– Что ж, я с радостью, – отвечала Кэрлис. Видно, с его точки зрения, у них вполне получалось. И все же от точных сроков и дат он предпочитал уходить.
– Если жить вместе, нам понадобится кровать побольше, – сказала как-то Кэрлис, решив, что конкретные шаги помогут решить дело. – Может, сходим в магазин и купим?
– Мне вовсе не хочется заниматься домашней рутиной, – немедленно возразил он. – К тому же мы все равно не решили еще, где жить. У тебя или у меня. Наверное, тебе лучше перебраться ко мне. Квартира у меня немного побольше и намного симпатичнее. У тебя сплошная сырость.
На это Кэрлис возразить не могла.
– Так что мне сказать хозяину? – спросила Кэрлис, решив, что с вопросом, где жить, наконец покончено. – По договору я должна предупредить его за месяц. К тому же надо вызвать грузчиков. Но когда?
– Откуда мне знать? – раздраженно проворчал он. – Не подталкивай меня, Кэрлис.
– Я и не подталкиваю тебя, – оскорбилась она, хотя знала, что именно это она и делает. – Мы встречаемся уже больше года. Пора решиться – либо живем вместе, либо расстаемся. Одно из двух.
– Ты же знаешь, что для себя я это решил, – сказал он искренним голосом, чтобы на время парализовать напор. – Знаешь ведь, верно? Мне просто нужно время привыкнуть к этой мысли.
Она понимала, что пора расставаться, но когда она говорила ему, что уходит, он всякий раз просил ее остаться.
– Теперь все будет по-другому, – обещал он. – Я буду другим.
И сердце всегда оказывалось сильнее разума, и она сдавалась.
– Ладно, – говорила она, называя себя тряпкой, но не умея себя превозмочь, зная, что надо проститься с ним раз и навсегда, но не находя для этого мужества. К тому же, если отказаться от Уинна, вообще никого не останется. Иное дело, если бы она встречалась со многими мужчинами. Но ведь нет – Уинн был единственным нормальным, очень привлекательным и достижимым. Так ради чего же отказываться от единственного шанса?
– Ладно. Но только в последний раз.
– Да-да, конечно, обещаю, – сказал он довольный, что она уступила. – Может, нам обоим лучше съехать со своих квартир и найти местечко, которое было бы по-настоящему нашим.
У Кэрлис даже сердце подпрыгнуло: ну уж на сей-то раз, убеждала она себя, Уинн не отступится от своего слова. На сей раз все будет по-другому, и какое-то время казалось, что перемены действительно наступили. Теперь он уставал повторять, как много она значит для него, и вроде не лукавил. Он звонил ей каждодневно и приглашал на ужин в дорогие рестораны, которые вообще-то были ему не по карману. Он приносил ей подарки. Однажды это была его детская фотография, которую мать нашла, листая старые семейные альбомы, – он дал понять, что другим женщинам он таких подношений не делал. Даже будучи смешным, он умел быть приятным. Но два дня, четыре дня, неделю спустя Уинн вновь обрушивался на Кэрлис, обвиняя ее в том, что она заманивает его в ловушку. Старая песня, старый голос – и прежняя Кэрлис.
И все равно она не переставала твердить себе, что настанет день и все будет иначе. Она пообещала себе, что когда-нибудь будет счастливой. И никогда не сдастся. Никогда.
Помимо Уинна и Нормы, только отец продолжал играть важную роль в жизни Кэрлис. Джейкоб Уэббер по-прежнему жил один в большой, неуютной квартире на Уэст-Энд-авеню, где некогда прошло детство и отрочество Кэрлис. Каждое воскресенье она навещала его и готовила обед. Оказываясь там, она оплачивала его счета, проверяла чековую книжку, покупала продукты и напоминала хозяину дома, что нужно провести дезинфекцию, починить протекающий кран и радиатор, который почему-то начинал грохотать каждый день в полшестого утра. Впрочем, самого Джейкоба более всего занимали гастрономические проблемы.
– Я все худею и худею, – говорил он дочери, и это было чистой правдой. Одежда на нем висела, что особенно было заметно при его высоком росте. – Наверное, мне просто надоело то, что я привык есть. Ты в этих делах разбираешься. Может, подскажешь мне что-нибудь новенькое?
