родзянко, поручил тому лично произвести расследование
личности и деятельности Распутина. Родзянко тотчас затребовал
свидетельства, собранные священным синодом и переданные Столыпину, который
на их основании и составил первый доклад.
На следующий день в Думу приехал товарищ-обер прокурора Даманский и
заявил, что имеет поручение получить обратно все дело о Распутине. "Я
выразил удивление такому требованию, - вспоминает Родзянко, - и сказал,
что раз состоялось высочайшее повеление по данному делу, то оно может быть
отменено только таким же путем - Высочайшим повелением или словесно
переданным через генерал-адьютанта или статс-секретаря, или письменным
повелением. Тогда Даманский, несколько волнуясь, путаясь и понизив голос,
стал мне объяснять, что.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77