– Скоттсвилл… – Кирк назвал его старым детским именем. Думая о матери и брате, Кирк был неестественно спокоен. Он не позволял себе вспомнить, что только что прикасался к мертвым губам отца и ощущал его кровь у себя на языке. Он откашлялся, заметив, что Скотти бросил на него любопытный взгляд. Это ведь он привык появляться дома весь в крови. Интересно, что случилось?
– В чем дело?
– Папа… – сказал Кирк, словно видя, как в воздухе перед глазами плавают капли крови. – Он… он скончался.
– Скончался? – Чашечка весов неожиданно застыла. Скотт часто замигал, лицо его перекосилось. – Ты хочешь сказать – умер?
– Да, – сказал Кирк, тяжело вздохнув, – умер. – Слово с трудом вытолкнулось из гортани.
– Не может быть! – вскрикнул Скотт, отшвыривая весы в сторону. Они громко зазвенели по кафельному полу. Потом Кирк долго еще вспоминал этот звук.
– Только что. В гараже.
– Врешь!
– Я нашел его, – сказал Кирк. Ему надо было высказаться. Он должен был с кем-нибудь поговорить, излить свою боль и страдание. – Это он сам. Он убил себя дважды: заперся в гараже, включил двигатель, а потом выстрелил.
Скотт молча смотрел на брата, а потом неожиданно бросился на него. Эта атака застала Кирка врасплох, он опрокинулся на спину, задев мешок с хлором.
– Скотт! – крикнул Кирк со слезами в голосе, – Нет! Не надо!
– Надо! – заорал Скотт, разом вспоминая их давнее соперничество. Кирк – хороший мальчик. Кирк – примерный ученик, у Кирка лучшие девушки, он поступил в Принстон, а теперь собирается в Европу. А с ним, Скоттом, всегда одни несчастья. Его всегда спрашивали: ну почему ты не хочешь брать пример с брата? Вся копившаяся годами злость прорвалась наружу, и Скотт крикнул:
– Папа не сделал бы этого, если бы ты был здесь и помогал ему, как прежде. Все это из-за тебя!
– Папа хотел, чтобы я поехал! – выкрикнул Кирк, поднимая руки, стараясь защититься не только от сыпавшихся на него ударов, но и от слов, жестоких и несправедливых. – Это была его идея. Он купил мне билет. Он дал мне денег!
– Дерьмо! – Скотт колотил Кирка в грудь, а когда тот попытался защититься, ударил по лицу и сломал нос. Кирк слышал, как хрустнула переносица, и ощутил кровь в ноздрях, мешающую дышать. Неожиданно он пришел в ярость. Самоубийство отца, неудачная попытка вдохнуть в него жизнь, полуобморочное состояние матери, внезапное нападение брата – всего этого было слишком много, и Кирк совершенно потерял самообладание.
– Сукин сын! – завопил он и, бросившись на Скотта, начал страшно избивать его.
Глава II
Садовник, возившийся неподалеку с розами, услышал крики, рванулся в лабораторию и разнял братьев. К этому времени оба были все в крови. Кирка садовник отвел к врачу, который занялся его носом. Скотт отделался царапинами, шрамами и синяками. И все же он так и не простил брата.
– Ты хотел убить меня, – повторял он снова и снова, и в глубине души Кирк знал, что Скотти был прав. Было мгновение, когда он действительно хотел убить его.
На Кирка легли все хлопоты – врач и морг, объявление в газете и приготовления к похоронам, скорбящие друзья и служащие, подавленная мать и беспомощный брат. Кирк утешал мать и старался помириться со Скотти, Он хотел, чтобы они снова стали хорошими друзьями. Ему нужен был брат и союзник, но Скотт, все еще охваченный яростью, не желал примирения.
– Извини, что не сдержался, – сказал Кирк, хотя начал драку Скотт.
– Убирайся, – прорычал тот и с тех пор никогда не оставался наедине с Кирком.
– Ты во всем виноват, ты всем и занимайся, – ответил Скотт, когда Кирк попросил помочь ему выбрать костюм, в котором должен был быть похоронен отец.
– Ты во всем виноват, ты всем и занимайся, – других слов Скотт не произносил до самых похорон.
Единственное, на что Скотт претендовал после смерти отца, был его пистолет.
– Но почему? – спросил Кирк, думая, какую страшную память брат хочет сохранить об отце.
– Не твое дело, – ответил Скотт, взял пистолет и, не позволяя никому дотронуться до него, запер в стол.