Это было очень похоже на отца: сначала комплимент, и тут же – задание. Она давно привыкла к этому – с тех самых пор, как заболела мать и ей с девятилетнего возраста пришлось заниматься домом. Ты так хорошо готовишь, говорил отец, сделай-ка обед. Ты всегда так здорово делаешь покупки, сбегай в магазин. Ты такая чистоплотная, отнеси белье в прачечную. И Кэрлис послушно все исполняла. Теперь, оказавшись вдовцом, на пенсии и сосредоточившись преимущественно на еде, Джейкоб Уэббер свою энергию и интеллект посвятил размышлениям о том, что следует и что не следует есть. Поскольку плитой он пользоваться отказывался, годились только готовые продукты.
Ему не нравились сандвичи из местной булочной, потому что хлеб там обычно черствый. Он отказывался от китайской кухни, потому что в ней было слишком много жира. Ему не нравились консервированные сардины, ибо они вызывали у него тошноту. Ему не нравился сыр, ибо, полежав несколько недель в холодильнике, он покрывался плесенью. Он отказывался от мороженой и консервированной пищи, потому что в ней было слишком много искусственных добавок. От любых смесей он тоже отказывался, потому что потом слишком долго приходилось мыть посуду. А мойка ему была так же не по душе, как и газовая плита.
– Как насчет кукурузных хлопьев? – спросила Кэрлис, решив, что уж тут-то придраться не к чему. Не надо готовить, не надо мыть посуду – просто наливаешь молоко и ешь. – Есть несколько разных сортов, можно выбрать по вкусу.
– Но ведь придется покупать молоко, – сказал он. – Я живу один и всю бутылку не выпью, и оно скиснет.
– Теперь молоко продают в маленьких пакетах, – возразила она, решив, что нашла наконец то, что надо.
– В маленьких пакетах? – переспросил он подозрительно. – Первый раз слышу.
Кэрлис решила, что в следующий раз принесет ему молоко в маленьком пакете и несколько сортов кукурузных хлопьев. Пусть хоть попробует. Она была уверена, что ему понравится и он скажет: «Спасибо, какая ты умница, как хорошо придумала». Ну а пока надо было закупить продуктов на неделю.
– Как насчет копченой семги? – с надеждой спросила она.
– В ней слишком много костей, – ответил он.
– Так вынь, – не сдержалась, в конце концов, она.
– Ладно, подумаю, – сказал он.
Столь же капризен и упрям был он, жалуясь на то, что ему скучно и плохо. Что бы Кэрлис ни предлагала – навестить старых друзей, посмотреть фильм, который ему должен понравиться, почитать книгу, – все было не по нему. Она только что не на уши вставала, пытаясь придумать развлечения, которые сделают жизнь отца не такой скучной и убогой. «Подумаю», – большего от него нельзя было добиться. Когда в воскресенье под вечер она уходила от него домой, унылая и одинокая квартирка в Йорквилле казалась ей райским уголком. Она неустанно стремилась заслужить одобрение отца, "точно так же, как неустанно боролась за Уинна, – и хоть ничего не получалось ни тут, ни там, попыток не оставляла. Ну, с отцом-то хоть понятно. Пусть он был совершенно невозможным человеком, но в глубине души она знала, что любит его и всегда будет ему потакать. Именно поэтому ей так стыдно было, что, уходя от отца домой, она всякий раз испытывала ощущение, будто вырывается из тюрьмы.
По мере того как семидесятые катились к своей середине, Кэрлис стало казаться, что наконец-то, наконец-то, наконец-то жизнь поворачивается к лучшему. Она уже не так безнадежна, не такая невидимка, не такой мышонок, как прежде. Глядя на себя, Кэрлис как бы раздваивалась: Кэрлис-тигрица и Кэрлис-тряпка. На работе проявлялась одна Кэрлис, в частной жизни – другая. Всякий раз, когда отец спрашивал ее совета и тут же отвергал его, всякий раз, когда Уинн затевал с ней эту игру в кошки-мышки: плюнет – поцелует, к сердцу прижмет – к черту пошлет, – она чувствовала себя абсолютно беспомощной. Она не знала, как, не обижая отца, положить конец его бесконечным капризам; она не знала, как добиться от Уинна такого отношения, какое ей было нужно.
На работе Том, Мишель и даже мистер Хайнз вроде по-настоящему ценили ее. После того как она написала материал о кожевенной империи Челлини и газеты поместили его на специальной, в восемь полос, вкладке, Джошуа Хайнз послал ей письменное поздравление.