Кирк написал и сам произнес поминальное слово, встречал людей, пришедших почтить память отца, убрал его кабинет, заверил служащих, что работа за ними сохранится. По желанию матери он всем говорил, что отец умер от обширного инфаркта, и проследил, чтобы нигде, даже в свидетельстве о смерти, не упоминалось о самоубийстве. Следуя предсмертной просьбе отца, Кирк во всем помогал матери и брату. Он отменил поездку в Европу, встретился с адвокатом отца и его душеприказчиком Биллом Уоррентом, занимался массой юридических и финансовых дел, которые матери в ее нынешнем состоянии были просто не под силу. Он старался успокоить мать, которая терзала себя тем, что не воспринимала серьезно угрозы мужа о самоубийстве; пытался внушить брату, что сделал все возможное, чтобы спасти отца. Но никто его не слушал. Мать обвиняла себя, Скотт обвинял его.
– Это все из-за тебя, – вслух или молча повторял Скотт.
Это случилось ярким июньским днем, через три недели после смерти отца. Кирк с матерью вышли к завтраку. Несмотря на происшедшее, Элисса настаивала, чтобы все в доме было, как прежде. Мэри возилась на кухне. Тосты лежали на серебряном блюде, стоящем рядом с серебряным кофейником. В маленьких фарфоровых вазочках были мед и мармелад. Только что выжатый апельсиновый сок был охлажден и налит в графин. Яичница разложена по трем тарелкам.
– Скотт! – в третий раз крикнула Элисса. – Твой завтрак стынет.
Она повернулась к Кирку и вздохнула.
– Со Скоттом вечно проблемы. Он ничего не ест, – сказала она ровным, бесцветным голосом, который у нее появился после смерти мужа. – Он худеет прямо на глазах.
– Пойду позову его, – сказал Кирк. Впоследствии он никогда не мог объяснить своего поведения, но какое-то предчувствие заставило его бегом подняться на второй этаж и без стука ворваться в комнату брата. Окно было открыто, и Кирк увидел Скотти на крыше. В руках у него был отцовский пистолет.
– Скотти! Не смей! – заорал Кирк, бросился к нему и обхватил его сзади.
– Оставь меня в покое! – закричал Скотт. В глазах его полыхал все тот же яростный огонь, что и тогда в лаборатории. Он попытался оттолкнуть Кирка. – К черту! Оставь меня в покое.
Братья схватились. Скотт был сильнее, но Кирк решительнее. Он видел, как умер отец, и помнил свою беспомощность. Он рывком завел руку Скотта за спину, заставив выпустить пистолет. Слышно было, как тот со стуком упал на землю. Братья продолжали бороться, балансируя на краю крыши.
– Я же сказал, оставь меня в покое! – Скотт попытался отбросить Кирка назад к окну.
– Ни за что! – Кирк не выпускал запястья Скотта. Он отказывался сдаваться, когда умер его отец, не сдастся и сейчас. – Ни за что!
Тяжело дыша, братья продолжали топтаться на крыше. Внезапно нога Кирка скользнула в водосточный желоб, хватка его моментально ослабла, и Скотт покатился по крыше, увлекая за собой брата. Кирк достиг земли первым, Скотт упал на него. Он отделался царапинами и сломанной рукой. Кирк остался жив, но в течение длительного времени он думал, что лучше бы умер. У него была сломана левая рука, ключица, несколько ребер. Он также вывихнул лодыжку, и, ко всему прочему, была опасность, что он ослепнет на левый глаз. Кирк упал на куст рододендрона, острые колючки которого превратили его лицо в кровавое месиво, повредили глаз и оставили глубокий шрам поперек брови. Кирк провел в больнице полгода, глаз едва удалось спасти.
– Я боялся ослепнуть, – признался он врачу, – и старался привыкнуть к этой мысли.
– Теперь ничего не надо бояться, – ласково сказал врач и улыбнулся, ожидая ответной улыбки. Но вместо нее увидел слезы.
Кирк не плакал с тех пор, как держал в руках мертвое тело отца. Слезы лились и лились, не останавливаясь. Отец умер, а глаз сохранился. Почему? Это несправедливо. Он с радостью бы отдал глаз в обмен на жизнь отца.
Он потерял и Скотта. Тот, вероятно, по-прежнему винил его в смерти отца и, наверное, поэтому ни разу не навестил в больнице. Он бы с наслаждением отдал глаз, лишь бы вернуть Скотта, старину Скотти, который был его лучшим другом, союзником, товарищем по играм, любимым братом.
У Кирка заживали раны, но болела душа – Скотт обвинял его не только в смерти отца, но и в покушении на свою жизнь, и где-то в глубине сознания Кирк знал, что брат был прав.
Если бы только тем летом он жил дома, если бы только можно было забыть тот момент в лаборатории, когда у него возникло желание убить брата.
Когда Кирка выписали из больницы, мать сказала ему, почему Скотт ни разу не появился у брата. Он находился в Ковингтоне, психиатрической лечебнице, расположенной в северной части штата Мичиган.
– Почему? – потрясенно воскликнул Кирк. Ему хотелось задать тысячу вопросов. Почему Скотт пытался убить себя? Возможны ли повторные попытки? Лучше ли ему? Увидит ли он когда-нибудь брата?
– Доктор говорит, что у него тяжелая депрессия. Он нуждается в лечении, – тихо сказала Элисса. Она жила теперь на транквилизаторах, но даже они были бессильны исцелить боль двух трагедий, случившихся тем летом.
– Как думает доктор, Скотт снова попытается это сделать? – спросил Кирк. Ему обязательно надо это знать. – Как он думает, мы еще увидим Скотта – прежнего, настоящего Скотта?
– Давай лучше не будем об этом, – взмолилась Элисса, и на глазах ее выступили слезы. Она теперь часто плакала. – Давай лучше поговорим о чем-нибудь приятном.
Летом 1953 года Кирк Арнольд потерял отца и брата. Это было лето вопросов – вопросов, которые неотступно преследовали его. С отцом и братом было явно что-то не в порядке. А с ним? Может, и он обречен повторить их судьбу? Может, и он обречен на самоубийство?
Другой вопрос был еще страшнее: повторится ли день, когда он снова захочет кого-нибудь убить? И окажется ли кто-нибудь рядом, чтобы его остановить?
Глава III
– Слушай, а ведь у этого Скотта Арнольда потрясающе сексуальный вид, – заметила одна медсестра, обращаясь к Бонни Уиллси. – Он напоминает мне Джеймса Дина. – За шесть недель Скотт превратился из веснушчатого буяна в высохшего мизантропа.
– Мне кажется, его брат еще сексуальнее. Он напоминает мне Джона Кеннеди, – ответила Бонни, имея в виду сенатора из Массачусетса, чья фотография недавно появилась на обложке «Лайфа» в связи с его женитьбой на молодой француженке Жаклин Бувье. – Только еще симпатичнее.
– Он тоже находит тебя милашкой, – подмигнула та, что постарше, и Бонни вспыхнула. По правде говоря, она и сама заметила, что Кирк Арнольд к ней неравнодушен. Она часто думала, что стоит ему сделать шаг навстречу, и она с готовностью откликнется.
Бонни Уиллси была ровесницей Кирка. Но происхождение у них было разное. Ее отец, пресвитерианский священник, руководил миссией, предоставляющей приют сиротам и бездомным в Чикаго, а мать работала на раздаче бесплатных обедов.
Бонни росла в скромном приходе. Спокойная, уравновешенная, скромная, она с седьмого класса решила, что посвятит жизнь служению людям. Заканчивая школу, она записала в дневнике: «Желание: стать Флоренс Найтингейл», Она поступила в школу медсестер в Чикаго и хотела работать в психиатрическом отделении. Она была чуткой девушкой и знала, что физическая боль не самое страшное в жизни. Бонни проходила практику в Ковингтоне, когда туда положили Скотта Арнольда.
Поначалу Скотт отказывался подниматься по утрам, есть, разговаривать. Дни он проводил один, запершись в комнате, вновь и вновь проигрывая полюбившуюся пластинку «Хорошо бы ты была здесь». Отказываясь от всякой еды и ограничиваясь только чашкой черного кофе ежедневно, он потерял двенадцать фунтов в первые десять дней нахождения в Ковингтоне.
– Нам придется прибегнуть к искусственному питанию, если он не начнет есть сам, – сказал на пятиминутке доктор Адам Маршан, психиатр Скотта.
– Иногда он говорит со мной, – сказала Бонни. У нее были карие глаза, каштановые волосы и на редкость нежная, слегка веснушчатая кожа. Красота ее была почти викторианской, а по возрасту она была ближе всех к Скотту. – Может, я попытаюсь убедить его поесть?
С разрешения доктора Маршана Бонни предложила Скотту свое любимое блюдо: гамбургер с майонезом – впервые она попробовала его, когда ездила с родителями в Калифорнию на одну церковную встречу.
– Хлеб надо поджарить, мясо – с кровью, но не сырое, – говорила она Скотту, когда они прогуливались по больничному двору. – И надо побольше салата, помидоров и майонеза.
– Майонез с гамбургером? Что за чушь! – сказал Скотт, предпочитавший кетчуп.
– А вы что любите? – спросила она, поворачиваясь к нему.