В глазах Кэрлис Джошуа Хайнз всегда был подобен далекой планете – недосягаемый, блестящий, всесильный, невидимо и уверенно управляющий всей ее судьбой. Джошуа Хайнз занимал огромный угловой кабинет, где работал под охраной двух секретарей и двух помощников. Кэрлис была там только однажды, когда Том по селектору велел ей принести какие-то бумаги. Кабинет и его убранство – красивая современная мебель и картины (все оригиналы, стоит, должно быть, кучу денег) – произвели на нее сильное впечатление. Произвел впечатление и его хозяин – хорошо ухоженный, загорелый мужчина, совершенно лысый, несмотря на то что было ему только сорок с небольшим. Повадка у него была генеральская, а улыбка – кажется, во всем городе свет зажигается.
Получив поздравительную записку, Кэрлис почувствовала, что мириады звезд горят только для нее.
– Понятия не имела, что Джошуа Хайнз знает о моем существовании, – сказала она Тому, наивно демонстрируя ему послание.
– Не будь дурочкой, – сказал Том, сразу же настораживаясь, хотя Кэрлис и работала у него в подчинении. – Джошуа знает все, что у него происходит.
Не менее важным, чем поддержка Хайнза, было и то, что она нравится клиентам, даже таким невозможным типам, как Серджио и Лэнсинг. На самом деле именно Лэнсинг, один из настоящих плейбоев своего времени, самым буквальным образом, хоть и непреднамеренно, способствовал первому крутому повороту в жизни Кэрлис.
Глава V
Лэнсинг Кунз был из тех, кто считает, что мир держится на деньгах. На деньгах – и на сексе. Лэнсинг безотрывно следил за положением дел на бирже, которая, по его мнению, была глубинным образом связана с благополучием или неблагополучием его члена (за которым он тоже пристально следил). Это была концепция, которую Кэрлис стоило немалых трудов скрыть от журналистов и подписчиков, плативших семьсот пятьдесят долларов в год за его журнал. Кэрлис изо всех сил пыталась заставить Лэнсинга изложить свои взгляды на рынок на нормативной английской лексике, но чем больше она задавала вопросов, тем увлеченнее рассуждал он о том, когда стоит, когда не стоит, и наконец, совершенно обессилев, она спросила Тома, что же, в конце концов, сказать журналистам.
– Посмотри рубрику «Белиберда» в журнале Лэнсинга, – ласково посоветовал Том, – и составь свою собственную «белиберду» как ключ к его белиберде.
До смерти напуганная, но не видящая иного выхода, Кэрлис последовала совету Тома. Пресс-релизы, составленные ею, которые она и сама была часто не в силах понять, добросовестно использовались, порой слово в слово, в экономических разделах газет всей страны. Только статья для «Космополитена», которую она написала, поработав предварительно в публичной библиотеке, была написана более или менее нормально.
И все же Кэрлис отлично справлялась с делами финансиста-прогнозиста, помешанного на собственном члене. К тому времени, когда она пыталась сформулировать концепцию клиента, ей уже удалось превратить Лэнсинга из захудалого аналитика биржи, писавшего еженедельные заметки в журнал, в звезду журналистики; теперь его имя регулярно появлялось в колонке «Неделя на Уолл-стрите», он составлял аналитические обзоры для синдиката Бета Тренда (на самом деле писала их Кэрлис, опираясь на каракули, которые Лэнсинг отправлял ей почтой из разных мест) и получал две тысячи долларов за лекции, которые читал в различных инвестиционных компаниях. Она сделала из него звезду, и теперь от него уже было не отвязаться.
– Он хочет книгу, – сказал Том Штайнберг, поджигая одну за другой спички, тут же задувая и раскладывая из них на застекленной поверхности стола различные геометрические фигуры. Борьба с курением означала для Тома примерно то же, что означала борьба с диетой для отца – образ жизни. – Он хочет написать книгу. Есть идеи?
Генеральной идеи у Кэрлис не было. Она слегка пожала плечами и задумалась на минуту.
– «Как стать богатым», – предложила она, усвоив за годы работы с Томом, что для начала всегда годится что-нибудь вполне банальное.
– Неплохо, – снисходительно сказал Том, – но и не слишком замечательно. – Он покрутил в руках пакетик со спичками, сунул в рот обессахаренную обезжиренную мятную палочку, развернулся на вращающемся стуле, выглянул в окно, провел рукой по волосам, прочистил горло и снова повернулся к Кэрлис. Она увидела чуть ли ни нимб у него над головой.