– Апельсиновые дольки, – ответил Скотт. Он почувствовал интерес к Бонни. Она не похожа на дурочек, которые задают глупые вопросы и удовлетворяются глупыми ответами. – Знаете, с ванильным мороженым внутри. Папа, бывало, покупал их нам, когда мы летом отдыхали на озерах. Холодильник всегда был забит ими.
В тот же день Бонни отправилась в город и накупила апельсиновых долек. Обнаружив в холодильнике любимое лакомство, Скотт ел их целый месяц, так что потом уж и видеть не мог.
– Брат говорит, что вы помогли ему больше, чем все доктора, вместе взятые. – С этими словами Кирк впервые обратился к Бонни. Они встретились в приемной, где Бонни аккуратно раскладывала на столиках журналы и поливала цветы. – Брат обязан вам жизнью.
Бонни моментально вспыхнула – так краснеют люди с бледной кожей, поэтому они никогда не могут скрыть своих чувств.
– Это просто потому, что я провожу с пациентами больше времени, чем доктора, – скромно ответила она. – К тому же, насколько я знаю, это вы спасли ему жизнь. Это вам он обязан.
Теперь пришла очередь краснеть Кирку.
– Но ведь Скотт мой брат, – сказал он просто, и этим было сказано все.
Только ей было непонятно, почему Скотт упорно отказывался разговаривать с Кирком, лишь умолял забрать его из Ковингтона, называя это место сумасшедшим домом.
– Я совершенно здоров! – сердито повторял он. – Единственное, на что способны эти идиоты, так это задавать вопросы. Вопросы, вопросы, вопросы. Ну и что толку? Забери меня отсюда!
Кирку очень хотелось сделать то, что просил брат. Лишь бы ему было хорошо. Лишь бы тот вернул ему свою любовь. С другой стороны, Скотт хотел совершить самоубийство, и доктор Бэзилин, их домашний врач в Гросс-Пуанте, рекомендовал ему курс психиатрического лечения. Кирк считал, что врача, который знает Скотта с детства, надо слушаться.
– Но почему бы не попробовать? – говорил он Скотту. – Доктор Бэзилин считает, что это должно помочь.
– Помочь?! Кому?! – яростно спросил Скотт, как будто речь шла неизвестно о ком.
– Тебе, – мягко ответил Кирк.
– Мне? А зачем мне помогать? Я прекрасно себя чувствую. Я не сумасшедший! Да и к тому же, что Бэзилин понимает? – мрачно продолжал Скотт. – Это же просто болван.
Переубедить его было невозможно.
Жизнь Элиссы Арнольд проходила в каком-то тумане. Она никогда не говорила о самоубийстве мужа и о попытке самоубийства сына. Она никогда не делилась своими переживаниями и жизненными планами. Кирк водил ее в кино и играл с ней в скреббл. Они вместе смотрели телевизор и вместе ужинали. О чем они только не болтали – о гавайских рубахах Гарри Трумэна, о новозеландце Эдмунде Хилари и шерпе Норкае Тенцинге – первых покорителях Эвереста, о том, нужно ли гладить новые фасонные рубашки или, говорится в рекламе, они в этом не нуждаются. То есть обо" всем, кроме того, что произошло в их семье.
– Не знаю, что бы мы без тебя делали, – вновь и вновь повторяла она тем летом, когда Кирк мотался между Гросс-Пуантом и Ковингтоном. – Благодарение Богу, у меня есть ты.
В свои девятнадцать лет Кирк уже не был мальчишкой, хотя повзрослеть еще не успел. Тем не менее он выполнял волю отца: заботился о матери и брате. О нем самом позаботиться было некому.
У Кирка с Бонни вошло в привычку подолгу гулять по тихим тропинкам Ковингтона. Впервые после смерти отца у Кирка нашелся собеседник, вернее, собеседница. Медленно прогуливаясь – движения все еще были скованы болью в ноге и ребрах, – Кирк изливал наболевшее.
– Мне следовало знать, что у него что-то не так, – говорил он. За это лето голос его изменился; в нем появилась какая-то хрипловатость, скрывавшая непролитые слезы. – Отец всегда спускался к завтраку в костюме и при галстуке. Помню запах мыльного крема. Л в последние недели перед тем, как… – Кирк запнулся в поисках нужного слова, – это произошло, он выходил в нижней рубахе. И небритый.
– Но ведь полно людей, которые завтракают не побрившись, – сказала Бонни. Ее расстраивало то, что Кирк так казнит себя. Она чувствовала его боль и хотела, чтобы он от нее избавился.
– Но не мой отец, – упрямо возражал Кирк, вспоминая, что Клиффорд Арнольд всегда одевался безупречно и тщательно следил за собой. До того, как приехать тем летом домой из Принстона, он вообще ни разу не видел отца непричесанным или без пиджака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54