– «Как стать богатым на досуге», – драматически шепотом, как человек, которого только что осенила блестящая идея, произнес он, отталкиваясь от предложения Кэрлис.
– Более или менее, – равнодушно сказала она. Том погрузился в молчание, посасывая палочку и ожидая, что она бросит ему спасательный круг. Она снова задумалась.
– «Как заработать первый миллион».
– Блестяще! Великолепно! – вскричал он, с трудом подавив приступ кашля. – Прямо слов нет. Я влюблен, – зачастил он, предвидя большой успех, большой доход, большой гонорар и новых клиентов, которые будут просить «Бэррона и Хайнза» сделать для них то, что они сделали для Лэнсинга. Не говоря уж о повышении и прибавке жалованья для него лично. – Действуй, для начала надо написать проспект…
– Да, но что я знаю о том, как делают первый миллион? – обескураженно спросила Кэрлис. Она думала, что ее просят просто придумать название для книги.
– А что, в аналитических обзорах для Бета Тренда ты разбираешься? – возразил Том.
– Слабо, – призналась она, и, глядя ей вслед, Том подумал, что, если присмотреться по-настоящему, за внешностью карьерной дамы скрывается вполне привлекательная женщина. Разумеется, сам он по-настоящему не присматривался. Будучи женат уже больше десяти лет, Том взял себе за правило никогда не заводить романов на работе. К тому же ему нравились такие женщины, с которыми нигде не появишься.
На основе написанной Кэрлис заявки Лэнсинг Кунз получил под книгу «Как заработать первый миллион» аванс в сто тысяч долларов, о чем Кэрлис сообщила газетчикам, а те оперативно дали информацию для печати.
Лэнсинг был недоволен.
– Почему вы просто не сказали им, что аванс выражается шестизначной цифрой? – раздраженно спросил он, и лоб его пересекли три глубокие морщины. Лэнсинг был невысок и коренаст; в юности у него были прыщи, и следы от них сохранились доныне, покрывая все лицо. Он был подстрижен по последней моде и носил коричневые замшевые туфли. Когда он сердился, на лбу выделялись три горизонтальные морщины. Когда раздражение проходило, оставались только две. – Тогда можно было бы подумать, что я получил полмиллиона или даже больше.
Кэрлис даже дар речи потеряла.
Потом Норма сказала ей, что надо было послать его куда подальше. Наверное, она была права. Но Кэрлис, так же как в отношении к отцу, чувствовала себя виноватой, что поступила не так. Почему, в самом деле, она не сказала журналистам, что аванс был выражен шестизначной цифрой? Это и впрямь звучало бы более внушительно.
В половине девятого утра, на следующий день после того, как объявление о книге Лэнсинга появилось в газетах, в кабинете у Кэрлис зазвонил телефон.
– Даже и не думайте писать книгу за так, – сказал Кирк Арнольд, сразу беря быка за рога. Хоть Кэрлис встречалась с ним время от времени на разных приемах, устраиваемых «Бэрроном и Хайнзом», по телефону они разговаривали впервые. Тем не менее она сразу узнала его четкий, хрипловатый голос.
– Не беспокойтесь, – рассмеялась она, а сердце так и забилось при мысли, что сам Кирк Арнольд позвонил ей. – Я вовсе не собираюсь писать ее. Ведь я и малейшего понятия не имею, как делают миллионы.
– В этом смысле вы не отличаетесь от Лэнсинга, – отрывисто проговорил Кирк. – Но я знаю Тома. И Лэнсинга тоже. Вы уже многое для них сделали, так что теперь уж они от вас не отстанут.
– Сомневаюсь, – сказала Кэрлис. Ей было известно, что Кирк и Джошуа иногда обедают вместе. Но удивительно – а судя по всему, так оно и было, – что они в разговоре упоминают ее имя. Она все еще не могла поверить, что может представлять для кого-нибудь хоть малейший интерес. – Так или иначе, никто ко мне с этим не обращался.
– Не волнуйтесь, еще обратятся, – сказал он. – И имейте в виду, я не Том, зря болтать не привык. Только запомните: когда вас об этом попросят, позвоните мне. Вас попытаются объегорить, но мы не позволим им этого. Сделаем так, чтобы все было по справедливости.
– Между прочим, – сказала она, прощаясь и глядя на часы, – откуда вы узнали, что я в такую рань на работе?
– А я сразу понял, что вы из тех, кто первыми приходят, последними уходят, – сказал он.
– Вряд ли это можно принять за комплимент, – неуверенно сказала она.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54